Глава четвертая. Миссия Давида Канделаки

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава четвертая.

Миссия Давида Канделаки

Современники — среди них и автор — памятуют, под каким знаком проходили первые месяцы 1933 года, ознаменованные приходом к власти в Германии Гитлера, ставшего без всяких переворотов и путчей рейхсканцлером страны. Из рук рейхспрезидента, дряхлого ветерана кайзеровской эпохи, генерал-фельдмаршала фон Гинденбурга он получил власть — сначала в «многопартийном» кабинете, а затем власть неограниченную. Озаренный пламенем пожара рейхстага 28 февраля, мир, затаив дыхание, наблюдал за созданием «новой» Германии, в которой национал-социалистическая партия и ее фюрер стали хозяевами. Этому не помешала даже неудача новой власти на Лейпцигском процессе против немецких и болгарских коммунистов, обвиненных в февральском поджоге. Для нас, московских комсомольцев, было святым делом поспешить на городской аэродром на Ленинградском проспекте (он и сейчас является городским аэровокзалом), чтобы встретить Георгия Димитрова и его товарищей Попова и Танева, которых оправдал лейпцигский трибунал и взял под свое покровительство Советский Союз.

Антифашистский настрой советской политики был несомненен. Правда, мы тогда не придали особого значения осторожности формулировок Сталина на XVII съезде партии — первом съезде после триумфа германского фашизма. А вот что он говорил:

«Из ряда фактов, отражающих успехи мирной политики СССР, следует отметить и выделить два факта, имеющих бесспорно серьезное значение.

1) Я имею в виду, во-первых, тот перелом к лучшему в отношениях между СССР и Польшей, между СССР и Францией, который произошел в последнее время. В прошлом, как известно, с Польшей были у нас неважные отношения. В Польше убивали представителей нашего государства. Польша считала себя барьером западных государств против СССР. На Польшу рассчитывали все и всякие империалисты, как на передовой отряд в случае военного нападения на СССР. Не лучше обстояло дело с отношениями между СССР и Францией. Достаточно вспомнить факты из истории суда над вредительской группой Рамзина в Москве, чтобы восстановить в памяти картину взаимоотношений между СССР и Францией. И вот эти нежелательные отношения начинают постепенно исчезать. Они заменяются другими отношениями, которые нельзя назвать иначе, как отношениями сближения. Дело не только в том, что мы подписали пакт о ненападении с этими странами, хотя сам по себе пакт имеет серьезнейшее значение. Дело прежде всего в том, что атмосфера, зараженная взаимным недоверием, начинает рассеиваться. Это не значит, конечно, что наметившийся процесс сближения можно рассматривать как достаточно прочный, обеспечивающий конечный успех дела. Неожиданности и зигзаги политики, например, в Польше, где антисоветские настроения еще сильны, далеко еще нельзя считать исключенными. Но перелом к лучшему в наших отношениях, независимо от его результатов в будущем, — есть факт, заслуживающий того, чтобы отметить и выдвинуть его вперед, как фактор улучшения дела мира.

Где причина этого перелома, чем он стимулируется?

Прежде всего ростом силы и могущества СССР.

В наше время со слабыми не принято считаться, — считаются только с сильными. А затем — некоторыми изменениями в политике Германии, отражающими рост реваншистских и империалистских настроений в Германии.

Некоторые германские политики говорят по этому поводу, что СССР ориентируется теперь на Францию и Польшу, что из противника Версальского договора он стал его сторонником, что эта перемена объясняется установлением фашистского режима в Германии. Это не верно. Конечно, мы далеки от того, чтобы восторгаться фашистским режимом в Германии. Но дело здесь не в фашизме, хотя бы потому, что фашизм, например, в Италии не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной. Дело также не в мнимых изменениях в нашем отношении к Версальскому договору. Не нам, испытавшим позор Брестского мира, воспевать Версальский договор. Мы не согласны только с тем, чтобы из-за этого договора мир был ввергнут в пучину новой войны. То же самое надо сказать о мнимой переориентации СССР. У нас не было ориентации на Германию, так же, как у нас нет ориентации на Польшу и Францию. Мы ориентировались в прошлом и ориентируемся в настоящем на СССР и только на СССР (бурные аплодисменты). И если интересы СССР требуют сближения с теми или иными странами, незаинтересованными в нарушении мира, мы идем на это дело без колебаний.

Нет, не в этом дело. Дело в изменении политики Германии. Дело в том, что еще перед приходом к власти нынешних германских политиков, особенно же после их прихода — в Германии началась борьба между двумя политическими линиями, между политикой старой, получившей отражение в известных договорах СССР с Германией, и политикой «новой», напоминающей в основном политику бывшего германского кайзера, который оккупировал одно время Украину и предпринял поход против Ленинграда, превратив Прибалтийские страны в плацдарм для такого похода, причем «новая» политика явным образом берет верх над старой. Нельзя считать случайностью, что люди «новой» политики берут во всем перевес, а сторонники старой политики оказались в опале. Не случайно также известное выступление Гугенберга в Лондоне, так же, как не случайны не менее известные декларации Розенберга, руководителя внешней политики правящей партии Германии. Вот в чем дело, товарищи.

2) Я имею в виду, во-вторых, восстановление нормальных отношений между СССР и Соединенными Штатами Северной Америки. Не может быть сомнения, что этот акт имеет серьезнейшее значение во всей системе международных отношений. Дело не только в том, что он кладет веху между старым, когда САСШ считались в различных странах оплотом для всяких антисоветских тенденций, и новым, когда этот оплот добровольно снят с дороги ко взаимной выгоде обеих стран.

Таковы два основных факта, отражающих успехи советской политики мира…

Наша внешняя политика ясна. Она есть политика сохранения мира и усиления торговых отношений со всеми странами. СССР не думает угрожать кому бы то ни было и — тем более — напасть на кого бы то ни было. Мы стоим за мир и отстаиваем дело мира. Но мы не боимся угроз и готовы ответить ударом на удар поджигателей войны (бурные аплодисменты). Кто хочет мира и добивается деловых связей с нами, тот всегда найдет у нас поддержку. А те, которые пытаются напасть на нашу страну, — получат сокрушительный отпор, чтобы впредь не повадно было им совать свое свиное рыло в наш советский огород (гром аплодисментов)…»

Осторожность формулировок Сталина казалась нам мудрой. Теперь, много лет спустя, она выглядит обоснованной реальными обстоятельствами.

Приход Гитлера к власти явился рубежной датой не только в истории Германии. Он имел исключительное значение и для СССР. Более того: он требовал переосмысления определенного стереотипа советско-германских отношений, сложившихся со времени Рапалло, т. е. в течение более чем десяти лет. Употребление понятия «стереотип» в данном случае не носит отрицательной окраски. Мы знаем, что в 1922 году совершилось крупнейшее достижение советской внешней политики на ее труднейшем пути от революционного романтизма к реализму — на пути, начатом Лениным, Чичериным и их ближайшими единомышленниками в руководстве партии и советской дипломатии. Недаром В. И. Ленин отмечал необходимость в дальнейшем соглашений с Западом только «типа рапалльского». Это достижение было закреплено в ряде советско-германских соглашений — в договоре о нейтралитете 1925 года, в протоколе 1931 года, в регулярных торговых и кредитных соглашениях. СССР тогда счел возможным пойти на ряд секретных договоренностей в военной области.

Беспокойство, с которым была встречена в Москве весть о создании первого кабинета Гитлера, можно было объяснить рядом причин. Даже если оставаться в сфере краткосрочных последствий, для советских дипломатов была ясна угроза, возникавшая для СССР в результате прихода к власти нацистов. Во-первых, мог нарушиться установившийся для нас баланс европейской политики, в котором советско-германские отношения являлись противовесом той монополии, на которую претендовали в 20-е годы Франция и Англия. Отчаянные попытки последней «перетащить» Германию на свою сторону и создать общий фронт против СССР долгое время успешно подрывались советской дипломатией, но теперь эта угроза становилась реальной. Во-вторых, благоприятные отношения с Берлином были крайне важны для Москвы и как противовес в напряженных советско-польских отношениях (как известно, в свое время антипольские настроения в Берлине были одним из аргументов для Ганса фон Секта, когда тот рекомендовал курс германско-советского военного сближения). В-третьих, возникала угроза не только для дипломатических маневров СССР, а для самой безопасности советского государства. (Уже через два года после прихода Гитлера к власти М. Н. Тухачевский на страницах «Правды» сформулировал этот тезис.) Наконец, что было тогда особенно важным, создавалась угроза для развития торговых связей, успешно развивавшихся с конца 20-х годов и выведших Германию на первое место среди наших зарубежных партнеров.

Приход Гитлера к власти не замедлил оказать влияние на климат советско-германских отношений, который стал быстро ухудшаться. Антисоветские выпады Гитлера в речи, произнесенной в берлинском «Спорт-паласте», вызвали резкий отпор в советской печати. 22 марта 1933 года К. Радек в статье «Куда идет Германия» напоминал об агрессивном курсе нацистской партии и отмечал: «Национал-социалисты развивали программу внешней политики, направленную против существования СССР, поддерживающего с Германией добрососедские отношения. Это налагает на германское правительство обязательство открыто сказать, куда она идет». Куда же Германия шла?

Существовал дополнительный элемент, придававший особое значение советско-германским экономическим связям. В середине 30-х годов СССР вступил в важнейший этап своего хозяйственного развития, определявшийся двумя его «столпами»: коллективизацией и индустриализацией. XVII съезд ВКП(б) (январь — февраль 1934 года) определил срочные задачи создания индустриальной базы, которые трудно было решать без участия Запада. Еще на Лондонской международной экономической конференции в июне 1933 года Литвинов заявил, что СССР готов разместить заказы за границей на сумму в 1 миллиард долларов, закупив на 100 млн цветных металлов, на 200 млн черных металлов, на 400 млн оборудования и т. д. Однако реализация этих планов наталкивалась на трудности. Советско-американские отношения в то время были на начальной стадии, торговля с Англией и, особо, с Францией развивалась с большими препятствиями (вспомним лишь кампанию о «советском демпинге»). Тем большее значение приобретала Германия — не как политический, а как торговый партнер: ведь с 1929 по 1932 год советский импорт из Германии возрос с 353,9 млн марок до 625,8 млн. Тем самым судьба советско-германской торговли становилась фактором первостепенного значения.

После прихода к власти в Германии Гитлера последовало резкое ухудшение советско-германских отношений, выразившееся в свертывании сотрудничества по всем линиям. Исключение составляли лишь экономические отношения.

Попытка обсудить причины ухудшения советско-германских отношений была предпринята еще в 1933 г. послом Германии в СССР Р. Надольным, встретившимся 13 декабря с наркомом Литвиновым. Как выяснилось позже, это была лишь личная инициатива посла. В июне 1935 г. он был отозван из Москвы.

До прихода Гитлера к власти советско-германские экономические отношения развивались успешно. В 1931 и 1932 гг. в экспорте машин Германии СССР стоял на первом месте. Так, в 1932 г. 43% всего германского экспорта машин пошло в СССР. Сокращение товарооборота в результате ухудшения советско-германских политических отношений было значительным. Если в 1931 г. экспорт СССР в Германию составил 566,5 млн руб., импорт — 1798,6 млн руб., то в 1935 г. он составлял уже соответственно 289,3 и 95,1 млн руб. В то же время происходило увеличение доли Англии, США и Франции в экспорте и импорте СССР.

Выражением намерения обсудить трудности советско-германских отношений стали некоторые неофициальные шаги советского руководства. Я категорически отклоняю аргументы многих моих коллег, для которых любой советско-германский контакт того времени на эту тему является чуть ли не криминалом для советской дипломатии. Следует иметь в виду, что тогда еще далеко не для всех, в том числе и на Западе, ясно было, «куда пойдет Германия». В этой обстановке было законным намерение заглянуть «по ту сторону» официальной политики.

…Летом 1933 года на даче под Москвой у давнего соратника Сталина, тогда секретаря Центрального исполнительного комитета СССР Авеля Енукидзе были в гостях германский посол Дирксен, советник посольства фон Твардовски, замнаркома иностранных дел Крестинский и замнаркома иностранных дел Карахан. Согласно информации Дирксена, направленной в Берлин, Енукидзе говорил о том, что «руководящие деятели Советского Союза» проявляют «полное понимание развития дел в Германии». Им ясно, что после захвата власти «агитационный» и «государственный» элементы внутри партии постепенно размежуются. Постепенно сформируется «государственно-политическая линия». Енукидзе высказался в том смысле, что «национал-социалистическая перестройка германского государства может иметь положительные последствия для германо-советских соглашений». Согласно изложению Дирксена (вероятно, точному), Енукидзе сказал, что «внутриполитическая унификация, видимо, служит гарантией того, что со стороны общественного мнения и большинства рейхстага (очевидно, имелась в виду ликвидация социал-демократической оппозиции, не говоря уже о коммунистах) больше не возникает препятствий для политики сближения интересов между обоими государствами. Германское правительство, видимо, находится на пути к тому, чтобы в результате соответствующего урегулирования внутриполитических дел приобрести внешнеполитическую свободу действий, которой советское правительство располагает уже много лет. Касаясь связи между внутренней и внешней политикой (продолжает свой рассказ Дирксен), Енукидзе высказался в том смысле, что совершенно так же, как в Германии и в СССР, есть много людей, которые ставят на первый план партийно-политические цели и которых надо сдерживать с помощью государственно-политического мышления».

Записанная послом Дирксеном беседа с Енукидзе не публиковалась в советские времена и казалась не то измышлением, не то клеветой на антифашистские принципы советской политики. Но теперь ясно, что это была часть глубокого зондажа, предпринятого Сталиным.

…Эти малоизвестные страницы советско-германских отношений относятся к 1935-37 годам и связаны с именем человека, который попал в Берлине не по своей воле. Его имя — Давид Владимирович Канделаки (1895-1938). Некогда член партии социалистов-революционеров (эсеров) в Грузии, ставший после революции большевиком, руководил органами просвещения в Грузии, где снискал популярность своей интеллигентностью и организаторскими талантами. Был он еще в дореволюционные времена знаком со Сталиным, который внезапно вспомнил о Канделаки и вызвал его в Москву. Здесь его ожидало назначение торговым представителем в Швецию, к полпреду Александре Коллонтай. Он пробыл в Стокгольме недолго, оставив о себе прекрасные воспоминания. Оттуда он в 1935 году перебрался в Берлин на пост торгпреда.

Личное знакомство со Сталиным и на новом посту помогало Канделаки — точнее, помогало Сталину иметь в Берлине доверенного человека, которому мог поручать ответственные задания. Правда, нарком Литвинов не был в восторге от функций неожиданного доверенного лица и был осторожен в прогнозах и оценках. Но тем временем Давид Канделаки быстро входил в дела и завоевывал себе выгодное положение, так как стал встречаться с крупнейшим банкиром НСДАП, министром финансов Яльмаром Шахтом. Референт Шахта Герберт Геринг — двоюродный брат всемогущего Германа Геринга стал посредником в беседах Шахта и Канделаки.

В миссии Канделаки было много «заходов». Первый из них относился к весне 1935 года, когда шли регулярные кредитно-торговые переговоры. Тогда инициатива принадлежала Шахту. Как докладывал в Москву советник советского полпредства Бессонов, Шахт много говорил о необходимости дальнейшего хозяйственного сближения СССР и Германии. Он сказал, что «будет твердо держаться курса на углубление и улучшение хозяйственных отношений с Советским Союзом, в каковом сближении он видит залог процветания обеих стран». Возвращаясь к вопросу о необходимости сближения с СССР, «Шахт еще раз подтвердил, обращаясь ко мне и к т. Канделаки, что его курс на сближение с СССР проводится им с ведома и одобрения Гитлера».

Эти первые успехи вдохновили эмиссара Сталина. В меньшем восторге был нарком Литвинов, который решил «придержать» энтузиазм Канделаки. Он обратился к Сталину с предложением разработать письменные инструкции для торгпреда. Сталин согласился. В результате родилось «наставление» для Канделаки, хранящееся до сих пор в сталинском архиве. Вот его содержание:

«Секретно. 5 мая 1935 года. Я передал содержание Вашего (т. е. Шахта — Л. Б.) разговора со мною товарищам, руководящим нашей внешней политикой, и я хочу поделиться с Вами впечатлениями, вынесенными из моих бесед с ними. Ни у кого из них я не заметил абсолютно никакой враждебности к Германии и к ее интересам. Они все утверждают, что изменение взаимоотношений с Германией в течение последних двух лет произошло отнюдь не по инициативе СССР. Советское правительство не вмешивается во внутренние дела других государств и не внутренний режим этих государств определяет отношение к ним совправительства. Оно поэтому готово было по-прежнему развивать с Германией наилучшие отношения, в особенности экономические, которые оно очень ценит. К сожалению, определенные угрозы по адресу СССР, исходившие из весьма авторитетных германских источников, не могли не побудить советское правительство принимать меры предосторожности. Мы пытались получить гарантии от самого германского правительства, но это не удалось. Отсюда и заключение советско-французского пакта о взаимной помощи, когда одно из этих государств будет в состоянии самообороны. Мы ограничили свою помощь только французской территорией. Так как Германия на Францию нападать не собирается, то пакт не может вредить Германии. Средне-европейская и другие проблемы, которые могут интересовать Германию без прямого ущерба для СССР, пактом не затронуты, как известно. Мои товарищи считают, что заключенный пакт не только не должен мешать, а, наоборот, может помочь установлению более спокойных и наилучших корректных отношений с Германией, а также дальнейшему развитию экономических отношений. Мое правительство всегда будет готово внимательно рассмотреть и обсудить предложения о расширении экономических отношений. На очереди сейчас вопрос о заключении Восточного регионального пакта о консультации, ненападении и неоказании помощи агрессору. Германское правительство как будто официально заявило англичанам о своем согласии участвовать в этом пакте, и если этот пакт действительно будет реализован, то несомненно будут созданы условия для значительного улучшения советско-германских отношений во всех областях».

Что в Москве с этим зондажом связывались серьезные расчеты, видно из примечания в директиве Литвинова, в котором считалась возможной даже личная встреча Канделаки с Гитлером. Однако в 1935 г. миссия торгпреда не увенчалась успехом. Гитлер не пошел ни на расширение экономических связей, ни, тем более, на политическую разрядку отношений с Москвой. Но это не остановило советскую сторону. С ведома политбюро Канделаки продолжал свои контакты. В январе 1936 г. он сообщал, что Шахт «является одним из самых горячих сторонников развития нормальных отношений и больших экономических дел с Советским Союзом и заявил, что соглашение о кредите может привести к некоторому очищению политического горизонта в советско-германских отношениях. После, несколько задумавшись, Шахт проронил следующую фразу: „Да! Если бы состоялась встреча Сталина с Гитлером, многое могло бы измениться“. На докладе Канделаки Сталин написал: „Интересно. И. Ст.“ — и ознакомил с ним Ворошилова и Кагановича.

Документы сталинского архива открывают еще одну, особенно интересную сторону советских зондажей намерений Берлина: в 1935-1936 гг. рассматривались возможности развития торговли с Германией для укрепления советской обороноспособности. Когда Шахт заговорил о новом, 500-миллионном германском кредите, Канделаки в беседе с ним 16 декабря 1935 г. заявил, что СССР примет это предложение в том случае, если на половину суммы сможет разместить военные заказы, в частности на военные суда, подводные лодки, самолеты и оборудование для химической промышленности. И снова в 1936 г. был получен отказ.

Игра велась с двух сторон. Советская давала понять, что она готова сохранить «догитлеровский» уровень сотрудничества и экономических отношений. Немецкая неожиданно предложила новый кредит — 1 миллиард марок сроком на 10 лет. Канделаки получил указание не отказываться, но должен был пожаловаться на то, что и прежние 200-миллионные кредиты оказалось трудно разместить в Германии. Немцы тогда, чтобы казаться серьезными, сократили «аванс»: не миллиард, а 500 тысяч рейхсмарок. На этом фоне — где-то в июле — Канделаки совершил свой демарш, передав Шахту послание Сталина.

Хитрый финансист ответа не дал, заявив, что с предложением об улучшении политических отношений надо обращаться не к нему, а к министру иностранных дел фон Нейрату, которого обещал проинформировать. Эту тактику «переадресовки» Шахт использовал не раз, понимая, что Канделаки не хочет переводить беседы на официально-дипломатический уровень.

Советник полпредства СССР в Берлине Бессонов, будучи в Москве, во время беседы с советником германского посольства в СССР Твардовским 7 октября 1935 г. спросил:

— Что, по Вашему мнению, может улучшить советско-германские отношения?

200-миллионый кредит СССР скоро будет исчерпан, продолжал он, а Канделаки, имеющий «исключительные связи здесь», то есть в Москве, имеет «грандиозные планы» для расширения советско-германской торговли, «если не произойдет никаких политических инцидентов».

Интерес советского руководства к берлинским переговорам был исключительно велик. Протоколы заседаний Политбюро ЦК ВКП(б) фиксируют неоднократное обсуждение торговых отношений с Германией и сообщения Литвинова по этому вопросу (15 сентября, 9 ноября, 5 декабря 1934 года; 3 марта, 22 марта, 7, 17, 27 апреля, 2 мая, 22 июля, 25 июля 1935 года). Небезынтересно отметить и такой «поворот». 31 марта 1935 года «Правда» опубликовала произведшую сенсацию статью маршала Советского Союза М. Н. Тухачевского «Военные планы нынешней Германии». Статья, в которой недвусмысленно разоблачались направленные против СССР военные приготовления Гитлера (со ссылками не только на «Майн кампф», но и на другие источники) и делались выводы об «антисоветском острие» этих приготовлений, вызвала беспокойство и недовольство в Берлине — вплоть до полуофициальных протестов, отклоненных М. Литвиновым. Однако у статьи Тухачевского была предыстория. Автор предварительно согласовывал ее со Сталиным, внесшим в текст ряд изменений. Сталин убрал внешние резкости: заголовок «Военные планы Гитлера» заменил на «Военные планы нынешней Германии»; снял несколько цитат об антисоветском характере военных намерений Германии, усилил формулировки о том, что эти намерения имеют «не только антисоветское острие». Наконец, он сократил целый абзац о возможном отпоре, который в случае агрессии Германия получит от Красной Армии и страны «с ее великой коммунистической партией и великим вождем тов. Сталиным». Однако несмотря на все «смягчения», Сталин все-таки дал согласие на публикацию (даже велел набрать курсивом знаменитую цитату из «Майн кампф»), прекрасно понимая возможную реакцию в Берлине. Это был один из ходов в дипломатической комбинации, в которой Сталин давал понять немецкой стороне, что у него есть в этой игре две карты — как нормализация отношений (зондажи Канделаки), так и возможность резкой конфронтации. Так Сталин проводил знаменитую тактику «кнута и пряника», давая понять германской стороне, что у Советского Союза есть выбор между обеими альтернативами.

Литвинов и раньше выражал свой скепсис. Он докладывал Сталину 12 марта 1935 года:

«Согласно данным ему в Москве указаниям, тов. Суриц по возвращении в Берлин усилил контакт с политическими деятелями Германии. Он теперь пишет: „Все мои общения с немцами лишь укрепили уже раньше сложившееся у меня убеждение, что взятый Гитлером курс против нас остается неизменным и что ожидать каких-либо серьезных изменений в ближайшем будущем не приходится. Все мои собеседники в этом отношении единодушны. У Гитлера имеются три пункта помешательства: вражда к СССР, еврейский вопрос и аншлюс. Вражда к СССР вытекает не только из его идеологической установки к коммунизму, но составляет основу его тактической линии в области внешней политики. Гитлер и его ближайшее окружение крепко утвердились в убеждении, что только на путях выдержанного до конца антисоветского курса третий рейх сможет осуществить свои задачи и обрасти союзниками и друзьями. Не особенно обнадеживающий характер носила по существу и моя беседа с Нейратом. Он ясно дал мне понять, что на ближайший период наши отношения нужно замкнуть в рамки узкоэкономического порядка. Он явно подчеркнул безнадежность всяких попыток добиться улучшения наших отношений в ближайшем будущем“. Нейрат далее сказал, что и культурный контакт между нашими странами при теперешних настроениях вряд ли осуществим.

Такие же впечатления, по сообщению тов. Сурица, вынес и германский посол в Москве Шуленбург, находящийся сейчас в Берлине.

Я отнесся несколько скептически к первоначальному сообщению ТАССа из Женевы о заявлении Шахта директору французского банка Таннери о намерениях Германии поделить с Польшей Советскую Украину. Я поручил тт. Потемкину и Розенбергу проверить это сообщение… Шахт, которого еще недавно тов. Канделаки предлагал нам поддерживать против Гитлера, поддерживает завоевательные стремления Гитлера на Востоке».

Это, сделанное как бы вскользь, замечание наркома раскрывает очень многое в замысле берлинских переговоров Канделаки — как ведшихся не в пользу Гитлера, а против него, в той сложной политической борьбе, которая велась в первые годы нацистской диктатуры за судьбы Германии. Могут возразить: это была иллюзия. Ни с Шахтом, ни с Герингом нельзя было идти против Гитлера. Но справедливость требует сказать, что подобные надежды (и иллюзии) питали не только в Москве, но и в Лондоне. И самое главное — внутри Германии, в ее верхушке! Разве секрет, что лидеры веймарских партий надеялись «приручить» Гитлера и в этих надеждах опирались на тех же Шахта и Геринга? И разве секрет для тех, кто знает британские архивы, что Форин оффис, а еще больше Чемберлен и сэр Горас Вильсон делали немалую ставку на Геринга как возможного оппонента политике Гитлера? Увы, это были ошибочные расчеты. Сложные комбинации Сталина — Канделаки не возымели успеха. Гитлеру Сталин тогда был не нужен.

Общая оценка серии зондажей 1935 года содержалась в письме Литвинова Я. З. Сурицу от 4 декабря 1935 г. «Выводы, к которым Вы пришли на основании усиленного контакта с немцами, меньше всего удивили меня… У меня никаких иллюзий на этот счет давно уже не было». Нарком согласился с мнением Сурица «относительно необходимости нашей дальнейшей экономической работы в Германии». Однако он был против того, «чтобы львиная доля возможного нашего импорта на ближайшие годы была отдана Германии». Литвинов считал: «Нам незачем слишком укреплять экономически нынешнюю Германию. Достаточно будет, на мой взгляд, поддерживать экономические отношения с Германией в той лишь мере, в какой это необходимо во избежание полного разрыва между обеими странами». Эту точку зрения нарком собирался довести до сведения Советского правительства.

Так мы встречаемся с зарождением будущих конфликтов Литвинова со Сталиным. Наркому не по душе были авантюристические и малопрофессиональные зондажи Канделаки. Знал ли он, что за ними стоял сам генсек? 3 декабря 1935 г. Литвинов информировал Сталина о контактах посла Сурица с политическими деятелями Германии и о выводе полпреда о неизменности антисоветского курса Германии. Литвинов в записке Сталину поддержал предложение Сурица «продолжить нашу экономическую работу в Германии», но предложил ограничить объем заказов в Германии 100-200 млн. марок. Во втором пункте записки Литвинов предлагал в ответ на антисоветскую кампанию в Германии «дать нашей прессе директиву об открытии систематической контрпропаганды против германского фашизма». Это был ход, торпедировавший ходы Сталина.

В 1936 году совершился второй «заход» миссии Канделаки. Опять инициаторами были немцы. И вот почему. Причины, побудившие Германию вести с СССР переговоры о расширении экономического сотрудничества, становятся ясными из докладной записки от 19 октября 1936 г. начальника IV (экономического) департамента МИД Германии Карла Шнурре:

«В руководящих кругах было признано, что положение с сырьем и процесс перевооружения Германии таковы, что поставили нас в зависимость от получения русского сырья. Поэтому необходимо сдвинуть германо-советские экономические отношения с нынешней мертвой точки… Поставки в Россию сейчас более чем когда-либо находятся в интересах политики Германии, поскольку только таким путем мы сможем получать на правах обмена нужное нам сырье». 20 октября 1936 г. Герман Геринг был назначен верховным комиссаром по проведению «нюренбергского сырьевого плана», с 27 апреля того же года он занял пост верховного комиссара по валютным и сырьевым вопросам. События не заставили себя ждать: 7 декабря 1936 г. Суриц сообщил в НКИД о предложении Герберта Геринга организовать встречу с Германом Герингом для «необязывающего обмена мнениями». Литвинов ответил: «Не возражаем против встречи с Герингом». И добавил: «Необходимо с самого начала дать ему понять, что Вы пришли по его приглашению».

На этой стадии переговоров Канделаки старался использовать свой «прямой канал», чтобы создать впечатление у Сталина, будто миссия все-таки принесет успех. 20 октября 1936 года он писал «хозяину»:

«Дорогой Иосиф Виссарионович,

Посылаю Вам краткую информацию о некоторых германских делах.

I. О Геринге

Перед Нюренбергским съездом Геринг через своего двоюродного брата, о котором я Вам в свое время сообщал, предложил мне встретиться для обсуждения по его наметке следующих вопросов:

а) устранение трудностей в отношениях между СССР и Германией;

б) поставки советского сырья Германии;

в) список военных объектов, которые Германия могла бы дать СССР.

Поскольку это имело место накануне нюренбергского съезда, я уклонился от встречи под различными благовидными предлогами. После нюренбергского съезда Геринг снова предложил встретиться, но встреча, как Вы об этом знаете, не состоялась.

Брат Геринга, Отто Вольф и др. лица этой группы усиленно советовали мне встретиться с Герингом, подчеркивая, что Геринг в вопросах советско-германских отношений занимает особую позицию. Брат Геринга, между прочим, в разговоре со мной употребил характерную фразу: «Если не хотите ничего делать, то хотя бы выслушайте и убедитесь, что не все собаки кусают, которые лают». Отто Вольф сам имел продолжительную беседу с Герингом, встреча с которым была заранее подготовлена промышленностью. По словам Вольфа, в беседе с ним Геринг подчеркивал, что он не выступал против СССР в Нюренберге и выступать по этому вопросу так, как выступали другие, не намерен.

II. О смещении Мосдорфа

Директор Министерства народного хозяйства Германии, в течение многих лет ведавший делами, связанными с советско-германской торговлей, переведен в том же министерстве на другую должность. Мосдорф был ближайшим помощником Шахта по нашим делам. Теперь вместо него этими делами как в Министерстве Хозяйства, так и в Министерстве Обороны будет заниматься брат Геринга — Герберт Геринг.

Это назначение свидетельствует о стремлении Геринга взять на себя руководство вопросами советско-германских отношений.

III. О положении Шахта

По сообщению видных промышленников, положение Шахта сильно пошатнулось. В кругах германских фашистов очень недовольны его «критиканством». Тяжелое положение с валютой и снабжением Германии сырьем еще больше ухудшает положение Шахта и обостряет отношение к нему в кругах фашистской партии».

Встреча Сурица с Германом Герингом все-таки состоялась 15 декабря 1936 года и приняла сразу «форму монолога». Геринг, как и Шахт, говорил о том, что экономические отношения должны «строиться без оглядки на состояние наших политических отношений, вне стремления равнять нашу экономику под политику, то есть, как он выразился, требуется „деполитизировать“ экономические отношения между СССР и Германией. Правда, генерал увидел некую „предвзятость“ в списке товаров, врученном ему Канделаки. Действительно, в списке фигурировали: броневые плиты, катапульты, военные корабли на сумму 200 млн. марок, подводные лодки, акустические приборы, а также обмен технологией с И. Г. Фарбен (химия) и Бош (оптика). Геринг заметил, что „в списке имеются объекты, которые ни одно государство никогда не продаст даже связанному с ним самой тесной дружбой“. На это Суриц ответил, что было включено то, что интересует СССР. Экономические отношения между нами могут развиваться в „такой степени, в какой мы сможем получить из Германии все, что нас интересует“. В итоге Геринг дал понять полпреду, что „при теперешнем положении вещей повлиять на изменение политических отношений он мог бы, лишь опираясь на реальные данные и на свое внутреннее убеждение, что и СССР хочет нормальных отношений с Германией, и в первую очередь хозяйственных“.

Казалось, что все-таки надежды остаются. В последних числах декабря 1936 г. Канделаки в сопровождении замторгпреда Фридрихсона снова встретился с Шахтом. Об этой беседе Шахт написал отчет министру иностранных дел Германии Нейрату: «Во время беседы я заявил, что оживление торговли между Россией и Германией будет возможно только в том случае, если русское правительство сделает ясный политический жест, лучше всего в форме заверения через посла (СССР) в Берлине, что воздержится от любой политической пропаганды вне России». Это означало, что немцы практически поставили ультиматум, на который Сталин пойти не мог.

Позиция СССР в вопросе о 500-миллионном кредите оставалась двойственной. Так, 11 августа 1936 г. замнаркома Крестинский писал Сурицу: «На днях обсуждался вопрос о так называемом 500-млн. кредите. Решен он отрицательно». 19 августа 1936 г. Литвинов писал Сурицу, что Канделаки даны указания «заявить немцам об отклонении нами пока соглашения. Вместе с тем ему разрешено запросить немцев, согласны ли они дать нам некоторые, особо интересующие нас предметы в известной Вам области (военной), и сказать им, что в случае положительного ответа можно будет вновь поставить вопрос о кредитном соглашении». Иными словами, все время из-под дипломатической завесы просовывалось «копыто» основного замысла Сталина: добиться германской помощи оборонной промышленности СССР.

О том, что между Сталиным и Канделаки существовали особые, доверительные отношения, вспоминала дочь Канделаки Тамара. В письме ко мне она сообщила, что однажды была со своей матерью в гостях на даче у Молотовых. Был там и Сталин. Девочка подошла к нему и спросила:

— Товарищ Сталин, а когда наш папа вернется в Москву?

Сталин отвечал:

— Твой отец выполняет серьезное задание. Тебе придется подождать…

Эта «отеческая забота» дорого стоила семье Канделаки: сам он был впоследствии расстрелян, а семья — выслана.

Вскоре после очередной встречи с Шахтом Канделаки отбыл в Москву, чтобы доложить о своей беседе руководителям СССР. В итоге 8 января 1937 г. был утвержден «проект устного ответа Канделаки», составленный Литвиновым. На проекте есть визы пяти членов Политбюро ЦК ВКП(б): Сталина, Молотова, Кагановича, Орджоникидзе, Ворошилова. В проекте, в частности, говорится: «Советское правительство не только никогда не уклонялось от политических переговоров с германским правительством, но в свое время даже делало ему определенные политические предложения. Советское правительство отнюдь не считает, что его политика должна быть направлена против интересов германского народа. Оно поэтому не прочь и теперь вступить в переговоры с германским правительством в интересах улучшения взаимоотношений и всеобщего мира. Советское правительство не отказывается и от прямых переговоров через официальных дипломатических представителей; оно согласно также считать конфиденциальными и не предавать огласке как наши последние беседы, так и дальнейшие разговоры, если германское правительство настаивает на этом».

Как видим, снова были повторены основные положения директивы, которую Сталин дал Канделаки в мае 1935 года!

14 января 1937 г. Литвинов отправил личное письмо Сурицу, из которого следует, что в варианте, подготовленном им самим, речь шла только о переговорах Суриц — Нейрат. Сталин поправил, что «не отказывается и от прямых переговоров», т. е. что переговоры Канделаки — Шахт могут быть продолжены. Нарком писал:

«Изменения сделаны, несмотря на то, что т. С. вторично подтвердил, что ни в коем случае нельзя поручать переговоры К. ввиду его дипломатической неопытности, и соглашался со мною, что вести переговоры придется Вам».

Литвинов писал, что он вручил проект ответа «тов. К.» (Канделаки) и разъяснил ему, что «если Ш. (Шахт) признает наш ответ достаточным, то К. должен просить его указать, кому поручаются переговоры с немецкой стороны; если этим лицом окажется Нейрат или другое лицо подходящего ранга, К. может сказать, что Вы к нему обратились по собственной инициативе, но с ссылкой на имевшийся между Ш. и К. обмен мнений».

Казалось, все будет налажено. 27 января 1937 г. Суриц писал Крестинскому:

«Германская дипломатия вступает в полосу новой активности. Обсуждая этот вопрос в Москве, мы, как Вы помните, в общем сходились на том, что немцы вероятно попытаются сгладить на этом этапе наиболее острые углы в своей внешнеполитической линии. Мы считали, что тяжелое хозяйственное положение Германии и неподготовленность к войне могут толкнуть Германию на поиски компромисса с другими странами и в том числе с СССР». Однако подводя итоги четырех недель 1937 г., полпред подчеркнул, что «полного подкрепления нашей точки зрения» эти недели не принесли. 16 января состоялась его беседа с Нейратом, который подтвердил «надежды на улучшение отношений» между СССР и Германией. 21 января К. Нейрат «еще раз заявил мне, что он оптимист, но дальше этого не пошел».

Но немцы упорствовали. 12 января 1937 г. Суриц беседовал с Шахтом, который снова «свел беседу в основном на тему о Коминтерне и о необходимости всем, в том числе и нам, уйти из Испании». Суммируя результаты бесед с Шахтом, полпред высказал предположение: «Если беседы Шахта с т. Канделаки после нашего ответа на его последний зондаж пойдут в этом же направлении, то от всей немецкой „акции“ в нашем направлении может остаться лишь проволочка времени», которая немцам «может казаться уже выигрышем, т. к. дает им возможность уклониться от ответа по конкретным вопросам (список). Окончательное суждение по этому вопросу придется, конечно, составить лишь после разговоров т. Канделаки с Шахтом».

Встреча Канделаки с Шахтом, как и ожидалось, произошла 29 января 1937 г. Канделаки зачитал вышеприведенный советский текст заявления. В ответ Шахт снова заявил, что все демарши должны делаться советским полпредством непосредственно МИДу Германии. Канделаки с этим согласился, но попросил пояснить, будут ли такие переговоры иметь хоть малейший шанс на успех. Шахт направил отчет об этой встрече Нейрату, в котором рекомендовал ответить торгпреду так: Германия готова вести переговоры с Москвой после «ясно выраженной декларации, сопровождаемой необходимыми гарантиями» об отмежевании СССР от коминтерновской пропаганды. Нейрат согласился. Он писал Шахту:

«Вчера во время личного доклада фюреру я говорил ему о ваших беседах с Канделаки и особенно о заявлении, сделанном вам от имени Сталина и Молотова… Я согласен с фюрером, что в настоящее время они (переговоры с русскими) не приведут ни к какому результату и скорее всего будут ими использованы для достижения желаемой цели тесного военного союза с Францией и при возможности дальнейшего сближения с Англией. Какая-либо декларация русского правительства о том, что оно отмежевывается от Коминтерна, не будет иметь, после опыта с подобными декларациями в Англии и Франции, ни малейшей практической пользы и поэтому будет недостаточной. Совсем другое дело, если ситуация в России будет развиваться дальше в направлении абсолютного деспотизма на военной основе. В этом случае мы, конечно, не упустим случая снова вступить в контакт с Россией… Ваш Нейрат».

Так снова кончился ничем «третий заход» миссии Канделаки. Сам торгпред вскоре с огорчением писал лично Сталину:

«Телеграммой от 29-го января с. г. я сообщил Вам, что я сделал Шахту, в соответствии с Вашей директивой, заявление по поводу предложения немцев о политических переговорах с нами. Шахт, выразив удовлетворение нашим ответом, наметил тогда же порядок переговоров и указал, что они начнутся в ближайшие дни, после того как им будет доложен германскому правительству наш ответ.

До 16-го марта с. г. мы никакого сообщения от Шахта не получили.

16-го марта меня пригласил к себе известный Вам Герберт Геринг (двоюродный брат генерала Геринга и ближайший помощник Шахта), который заявил, что он уполномочен передать мне следующее: «После длительного обсуждения и изучения Вашего ответа, переданного Вами 29-го января с.г. Шахту, немецкая сторона пришла к следующему выводу: в Вашем ответе Шахту не содержится конкретных предложений для обсуждения. Но главное заключается в том, что немецкая сторона не видит в настоящее время различия между советским правительством и Коминтерном. Вследствие этого немецкая сторона не считает целесообразным продолжать переговоры, ибо не видит для них базы».

Я ответил Герингу, что, во-первых, вопрос о политических переговорах был выдвинут Шахтом, а не нами, и поэтому конкретные предложения должны были быть сделаны немцами, что и вытекало из всех переговоров с Шахтом; во-вторых, если немецкая сторона не желает видеть различия между советским правительством и Коминтерном, то, конечно, нет базы для переговоров.

Имеющиеся у нас сведения дают основание считать, что Шахт не пожелал сам себя дезавуировать перед нами, вследствие чего этот наглый ответ немцев был передан мне через вышеупомянутого Геринга».

Практически все усилия Канделаки не привели к результатам. Скепсис Литвинова оказался прозорливее хитроумного замысла Сталина. Через две недели после очередных встреч Канделаки было опубликовано сообщение об освобождении Д. В. Канделаки от обязанностей торгпреда СССР в Германии. В том же номере газеты публиковалось постановление Президиума ЦИК СССР о его утверждении заместителем наркома внешней торговли СССР.

5 апреля 1937 г. Суриц выехал в Москву для консультаций. 7 апреля он был освобожден от должности полпреда СССР в Германии и переведен полпредом во Францию.

Гитлер в данном случае переиграл Сталина: умело допустил утечку о встречах, и СССР угрожал дипломатический скандал. Пришлось успокаивать союзников по договорам 1935 г. — Францию и Чехословакию. 17 апреля 1937 г. Литвинов направил временному поверенному в делах СССР во Франции Е. В. Гиршфельду и полпреду СССР в Чехословакии С. С. Александровскому телеграмму с опровержением слухов: «Заверьте МИД, что циркулирующие за границей слухи о нашем сближении с Германией лишены каких бы то ни было оснований. Мы не вели и не ведем на эти темы никаких переговоров с немцами, что должно быть ясно хотя бы из одновременного отзыва полпреда и торгпреда».

Политический итог попыток Сталина в 1935-1937 годах каким-то образом нейтрализовать появление Гитлера на европейской арене был нерадостным. Намерение повернуть Германию к старой «рапалльской» линии, «разыгрывая» Геринга против Гитлера, оказалось иллюзорным. Прельстить Гитлера советским сырьем в обмен на поставки для советской оборонной промышленности не удалось. Тухачевский оказывался прав, что не без досады мог констатировать «великий вождь», давно не любивший популярного маршала. Пришлось расстаться и с Давидом Канделаки, не привезшим из Берлина желанных результатов. Он вскоре был репрессирован.

На дворе стоял 1937 год.