3.5. Гитлер рассчитывается с матерью.

3.5. Гитлер рассчитывается с матерью.

В 1906 году у Гитлера не было еще никаких политических проблем, а также, повторяем, и никаких забот о своей художественной карьере! Но весной 1906 года у Гитлера, естественно, обострилась старая серьезнейшая проблема: невозможность публичной демонстрации своего богатства.

Понятно, что внезапно разбогатевший семнадцатилетний юнец вызывал определенные подозрения, которые не остались бы без серьезных доказательств: тела отравленных мышьяком обеспечивали вполне ожидаемые результаты экспертизы — стоило лишь возбудить соответствующие наветы.

Тщательность, с которой Гитлер скрывал сам факт своего богатства (вплоть до 1929 года, как мы показали) является дополнительным аргументом в обоснование наших предположений о том, как именно он расправлялся со своими жертвами. Об этом же свидетельствует и истерика, о которой упоминал Фест — это мы уже цитировали: «Когда в 1942 году ему доложили, что в деревне Шпиталь обнаружена имеющая отношение к его семье могильная плита, с ним случился один из его припадков безудержного гнева».

Единственной возможностью избежать подобных подозрений для Гитлера оставалась одна: придумать законный способ приобретения своего богатства — и это Гитлеру удалось лишь в середине двадцатых годов.

Совершенно не удивительно, почему он ухватился за идею написать книгу, высказанную его соратниками в 1924 году, когда они вместе сидели в комфортабельной тюрьме в Ландсберге, где тюремщики стремились создать заключенным максимум уюта и куда их поклонники с воли присылали им массу выпивки и угощений.

Отто Штрассер рассказывал об этом так — со слов своего брата, Грегора: «Обитатели первого этажа тюрьмы были бы совершенно счастливы, если бы не надоедливая привычка «человека со второго этажа» беспрерывно выступать с речами. «Человек со второго этажа» — это, конечно, Адольф Гитлер.

Однажды заговорщики, проживающие внизу, провели «военный совет», обсуждая способы и методы защиты от красноречия Адольфа. Грегору Штрассеру пришла в голову замечательная идея — убедить Гитлера написать книгу.

Гитлеру стали мягко и тактично намекать, что он просто обязан написать мемуары. И довольно скоро Адольф клюнул на эту приманку. С этого момента Штрассер и другие «джентльмены с первого этажа» могли спокойно пить и играть в карты. Гитлер предпочитал заниматься своими мемуарами и непрестанно ходил взад-вперед по комнате, обдумывая их»[723] — упомянутым джентльменам и в головы не пришло, насколько Гитлера могла вдохновить идея написать книгу, способную произвести фурор и создать хотя бы видимость получения значительных гонораров!

Пока что, в 1906 году, Гитлеру приходилось хвататься за более примитивные возможные оправдания приобретения богатства.

Собакой он, повторяем, в то время так и не обзавелся, а вместо этого держал при себе тогда (с конца 1904 по осень 1908 года) своего единственного приятеля — сына линцского декоратора Августа Кубицека, «с которым Гитлера связывали мечты о музыкальной карьере».[724]

Фест, подчеркивающий романтическую мечтательность и непрактичность Гитлера, любит цитировать Кубицека. Совершенно подавленный своим другом и безропотно глядящий ему в рот Кубицек вполне устраивал Гитлера — оставалось лишь заботиться о том, чтобы не увлекаться чересчур подробной откровенностью.

Итак, Фест пересказывает: «На день рождения Гитлер «дарит» ему [Кубицеку] дом в стиле итальянского Ренессанса из мира своих мечтаний: «Он не видел разницы, говоря о чем-то готовом или о том, что еще только планировал». Куплен лотерейный билет — и вот он уже на какое-то время переселяется в ирреальный мир и проживает там на третьем этаже барского дома (Линц-Уфар, Кирхенгассе, 2) с видом на другой берег Дуная. До тиража остаются еще недели, а он уже подбирает обстановку, ищет мебель и обивку, рисует образцы и разворачивает перед другом планы своей жизни в гордом одиночестве и щедрой любви к искусству, такой жизни, которая должна будет опекаться «немолодой, уже немного поседевшей, но необыкновенно благородной дамой», и он уже видит, как она «на празднично освещенной лестнице» встречает гостей, «принадлежащих к одухотворенному, избранному кругу друзей». А потом наступит день тиража и развеет чуть или[725] уже не осуществившуюся мечту, и Гитлер в припадке дикой ярости будет осыпать проклятиями не только собственное невезение, но и — что весьма характерно — еще в большей степени легковерие людей, систему государственных лотерей и, наконец, само обманувшее его государство.

Говоря об этом времени, он дает себе очень точное определение — «не от мира сего» /…/»[726]

Действительно, поведение такого не от мира сего Гитлера граничит с полным идиотизмом: надо же, купил единственный лотерейный билет — и размечтался безмерно разбогатеть и переместиться в сказочный мир!

На самом же деле полным идиотизмом будет поверить в эту историю в том виде, как она рассказана Кубицеком и пересказана Фестом, хотя в этом рассказе нет почти ни одного лживого слова! Постараемся объяснить, как же тут обстояло дело на самом деле.

Автор этих строк выступает здесь в трех ролях: в роли специалиста по теории вероятностей, знающего все о количественных методах организации лотерей; в качестве ныне жителя европейской страны, почти ежедневно сталкивающегося с рекламами различных лотерей, суть которых (реклам) не могла существенно перемениться за последние сто лет, и, наконец, в качестве жителя Москвы, которому было двенадцать лет в 1957 году, когда в СССР впервые (со времени рождения автора и его сверстников) возобновилось проведение государственных лотерей.

Тогда, в 1957 году, всех нас — и мальчишек, и взрослых — почти одинаково поразила возможность получить в подарок за клочок бумаги стоимостью в три рубля сказочную вещь — целый автомобиль!

Деньги, имевшие хождение в Советском Союзе до 1961 года, характеризовались следующими примерно показателями: средняя зарплата городского рабочего или служащего не достигала тысячи рублей в месяц, порция мороженого эскимо стоила 1 рубль 10 копеек, бутылка «Московской особой» водки — 21 рубль 20 копеек, за пять рублей можно было одному человеку пообедать в ресторане (без употребления алкогольных напитков, дорогих в этих заведениях), а автомашина «Волга» первой модели стоила 36 тысяч рублей; потом цена на нее подскочила до 40 тысяч! Приобрести автомобиль на обычную зарплату (будучи не генералом, профессором, директором крупного завода, видным писателем, деятелем театра и кино, знаменитым спортсменом и т. д.) было, таким образом, совершенно невозможно!

Лотереи позднее стали регулярно повторяться. Тогда-то и родился знаменитый анекдот про академика Амбарцумяна, процитированный выше. Азарт охватил очень многих: кто мог, покупал единственный билет, кто мог — больше; ходили легенды о людях, регулярно покупавших по двадцать или даже по сто лотерейных билетов каждого тиража!

Крупные выигрыши происходили, понятно, столь же редко, как и везде и всюду, но в Советском Союзе, имевшем богатые традиции теневой экономики, сложилась целая нелегальная индустрия перепродаж выигравших лотерейных билетов (по условиям лотереи можно было получить по желанию вещевой выигрыш или его стоимостной эквивалент деньгами): за билет, на который пал крупный выигрыш, обычно — автомобиль, платили на черном рынке гораздо больше номинальной стоимости выигрыша.

С какой целью? Очень просто: владелец денег, нажитых незаконным путем, получал возможность вполне легально приобрести автомобиль, что в ином случае привлекло бы совершенно ненужное внимание властей — и поставило бы на повестку дня разоблачение преступного бизнеса; при получении же денежного выигрыша такой мнимый победитель лотереи получал возможность публично потратить много денег, объясняя их происхождение тем же выигрышем.

Вот это-то и послужило, наверняка, руководящей идеей и юному Адольфу Гитлеру, который никогда не был «не от мира сего»! В единственном он соврал Кубицеку, не имея возможности совладать с собственными нервами и хладнокровно ожидать результатов лотереи, — в количестве приобретенных билетов. При этом он, по неопытности и необразованности, попался на рекламу устроителей лотереи, которая, повторяем, строится всегда единственным примитивным образом: обещается, что увеличение числа купленных билетов повышает вероятность крупного выигрыша, что определенное число купленных билетов практически гарантирует такой крупный выигрыш — и т. д.

Купившись на это, Адольф наверняка закупил целую партию билетов, на что у него заведомо тогда хватало денег. Разумеется, Кубицеку он мог рискнуть рассказать только о единственном билете. На самом же деле он купил их ровно столько, сколько, согласно рекламе, и должно было хватить на приобретение дома по указанному адресу: Линц-Уфар, Кирхенгассе, 2 — или даже одной только квартиры в нем на третьем этаже. Это-то он и осуществил бы на совершенно законных основаниях, получи он такой выигрыш на самом деле!

Как видим, ничего фантастического и ирреального в таком поведении не было; именно эта мечта (с исправлениями — согласно его изменившимся более чем за двадцать лет вкусам) и была полностью реализована Адольфом Гитлером в 1928–1929 годах, но с помощью уже другой, более верной комбинации. Вот тогда-то он и получил, по нашему мнению, совершенно законное право задать и по этому поводу свой сакраментальный вопрос: «Так кто же был прав, фантазер или другие?» — и ответить на него: «Прав был я»!

Но в те ранние времена в Линце Гитлер, затратив огромную сумму (вполне возможно — порядка тысячи крон), получил какое-то количество выигравших билетов (вероятно — несколько десятков), обеспечивших ему суммарный выигрыш лишь в несколько сотен крон — в полном соответствии с законами теории вероятностей и правилами проведения лотерей. Это не только не привело к решению изначально поставленной им задачи и вызвало потерю массы денег, но и загнало его в затруднительное положение: предстояло как-то втихую получить все выигранные деньги (Буратино заведомо никому не мог их подарить!), не привлекая к себе подозрений относительно огромного числа приобретенных билетов.

Удар был жестокий, а адреса, по которым Гитлер посылал проклятия, вполне соответствовали сути разыгранного сюжета!

Следующий сюжет оказался еще более экзотическим: семнадцатилетний Адольф Гитлер вознамерился стать музыкантом! Это напоминает известный анекдот:

— Вы умеете играть на скрипке?

— Не знаю, не пробовал!

Вот и Адольф Гитлер тоже не знал, умеет ли он играть на фортепьяно, но решил попробовать: «начиная со 2 октября 1906 г. до 31 января 1907 г. [он] берет уроки игры на фортепьяно у бывшего военного музыканта Преватцки-Вендта, регулярно ходит в местный театр, смотрит все постановки Вагнера, рисует, пишет стихи, сочиняет музыку, разрабатывает проекты театральных декораций, мостов, городов и улиц и обсуждает со студентом музыкальной школы Кубицеком великие и фантастические планы».[727]

Трудно сказать, собирался ли Гитлер изо всего этого соорудить какое-нибудь практическое занятие, позволяющее имитировать источники получения финансовых средств. Скорее всего, он пытался нащупать их во всем этом хаосе профессиональных направлений, отвечающих его внутренним настроениям и, как могло ему казаться, его творческим способностям.

Сам учитель музыки не мог понять, чему и почему пытается обучиться его ученик, но, разумеется, старался отрабатывать получаемые деньги: «Преватцки-Вендт никогда не видел его открытым и готовым к более близким контактам».[728]

Автор этих строк рискнет высказать сожаление, с которым, возможно, не согласятся специалисты, о том, что общий недостаток культуры и отсутствие соответствующих личных контактов не позволили Гитлеру всерьез заинтересоваться шахматами; думается, что даже при позднем дебюте в том достаточно зрелом возрасте, в каком он тогда пребывал, он мог бы стать выдающимся мастером игры, для которой, с его феноменальной памятью, расчетливостью и способностью к риску, он был буквально создан; это спасло бы человечество от дальнейших менее безобидных проявлений его гения, а самого Гитлера обеспечило бы и приемлемым для него образом жизни, и удовлетворяющими тщеславие человеческими контактами, и вполне практичным способом отмывки украденных средств.

Было, правда, у Гитлера личное качество, не очень соответствующее типичной шахматной карьере: у него не было склонности к перемене мест — всю жизнь он оставался скорее домоседом, хотя обстоятельства вынуждали его порой к невероятным по интенсивности перемещениям — особенно во время предвыборных кампаний в Германии в 1930–1933 годах.

Всему этому своему безделью Гитлер смог бы, вероятно, предаваться еще годами, но нужно учитывать, что у такого его странного поведения, ставящего в тупик всех комментаторов его биографии, был весьма заинтересованный зритель, которого очень нелегко можно было обмануть — его мать.

Клара Гитлер должна была прекрасно знать своего сына — и едва ли она могла всерьез принимать артистически изображаемые метания его творческой души. Его очевидная незаинтересованность в обретении профессии, обеспечивающей его надежными источниками существования, должна была наводить ее на достаточно ясные подозрения.

Сильной или слабой личностью была Клара Гитлер?

Историки, отдающие в этом плане определенную дань отцу Гитлера, абсолютно игнорируют в этом смысле его мать. Между тем автор этих строк не взялся бы однозначно сравнить силу личностей этих двух персонажей.

Клара изначально появилась в доме Алоиза в качестве служанки — притом весьма юного возраста. Находясь как бы под шапкой-невидимкой, она имела возможность выстроить собственную жизненную концепцию — и реализовать ее в полной мере. Она не уступала мужу в конфликтах просто потому, что таких конфликтов практически и не было — но от кого это зависело? В итоге же получилась весьма слаженная и дружная пара — и кто может судить о том, кто в ней на самом деле верховодил?

Трагедией этой пары было то, что между ними отсутствовала полная откровенность, но, как говорилось, это было необходимым залогом сохранения между ними нормальных отношений — для практически профессиональных убийц большая близость была бы вовсе невозможной!

Клара, как нам кажется, была очень не слабой личностью — и не стала бы подчиняться воле собственного сына. Недаром он не мог настоять на прерывании учебы, а ему пришлось идти для этого на симуляцию болезни!

К тому же в том возрасте Адольф Гитлер еще заметно не дорос до уровня своих будущих возможностей: если позднее, в его зрелые годы, он мог подчинять себе большинство встречных, то при жизни матери ему приходилось специально отыскивать специфического слабака вроде Кубицека, который бы легко ему подчинялся.

Ну и к чему должна была вести новая конфронтация между Гитлером и его матерью?

Вполне вероятно, что состояние здоровья Клары оказалось под давлением нешуточных переживаний, понятных и оправданных при столь странном поведении сына. Именно в это время ее здоровье основательно пошатнулось.

«18 января 1907 г. она ложится в Больницу сестер милосердия в Линце, и хирург Карл Урбан в течение часа делает ей сложную операцию, после чего заносит в историю болезни диагноз: саркома малой грудной мышцы. Клара перенесла эту операцию, но прожила после этого всего лишь 11 месяцев».[729]

Автор этих строк обладает в целом обывательскими представлениями о медицине, слегка усилинными лишь огромным опытом личного общения с больными и с врачами, а также и привычкой по любому поводу заглядывать в специальную справочную литературу. Рассказанная медицинская история может иметь множество трактовок.

Во-первых, не ясно, можно ли было при установленном диагнозе саркомы все-таки прожить эти 11 месяцев в достаточно сносном физическом состоянии, но об этом лучше судить профессионалам.

Во-вторых, непонятно как при уровне медицинских представлений начала ХХ века можно было бы отличить саркому от, скажем, почти безобидной кисты; представляется, что никак.

В-третьих, описанная ситуация вполне напоминает многие другие, когда хирург, осуществив сложную операцию, просто не обнаруживает никаких объективных оснований для ее проведения, а затем выносит заумный и зловещий диагноз, дабы оправдать собственную то ли опрометчивость, то ли якобы опрометчивость: ведь проведенная операция должна была значительно пополнить его собственный кошелек!

Последняя ситуация чревата логическими следствиями, уже очевидными для наших терпеливых читателей: мать Гитлера была больна чем-то, но неизвестно чем именно; по общей симптоматике была предположена опухоль в груди, но диагноз, возможно, не подтвердился при операции. Тогда, естественно, всплывает предположение о многократно упоминавшейся грудной водянке, от которой умерла в 1847 году бабушка Гитлера Мария Анна!

Само поведение Гитлера, если к нему присмотреться, вызывает определенные подозрения.

Пока мать лежит в больнице и ей делают сложную операцию, он спокойно продолжает обучение музыке. Но когда выяснилось, что мать выжила и возвращается из больницы (сравните приведенные выше числа дней января 1907 года!), то он бросает никчемное обучение музыке и, вероятно именно теперь, принимает вполне конкретное решение о своем будущем: он собирается поступать в Академию изобразительных искусств.

Поскольку вступительные экзамены — осенью, то Гитлер оправдывает следующие полгода своего безделья в глазах окружающих и, главное, в глазах матери уже без таких ухищрений, как бренчание на фортепьяно!

Читателю, вполне понимающему, повторяем, к чему мы снова клоним, разъясним, что случай Клары представлял для отравителя Гитлера особые трудности: все прочие предполагаемые жертвы его искусства, погибшие в 1902–1906 годах, были престарелыми людьми, не блещущими здоровьем — включая его отца. Их смерти не вызвали ни недоумений, ни подозрений у окружающих. Иное дело мать, которой в 1905 году, когда впервые заметилось ее нездоровье, исполнилось лишь 45 лет — и она никогда раньше особенно не болела. Ее внезапная смерть никак не могла бы не обратить на себя серьезного внимания — и это грозило катастрофой для Гитлера.

Поэтому, если бы он решился на отравление матери, то существовал лишь один путь: отравление малыми дозами мышьяка, вызывающими тяжелую и длительную болезнь — как в свое время поступили и с его бабушкой Марией Анной.

Это было нелегким занятием: долгими месяцами отмеривать дозы и вносить в них коррективы согласно производимому эффекту. Занятие это требовало абсолютно убийственного хладнокровия!

Напоминаем, что речь тут не идет о каких-то особых зверских качествах Адольфа Гитлера: просто это было уже его привычным профессиональным занятием на протяжении последних пяти, а затем уже и шести лет — и эмоциям уже не оставалось места; все они должны были остаться в безвозвратном прошлом! Оставались лишь хладнокровие, привычка и профессионализм!

Мы сознаем, что можем вызвать ожесточенную критику со стороны строгих моралистов и особенно поклонников бесспорно гениального фюрера — но что поделаешь! Тут мы даже лишены возможности взывать к эксгумации тела Клары Гитлер — если мышьяк входил в состав лекарств, прописываемых врачами для лечения ее легочного заболевания; зато у нас, напоминаем, имеется твердая надежда на труп отца Гитлера, которого заведомо никто не лечил мышьяком!

Но попробуйте — опровергните наши доводы!

Эпопея со вступительными экзаменами Гитлера в 1907 году описана со всеми подробностями[730] — и мы не будем их воспроизводить. Обратим зато внимание на то, что происходило во время и после этих экзаменов в Линце.

«Чтобы не тревожить его [сына], она [мать] делает вид, что ей лучше, хотя знает, что жить ей осталось недолго. Адольф, похоже, неправильно оценивает ее состояние. Во всяком случае, он оставляет ее одну с сестрой[731] и уезжает в Вену. Когда Кубицек навестил ее в конце лета 1907 г., в то время как Адольф был в Вене, сдавая вступительные экзамены в Академию изобразительных искусств, он увидел перед собою старую [ей только что исполнилось 47 лет!] и больную женщину. «Она показалась мне, — писал он, — более озабоченной, чем прежде. Лицо было покрыто глубокими морщинами. Глаза были мутными, голос звучал тихо и отрешенно. У меня создалось впечатление, что сейчас, когда Адольфа не было рядом с ней, она сильно сдала и выглядела более больной и старой, чем обычно. Конечно же, она утаила от сына состояние своего здоровья, чтобы облегчить расставание… Теперь же, оставшись одна, она показалась мне старой больной женщиной».»[732]

Нам эта ситуация представляется более трагической: на прощание, похоже, Адольф повысил дозу «лекарства», приведя мать в критическое состояние, — и уехал в Вену. Предполагавшаяся удачной сдача вступительных экзаменов заставила бы его оставаться в Вене безвозвратно — вплоть до получения известия о смерти матери, на похороны которой он, конечно же, обязательно приехал бы. Это было бы идеальным алиби.

Но человек предполагает, а Бог располагает — не получилось ни того, ни другого: Адольф провалил вступительные экзамены, а Клара выдержала очередную атаку болезни.

Адольф явно попытался задержаться в Вене — он ведь любил свою мать и ему вовсе не хотелось возвращаться к ней и довершать недоделанное дело: «он в растерянности продолжает оставаться в Вене и даже, очевидно, не сообщает домой о том, что не выдержал вступительного экзамена».[733]

«После получения отказа на отделении общей живописи Гитлер обращается с заявлением о приеме на архитектурное отделение академии, хотя для этого у него отсутствуют необходимые предпосылки. Ему очень пригодился бы аттестат зрелости, которого у него не было. Спустя шестнадцать лет он напишет: «Все, что я из упрямства упустил, учась в реальном училище, жестоко отомстило мне». Его мечта рухнула только из-за того, что он отказался получить аттестат зрелости. «Знакомые, у которых он жил в Вене, проявили… настойчивость и заставили вернуться в Линц, чтобы сдать экзамены за курс средней школы»»[734] — каковой сдачи, понятно, так и не произошло, хотя множество людей успешно справлялось с решением подобной задачи, сдавая экстерном экзамены и за школы, и за университеты!

Тот же Генрих Мюллер родился 28 апреля 1900 года, а вместо продолжения школьной учебы ушел добровольцем в авиацию. В семнадцатилетнем возрасте он пилотировал бомбардировшики и за последние полгода Первой Мировой войны был награжден Железными крестами 1-го и 2-го класса.

Будучи, таким образом, заслуженным военным ветераном, он был принят 1 декабря 1919 в мюнхенскую полицию — и лишь в 1923 году завершил среднее образование без отрыва от производства.[735]

Заметим, что Мазер по каким-то неясным нам причинам избегает упоминать, у кого же именно жил Гитлер в то время в Вене. Между тем ясно, что это могло быть, скорее всего, у его сестры Ангелы или каких-либо людей, имевших с ней непосредственные контакты.

В 1907 году получалось, таким образом, так, что из Вены Адольфа изгоняли, а в Линц, наоборот, призывали — и пришлось возвращаться: «получив письмо от соседки матери — жены почмейстера — о том, что самочувствие Клары резко ухудшилось, Адольф Гитлер отправился в Линц и уже 22 октября 1907 года вместе с младшей сестрой был на приеме у лечащего врача Эдуарда Блоха».[736] Притом позднее, переехав в Вену окончательно (с той точки зрения, что Адольф окончательно покинул родные места в австрийской провинции), он уже не появлялся у своей старшей сестры или ее знакомых.[737]

Затем Адольф «ведет домашнее хозяйство, следит за учебой сестры Паулы, стирает, моет полы, готовит еду для матери, сестры и себя и выполняет функции главы семейства. Доктор Блох /…/ рассказывал в ноябре 1938 г.[738]: «Он относился к матери с самой трогательной любовью, ловя каждое ее движение, чтобы сразу же прийти на помощь. Его обычно устремленный вдаль печальный взгляд прояснялся, когда боль у матери отступала».»[739]

Интересно другое: «После ухудшения состояния матери Адольф сдвинул в ее комнате в сторону шкаф, поставил софу и спал каждую ночь рядом с кроватью матери. Она умерла на руках своего сына».[740]

Во всем этом принято видеть нежнейшую заботу Гитлера о матери; нам же видятся строжайшие меры, предпринятые им для того, чтобы затруднить ее контакты со всеми остальными — и исключить возможность того, что она поделится с кем-либо подозрениями относительно сына!

Непонятно куда задевалась и сестра Клары горбатая Иоганна — о ней в это время почему-то ничего не упоминается!

Зато поведение Гитлера чрезвычайно напоминает поведение царедворцев, окружавших Александра I в 1825 году, когда происходила заключительная стадия убийства последнего путем отравления![741]

Напомним еще раз, что Адольф был непосредственным наследником своей матери — теперь уже не абстрактно и умозрительно, как было тогда, когда в 1902–1903 годах происходили его споры с отцом, а сейчас, конкретно, вполне осязаемо!.. Продолжение ее жизни только уменьшало это наследство, увеличивая траты на лечение и лекарства — а физическое состояние ее, с чего бы ни начиналась ее болезнь, становилось уже безнадежным!..

Клара Гитлер скончалась 21 декабря 1907 года в 2 часа ночи.[742] Посторонних свидетелей при этом, понятно, не было…

«23 декабря 1907 г., накануне сочельника, Гитлер хоронит мать на кладбище в Леондинге рядом с отцом. Блох вспоминает: «За всю свою почти сорокалетнюю врачебную практику я никогда не видел молодого человека, который бы так страдал, как Адольф Гитлер».»[743]

Имеются и менее восторженные формулировки того же Блоха: «доктор Блох был просто потрясен тем, что Гитлер после смерти матери вдруг обнаружил в себе «человеческие» чувства, хотя до этого всегда казался ему замкнутым и недоступным человеком».[744]

Все возможные ошибки как предварительного, так и окончательного диагноза — на совести Блоха, хотя, как мы указывали — не его одного. Так и не известно, возникали ли у Блоха определенные сомнения в этом диагнозе или какие-либо подозрения, был ли он субъективно честен, как и положено врачу, или глаза ему несколько затмила необыкновенная сыновняя любовь Гитлера, отразившаяся в щедрых гонорарах служителям медицины, но с этого времени Блох должен был оставаться ревностным союзником Гитлера. Блох объективно оказался в ситуации, когда лишь отсутствие каких-либо сомнений в истории болезни матери Гитлера становилось и необходимой защитой его собственных ума, чести и совести.

Гитлер в 1938 году мог спокойно выпускать Блоха за границу — это было надежнейшим решением вопроса о пресечении всех возможных сомнений и инсинуаций в чистоте и невинности этой давней истории. Тем более, что теперь все могилы предков Гитлера оказывались на территории Третьего Рейха: любые попытки из-за границы инициировать обвинения Гитлеру в насильственной смерти кого-либо из его родственников, натыкались теперь в невозможность добраться до их могил без позволения фюрера. Понятно, что Блох, старающийся хотя бы из желания защиты собственной врачебной непогрешимости настаивать на прежних диагнозах, становился лучшим трубадуром невинности Гитлера за границей.

И никакой антисемитизм Гитлера не должен был становиться в таком деле никаким препятствием осуществленному решению. Наоборот: такое демонстративное исключение из правил, диктуемых самим Гитлером всем немцам и всем европейцам, только подчеркивало все ту же его необыкновенную сыновнюю любовь.

А вот мог ли Гитлеру и в 1938 году угрожать шантаж, связанный с этим старым делом — в этом нам предстоит разобраться позднее.

Горестные чувства Гитлера отразились и в щедрых затратах, отпущенных им на похороны матери: «Адольфу Гитлеру пришлось выложить 369,62 кроны за перевоз ее тела из Линца в Леондинг и за похороны. /…/ Адольф к тому же купил для своей матери гроб с металлической внутренней обшивкой за 110 крон»[745] — как видим, предпринимались и демонстративные меры для лучшей сохранности тела в гробу — это ли не свидетельство полнейшей невинности сына в каких-либо обстоятельствах, приведших к смерти матери?!

«После того как опекун Гитлера Йозеф Майрхофер[746], бургомистр Леондинга, крепкий, практично мыслящий человек, необразованный крестьянин, находящийся в плену деревенских предрассудков, спустя несколько дней дает Гитлеру подписать протокол о наследстве, Гитлер покидает Линц и опять уезжает в Вену, где живет до сентября вместе со своим другом Августом Кубицеком у одной польки по фамилии Закрейс на Штумпергассе, 29».[747]

Здесь, конечно, возникает вопрос, за что же бургомистр Леондинга удостоился практически ругательской характеристики со стороны Мазера?

Ответ находим в другой книге того же Мазера. Оказывается, вот за что: при оформлении документов на получение пенсии Адольф ошибся (!!!) и указал своей сестре Пауле возраст на два года меньше настоящего, что автоматически продлевало бы ей срок выплаты сиротской пенсии еще на два года. Майрхофер же, со свойственным крестьянам предрассудками, считал, что воровать грешно, исправил допущенную Гитлером ошибку и выразил свои чувства по этому поводу![748]

Не известно, желал ли когда-либо позднее этот Майрхофер еще раз лицезреть Адольфа Гитлера, но сам Гитлер постарался уже не появляться в Леондинге до конца дней этого грубияна: «опекун получил как-то от него одну-единственную немногословную открытку»![749]

Вот доктору Эдуарду Блоху «Гитлер сперва передавал из Вены приветы с «преданнейшей благодарностью»»![750]

Укажем на определенную странность, относящуюся к взаимоотношениям Гитлера уже с сестрами.

Он, с одной стороны, старался обеспечить Паулу материально — вплоть до дурацкого жульничества с ее годом рождения, совершенно бескорыстного для него самого. Но высказывается предположение, что и свою-то пенсию, начисляемую ему до 20 апреля 1913 года (дня его 24-летия), он получал столь долго также лишь в результате обмана: «сиротская пенсия, которую он получал обманным путем, как якобы учащийся в Академии».[751] Тут он, конечно, тоже ошибался!

С другой стороны, его поспешное практически бегство в Вену, похоже, диктовалось именно нежеланием общаться с сестрами. Ниже мы обоснуем, что Гитлер, уезжая и устроившись на новом месте, даже не сообщил сестрам (ни старшей, ни младшей) своего нового адреса, и абсолютно все их личные контакты — и очные, и заочные — прервались аж до 1920 года; в 1911 году они имели связь друг с другом исключительно через судебные инстанции, о чем также ниже.

«Ангела /…/ больше о нем ничего не слышала»[752] — хотя жили-то они с 1908 и по 1913 год в одном городе!

Спустя годы, когда прошло немало времени после смерти родителей, Гитлер изменил собственное отношение к сестрам.

После Первой Мировой войны и Ангела (с детьми), и Паула продолжали жить в Вене.[753]

В октябре 1920 года Гитлер был в Вене и выступал перед местными национал-социалистами. 8 октября 1920 года он по собственной инициативе заглянул на квартиру к Ангеле — с этого возобновились их контакты.[754]

После этого Гитлер действительно оказывал сестрам материальную помощь; Пауле, в частности, было положено ежемесячное содержание (с 1930 года — 500 рейхсмарок).[755]

Вся дальнейшая биография Паулы Гитлер складывалась достаточно нестандартным образом: она никогда не была замужем, хотя, будучи ближайшей родственницей Гитлера, наверняка должна была пользоваться в достаточно молодые годы очень большим интересом у мужчин.

Она казалась ничем не ущербной женщиной, завершила (еще на наследственные деньги) коммерческое образование, а после Первой Мировой войны (уже получая материальную помощь от брата) увлекалась горными лыжами и развлекалась на модных курортах.[756] И, тем не менее, она вела гораздо более замкнутый и скромный образ жизни, нежели можно было бы ожидать.

Несколько по-иному складывалась дальнейшая биография Ангелы. Некоторые сведения об ее жизни после 1927 года мы уже упоминали, а ниже расскажем о ней и ее старшей дочери чуть подробнее. В конце 1936 года Ангела вторично вышла замуж — за профессора, доктора технических наук Мартина Хаммича, далекого от политики.[757]

24 апреля 1945 года Ангеле и Пауле были вручены 100 тысяч рейхсмарок, переданных на прощание от Адольфа Гитлера.[758] Эта подачка обернулась по сути изощренным издевательством: в самой Германии уже давно было трудно потратить деньги полезным образом — почти на все, помимо денег, требовались специальные карточки. Вне Германии марки котировались очень низко, а послевоенная инфляция быстро обесценила прежние купюры и внутри страны. К тому же в мае 1945 Ангела и Паула попали под арест к американцам; Паула провела год в заключении.[759]

12 мая 1945 муж Ангелы покончил самоубийством.[760]

Последующий образ жизни сестер Гитлера граничил с нищетой.

Ангела умерла в 1949 году.[761] Паула, сменившая фамилию на Вольф (Волк) — весьма выразительное самопрозвище Гитлера, умерла в 1960 году, не успев ничего получить из того наследства, которое ей отписал к тому времени суд, разбиравшийся с имуществом, остававшимся после Гитлера, официально признанного покойным.[762]

Не оказалась ли Паула, которой в январе 1908 исполнилось двенадцать лет, свидетельницей вполне определенных криминальных подробностей, связанных с последними днями жизни и смертью матери?

И не произвело ли это на нее тяжелейшего впечатления, чреватого сильнейшими угрызениями совести, отравившими всю ее оставшуюся жизнь?

Или не показалось ли все это просто ее брату?

И не постарались ли, с другой стороны, высшие силы, чтобы Паула никогда-таки не обрела полного богатства и независимости, ради которых ей пришлось поступиться собственной совестью?

На эти вопросы крайне мало надежды получить определенные ответы!

Лишь в 1938 году Гитлер в следующий раз побывал на могиле родителей; позднее — еще дважды.[763]