2.5. Гитлеры терпят крах.

2.5. Гитлеры терпят крах.

До начала 1877 года Алоиз Гитлер должен был пребывать в страшном напряжении: затеянная им интрига по изменению фамилии долго не получала одобрения властей. Зато завершение этой эпопеи должно было повергнуть его в классическое эйфорическое состояние, типичное для членов данной фамилии на победных этапах.

Практически сразу после официального завершения этой процедуры Алоиз Гитлер порвал отношения с родственниками по фамилии Шикльгрубер.[359] Позднее «ни Алоиз, ни Адольф [это последнее, заметим, очень важно!] никогда не навещали бедную деревушку Штронес, где жила Мария Анна Шикльгрубер и где родился Алоиз, а постоянно [?] бывали только в Шпитале /…/. С тех пор как Алоиз взял себе фамилию Гитлер, оборвались его контакты и с другими членами семьи Шикльгруберов, проживавшими в различных деревнях Австрии».[360]

Это было по-человечески совершенно несправедливо по отношению к ничем перед ним не виновными людьми, большинство из которых, судя по всему, действительно обратилось во вполне заурядных крестьян. Но приходилось страховаться, демонстрируя свой отход от преступного семейства, почти заведомо переставшего быть таковым.

Неизвестно, насколько этот разрыв диктовался поведением властей, несомненно заинтересовавшихся столь необычной историей, но осторожность была соблюдена. С этих пор Шикльгруберы практически исчезли из жизни Алоиза и его еще не родившихся потомков: Адольф Гитлер тем более не был заинтересован демонстрировать родство со старой заслуженной разбойничьей семьей!

Завершение этой истории со сменой фамилии должно было продемонстрировать и всей прочей родне и посторонней публике ту степень благоволения, которое оказывалось Алоизу высшими влиятельнейшими инстанциями, санкционировавшими даже очевидное нарушение закона.

Особое впечатление это должно было произвести на Иоганна Непомука, окончательно уверившегося в том, что в лице Алоиза он имеет самого опасного противника за всю свою собственную жизнь, не только вознамерившегося разорить старого мафиози, но и действительно заполучившего для этого вполне реальные возможности.

Мы многое знаем об Иоганне Непомуке — и можем догадываться, как он должен был повести себя в сложившейся ситуации. Он все равно должен был стараться переиграть ее, а для этого ему необходимо было снова перехитрить Алоиза.

А вот тут-то и подошел 1879 год, когда снова обнаружилось отсутствие научно-безупречных методов идентификации отравлений мышьяком! И множество трупов, закопанных на кладбищах вокруг Шпиталя, переставало быть основным фактором, свидетельствующим против шпитальской мафии!

И эта информация о крахе метода профессора Зонненшайна вполне могла дойти до сведения и Алоиза, и Иоганна Непомука, вдохновив и того, и другого на новые попытки применения мышьяка — без опасения оказаться разоблаченными.

Решающим шагом для Иоганна Непомука вновь должно было стать уничтожение того разоблачительного досье, которое Алоиз должен был бы сохранять в качестве гарантии собственной жизни.

Можно было снова попытаться выяснить возможность выкрасть это досье, а можно было и постараться уговорить Алоиза в том, что теперь оно не имеет прежнего значения: родственники же полюбовно договорились обо всех спорных проблемах, так чего же точить ножи друг против друга?

Тем более, что это досье являлось теперь компроматом и против Алоиза: шантаж как специальный жанр преступлений имеет свои канонические правила.

В момент формирования компрометирующих данных их можно использовать и для начала шантажа, и для передачи сведений в официальные инстанции — что и является решающей угрозой, обеспечивающей успех шантажной операции. Со временем же, повторяем, значение этих материалов падает: их уже нельзя предавать гласности, поскольку само их наличие может свидетельствовать о том, что делу вовремя не был придан ход как раз потому, что все эти материалы и предназначались именно для шантажа, почему-либо не приведшему к прочному и окончательному успеху. Это-то и снижает эффект последующей возможной угрозы разоблачения, доводя его в некоторых практических ситуациях до полного нуля: шантажисту невозможно демонстрировать то, что он является именно шантажистом!

Это азы искусства шантажа, но нам неоднократно придется к ним обращаться, рассматривая коловращения жизненного пути самого Адольфа Гитлера.

Пока что Алоиз должен был оказаться в ситуации, когда имеющиеся у него сведения, компрометирующие Иоганна Непомука и всю его банду, прекращали быть таковыми, поскольку начинали компрометировать и самого Алоиза — даже если он никак себя не запятнал насильственной смертью собственного тестя. В этой же последней предполагаемой ситуации Алоиз и вовсе терял из рук все последующие рычаги управления событиями.

Но это было только при живом Алоизе, а мертвому ему уже не угрожали никакие посмертные разоблачения (хотя и подрывающие постфактум его репутацию!), а вот вскрытие прежних преступлений Иоганна Непомука по-прежнему угрожало последнему и в этой последней ситуации. Досье, таким образом, по-прежнему оказывалось для Алоиза гарантией сохранения жизни — и никакие уговоры не могли бы заставить его уничтожить эти документы, оказывавшиеся, тем не менее, бесполезными для чего-либо другого.

Что это означало для Иоганна Непомука? А то самое, что нужно было снова возобновить вопрос о прекращении вымогательства, которое, очевидно продолжалось на все той же постоянной основе, замаскированной под передачу Алоизу средств, якобы предназначенных на содержание Клары Пёльцль в его доме. И решать эту задачу Иоганн Непомук должен был традиционным для себя методом: устранением основного противника путем отравления. Но при этом Иоганн Непомук должен был снова начинать с постановки вопроса о возможности обнаружения и уничтожения компрометирующего досье — без этого смерть Алоиза могла рикошетом ударить и по старому мафиози.

Круг замыкался — над головой Алоиза Гитлера снова подвешивался дамоклов меч, а исполнителем предстоящей расправы снова должна была оказаться все та же Клара — это становилось ключевым фактором событий, развернувшихся после 1879 года.

Хотя вовсе не обязательно, что Иоганн Непомук должен был сразу именно в этом году приступить к своей новой стратегии — он, как мы знаем, предпочитал продуманные решения, а свои ошибки совершал только тогда, когда пренебрегал этим правилом!

В первое время после 1876 года семейное положение Алоиза не имело заметных изменений.

Связь с женщиной, о которой мы знаем только ее фамилию — Шмидт, оказалась, очевидно, в ушедшем прошлом. Да накануне и в течение 1876 года у Алоиза заведомо хватало более актуальных забот, нежели гоняться за юбками.

После же должно было наступить некоторое умиротворение в семейной жизни новоявленных Гитлеров: жена, более не обладавшая возможностью сломать Алоизу жизнь и загубить его дальнейшую карьеру, перестала раздражать его настолько сильно, как это было раньше. Это было, конечно, следствием изменения и его, и ее поведения — обе стороны наверняка должны были осознать смысл происшедших перемен и сделать соответствующие выводы.

Но так продолжалось не очень долго — и Алоиз применил чисто гитлеровскую хирургию для лечения сложившейся ситуации.

С 1880 года Алоиз, которому исполнилось уже 43 года, вступил в практически открытое сожительство с 19-летней служанкой в собственном доме — Франциской Матцельбергер. Это было, конечно, предельным оскорблением для его жены.

Анна демонстративно покинула дом; по ее инициативе они формально разделили хозяйство — развод, как известно, у католиков практически невозможен, хотя тот же Мазер пишет именно о разводе: «1880 г.: /…/ Развод с Анной Гласль по ее инициативе»,[361] но она уже давно не была Гласль, а теперь уже и не Шикльгрубер, и это был вовсе не развод в полном юридическом смысле этого слова!

Франциска Матцельбергер становится домоправительницей у Алоиза.

Выехав для родов в Вену, она 13 января 1882 года рожает мальчика — Алоиза-младшего.[362]

Вот это-то и было тем бытовым фоном, на котором Иоганн Непомук должен был возобновить давление на Клару, которой в 1880 году исполнилось 20 лет, а в 1882 году — 22.

Но теперь она была уже совсем взрослой — и у нее должны были созреть еще более четкие собственные представления о том, кого следует убивать в сложившейся ситуации.

Были ли смерти, обрушившиеся на это семейство в течение последующих лет, насильственными или нет — этого мы в точности не знаем, и доказать свое мнение, очевидное для читателя, оказавшегося способным дочитать до данной страницы, не сможем.

Однако совсем не трудно утверждать, что все эти возможные преступления совершались нисколько не в интересах Иоганна Непомука, но зато совершенно очевидно, что они вполне соответствовали личным интересам Клары.

6 апреля 1883 года умирает Анна Гитлер[363] (урожденная Гласль-Хёрер) — несчастная первая жена Алоиза Гитлера-Шикльгрубера. С этого начинается целая серия формальных и фактических перемен.

22 мая того же года обвенчаны Алоиз Гитлер и Франциска Матцельбергер,[364] беременная уже следующим ребенком. И тут же возникает новый конфликт: по настоянию молодой жены из дома удаляется многолетняя прислуга — Клара Пёльцль, которой вскоре исполняется уже 23 года; Клара возвращается к родителям в Шпиталь.[365] В каком именно месяце 1883 года и, тем более, какого именно числа состоялось это изгнание — нам не известно.

То ли 13 июля,[366] то ли 13 августа 1883 года[367] (в этих опечатках не разберешься!) Алоиз Гитлер официально усыновляет Алоиза-младшего.

28 июля 1883 родится Ангела — дочь Алоиза и Франциски. Но с этого времени здоровье последней стремительно убывает: как считается — развивается туберкулез легких.

На следующий год Франциска уже смертельно больна — и ухаживать за ней возвращается Клара Пёльцль!

10 августа 1884 года 23-летняя Франциска Гитлер (урожденная Матцельбергер) умирает.

12 августа — день рождения Клары Пёльцль: ей исполняется уже 24 года.

Судя по тому, что первый ребенок Алоиза и Клары, Густав, родился 17 мая 1885 года,[368] зачат он был также в эти бурные дни; возможно — именно в день смерти Франциски: эти даты разделяются 280 днями — стандартным сроком беременности!

27 октября 1884 Алоиз и Клара официально выразили желание обвенчаться.

Но этого им поначалу не позволили: Клара состояла двоюродной племянницей Алоиза — признанный отец Алоиза был братом ее деда, и Церковь согласия на брак не дала. Фактическим, на чем настаивает Мазер, отцом Алоиза, повторяем, мог быть и сам этот дед — тогда Клара и вовсе была родной племянницей Алоиза.

Повторный запрос в Линц, переправленный оттуда в Ватикан, тем не менее, принес успех; возможно, сыграло роль то, что невеста уже была беременной.[369]

Здесь уже нет никаких сомнений в наличии в Ватикане определенного досье на семейство Гитлеров; в дальнейшем оно могло только расти и пухнуть.

7 января 1885 года Алоиза и Клару обвенчали,[370] а 17 мая, повторяем, у них родился первенец — Густав.

На следующий год родилась дочь — Ида.

Но на рубеже 1887–1888 годов на семью обрушилась катастрофа. Сначала умер только что родившийся третий ребенок — Отто. Затем, с интервалом в 25 дней (в декабре и в январе), дифтерит унес и обоих предыдущих — Густава и Иду.[371] Уцелели только двое детей от прежнего брака Алоиза, воспитываемые в доме.

Позволим себе немного пофантазировать по поводу всего происшедшего.

Почему и зачем Алоиз вообще женился на Кларе?

Вопрос, конечно, в принципе некорректный — почему вообще женятся мужчины и женщины? Но здесь имеется в виду вопрос о специальных мотивах — помимо множества тех обычных, которыми мог руководствоваться Алоиз, как и всякий другой мужчина.

В 1883 году исполнилось уже десять лет с тех пор, как Алоиз начал шантажировать шпитальскую мафию, и семь лет с тех пор, как он добился решающего успеха, сменив свою фамилию и вступив с Иоганном Непомуком в определенные соглашения, которые, напоминаем, должны были включать и завещание Иоганна Непомука в пользу Алоиза.

Но с тех пор ситуация зависла: Иоганн Непомук все не умирал, а Алоиза вполне могли посещать сомнения в действенности этого самого завещания, которое, напоминаем, легчайшим образом перечеркивалось любым иным, составленным позднее.

Воображение у всех Гитлеров было весьма богатым, а нервы, наоборот, не слишком крепкими — и Алоиз должен был волноваться по поводу успешного завершения намеченного плана. Естественно ему было бы постараться усилить собственные позиции.

Алоиз, по-видимому, исходил в целом из доброжелательного отношения Иоганна Непомука к нему самому, Алоизу, — и, как показали последующие события, жесточайшим образом ошибался в этом — не он первый, как мы это хорошо знаем! Тем более Алоиз не очень предполагал, что Иоганн Непомук возобновит намерение отправить на тот свет его, Алоиза, — иначе относился бы совершенно иначе к последующим перспективам, нежели это проявилось в год смерти Иоганна Непомука. Но все же интуиция должна была подсказывать Алоизу, что дела идут не самым идеальным образом.

Возможно, он сам мог это объяснять себе тем, что родственники в целом отнеслись не очень доброжелательно к его женитьбе на Франциске, бывшей даже моложе Клары — а каким родственникам может вообще понравиться такой брак, из чего бы они ни исходили?

Поэтому после и даже накануне смерти второй жены Алоизу вполне могла прийти в голову та очевидная мысль, что кашу маслом не испортишь — и невредно усилить благожелательное отношение к себе со стороны старого мафиози женитьбой на его любимой внучке. Тем более Алоиз никак не мог предвидеть, что такой брак напрямую может угрожать детям, рожденным в этом браке — а именно это нам предстоит показать ниже.

Здесь, возможно, Алоиз, действовавший, как подавляющее большинство людей, по своему собственному трафарету, попытался повторить ситуацию, некогда разыгранную им с Анной Гласль и ее отцом, т. е. запастись необходимым благоволением пожилого человека, владевшего судьбоносными рычагами, женитьбой на его близкой и любимой родственнице.

И вот в этом-то, возможно, и оказалась решающая ошибка Алоиза, которая, однако, стала совершенно необходимой для последующего рождения будущего фюрера германской нации!

Очень похоже, что Иоганн Непомук должен был реагировать на такую женитьбу совершенно противоположным образом!

Конечно, он, чисто умозрительно, был бы в принципе заинтересован, чтобы его богатства, по возможности, попрочнее сохранились бы в его семье — и тогда брак Алоиза и Клары действительно должен был бы устраивать его. Но дело-то в том, что Иоганна Непомука, как показали последующие события (равно как и все предыдущие!), вовсе не мог радовать переход его богатства в распоряжение Алоиза!

И вот по всем эти вопросам он и Клара должны были вполне подробно выяснять отношения в тот отнюдь не короткий период 1883–1884 годов, когда она снова оказалась дома в Шпитале. И, весьма возможно и естественно, что она снова должна была быть проинструктирована в тактике применения яда, снабжена этим ядом, а заодно и убеждена и уверена в том, что теперь применение мышьяка не фиксируется посмертной экспертизой — вопреки всем шумам, публично создававшимся ранее прессой по этому поводу!

Но Клара, вернувшись в Браунау, если и отравляла кого-нибудь, то вовсе не Алоиза — и едва ли могла этим порадовать своего деда!

По поводу всех этих происходивших смертей мы, повторяем, не можем выносить категорических заключений относительно их механизма.

По поводу смерти первой жены Алоиза, Анны Гитлер, мы можем лишь уверенно предполагать, что мотив убийства имелся и у Клары Пёльцль, равно как и у Франциски Матцельбергер, но не знаем, была ли у них практическая возможность осуществить такое убийство — ведь Анна уже жила не под одной крышей с ними.

Это преступление мог бы совершить и Алоиз, если продолжал еще эпизодически общаться с фактически бывшей женой, а у Алоиза также имелся вполне определенный мотив. Если он, как можно предполагать, ранее решился на убийство тестя, то и убийство жены после этого не должно было оказаться для него под моральным запретом: неразоблаченные убийцы, как считается, все более входят во вкус этого занятия — и автору этих строк также не встречались примеры ни в жизни, ни в исторических сведениях, опровергающие это правило!

Но вот Иоганн Непомук оказывается тут совершенно в стороне — мы никак не можем мотивировать его заинтересованность в подобном преступлении!

Относительно же смерти Франциски Гитлер совершенно очевидно, что Клара имела и мотив, и возможность для убийства, хотя фон для последнего, вполне вероятно, создавался и естественными недомоганиями второй жены Алоиза. Иоганн же Непомук должен был убедиться как минимум в том, что подготовленное им убийство (если он действительно готовил таковое) обрушилось совсем не на ту жертву, которая его устраивала!

И вот это-то и должно было стать поворотным пунктом в его взаимоотношениях с внучкой!

Смерть троих детей Клары никак не могла быть в ее интересах, равно как и в интересах ее мужа — тут уж дискутировать вовсе не о чем.

Но если предположить насильственный характер и этой смерти троих детей практически одновременно, то это определенно могло быть жесточайшей местью со стороны Иоганна Непомука. Причем эта зверская расправа была гораздо более изощренной, чем стало бы убийство самих родителей этих детей!

В пользу такого предположения свидетельствует тот неопровержимый факт, что позднее он постарался совершенно четким образом наказать и Алоиза, и Клару совместно, лишив их наследства.

Такое преступление должно казаться абсолютно чудовищным, если бы речь не шла именно об Иоганне Непомуке, хорошо известном нам по всем его предшествующим поступкам. Этот выглядит, конечно, более зверским по сравнению с предыдущими, но и не намного отличается от них!

Иоганн Непомук, несомненно, относился к тому редкостному типу преступников, которым доставляло удовольствие убийство любых людей — хотя бы и связанных с ним ближайшими родственными и дружескими узами.

Позднее именно таким и был его прославленный правнук!

Заметим, что вконец озверевший на старости лет Иоганн Непомук вполне мог пренебречь опасностью разоблачения, даже если достоверно узнал о таковой: в 1886 году, повторяем, была более или менее окончательно решена проблема идентификации мышьяка при отравлениях.

Но какая угроза казни или тюремного заключения могла бы испугать профессионального убийцу, которому в 1887 году исполнилось 80 лет?!

Он, намного переживший собственную жену и имевший взрослых внуков и внучек, уже как бы взлетал в свой последний жизненный полет. Чего ему было бояться?!

Собственный жизненный опыт автора этих строк привел к четкому наблюдению: на старости лет для одних людей характерно впадение в постоянные фобии и стремление судорожно цепляться за уходящую жизнь и собственное здоровье и безопасность; другие, наоборот, достигают полного бесстрашия.

Никто никогда не сообщал, чтобы кто-либо из Гитлеров при приближении старости превращался бы в приведение, трясущееся от страха, хотя Адольфа Гитлера неоднократно пытались изобразить в виде подобной карикатуры!.. Так что нечего сомневаться и в отношении того, что Иоганна Непомука не должны были одолевать в старости трусливость и осторожность, хотя определенная их доза обязательно должна сопрягаться с коварством и хитростью, какие у него всегда имелись в избытке!..

Заметим, что и это предполагаемое убийство также сопровождалось не только коварством, но и определенной осторожностью. Оно ведь не обрушилось непосредственно на Алоиза — Иоганн Непомук по-прежнему считался с многократно упомянутым досье!..

Беда наша в том, что заподозрив Иоганна Непомука в достаточно ясном, хотя и зверском мотиве убийства маленьких детей, мы совершенно ничего не знаем о том, была ли у него возможность совершить такое преступление.

В этом не было бы, однако, ничего сложного, если бы, например, выяснилось, что Клара с собственными детьми проводила у своих родителей в Шпитале рождественские каникулы 1887 года, а оказалась там сразу после или даже до смерти новорожденного Отто.

И отсутствие там одновременно Алоиза (долженствующего пребывать на службе за исключением нескольких дней непосредственно рождественских каникул) и должно было бы отвратить Иоганна Непомука от отравления там же и Клары — подобный шаг раскрыл бы глаза на происходящее и не очень проницательному Алоизу, зашоренному проблемой выкачки сокровищ, — и мог превратить последнего в абсолютно отчаявшегося и ничем уже не сдерживаемого мстителя, способного снова ухватиться за все то же пресловутое досье, опасное теперь абсолютно для всех, включая его самого. К тому же, повторяем, речь идет о событиях, уже последующих за 1886 годом, когда снова выяснилась возможность посмертной идентификации отравлений мышьяком — и значение досье, продолжавшего оставаться, как мы полагаем, у Алоиза, снова приобретало решающее значение для Иоганна Непомука.

Но тогдашних бытовых подробностей мы, повторяем, не знаем. Зато сама Клара, как минимум теоретически посвященная во все аспекты применения мышьяка, располагала всей информацией, отсутствующей у нас, о том, мог ли такое преступление совершить Иоганн Непомук!

И вот тогда уже у нее возникал мотив для убийства ее деда, причем этот мотив не ограничивался только местью: с лета 1888 года Клара снова была беременна — уже будущим сыном Адольфом, родившимся 20 апреля 1889 года. Еще не родившегося ребенка нужно было спасать от угрозы, нависавшей уже над ним: спасать его все от того же Иоганна Непомука.

В свое время это лишь отчасти удалось Марии Анне Хидлер, боровшейся за жизнь и достояние своего ребенка — Алоиза, но Адольфу, похоже, больше повезло в этом отношении!

Хотя последующие события его юности, молодости и зрелой жизни едва ли можно расценить как его собственную удачу — и уж тем более как удачу для всего остального человечества!

Вот тут-то мы и рискнем напомнить читателю, привыкшему к общему ходу наших рассуждений, о том, что внезапная смерть троих малолетних детей уже не в первый раз встречается в нашем повествовании.

В 1855 году так же приблизительно одновременно погибли трое детей Иоганны и Иоганна Пёльцлей, оставив своих родителей бездетными, а произошло это, как можно предположить, в качестве последствия бегства Алоиза из Шпиталя в Вену, которое, как мы выше упоминали, могло произойти по инициативе домашних Иоганна Непомука.

Аналогичным образом и жена последнего, Ева Мария (хотя и достигшая 81 года), умерла вскоре после того, как Алоиз вновь появился в Шпитале — и очевидным образом проявились последствия того, что ему позволили в 1853 году сохранить жизнь и бежать!

Тут прямо-таки очевидным образом напрашивается объяснение, что это стало обычным способом воспитания Иоганном Непомуком своих строптивых домашних!

Он, надо полагать, умел сохранять все это в тайне, ограничиваясь обретением собственного внутреннего душевного удовлетворения, — иначе бы все они давно разбежались, заподозрив истину и оставив его одного в полной изоляции, дискомфорте и бессилии, если бы даже и не стремились отомстить, что в данной ситуации было бы более чем обоснованным!

Такому сохранению тайны весьма способствовали значительные паузы во времени, разделявшие предполагаемые преступления родственников старого мафиози и следовавшие за ними наказания, назначенные и осуществленные по его воле: события 1853 и 1855 годов разделяются порядка двумя годами, а события 1884 и 1887–1888 — даже тремя с половиной! Легко, поэтому, объявить эти обвинения с нашей стороны чистейшей недобросовестной фантазией.

Однако и в отношении Адольфа Гитлера неоднократно замечалось, что его гнев достигал наивысшей степени не в момент совершения событий, его вызывающего, а значительно позднее — когда Гитлер давал волю своему воображению и саморазжигал стремление к отмщению. Естественно предполагать, что у его прадеда те же процессы могли принимать еще более медленное течение — в соответствии с общими темпами деревенской жизни, деревенского мышления и развития деревенских страстей: вспомним, насколько медленно созревали замыслы и готовились его преступления 1842 и 1847 годов — похищение Алоиза и убийство его матери.

В этом в то же время и состояла сила подобных преступников, включая Адольфа Гитлера — и не его одного из величайших политиков ХХ века: всем их окружающим (притом — отнюдь не ангелам!) и в головы не могли приходить адекватные представления об истинной силе их страстей, степени их аморальности и способности годами терпеливо вынашивать зловещие замыслы. Это-то и определяло абсолютную бессильность их жертв перед лицом внезапных жесточайших расправ!

Но, как учит диалектика Гегеля, количество переходит в качество, а потому, возможно, последнее преступление Иоганна Непомука могло оказаться перебором — и раскрыло глаза кое-кому из его домашних на причины всех прежних семейных трагедий.

Как они должны были затем поступить — это тоже достаточно очевидно: должен был составиться заговор с целью убийства самого Иоганна Непомука!

И это снимает вопрос о том, обязательно ли должна была совершать такое убийство самолично Клара Гитлер!

В данный момент нам нечего добавить к предположению о возможности такого заговора против Иоганна Непомука. Понятно, что высказывая столь необоснованное предположение, мы снова и в еще более сильной степени рискуем вызвать на себя жестокие обвинения в произвольных фантазиях. Но ниже, когда на страницах нашей книги накопится достаточно странных сведений о дальнейших биографиях участников событий 1888 года, мы рискнем назвать и имя непосредственного убийцы Иоганна Непомука.

Так или иначе, но Иоганн Непомук Хюттлер скончался 17 ноября 1888 года в своем доме (Шпиталь № 36) на 82 году жизни — в том же возрасте, что и его покойная жена. Понятно, что смерти столь пожилых людей не могли возбудить никаких подозрений в отношении их возможного насильственного характера.

Чисто умозрительно — это вовсе не предельный возраст для здоровых людей, ведущих естественный сельский образ жизни.

Даже их знаменитый правнук, прожив невероятно бурную и опасную жизнь и соблюдая при этом далеко не идеальный режим для собственного здоровья, и то дотянул, как сообщают современные источники из Аргентины, до 75-летнего возраста,[372] хотя, напоминаем, еще в 56 лет выглядел чистейшим полутрупом!

Автор этих строк, повторяем, не боится рискнуть быть обвиненным в инсинуации чудовищного конгломерата абсолютно не доказанных, а лишь воображаемых убийств.

Если в действительности все эти смерти в семействах предков Гитлера (или хотя бы их часть) оказываются вовсе не преднамеренными убийствами, а исходами естественных заболеваний, то само по себе их нагромождение и вполне определенная последовательность — в сочетании с колоссальными страстями, которые испытывали эти люди (мы имеем в виду, конечно, только взрослых) по отношению друг к другу, поражает невероятными масштабами человеческих трагедий, происходивших на протяжении нескольких десятков лет с членами одного и того же семейства и заметно обострившихся в период с 1880 по 1888 год.

Встречается ли хоть что-нибудь, хоть сколь-нибудь сопоставимое с этим, в трагедиях даже Гомера и Шекспира? Имеются ли и ставшие известными трагедии подобного масштаба в иных семействах, реально исторически существовавших — у Цезарей Древнего Рима, при дворах восточных султанов, у тех же Борджиев или у кого-либо еще?

А ведь мы даже и не развивали анализ поведения целого ряда персонажей, только тенями проскользнувших по нашим предшествующим страницам.

Как, например, должна была себя чувствовать и какую роль играть во всех этих событиях Иоганна Пёльцль (урожденная Хюттлер) — дочь Иоганна Непомука и мать Клары, которая, заметим, должна будет снова появиться позднее в важнейших эпизодах нашей хроники? Да и о ее муже, на глазах у которого происходили все эти события, начиная по крайней мере с 1837 года, мы даже сами ничего не знаем и не можем вообразить — историки не припасли о нем вовсе никаких сведений!

Представляется, что тут мы встречаемся с заметной, особо закрученной подготовкой трагедии уже всемирного масштаба, обрушившейся на все человечество в ХХ веке с участием главного члена этого семейства, пока еще в нашем повествовании даже не родившегося.

Провидение, в которое верил Адольф Гитлер (и верит автор этих строк!), очень основательно и зримо потрудилось над тем, чтобы обеспечить и его появление на сцене человеческой истории, и снабдить его подходящими условиями для жизненного старта и первоначальными задачами его собственной деятельности.

С учетом всего этого становится уже и не таким важным, повторяем, были ли все перечисленные смерти зверскими убийствами или некоторые из них (пусть даже и все!) были самыми обыкновенными жизненными явлениями, обусловленными человеческой биологической и физической природой.

Хотя, напомним, в справедливости или несправедливости всех подобных спекуляций принципиально не очень сложно объективно разобраться — вскрыв могилы соответствующих родственников Гитлера и проверив их содержимое на предмет возможного отравления мышьяком!

В любом варианте описанные нами события экстраординарны — попробуйте-ка с этим не согласиться!

Во всех этих событиях, по крайней мере — после женитьбы на Кларе, Алоиз Гитлер играл, по-видимому, пассивную роль, будучи даже не посвящен в сущность разыгрываемых сюжетов.

Очевидно только, что к 1888 году нервы у него были предельно измотаны, и ему всячески хотелось покончить с беспросветной чередой горя и неудач, прочно вошедших в его жизнь в последние годы и особенно месяцы!

Собственная жена почти ничем ему помочь не могла, кроме как наградить его новым ребенком, компенсируя потерю прежних. В собственные же тайны она никак не могла его посвящать. Она, повторяем, не могла открыть ему глаза на то, что сама прекрасно разбирается в способах разрешения ядами определенных житейских проблем — такое открытие заведомо отравило бы всю их оставшуюся жизнь, неизлечимым образом породив у него страх перед женой. Поэтому он никак не мог быть в курсе основных ее забот и тревог, а потому не мог быть и в курсе тех диагнозов, которые она должна была ставить происходившим событиям, включая возможные причины смерти их детей зимой 1887–1888 года. Не мог он разделять и ответственность за решения, принимаемые ею в связи со всем этим.

События лета и осени 1888 наполнили существование Алоиза — неисправимого оптимиста, как и все Гитлеры! — новыми надеждами. Жена снова была беременна, а проклятый дядюшка оказывался, как, вероятно, доносили слухи из Шпиталя, на смертном одре — о чем давно уже мечтал Алоиз.

В преддверии грядущих изменений, он, не дожидаясь их исхода, предпринял собственные шаги, поставившие его вскоре в абсолютно нелепое, невыгодное и смешное положение.

Итак, 17 сентября 1888 года в своем доме (Шпиталь, № 36) на 82-м году жизни скончался Иоганн Непомук Хюттлер — прадед Адольфа Гитлера по материнской линии и двоюродный дед (или, повторяем, даже родной дед) — по отцовской.

Многочисленные родственники богатейшего жителя в округе «к своему изумлению обнаружили в завещании запись: «Денежных средств не имеется».»[373]

Каким-то чудом безналичные накопления (которые должны были создаться за 35 лет владения трактиром) улетучились, а наличные также не обнаружились.

В этом не было никакой случайности и ошибки, коль скоро именно так и было написано в завещании! Поверить в такое, однако, было просто невозможно, и среди людей, обделенных умершим скрягой, должны были возникать предположения и слухи о том, куда же и как задевались его богатства.

Понятно, что многие посчитали, что все денежки были загодя переданы Алоизу — до них вполне могли и в предшествующие годы доходить глухие сведения о том, что и мы сами предполагаем об отношениях дяди и племянника: Иоганн Непомук должен был регулрно передавать шантажисту какие-то суммы. В результате к последнему наверняка установилось не слишком доброе отношение со стороны шпитальских родственников, если даже оно и было лучшим еще до этого.

Такое мнение сыграло колоссальную роль, отвратив всех заинтересованных лиц от разумной идеи основательно поискать, а не запрятал ли куда-нибудь свои сокровища старый трактирщик.

В бесполезности этого их должно было уверять и то соображение, какое сами мы позволили себе выше высказать по адресу Иоганнеса Шиккельгрубера: не мог же ведь он унести сокровища с собой на тот свет!

Но Шикльгрубер не мог, а Гитлер мог вполне: похожее поведение самого Адольфа Гитлера было весьма характерно в конце Второй Мировой войны и отмечалось многими наблюдателями и последующими историками, но проявлялось не по отношению к каким-то жалким деревенским сокровищам, а ко всей Германии и ко всему ее народу:

«Альберт Шпеер[374] вспоминает о выступлении Гитлера 3 августа 1944 года в Познани на собрании гауляйтеров, где он сказал: «Если немецкий народ в этой борьбе потерпит поражение, значит, он был слишком слаб. Значит, он не выдержал свое испытание перед историей и ни к чему иному, кроме гибели, он не был предназначен»[375]. А Гудериан[376] приводит еще более определенное и развернутое высказывание этого «странного националиста» в период, когда война уже вступила на немецкую землю: «Если война будет проиграна, то и народ погибнет. Эта его судьба неотвратима. И нам незачем заботиться о сохранении тех материальных основ, которые потребуются людям для их дальнейшего примитивного существования. Напротив, лучше нам самим все это разрушить, ибо наш народ окажется слабым и будущее будет принадлежать исключительно более сильному восточному народу. Все равно уцелеют после войны только неполноценные, так как все лучшие погибнут в боях[377]» ! [378]..

Притом, заметим, сам Адольф Гитлер вовсе и не собирался умирать в 1944 и 1945 годах, о чем мы собираемся рассказать в следующих книгах. Это, впрочем, уже не считается в наши времена такой уж тайной и великой сенсацией!..

Иоганн Непомук, обделив деньгами всех своих родственников вроде бы без исключений, как бы расписался в том, что считал себя в состоянии войны со всеми ними, причем, как мы могли убедиться, эта война продолжалась всю его жизнь. Получилась, таким образом, его своеобразная гибель на боевом посту, четко, заметим, соответствующая нашим чудовищным предположениям о том, как именно этот по существу абрек, действовавший супротив всех родственных связей, относился ко всем окружающим его людям и как они сами должны были отнестись, в конечном итоге, к нему самому!

Это был великолепнейший образец человеческой породы, нисколько не уступающий своими уникальными качествами собственному правнуку!

В то же время с сокровищами, запрятанными им, случилось нечто подобное мечу Короля Артура: лишь один человек мог овладеть этим предметом, волшебным образом предназначенным ему одному!

Все последующее нисколько не противоречит предположению, что именно это и было предсмертным намерением самого Иоганна Непомука, передавшего таким образом фамильные сокровища единственному своему достойному потомку, тогда еще не родившемуся, но уже зачатому!

Ниже мы, однако, еще будем возвращаться к финансовой политике Иоганна Непомука и к вопросу о том, куда же испарились его легальные накопления — ответ на этот вопрос также содержит любопытные подробности, которые еще не могли быть известны в 1888 году.

Характерно, что Вернер Мазер также ухватился за предположение о том, что денежки Иоганна Непомука достались Алоизу: «Доказано, что у Алоиза Гитлера до этого не было денег»[379] — пишет он.

Такое заявление, надо сказать, не вызывает ни малейшего доверия: ну как можно доказать подобное? Тем более, что даже сам Мазер признает наличие хотя бы достаточно высокого государственного жалования у Алоиза в предшествующие годы (на его размерах мы остановимся ниже), а в попытках доказательства собственной правоты старается оценить, как много денег Алоиз должен был затратить на похороны своих умерших жен и детей, растрачивая тем самым собственные накопления.[380]

Но в 1888 году кое-что действительно изменилось: «Лишь после смерти Иоганна Непомука все вдруг изменилось. Начиная с этого времени у Алоиза постоянно были не только деньги, но и дома и земельные участки».[381]

Однако именно покупка первого по счету дома и участка, совершенная Алоизом в 1888 году, производит очень странное впечатление.

Мазер, к сожалению, не приводит ни точной даты этого события, ни точного значения выплаченной суммы: «Действительно ли он получил деньги [от Иоганна Непомука], как позже предполагали (по-видимому, с полным основанием) наследники, не нашло отражения в документах. Однако в пользу предположения, что отец Адольфа Гитлера получил в наследство деньги, говорит тот факт, что он, заведомо не имевший до этого никакого имущества, в год смерти Иоганна Непомука купил у крестьянина Франца Вебера в небольшой деревушке Вёрнхартс, затерявшейся в узкой горной долине неподалеку от Шпиталя, сохранившийся и поныне солидный дом с коровником, сараем, большим двором, садом и земельным участком за 4–5 тысяч гульденов. /…/ в 1888 г. Алоиз был вынужден позаимствовать 800 гульденов из наследства своих детей Алоиза и Ангелы (якобы для покупки дома в Вёрнхартсе)».[382]

Судя по деталям формулировок, покупка дома произошла, вероятно, все же еще до смерти Иоганна Непомука. Это случилось либо вследствии ожидания наследства в преддверии хорошо прогнозируемой смерти тяжело больного старого человека, либо, как Мазер и предположил, в результате того, что Алоиз заранее получил от еще живого родственника некоторую значительную сумму из рук в руки — и это были черные, нелегальные деньги.

Указанная сумма — 800 гульденов из наследства детей Алоиза и Ангелы (т. е. даже, возможно, не все наследство, а только его часть) — позволяет произвести некоторую нижнюю оценку официальных накоплений, имевшихся у Алоиза-старшего на момент кончины его предшествующей жены — Франциски.

Наследство детей должно составлять четверть совместного общего капитала Алоиза-старшего и его покойной жены, если не было какого-то особого условия на этот счет в их брачном контракте: половина этого капитала принадлежала самому Алоизу-старшему, половину половины жены он унаследовал после ее смерти, а оставшаяся четверть общей суммы и отошла в отложенное наследство их несовершеннолетним детям.

Т.е. имевшаяся официальная наличность семьи составляла на момент смерти Франциски летом 1884 года минимум 3 тысячи 200 гульденов — и это без возможного приданого уже Клары, которое должно было возникнуть позднее и едва ли равнялось нулю! В целом — не малые деньги.

Такая оценка вполне согласуется с тем обстоятельством, что в 1888 году Алоиз мог мобилизовать легальную свободную сумму в 4–5 тысяч гульденов безо всяких новых поступлений от Иоганна Непомука, но вынужденно забравшись при этом в наследственные средства собственных детей.

Но вот тут-то и обнаруживаются странности. Мы уже установили, что такую покупку Алоиз мог осуществить самостоятельно, не дожидаясь получения наследства. Но вот почему-то никто по сей день не задумался о том, а зачем он вообще совершил эту покупку?

Разумеется, в современной Германии, восстановленной после Второй Мировой войны, да и в Америке — без перерывов на какие-либо войны, стремление обзаводиться собственными домами доходит до мании — и там, понятно, просто неприлично задаваться подобным вопросом.

Но историки из других стран куда же смотрели?

Дело в том, что приобретенный дом находился слишком далеко (более сотни километров по прямой) от места службы Алоиза в Браунау-на-Инне — и не годился для его постоянного проживания там с семьей, если он оставался на службе. Покупка имела практический смысл только в случае немедленного (или очень скорого) выхода Алоиза на пенсию.

Этого, однако, не произошло, и покупка оказалась совершенно бессмысленной — и через несколько лет Алоиз вынужден был продать этот дом и участок, причем если и не с заметными материальными потерями, то и не с очень большой выгодой: в октябре 1892 года (или чуть позднее) Алоиз продал дом в Вёрнхарсте крестьянину Иоганну Хобигеру за 7000 гульденов, из них 4000 — с рассрочкой выплаты.[383]

Отсутствие сведений о точной сумме при покупке и об условиях рассрочки при продаже не позволяет в точности расценить рентабельность совокупной сделки.

Совершенно очевидно, однако, что жить Алоизу с семьей в этом доме оказалось невозможно.

Почему же вообще произошла такая глупость?

Ясно, что со смертью Иоганна Непомука связывались большие надежды Алоиза. Они относились к самым различным жизненным аспектам.

Именно законное унаследование накоплений процветавшего трактирщика, не вызывавших своим происхождением никаких особых подозрений, и решало бы окончательно все проблемы Алоиза: он становился официально богатым человеком и хозяином себе самому.

Получение наследства было выгодным само по себе, а кроме того позволило бы потихоньку ввести в оборот и значительные суммы накопленных нелегальных средств, дополняя ими свои расходы.

Государственная служба теряла тогда всякое значение для Алоиза — и можно было вовсе покончить с этой опостылевшей деятельностью, принявшей, как можно полагать, в конце концов для него почти такой же бутафорский характер, как и занятие сельским трудом у его предков. Можно было бы беспрепятственно выходить на пенсию, уже не считаясь с ее сокращением при недостаче выработанного стажа. В пользу такого предположения и свидетельствует последующий поспешный выход Алоиза на пенсию, как только это оказалось возможным; но удалось это ему лишь через семь лет.

В предвкушении такого триумфа он и позволил себе еще при жизни доброго дядюшки купить роскошный (по здешним деревенским масштабам) дом в горном ущельи — дабы зажить в нем с семьей со всем удовольствием и на полной свободе!

Для этого понадобилось вложить в покупку почти все легальные средства (залезть для этого даже и в наследство детей); нелегальных, вероятно, у него имелось еще предостаточно, но их по-прежнему нельзя было публично демонстрировать.

Здесь, конечно, сказалась общая для Гитлеров страсть к театральным эффектам: старый король еще не умер, а новый уже обзавелся дворцом в ближайших окрестностях!

Полное же отсутствие наследства, выяснившееся после смерти Иоганна Непомука, поставило Алоиза в тяжелейшее и унизительное положение!

Бессмысленная, как оказалось, покупка связала все наличные законные средства Алоиза, которые удалось выручить лишь через несколько лет (притом, повторяем, не известно, насколько выгодным образом!), а самого Алоиза выставила в смешном и глупом виде!

То прежнее завещание старого трактирщика, которое, как мы полагаем, давно находилось у Алоиза в кармане, мгновенно обесценилось, и полезно использовать эту бумагу Алоиз мог бы теперь только таким способом, как поступил его собственный сын со своим школьным аттестатом (ниже мы напомним эту знаменитую историю)! Даже и настаивать на незаконности нового завещания не имело ни малейшего смысла: коль скоро денег не было вообще, то не о чем было и спорить!

Все это, с одной стороны, однозначно свидетельствует о том, что Алоиз не получил после смерти Иоганна Непомука ничего, что бы оправдывало его покупку дома и возможность выхода на пенсию; а с другой стороны, такой исход событий был для него совершенно неожиданным — иначе эта идиотская покупка и вовсе не состоялась бы!

Так уже умерший Иоганн Непомук напоследок снова начисто переиграл Алоиза!..

Теперь уже последний никогда до конца собственной жизни не мог получить причитающихся ему семейных сокровищ и вообще не мог обрести законного статуса настолько богатого человека, как он на это рассчитывал!

Все собранное им досье против Иоганна Непомука сохраняло после этого лишь негативный для Алоиза смысл, обличая в шантаже его самого. И оно, конечно, было немедленно уничтожено.

Теперь Алоиз мог воспользоваться лишь одним позитивным для себя моментом: приводя в озлобление остальных родственников, он никак не опровергал слухи о том, что получил значительную сумму от умершего дядюшки. Так можно было утверждать даже и при возможных официальных расследованиях — такое утверждение невозможно было ни проверить, ни опровергнуть: Иоганн Непомук ведь вполне в принципе мог, и не обязательно в самые последние недели и месяцы накануне смерти, передать какие-то суммы или самому Алоизу, или его жене Кларе.

Тут, конечно, грозили определенные возможные неприятности: неясно, как обстояло дело с уплатой налога на наследство. Однако, чисто из житейских соображений, власти должны были бы взглянуть сквозь пальцы на официально неоформленное фактическое унаследование суммы порядка в одну-две-три тысячи гульденов, а примерно настолько Алоиз и смог, очевидно, публично расширить размеры собственного капитала, которым можно было пользоваться без риска существенных неприятностей. Поэтому ему самому было выгодно распускать слухи и намеки о таком фиктивном унаследовании.

Не исключено, также, что и продажа дома в Вёрнхартсе сопровождалась некоторой фиктивной деталью: дом, возможно, был продан лишь за три тысячи гульденов (найти деревенского покупателя, готового основательно раскошелиться на такой объект, наверняка было непросто!), а оставшаяся сумма (или ее часть) вовсе не поступила к продавцу, но позволила ему, во-первых, оправдать собственную глупость и собственные потери в глазах окружающих, а, во-вторых, легализовать часть его нелегальных средств, представив их в качестве полученной оплаты проданного дома. Крестьянину-покупателю также было бы выгодно хранить такой секрет в тайне.