26. О песенке Саймона и о ее последствиях
26. О песенке Саймона и о ее последствиях
Дни тянулись за днями, и днище барка все сильнее обрастало морскими водорослями, в результате чего судно еще более замедлило ход; однако все в этом мире рано или поздно приходит к своему концу, и наше путешествие тоже приближалось к финалу, ибо изменившийся цвет моря свидетельствовал о близости суши, а однажды к нам на борт залетела маленькая береговая птичка и некоторое время отдыхала, сидя на рее, что было воспринято как добрый знак и дало повод для устройства молебна в честь всех святых и непорочной Девы Марии.
За все время плавания мы видели только одно судно, но что оно собой представляло, я не могу сказать, поскольку при первом же отблеске солнца на его брамселях Габриэль загнал нас в трюм и запер в чулане, а когда нам была предоставлена свобода вновь выйти на палубу, судна уже не было и в помине. Утомительное однообразие нашего путешествия было настолько невыносимо, что, даже зная, какой прием ожидает нас в Испании, я с радостью и нетерпением думал о той минуте, когда снова увижу деревья и зеленые поля, если, конечно, мне удавалось отрешиться от других мыслей: о монашеских рясах, о тюремных застенках и о пытках в тайных подвалах Святой Инквизиции.
Сэр Джаспер, немного приунывший за последнее время, тоже приободрился, особенно когда увидел птичку, и, раздобыв где-то перо и чернила, тут же сочинил оду в честь пернатого путешественника. Признаться, я не помню из нее ни строчки, но зато отлично помню, как от создавалась: маленький рыцарь корпел над ней битых два часа. а я вынужден был торчать рядом с ним все это время, наблюдая, как он дергает себя за бороду, ерошит волосы и подкручивает усы, за которыми он тщательно ухаживал и даже ухитрялся ежедневно смазывать невесть откуда добываемым ароматическим снадобьем.
Настроение команды, однако, за последнее время заметно упало, и я обратил внимание на то, что работу свою они выполняют молча и неохотно и частенько собираются в небольшие группы и перешептываются, причем довольно оживленно, как можно было судить по их лицам и жестам. Я не знаю, видел ли все это Базан, постоянно возившийся со своей внушительной коллекцией диковинных жуков и исполинских бабочек, но в том, что капитан Мигуэль не замечал ничего, я был совершенно уверен, поскольку, доведя судно до здешних широт, последний счел, очевидно, свою задачу выполненной и поэтому начал активно прикладываться к бутылке, ежедневно нетвердой поступью возвращаясь к себе в каюту с мозгами набекрень и с пылающими багровым румянцем щеками. Я видел, что подобное положение дел устраивало команду, и особенно одного неприятного типа по имени Альфонсо, исполнявшего обязанности командира мушкетеров. Это был низенький человечек, худой и жилистый, с длинными усами и клочком редких волос на подбородке, и, хотя у меня не было для этого никаких оснований, я тем не менее сразу отнес его к категории негодяев, как только впервые увидел; впоследствии, правда, я почти не обращал на него внимания.
Однажды, выйдя на фордек, мы приблизились к нему, когда он громким голосом внушал что-то собравшимся вокруг него матросам. При виде нашего негра он запнулся, но всего лишь на мгновение, после чего снова принялся разглагольствовать, и хотя я не понимал их наречия, но мог бы поклясться, что он сменил тему. Все это заставило меня задуматься, но я ничего не сказал тогда сэру Джасперу, чтобы не услышал Габриэль, и правильно сделал, как показали дальнейшие события.
На второй день после того, как береговая птица удостоила нас своим визитом, мы с сэром Джаспером прогуливались по шкафуту, когда мимо, не торопясь, прошагал Саймон, как всегда напевая про себя какую-то бодрую песенку. Он трижды прошелся туда и обратно, и я, помнится, еще подумал, что вид близкого берега, возможно, вернет ему рассудок и вынудит к активным действиям; однако на третий раз содержание песенки неожиданно привлекло к себе мое внимание, ибо в ней были следующие слова:
На мачту, рыцарь и простак,
когда споет труба,
тогда войну затеет враг,
и закипит борьба!
Как я уже сказал, он трижды прошел мимо нас, и сэр Джаспер вполголоса пробормотал: «Бедняга Саймон!»— но тут я вздрогнул и едва удержался от крика, потому что, когда старый разведчик продефилировал мимо в последний раз, я заметил, что его указательный палец легонько касается носа знакомым мне жестом, о котором я уже упоминал прежде. Словно молния, сверкнувшая в темноте, меня осенила догадка, и я понял, что в течение этих долгих недель Саймон дурачил нас всех и его острый ум не только не ослабел, но продолжал напряженно работать, обдумывая план нашего спасения, очевидно, уже созревший. Все эти мысли мгновенно пронеслись у меня в голове, но Саймон уже ушел, прежде чем я успел подать ему ответный знак; да это, пожалуй, было и к лучшему, так как наш негр Габриэль не пропускал мимо своего внимания ни малейшего движения, жеста или слова, хотя он вряд ли обратил внимание на положение указательного пальца Саймона, поскольку у «желтокожих» не было привычки приставлять палец к носу перед тем, как выкинуть какую-нибудь шутку или проказу. Я не могу описать радость, которую доставил мне этот незамысловатый жест, но мне пришлось удерживать ее при себе, пока нас не заперли в чулане, и тогда я рассказал обо всем сэру Джасперу. Он мне не поверил и высмеял то, что посчитал плодом моего пылкого воображения.
— Опомнись, Джереми, — сказал он. — Что это еще за знак такой? Всего лишь случайность, наверное, да и, кроме того, какой смертный сможет так долго притворяться и не выдать себя?
— Саймон не простой смертный, — возразил я, — и у него голова получше, чем обе наши, вместе взятые; что вы скажете, например, о его пении?
— Не кощунствуй! Разве это пение? Больше похоже на хрюканье дикого кабана! У бедняги Саймона совершенно отсутствует слух!
— Хрюканье или нет, — горячо настаивал я, — но что касается слов…
— Слов! — воскликнул сэр Джаспер.
— Ну да, слов, — продолжал я. — Разве вы их не слышали?
— Ничего я не слышал, кроме невнятного бормотания, и, конечно, не придал ему никакого значения!
— Тогда что вы скажете об этом:
На мачту, рыцарь и простак,
когда споет труба,
тогда войну затеет враг,
и закипит борьба!
— Чтоб мне пропасть, если здесь не таится некий скрытый смысл! Однако кто знает, Джереми? Как и твой пресловутый жест, все это может ничего не означать.
— Ну да, или означать слишком многое! — не унимался я. — Впрочем, время покажет…
— Верно, о достойный сын скоттов 50, — согласился маленький рыцарь, — и, как я где-то читал, «хватает зла для дня сущего»! 51
— Дай-то Бог, — согласился я, ощущая в себе новый прилив сил и надежд, — только в данном случае следовало бы написать «добра» вместо «зла».
— Аминь, — сказал сэр Джаспер, слегка прочищая нос. — Однако заметь, Джереми: если ты прав относительно Саймона, то план в его светлой голове, несомненно, означает «зло» для определенных людей, и я смею надеяться, что в их число попадет и наш безъязыкий черный приятель, ибо он уже давно мне надоел и, по-моему, будет отлично выглядеть на конце пики!
— Кто знает? — пожал я плечами. — Я уже держал одного там; возможно, будет и другой. Но что вы скажете про стишок?
— Не очень складный, но вполне понятный, поскольку ты — простак, а я — рыцарь и, кажется, нам почему-то надо залезть на мачту; во всяком случае, стишок нас о чем-то предупреждает.
— Очень хорошо; а как насчет трубы?
— А, труба! Да, наверное, сигнал, вне всякого сомнения. Клянусь королевой Бесс, задал же он нам загадку! Однако — тсс!..
Он замолк, потому что в замке заскрежетал ключ и в следующее мгновение в дверях показалась уродливая физиономия Габриэля, положив конец нашей беседе; тем не менее в голове у меня продолжали звучать слова песенки Саймона, и, хоть я не мог пока полностью разрешить их загадку, меня не покидала уверенность в том, что скоро все прояснится и встанет на свои места.
В ту ночь, очевидно инстинктивно заподозрив неладное, негр следил за нами так пристально, что дальнейшее обсуждение проблемы оказалось невозможным, поскольку нам не было известно, знает ли он английский язык, и поэтому мы в его присутствии всегда принимали крайние меры предосторожности, боясь проговориться о наших спрятанных самоцветах, которые, как мы решили, ни при каких обстоятельствах не должны были попасть в руки «донов».
На следующий день после того, как Саймон прошествовал мимо нас, распевая свою песенку, смысл загадки разъяснился, и мне, пожалуй, до гробовой доски не забыть то утро, тем более что я храню его в памяти вот уже более пятидесяти с лишним лет. Оно было прохладным и солнечным, когда, сопровождаемые нашим вооруженным тесаком стражем, мы поднялись из кормового трюма и вышли на шкафут. Бодрящий ветерок дул с кормы в полрумба к нашему курсу, и барк грузно переваливался с волны на волну, шлепая днищем по воде и оставляя за собой пенящийся кильватерный след.
Небольшие зеленые волны с белыми гребнями наперегонки гонялись друг за другом по широкому морскому пространству, и утреннее солнце ослепительно сверкало на их спинах, отбрасывая вокруг бесчисленные россыпи ярких «зайчиков». Очень скоро я заметил на формарсе впередсмотрящего и понял, что он там для того, чтобы первым обнаружить на горизонте далекий берег Испании; однако никаких признаков земли до сих пор не было видно, и горизонт со всех сторон оставался чист, как и в течение многих долгих дней до сих пор.
Базан находился на ахтердеке и, по своему обычаю, вежливо поздоровался с нами, сопроводив пожелание доброго утра изящным поклоном. У него был весьма довольный вид, и улыбка пересекла его морщинистое лицо, когда он поздравил нас с приближающимся благополучным окончанием нашего путешествия.
— Может быть, может быть, — беспечно возразил ему сэр Джаспер, — однако у нас в Англии имеется поговорка: «Хоть путь невелик между ложкой и ртом, — сперва донеси, похваляйся потом!»
Базан вздрогнул и быстро взглянул на негра, но через мгновение вернул себе прежнее самообладание.
— Вы, англичане, осторожные люди, — сказал он, — и поговорка очень вам соответствует! — С этими словами он повернулся на каблуках и направился к Мигуэлю, беседовавшему с одним из генуэзцев, прислонившись к бульварку. Второй генуэзец вместе с матросом-помощником стоял у штурвального колеса, с трудом удерживая судно на курсе: ветер, хоть и благоприятный, дул короткими сильными порывами, так что «Санта-Мария» постоянно рыскала из стороны в сторону и требовала большого внимания и аккуратности при управлении.
— Здоровенную блоху запустили вы «дону» за шиворот, — сказал я сэру Джасперу, и маленький рыцарь лукаво подмигнул мне. Но ничего не ответил.
Мы медленно прогуливались по шкафуту с черным «архангелом», следовавшим за нами словно тень, и я заметил, что на палубе совсем мало народу, не более шести человек в общей сложности, тогда как по утрам здесь обычно бывало, как правило, вдвое больше. Я все еще продолжал размышлять над этим странным феноменом, ведь на море обращаешь внимание на всякую мелочь, когда из носового люка показалась голова Саймона, а за ней и его объемистые плечи; заметив нас, он тотчас же указал жестом на грот-мачту — раз, затем другой, — ив это время откуда-то спереди прозвучал резкий сигнал горна, разнесшийся по всему судну, — совершенно необычный звук посреди безбрежной водной пустыни. Увидев жест Саймона и услышав звук трубы, сэр Джаспер метнулся к вантам.
— На мачту, Джереми! — закричал он. — Вспомни стишок! Стишок!
— Сейчас! — откликнулся я, хотя прежде должен был вмешаться в естественный ход событий, потому что Габриэль одним прыжком настиг моего товарища и уже занес над ним свой ужасный тесак; однако опустить его он не успел, поскольку я бросился ему под ноги и, применив всю свою силу и ловкость, сшиб огромного негра на палубу. В следующее мгновение маленький рыцарь и я уже карабкались по вантам с поспешностью, достойной двух заправских обезьян!
Мы не останавливались ни на секунду, пока не очутились в относительной безопасности на узкой площадке в месте соединения второго и третьего колен мачты, и здесь мы некоторое время переводили дух, прежде чем оглядеться по сторонам. Посмотрев вниз, я убедился, что на палубе все перемешалось, точно по волшебству, и от души порадовался нашему укромному месту на салинге. Фордек и шкафут кишели вооруженными людьми, возбужденными и злобно орущими на тех, кто стоял на корме. Базан, Мигуэль, оба генуэзца, рулевой и негр, успевший подняться на ноги и присоединиться к ним, составляли жалкую кучку, противостоявшую осатаневшей толпе. Отсюда мне видно было, как Мигуэль пытался что-то сказать, обращаясь к взбунтовавшейся команде, но шум и гам на палубе стояли такие, что слова его до нас не доносились.
Саймон стоял на фордеке, несколько в стороне от остальных, размахивая своими длинными руками, точно ветряная мельница крыльями, и явно подстрекая толпу, ибо всякий раз, когда шум несколько затихал, я слышал его громкий бас, после чего крики и вопли вспыхивали опять с удвоенной силой.
— Господь Всемилостивый! — воскликнул сэр Джаспер. — Видел ли кто когда-нибудь нечто подобное? Однако у меня голова идет кругом, как у совы!
— Держитесь за ванты, — ответил я ему. — Ручаюсь, мы с вами окажемся свидетелями серьезного кровопролития!
— Браво, Саймон! — закричал маленький рыцарь. — Клянусь честью, Джереми, ты свалил проклятого черного «архангела», как если бы тот был сражен пулей из мушкета! Но взгляни-ка, что там еще?
С нашего высокого насеста открывался вид почти на всю палубу, хотя предметы и люди выглядели отсюда довольно странно — низенькими и кургузыми, словно два враждующих племени пигмеев выстроились в боевой порядок друг против друга. Некоторое время из-за шума ничего нельзя было разобрать, но затем я услышал голос Базана, перекрывавший крики толпы:
— Назад, грязные псы! — кричал он по-испански. — Прочь в свою конуру! — После чего слова его вновь потонули в очередном взрыве гневных возгласов и проклятий, хотя я до сих пор так и не мог постичь причину всей этой кутерьмы.
Внезапно из толпы вперед выскочил человек и обратился к остальным с призывом к нападению. Это был Альфонсо, капитан мушкетеров, и лучше бы ему не высовываться, потому что капитан Мигуэль выхватил пистолет из-за пояса, раздался громкий треск, и Альфонсо, подпрыгнув на месте, свалился ничком на палубу. Мятежники — поскольку таковыми они, несомненно, являлись — при виде случившегося в ужасе отпрянули назад, но, как только дикие крики Саймона достигли их ушей, с яростными воплями бросились на ахтердек, размахивая палашами и саблями.
Я перегнулся через плетеную ограду «вороньего гнезда», как принято называть площадку между стеньгой и брам-стеньгой, с любопытством ожидая, что будет дальше, когда сэр Джаспер потянул меня за рукав и указал вперед и вниз. Я посмотрел в указанном направлении и увидел Саймона, торопливо взбирающегося по вантам на фок-мачту; впередсмотрящий на фор-марсе тоже заметил его и явно был до смерти напуган видом этого странного одноглазого испанца, с каждым мгновением приближавшегося к нему. Мы видели, как он выхватил нож, метнулся туда-сюда и затем замер в ожидании у места крепления снасти, по которой поднимался Саймон. Однако не успел старый разведчик приблизиться к нему и на шесть ярдов, как вся решимость парня улетучилась, и, когда Саймон, подтянувшись, взобрался на площадку марса, отважный впередсмотрящий скользнул вниз по вантам противоположной стороны со всей скоростью, на какую были способны его руки и ноги. Поднявшись на марсе, Саймон обернулся и помахал нам рукой; затем, приставив ладони рупором ко рту, он прокричал:
На мачту, рыцарь и простак,
когда споет труба,
тогда войну затеет враг
и закипит борьба!
С этими словами он указал вниз, на палубу, и расхохотался.
— Клянусь собственной головой, Джереми, — сказал сэр Джаспер, лихорадочно сигналя ему в ответ, — разве не прав я был относительно нашего доброго старого Саймона? Однако провалиться мне, если там, внизу, не разгорается веселое дельце!
И действительно, на палубе завязалась отчаянная битва за овладение кормовой частью судна. Троих мятежников постигла участь Альфонсо, во и сторонники Базана потеряли одного из генуэзцев, а у капитана Мигуэля бесполезно свисала вдоль туловища раненая рука. Вместе с тем в тот самый момент, когда мы взглянули вниз, негр-исполин спрыгнул сверху на ступеньки трапа, ведущего на полуют, и с такой бешеной энергией набросился на нападавших, что двое из них тут же свалились бездыханными; впрочем, через мгновение толпа вновь оттеснила его и расчистила себе путь на ахтердек. С торжествующими возгласами мятежники полезли на трап, однако Базан, Мигуэль и негр оказали им такой яростный отпор, что те откатились назад, на шкафут. И снова нападавшие с громкими криками устремились в атаку; маленькая кучка людей на корме отважно встретила их лицом к лицу, но защищавшиеся уже были обречены. Некоторое время слышался звон металла о металл, и люди падали или пятились назад, но затем мы увидели, как был сражен Мигуэль, как пронзили саблей насквозь генуэзца, и остались только Базан, негр и рулевой. Последний, могучего телосложения детина в красном вязаном колпаке, внезапно оставил штурвал и присоединился к сражающимся, и эти трое настолько умело и ловко обращались с оружием, что трусливая команда мятежников снова беспорядочно отпрянула назад.
— Браво! — закричал сэр Джаспер. — Чем больше они перебьют друг друга, тем лучше для нас! Дай Бог, чтобы они не успокоились до вечерней зари!
— Боюсь, так не получится, — возразил я, ибо в этот момент лишенное управления судно развернуло лагом к ветру; огромные паруса барка с треском прижались к мачтам и стеньгам, заполоскав под дуновением свежего бриза, затем снова раздулись, попав под ветер, и «Санта-Мария» начала вести себя, словно пьяный бродяга, то дергаясь вперед, то шарахаясь назад, то раскачиваясь из стороны в сторону так, что концы мачт чертили по безоблачному небу широкие окружности, а нос пересекал подряд все компасные румбы. На узкой площадке салинга было трудно удержаться и еще труднее наблюдать за сражением. Крепко уцепившись за растяжки брам-стеньги, я лег на живот и взглянул на палубу, однако некоторое время ничего не видел из-за огромного грота, болтавшегося на рее, точно простыня, вывешенная на веревке для просушки, и скрывавшего от меня все, что творилось внизу, хотя звуки ударов, крики и ругательства совершенно явственно раздавались в моих ушах.
Наконец судно встало кормой под ветер, грот наполнился, и я отчетливо увидел палубу. Базан и рулевой матрос все еще стояли на ногах, но негр исчез и, как ни странно, на палубе нигде не было ни его, ни его мертвого тела. Я поспешно огляделся, опасаясь, как бы он не последовал в погоню за нами, однако на вантах никого не было видно; тогда я решил, что его, очевидно, выбросили за борт. Тем временем битва, по всей видимости, подходила к концу, так как силы были явно неравны: двое против почти двух десятков, — и я затаил дыхание в ожидании трагического финала. Мятежники предприняли еще одну атаку на кормовой трап, скользкий теперь от пролитой крови, и я усмехнулся про себя при мысли о том, что глупцам даже не пришло в голову обойти корму по бульварку и взобраться на полуют с тыла, чтобы атаковать противника сзади или хотя бы заставить его разделиться. Я поделился своими замечаниями с сэром Джаспером, и он добродушно рассмеялся.
— Все это лишь нам на пользу, Джереми, — сказал маленький рыцарь. — О, да этот Базан — отличный фехтовальщик! — одобрительно добавил он. — Как ловко он проткнул насквозь вон того бездельника! Гром и молния! А тот здоровяк крушит черепа, словно яичную скорлупу! Хотелось бы мне очутиться там, среди них!
— Смотрите! — закричал я. — А вот и наш черный «архангел»!
И действительно, это был Габриэль, внезапно вынырнувший из двери капитанской каюты 52, расположенной под трапом, ведущим на полуют; приглядевшись повнимательнее, я заметил, что в одной руке он держит знакомый мне череп. Мы молча наблюдали, как он высоко поднял череп над головой, чтобы все имели возможность его увидеть, и громко расхохотался в ответ на раздавшиеся вокруг растерянные и изумленные возгласы. Не думаю, чтобы мне когда-либо еще приходилось слышать такой жуткий звук, как этот нечеловеческий дикий хохот, вырвавшийся из безъязыкой пасти голого по пояс огромного негра, который стоял на залитом кровью палубном настиле, держа в руке мертвую голову давным-давно почившего короля. Он смеялся, наслаждаясь зрелищем окаменевших от неожиданности мятежников, затем быстрым движением откинул крышку черепа и высыпал его содержимое себе на ладонь. Толпа увидела сокровища и метнулась к нему в отчаянной попытке предотвратить непоправимое, но, несмотря на то что остановить их никто уже не мог, поскольку рулевой матрос лежал бездыханным, распростершись на шкафуте, а израненный Базан, пошатнувшись, в изнеможении опустился на одно колено, продолжая сжимать в окровавленных пальцах рукоять шпаги, было уже поздно.
Какое-то мгновение драгоценные камни лежали в широкой черной ладони негра — сверкающая многоцветная кучка, — но в следующий миг он, под аккомпанемент зловещего хохота, размахнулся и швырнул их за борт. Промелькнув в воздухе крохотными огненными искорками, они исчезли навсегда в зеленой пучине волн, чтобы никогда больше не тревожить человеческие алчность и тщеславие.
С яростным криком Габриэль метнул череп мертвого императора в толпу осатаневших мятежников и, отстегнув свой огромный палаш, принялся разить направо и налево всех, кто попадался ему под руку. Двое упали с черепами, разрубленными до подбородка, но остальные навалились на негра со всех сторон. Он возвышался над ними, точно медведь над сворой собак, и казалось, будто он сражается с ними голыми руками, пожертвовав собой ради спасения своего хозяина, которому грозила неминуемая гибель, если бы своим поступком он не отвлек на себя внимание нападавших.
Господи Боже мой! Он словно сейчас стоит у меня перед глазами — черный демон возмездия, размахивающий тяжелым палашом, будто невесомой тросточкой. Я был свидетелем, как он упал, затем поднялся снова — могучая окровавленная фигура, словно изваянная из черного мрамора с красными прожилками, — и вдруг дикий, отчаянный крик вырвался из его безъязыкого рта, и, когда толпа, закончив свое кровавое дело, отхлынула назад, я увидел негра лежащим на покрасневших досках палубы, вцепившись мертвой хваткой в глотку одного врага, и со вторым, неподвижно растянувшимся поперек его ног.
Битва прекратилась, но из тридцати человек, составлявших команду «Санта-Марии», в живых оставалось человек десять, да и то половина из них находилась в весьма плачевном состоянии. Четверо сразу свалились и остались лежать на палубе как колоды, а остальные бросились в капитанскую каюту в надежде отыскать там оставшиеся сокровища; однако в своей неутолимой жадности болваны совсем упустили из виду нас, троих безучастных свидетелей, сидевших высоко на мачтах, наблюдая за развитием событий.
Тем временем спереди донесся резкий свист, и мы, обернувшись, увидели Саймона, спускавшегося вниз по вантам.
— Пришел наш черед, сэр Джаспер, — сказал я. — Спускайтесь с подветренной стороны, а я — по наветренной; нам предстоит собрать целую кучу оружия!
Подождав, когда Саймон, сбросивший наконец надоевшую черную повязку с косящего глаза, присоединился к нам, мы осторожно подкрались к капитанской каюте и захлопнули дверь, подперев ее прихваченной по пути вымбовкой.
— Быстрее, ребята, быстрее! — скомандовал Саймон, прислушиваясь к тяжелым ударам изнутри и проклятиям попавших в ловушку мятежников, поскольку из капитанской каюты можно было выйти только через эту дверь, а оба окна, расположенные по правому и левому бортам, выходили прямо в открытое море; в задней же стенке две двери вели в каюту дона Педро Базана и в собственно каюту капитана Мигуэля, которые примыкали к самому гакаборту, так что окна в них находились на кормовом срезе.
Не обращая внимания на стоны и мольбы раненых, мы помчались на фордек, сняли с турели небольшую кулеврину 53, перетащили на корму, зарядили, и, когда мятежники наконец вышибли дверь из капитанской каюты, они очутились лицом к лицу с зияющим жерлом орудия, грозящим разнести их на клочки, и со мной, Джереми Клефаном, стоящим у затравка с пылающим факелом в одной руке и с заряженным пистолетом — в другой. Только тогда незадачливые искатели сокровищ вспомнили о трех сидевших на мачтах чужаках, которые теперь, по милости Провидения и благодаря хитрости Саймона Гризейла, стали хозяевами доброго суденышка по имени «Санта-Мария».