16. О взятии «Донны Беллы»
16. О взятии «Донны Беллы»
Подобно тому как летучая рыба, расправив плавники-крылья, перескакивает через полдюжины океанских валов, так и я должен пропустить описание нашего плавания на запад, включая осаду Санто-Доминго 33, иначе моя история продлится до бесконечности, а пальцы устанут держать перо. Поэтому я не стану рассказывать о том, как «Морская фея», захваченная ураганом, оказалась оторванной от эскадры и сбилась с курса, не стану упоминать о всех глупостях, допущенных старым Фигли-Мигли, которые чуть было не привели к открытому бунту на борту, предотвращенному, по моему глубокому убеждению, криком, раздавшимся ранним солнечным утром с наблюдательной площадки фок-мачты:
— Эй! Парус по курсу с наветренной стороны!
В один момент все было забыто, и каждый бросился к вантам и реям, чтобы получше рассмотреть чужой парус. Множество догадок и предположений по поводу неизвестного судна сразу вытеснило все другие тревоги и заботы; большинство из нас склонны были видеть в нем испанский корабль, хотя не исключалась и вероятность того, что это одно из судов эскадры сэра Фрэнсиса, так же, как и «Морская фея», отклонившееся от курса. Но кем бы оно ни было, вскоре стало очевидно, что оно приближается, и наша команда поспешно принялась выкатывать пушки, подносить к ним ядра и мешки с порохом, разбирать оружие для рукопашного боя и готовиться к возможному сражению. Примерно через час стали уже явственно видны три высокие мачты и приподнятые нос и корма большого корабля; если это был враг, то он выглядел достаточно серьезным, и перспектива славного сражения взбодрила экипаж и вновь сплотила его вокруг своих командиров.
— Фигли-мигли, — обратился капитан к мастеру Роджерсу, — что вы думаете о встречном?
— По-моему, это испанское судно, и скорее всего с материка; похоже, трюмы его до самой палубы битком набиты серебряными слитками. Молю Господа, чтобы я не ошибся!
— Аминь, фигли-мигли, — согласился капитан, чью забавную манеру разговаривать я никак не мог воспринимать без улыбки, что, как я заметил, его весьма раздражало; и в самом деле, не будь он так озабочен встречей с неизвестным судном, он тут же сделал бы мне выговор.
Великолепное зрелище представлял собой гордый красавец корабль, медленно приближавшийся к нам, с пышной громадой белоснежных парусов, округлившихся под свежим попутным ветром, уверенно и решительно раздвигая форштевнем голубую волну и оставляя за собой пенистый кильватерный след!
К этому времени мы подняли на фоке наш вымпел, но встречный корабль, казалось, не замечал его и продолжал надменно и невозмутимо двигаться среди волн, словно такая мелочь, как наш барк, была недостойна его внимания, хоть на таком расстоянии мы уже различали фигуры людей, глазевших на нас из-за бульварка на фордеке и столпившихся у основания бушприта, и даже могли заметить отблески утреннего солнца на стальных шлемах и прочей амуниции. Затем на палубе корабля неожиданно раздался громкий и мелодичный звук фанфар; корпус судна слегка вздрогнул, и ядро, сопровождаемое грохотом пушечного выстрела, запрыгало по волнам далеко перед носом «Морской феи».
— Дураки остаются дураками, — пренебрежительно фыркнул Саймон, стоявший рядом со мной. — Много шума и гонора, а толку мало!
— Фигли-мигли! — заорал капитан. — Этот чертов «дон» бросает нам вызов! Мы должны перехватить у него ветер, мастер Роджерс. Эй, вахтенные — на брасы, остальные — по местам!
И тут начались суета, маневрирование с парусами, громкие приказы, беготня и множество «фиглей-миглей» капитана Свэна, прежде чем мы наконец перехитрили испанца и отняли у него ветер. Не успели мы развернуться к нему бортом, как Нед Уот, наш старый канонир, выпалил в него из носовой пушки, пробив ему парус и оторвав щепку от грот-мачты, что вызвало порядочное смятение и суматоху на его палубе.
Теперь мы находились достаточно близко, и я с восторгом и изумлением разглядывал встречное судно, потому что мне до сих пор еще никогда не приходилось видеть такого огромного корабля. Это был величавый галеон с высокой резной кормой, круто спускавшейся к шкафуту, с двумя большими фонарями у кормового среза; на носу у него красовалась превосходно выполненная и раскрашенная яркими красками деревянная фигура женщины с распущенными волосами. В бортах его с каждой стороны я насчитал по двенадцать орудий, хоть число пушечных портов значительно превышало это количество, а на вантах развевалось не менее дюжины разноцветных флагов с гербами знатных рыцарей и дворян, тогда как на палубе толпилось множество матросов и солдат. Капитан галеона, весьма мужественного вида мужчина, затянутый в блестящие стальные доспехи, стоял на ахтердеке; после нашего выстрела он галантно поднял свою шляпу с плюмажем и учтиво поклонился. Старый Фигли старательно ответил ему тем же, хотя его поклону явно недоставало грациозности, после чего приказал открыть огонь всеми шестью орудиями, заранее перемещенными на правый борт.
С грохотом, потрясшим весь корпус барка, бортовой залп накрыл испанца, круша вдребезги его бульварк и надстройки и сметая с палубы все на своем пути. В следующий миг галеон ответил огнем собственных двенадцати пушек, но из-за того, что высота его орудийной палубы значительно превышала уровень палубы «Морской феи», весь заряд его пришелся поверху, срезав лишь брам-стеньгу фок-мачты и изорвав в клочья фор-брамсель вместе с такелажем. Команда «Морской феи» тут же бросилась по вантам наверх, чтобы исправить повреждения, в то время как канониры, перезарядив пушки, нанесли испанцу еще больший урон, чем в предыдущий раз, снова послав железный смерч на его переполненную палубу, откуда до нас донеслись истошные крики и стоны раненых. Вскоре бой разгорелся не на шутку, и все наши палубные надстройки, верхний рангоут и такелаж превратились в кучу обломков, но зато почти ни один человек из команды «Морской феи» не был серьезно ранен, тогда как наши ядра с неистовой силой били в борт галеона, разнося в щепки его обшивку, сшибая с лафетов орудия, превращая его палубу в руины, поскольку благоприятный ветер относил в сторону завесу порохового дыма, позволяя нашим канонирам взять правильный прицел. Битва в таком виде продолжалась около получаса, пока суда постепенно сходились друг с другом, и матросы «Феи», голые по пояс, мокрые от пота, со сверкающими зубами и белками глаз на черных от копоти и пороховой гари лицах, прыгали, орали и бесновались, точно помешанные, в то время как воздух вокруг гудел и разрывался от грохота орудийной пальбы, треска мушкетных выстрелов, свиста пуль и визга разлетающихся осколков. Вскоре нас стала донимать прицельная стрельба испанских солдат, взобравшихся на ванты и реи галеона, и один человек на моих глазах замертво упал с простреленной навылет головой, а затем трое канониров получили тяжелые ранения; более того, «доны» опустили стволы своих пушек, подбив клинья под лафеты, и их ядра начали наносить нам значительный урон, сея вокруг смерть и разрушения, превращая сильных, здоровых мужчин в кровавые обрубки и методично круша в щепки борта «Морской феи».
Видя наше единственное спасение в том, чтобы как можно скорее закончить сражение, старый Фигли резко вывернул штурвал вправо и направил судно впритык к испанцу, так что вскоре мы со скрипом и треском соприкоснулись бортами, и команды с обеих сторон принялись цепляться за противника абордажными крючьями и грапнелями.
С громкими криками испанские солдаты и матросы начали прыгать через бульварк к нам на палубу столь решительно и в таком количестве, что расчленили нашу команду, оттеснив половину к корме, а другую половину на фордек; в первую минуту мне показалось даже, будто они уже одолевают нас своей численностью. К счастью для «Морской феи», Саймону Гризейлу уже приходилось бывать в подобных переделках, и он, призвав меня на помощь, бросился к борту и стал перерубать тяжелым абордажным топором канаты, связывавшие нас с галеоном. Я последовал за ним и выстрелами из пистолета удерживал на расстоянии людей, которые могли помешать ему. В тот же миг мастер Роджерс на фордеке обрубил трос, удерживавший нос барка, и, прежде чем «доны» на борту «Морской феи» сообразили, в чем дело, нас отнесло в сторону, и около дюжины испанцев, спрыгнувших в последний момент на нашу палубу, попали вместо этого в океан, где и нашли свою могилу. Тогда, воспрянув духом, мы сомкнули свои ряды и с новыми силами набросились на врага.
Разгорелась яростная схватка, в которой пошли в ход кинжалы и топоры, пистолеты и шпаги, пока кровь алыми струйками не потекла в шпигаты и гора трупов не выросла на палубе. Стоны и проклятия, крики и вопли наполняли воздух, и вновь залп орудий галеона потряс корпус барка; тяжелые ядра без разбора сеяли смерть среди англичан и испанцев. Мне до сих пор везло: в течение пяти минут от моей руки пали уже трое, а сам я был всего лишь легко ранен отлетевшей щепкой, оцарапавшей мне лоб, хотя кровь покрывала меня всего с ног до головы. Я видел, как Саймон столкнул своего противника прямо за борт, и слышал воинственные крики старого Фигли, ибо последний, несмотря на все свои недостатки, несомненно, был опытным бойцом и смелым рубакой.
Шаг за шагом мы теснили испанцев, приканчивая одного за другим или сталкивая за борт, пока от них никого не осталось, кроме тесного кольца измученных и отчаявшихся людей, сгрудившихся вокруг мачты и устало отбивавшихся длинными пиками и шпагами. На мгновение вся наша команда, в которой оставалось не более сорока человек, замерла, переводя дыхание и уставясь на кучку обреченных; затем с хриплыми криками толпа сомкнулась вокруг них со всех сторон; послышались звон металла, тупой стук клинков, нашедших свою жертву, хор диких воплей и стонов, и вскоре на борту не осталось ни одного испанца, кроме нескольких раненых, ползавших по палубе или корчившихся в крови, громко крича от боли и умоляя о глотке воды. Однако нам было не до них, потому что сражение еще не закончилось а ярость битвы обуревала всех нас.
Канониры поспешили к пушкам и снова открыли огонь по галеону, но тут, к нашему немалому изумлению, мы увидели, что испанцы поспешно ставят паруса и пытаются спастись бегством: потеряв уже треть своей команды, они не желали рисковать остальными.
— Фигли-мигли! — заорал капитан Свэн — Двадцать дукатов тому. кто остановит трусов! — Но не успел он закончить фразу, как Саймон навел пушку на галеон и приложил фитиль к запалу Тяжелое ядро врезалось в основание грот-мачты, которая рухнула, как подрубленная, благодаря усиленной нагрузке от взявших ветер парусов, свалив заодно фор-брам-стеньгу и покалечив или убив с десяток матросов.
— Браво! — закричал капитан, от возбуждения забыв даже добавить свои «фигли-мигли». — А теперь, храбрые морские волки, на абордаж — и ура в честь серебряных слитков и королевы Бесс!
— Ур-ра! — подхватила команда, больше думая, как мне показалось, о слитках, и через пару минут, когда «Морская фея» приблизилась к борту неподвижного и лишенного способности маневрировать галеона, матросы, точно кошки, полезли на его палубу, цепляясь за обрывки такелажа, прыгая с ноков рей, подтягиваясь на канатах, привязанных к грапнелям, не обращая внимания на удары шпаг и пистолетные выстрелы. Мы с Саймоном тоже последовали на ними, и я помню, с каким удивлением, стоя на ахтердеке, я разглядывал раскинувшуюся передо мной широкую, точно базарная площадь, палубу галеона, заваленную обломками рухнувшей мачты. Однако изумляться у меня времени не было, поскольку палуба к тому же представляла собой еще и арену жестокой и беспощадной битвы, в которую я вскоре включился, нанося удары и отражая их, крича от ярости или от восторга, когда мой удар попадал в цель, останавливаясь только затем, чтобы отереть кровь из раны на лбу, заливавшую мне глаза. Некоторое время испанцы сражались, как дьяволы, но затем дрогнули под бешеным натиском наших моряков и, окруженные со всех сторон, начали постепенно сдавать позиции, пока наконец оставшиеся в живых не стали искать спасения в обширном трюме галеона.
Нацелив для острастки пушки в отверстия трюмных люков, мы получили наконец возможность осмотреться и убедиться в том, что мы стали хозяевами галеона «Донна Белла» в тысячу тонн водоизмещением, с двадцатью четырьмя орудиями, половину из которых составляли медные каронады и базилиски; многие из них, правда, были полностью или частично выведены из строя огнем «Морской феи». Судно вышло неделю тому назад из порта Номбре де Диос, имея на борту сто семьдесят человек; добрая сотня их к этому времени была либо перебита, либо получила тяжелые ранения, а остальные находились в трюме в качестве пленных. Их выводили наверх группами, чтобы заковать в цепи, и от них мы узнали, что судно, поистине, оказалось для нас счастливым призом, ибо перевозило сокровища, доставленные из Перу и Эквадора через Панамский перешеек.
«Донна Белла» направлялась в Кадис 34, когда натолкнулась на нас, и ее капитан, дон Диего де Вальдес, убитый в сражении, решил вопреки мнению большинства завязать с нами бой, будучи храбрым солдатом, но неважным моряком. Как нетрудно догадаться, мы были весьма воодушевлены достигнутым успехом, и после того, как раненые с обеих сторон были перевязаны и ухожены, трупы выброшены за борт, палубы очищены от обломков и отмыты от крови и грязи, все свободные от вахты матросы приступили к ремонту повреждений, и в первую очередь к установке временных мачт взамен рухнувших. Капитан Свэн распорядился перевести большую часть команды на галеон, поскольку для управления им требовалось порядочное число людей и к тому же на испанском судне имелись более обширные помещения для содержания пленных; командование же «Морской феей» было поручено мастеру Роджерсу. Однако вскоре обнаружилось, что барк получил пробоину в борту чуть выше ватерлинии и, несмотря на наведенный пластырь, дает довольно значительную течь; это обстоятельство вынуждало нас попытаться как можно быстрее добраться до ближайшего порта и всерьез заняться ремонтом. Тем не менее никто из команды не соглашался оставаться на барке, пока добыча не будет справедливо поделена и каждый не получит свою долю. После недолгих пререканий часть сокровищ была переправлена на «Морскую фею», и немало было веселья и шуток, пока мы перетаскивали к ней на борт сундуки с серебряными слитками, дукатами и драгоценными камнями. Всего ночь оба судна лежали неподвижно бок о бок, и всю ночь, не переставая, работали помпы, откачивая воду из трюма «Морской феи»; воспользовавшись ярким светом полной луны, люди так же трудились не покладая рук, сплесневая разорванные канаты, законопачивая щели и при водя в порядок поврежденные рангоут и такелаж. Наконец к утру основные работы были завершены, и старый Фигли зачитал список тех, кто оставался на барке. Я был немало удивлен, услыхав в нем свое имя, тогда как Саймону предстояло перебираться на галеон; но когда я выразил свой протест капитану, тот предложил мне заткнуться, заявив, что Саймон проявил себя слишком хорошим канониром, чтобы «Донна Белла» могла без него обойтись.
В ответ на это я пришел в неистовство, буквально на находя себе места от злости, но ничего не мог поделать, хоть мастер Роджерс и замолвил за меня словечко; команде, пребывавшей в превосходном расположении духа, было не до меня и моих забот. Сам Саймон ничего не сказал: он знал так же хорошо, как и я, что старый Фигли вымещает на мне свою злобу и что у меня не было никаких оснований для возражений, так как Саймон лишь для отвода глаз числился моим слугой и я не платил ему никакого жалованья. Таким образом, мне ничего на оставалось, как только сердечно пожать руку моему верному другу и пожелать ему удачи в надежде на скорую встречу в Номбре-де-Диосе, хотя ни один из нас не предполагал, где и при каких обстоятельствах нам придется возобновить нашу дружбу.
Вскоре после этих событий «Морская фея» вновь на всех парусах шла на восток, держа курс на Санто-Доминго, имея на борту небольшую команду, состоявшую из капитана Роджерса, сэра Джаспера Лавдея, который присоединился к нам исключительно потому, что, по его словам, «очень уважает своего друга мастера Роджерса и как черт ладана терпеть не может старого Фигли-Мигли», мастера Генри Трелони, совсем еще молодого человека, но, как вы убедитесь в дальнейшем, не только привлекательного, но и отважного джентльмена, меня, вашего недостойного слуги, одного младшего офицера, одного плотника, четырех матросов и юнги.
Видит Бог, команда была явно мала, но большей нам выделить не могли, ибо на борту «Донны Беллы» надо было иметь не менее двадцати с лишним человек, чтобы присматривать за пленными и содержать галеон в порядке. Несмотря на это, я чувствовал бы себя вполне счастливым — поскольку рана моя благополучно заживала да и беседы с сэром Джаспером немало меня развлекали, — если бы Саймон не остался на галеоне: я очень привязался к старому моряку с его удивительными историями и не менее удивительным образом жизни и тосковал по его обществу сильнее, чем мог предполагать.
Впрочем, как говаривал капитан Роджерс, «нет смысла плакать над пролитым пивом», и, хотя я несколько часов ходил точно в воду опущенный, за обедом я уже хохотал вместе со всеми над шутками сэра Джаспера. Этот сэр Джаспер был светским человеком и галантным кавалером, а также заправским весельчаком и острословом, но однажды, заколов своего противника на дуэли из-за придворной дамы, развязал против себя кровную вражду и счел благоразумным на некоторое время сделать море своим домом. Его изящным манерам могла бы позавидовать любая жеманница, но наиболее элегантным был способ, каким он прочищал свой нос, — подобного я не видел ни у кого: сперва он несколько раз грациозно взмахивал носовым платком, затем прижимал его к носу и издавал протяжный мелодичный звук, скопировать который я пытался неоднократно, но безуспешно. Он так гордился этим своим умением, что мог раз двадцать в течение часа сморкаться без всякой нужды, словно страдал от жестокой простуды, для чего пользовался целой коллекцией ярких разноцветных носовых платков. Он аккуратно подвязывал их один над другим у себя на шее, прежде чем пустить в ход, поскольку не носил ни галстука, ни жабо, и поэтому в сочетании с живописной одеждой и розовыми щечками издали напоминал одну из тех птиц с пестрым оперением, что обитают в тропических лесах острова Тринидад. Более того, он пользовался специальным ароматическим снадобьем собственного изготовления для смазывания своих длинных светлых усов. Он обладал превосходной мимикой и умел заставить нас покатываться от хохота, пародируя «Фигли-Мигли», как он называл прежнего суматошного и раздражительного капитана «Морской феи».
Для развлечения он мог изобразить кого угодно — сэра Филиппа Сидни 35, Уолтера Рейли, графа Лестера и многих других знаменитостей, которых он знал при дворе, где, как я подозревал, его скорее всего принимали за шута и комедианта, хоть он умел сочинять превосходные стихи и весьма талантливо рассказывать всевозможные грустные и веселые истории.
Мы имели возможность наслаждаться обедом без помех, потому что промасленный парус, которым мы затянули пробоину, неплохо выполнял свою функцию и мы могли время от времени давать помпам передышку, что было довольно утешительно, поскольку назойливое чавканье насосов, будучи само по себе далеко не приятным звуком, постоянно напоминало нам о хрупкости и ненадежности нашего утлого суденышка. За столом нас было всего четверо, и я с грустью вспоминаю моих добрых товарищей, смеющихся и подтрунивающих друг над другом и надо мной, несмотря на то что у нас было мало оснований для веселья, когда мы на дырявом корабле с малочисленной командой кое-как ковыляли через Карибское море к Санто-Доминго.
О сэре Джаспере я уже упоминал; добавлю лишь, что он был невысокого роста и щуплого телосложения, но, как он любил повторять, «достоинство предмета в красоте, а не в высоте», причем всякий раз обращался ко мне за подтверждением этого постулата к вящему удовольствию всей компании.
Мастер Роджерс, наш нынешний капитан, — плотный, кряжистый, с широкими плечами и грудью, в чем я, правда, мог с ним потягаться, — представлял собой полную его противоположность, хоть роста был тоже не выше среднего. Приветливое, добродушное лицо его украшала коротко подстриженная бородка; он обладал живыми манерами и был превосходным моряком, в чем я имел возможность убедиться. Кроме того, он происходил из хорошей семьи и великолепно стрелял из пистолета и мушкетона.
Мастер Трелони, здоровенный рыжий корнуоллец с веснушчатым лицом и громким веселым смехом, был выше нас всех — я имею в виду рост, конечно; совсем еще молодой человек, он обещал с годами приобрести недюжинную силу — физическую я имею в виду, хоть и смех его тоже мог бы стать более громким, если бы… впрочем, я опять забегаю вперед.
Это было его первое морское путешествие, поскольку он являлся младшим сыном 36 и отправился в плавание, чтобы добыть себе славу и богатство или погибнуть от лихорадки, если его до того не прикончат испанцы; тем не менее он радовался и веселился, точно мальчишка-школьник на каникулах, и искренне изумлялся рассказам сэра Джаспера о. жизни при дворе, о драках в таверне, о стычках с городской стражей и тому подобных малопочтенных делах.
— Сдается мне, джентльмены, — говорил сей достойный искатель приключений, сморкаясь в очередной носовой платок, — что мне дали неправильное имя 37, ибо я всегда любил ночь больше, чем день, хоть и не знаю почему.
— А это из-за твоих темных делишек, по-моему, — заметил капитан Роджерс.
— Ладно тебе, Джек, перестань, — иначе ты вгонишь в краску мастера Гарри, а наш приятель в укороченном исполнении перестанет со мной разговаривать. Лучше скажи, Джек, не стоит ли нам поменять нашу дырявую посудину на какой-нибудь доверху нагруженный испанский корабль, подобно тому как мы поступили с галеоном, на корме которого в настоящее время стоит наш достопочтенный Фигли-Мигли? Выпьем за его здоровье!
— Боже сохрани! — возразил капитан. — Боюсь, что результат в этом случае окажется прямо противоположным. Ты соображаешь, о чем говоришь? Что мы сможем поделать с целой вражеской командой?
— Н-ну, кто знает… Наш друг, мастер Клефан, например, стоит троих молодцов нормального роста, мастер Гарри запросто справится с двумя, и я готов поручиться, что мы с тобой тоже устоим против любой пары, а?
Он произнес эту тираду с такой забавной миной и так грациозно прочистил нос, что мы не могли удержаться от смеха, чем он ни в малейшей степени не бы огорчен и даже казался польщенным, пустившись в дальнейшие разглагольствования о своих идеях захвата вражеских судов. Они состояли в основном в организации неожиданных атак под покровом ночи, в запуске легких плотиков с бочонками пороха под борта неприятеля, чтобы в нужный момент их взорвать, и в тому подобной чепухе, которая помогала нам тем не менее коротать время и сохранять хорошее настроение; при этом он с полной невозмутимостью заставлял нас вступать с ним в спор, словно рассуждал о серьезных вещах и был действительно уверен в своей правоте.
В течение двух дней мы держали курс на северо-восток и на третий день достигли наконец западного берега острова. С огромными трудностями нам удалось вытащить судно на плоскую песчаную отмель, чтобы можно было добраться до пробоины, после чего мы под руководством плотника приступили к работе по очистке днища от налипших на него водорослей и ракушек и по ремонту поврежденной обшивки. Через два дня пробоина была заделана, и судно снова стало водонепроницаемым.
Место, где мы занимались кренгованием, представляло собой песчаную косу между скалистыми рифами, отлично укрытую и надежно изолированную с моря, так что мы могли без опаски разводить костер и стрелять дичь, попадавшую в поле нашего зрения.
Несмотря на то что лес, густой и мрачный, подходил к самому берегу, животных в нем почти не было видно, и нам удалось подстрелить всего лишь какое-то остроносое четвероногое размером с кролика и немного напоминавшее последнего цветом шерсти.
Зато здесь попадались птицы, похожие на голубей, а черепахи и крабы водились во множестве, так что мы имели возможность разнообразить нашу диету. Сэр Джаспер, оказавшийся неплохим поваром, готовил нам из всего этого отличный суп, или консомэ 38, как он его называл, поскольку в нем плавали аппетитные куски дичи, обильно сдобренные специями из нашего судового камбуза.
Берег был совершенно необитаем, и после приведения барка в порядок и спуска его на глубокую воду мы провели целый день, отдыхая и занимаясь рыбной ловлей, так как на отмели среди камней водилось множество самых разнообразных видов рыб всевозможных форм и расцветок. Очистив рыбу от внутренностей, мы вялили ее на солнце и вскоре имели уже солидный запас на борту. Сэр Джаспер по собственной инициативе отправился побродить по лесу в надежде подстрелить что-нибудь на ужин, но, хоть мы и слыхали его выстрелы, к назначенному времени отплытия он не явился, и мы начали уже опасаться, не стряслось ли с ним какого-нибудь несчастья.
Спустя час после того, как прошли все мыслимые и немыслимые сроки, наши опасения превратились в тревогу и мы, оставив на борту одного матроса и юнгу, вооружились и приготовились отправиться на поиски нашего доблестного рыцаря.