Глава 4 АМО, AMAS, АМАТ…9

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 4

АМО, AMAS, АМАТ…9

Римский налет жестокости и непомерная гордость были столь же сильны в имперской женщине, как и в ее мужчине – причем с гораздо более возмутительными последствиями.

Если можно делать обобщенные выводы о большой стране, где постоянно совершались смешанные браки с покоренными и союзническими народами и которая развивалась, процветала и гибла на протяжении многих столетий, то типичную римскую женщину придется назвать либо скучной, либо развратной.

Римская история изобилует рассказами о чудовищной жестокости ее властителей, но в своих мужчинах она воспитывала благородство.

Даже делая скидку на политическое и социальное бесправие римских женщин, примечательно весьма незначительное число благородных дам, а прожившие более или менее честную жизнь были, кажется, скорее глупыми, чем сознательно честными. Они просто не обладали животным умом для злодейских деяний Мессалины или Поппеи.

Римское общество основывалось на рабовладении, и не только господа, но и хозяйки безобразно обращались с рабами.

Представители высших классов, хорошие и дурные, отличались жестоким садизмом.

Ювенал, игравший для своего времени роль Кассандры и Хикки10, недвусмысленно это описывает:

Стоит труда изучить хорошенько, что делают жены,

Чем они заняты целые дни. Если ночью ей спину

Муж повернет – беда экономке, снимай гардеробщик

Тунику, поздно пришел носильщик будто бы, значит,

Должен страдать за чужую вину – за сонливого мужа:

Розги ломают на том, этот до крови исполосован

Плетью, кнутом (у иных палачи нанимаются на год).

Лупят раба, а она себе мажет лицо да подругу

Слушает или глядит на расшитое золотом платье;

Порют – читает она поперечные строчки на счетах;

Порют, пока палачам изнемогшим хозяйка не крикнет

Грозное «вон!», увидав, что закончена эта расправа11.

Нежная любовь имела мало шансов расцвести в подобной атмосфере. Мужчина, привыкший считать развод и адюльтер нормальным жизненным явлением, и женщина, чьи понятия о развлечении сводились к наблюдению за стаей диких зверей, разрывающих в клочья величественного полуобнаженного гладиатора, вряд ли были знакомы с приятными ласками даже простой любви.

Почти все нам известное о латинской любви связано с знаменитостями. Вряд ли простым людям, по крайней мере городским, успешнее удавалось переводить любовь в высокий план, чем их известнейшим соотечественникам.

Практически все тонкости образа жизни принесли в Рим греки, рабы или бывшие рабы, служившие в римских семьях профессиональными учителями, врачами, секретарями, экономами.

Простым людям приходилось довольствоваться рабским трудом полудикарей. Может быть, представлению среднего человека о романтическом рае отвечал бордель. Чуть ли не на каждой римской улице стоял дом, помеченный знаком алого фаллоса.

Грубость римской любовной жизни усиливалась фактическим признанием разврата и промискуитета12 не моральными прегрешениями, а едва ли не добродетелями.

Заимствовав греческую Афродиту, богиню безнравственности, римляне превратили ее в Венеру, богиню распутства. Показательно, что ее храмы были крупнейшими и самыми многочисленными в каждом построенном или оккупированном римлянами городе.

Похоже, Венера поощряла обман и интригу как самую суть вдохновенной любви. Большинство римских великих любовных историй связаны с похотью к чужой жене.

Волновало в них не предчувствие обнаружения этого мужем, а интерес жены к одному или многим мужчинам помимо любовника. Конец обычно циничен: женщина дарит своей благосклонностью почти любого желающего, или мужчине все это надоедает и он находит другую женщину, достойную домогательств, с разумной уверенностью в успехе.

Подобная атмосфера не годится для бессмертной любви. В страсти одновременно смешиваются желание и ненависть. Классический любовный поэт Катулл так описывал отношение римлян к любви:

Да! Ненавижу и все же люблю!

Как возможно, ты спросишь?

Не объясню я. Но так чувствую, смертно томясь.

(Пер. А.Н. Пиотровского)

Несомненно, римские женщины очень старались выглядеть привлекательно, но исключительно для любовников. Ювенал писал о богатой женщине:

Что может быть несноснее, чем… богатая баба.

Видом противно лицо, смехотворно, от множества теста

Вспухшее все, издающее запах Поппеиной мази, -

Губы марает себе несчастный муж в поцелуе.

С вымытой шеей она к блуднику лишь пойдет: разве дома

Хочет казаться красивой она? Блудникам – благовонья!

Им покупается все, что пришлют нам инды худые.

Вот показала лицо и снимает свою подмалевку, -

Можно узнать ее; вот умывается в ванне молочной.

Ради которой она погнала бы ослиное стадо

Даже в изгнание вплоть до полярных Гипербореев.

Это лицо, что намазано все, где меняется столько

Снадобий разных, с припарками из подогретого теста

Или же просто с мукой, – не лицом назовешь ты, а язвой.

По свидетельству Плиния, почти миллион в год уходил на Восток на покупку духов и драгоценностей для изысканного туалета римской дамы.

Он также негодует на новые костюмы, заимствованные с острова Кос и шокировавшие старомодных римлян, замечая, что эти шелковые одежды нельзя назвать одеждами, ибо они не защищают ни тело, ни скромность женщины, которую вполне можно считать голой. И добавляет, что покупают их за большие деньги в неизвестной стране исключительно для того, чтобы женщины могли продемонстрировать всему миру столько же, сколько демонстрируют в спальне любовникам.

Городские бани (термы) были отлично известным местом встреч тайных любовников и в целом ассоциировались с распущенностью и аморальностью всех сортов. Допускалось совместное купание, причем купальные костюмы носили только женщины. Естественно, признает Плиний, «бывали предосудительные случаи».

Ювенал оставил описание культа Bona Dea – Доброй богини. Кажется, эта богиня была чисто женской, почитаемой женщинами. Во время ритуалов в ее честь хозяину следовало уйти из дому, оставив женщин одних.

Ювенал сокрушается о падении римской религии, возлагая вину за это на безрассудную эмансипацию предающихся пьянству женщин:

Нежит богатство, – оно развратило роскошью гнусной

Все поколение: нет забот у прелестницы пьяной;

Разницы меж головой и ногами своими не видит

Та, что огромные устрицы ест в полуночное время,

В час, когда чистый фалерн дает благовониям пену,

Пьют из раковин все, когда потолок закружится,

Лампы двоятся в глазах, а стол вырастает все больше.

Вот еще сцены, которые устраивали почитательницы Bona Dea:

Знаешь таинства Доброй Богини, когда возбуждают

Флейты, и рог, и вино их пол и менады Приапа

Все в исступленье вопят и, косу разметавши, несутся:

Мысль их горит желаньем объятий, кричат от кипящей

Страсти, и целый поток из вин, и крепких и старых,

Льется по их телам, увлажняя колени безумиц…

…То не притворства игра, тут все происходит взаправду,

Так что готов воспылать с годами давно охладевший

Лаомедонтов сын, и Нестор – забыть свою грыжу:

Тут похотливость не ждет, тут женщина – чистая самка.

Вот по вертепу всему повторяется крик ее дружно:

«Можно, пускайте мужчин!» Когда засыпает любовник.

Женщина гонит его, укрытого в плащ с головою.

Если же юноши нет, бегут за рабами; надежды

Нет на рабов – наймут водоноса; и он пригодится.

Грубое римское отношение к любви и браку было искажением древней добродетели. Основавшие Римскую империю племена славились непреклонностью и отвагой. Они возделывали свою землю и храбро сражались, защищая ее от вторжения.

Брачный союз у них, как у всех примитивных жизнедеятельных народов, устраивал клан с единственной целью – соблюсти интересы клана, нисколько не думая о чувствах пары, получившей приказ вступить в брак.

Наверняка первые римские жены были столь же неинтересными, как их преемницы через века. Но они усердно трудились, блюли дисциплину, вполне могли руководить хозяйством и семьей в отсутствие мужчин, которые вскоре стали участвовать в военных кампаниях, на много месяцев уводивших их за пределы Италии на Восток и на Север.

Племенной моральный кодекс был суровым. Оставшиеся мужчины не смели тронуть жену солдата, а если решались на это, женщина добровольно лишала себя жизни. Честь племени значила больше жизни отдельного человека.

Обычай самоубийства сохранялся на протяжении всей долгой истории Рима. Мужчины и женщины убивали себя ради чести семьи, клана или государства. Но мало кто решился бы на это из-за безответной любви.

Сначала римлянин, муж и отец, обладал верховной властью. Римская женщина, подобно своим греческим предшественницам, проводила первую часть жизни под присмотром отца, имевшего право держать ее взаперти, выпороть, продать в рабство или убить. После замужества муж получал над ней почти такую же власть, позволявшую решать вопрос жизни и смерти.

При подобной дисциплине римская женщина неизбежно тупела, но никогда не превращалась в бесхребетную дурочку. Она всегда гордилась своим вкладом в благополучие семьи и клана. При не слишком богатом муже она лично вела домашнее хозяйство, заботилась о детях и тихо, спокойно вмешивалась в деловые и профессиональные занятия супруга.

Римская матрона была скрытой за семейным троном движущей силой, хотя муж никогда не признался бы в этом друзьям. Может быть, важно отметить, что в известной сексуальной позе римской женщине отводится активная доминирующая позиция. Каким бы незначительным ни был гражданский престиж женщины, в пределах перистиля семейного дома она оставалась госпожой.

Отношение римлян к сексу было чисто физическим. Они не знали ничего подобного греческим теориям о столь же чудесном слиянии тел, как в союзе двух душ.

Возможно, интеллектуалы считали соитие неприятной животной привычкой, деловые же люди – приятнейшим из ощущений. Более глубокому взгляду на секс никого не учили, и никто не пришел к нему естественным образом.

Один из величайших в мире интеллектуалов, Лукреций, считал любовь болезнью, причем ее удовлетворение свидетельствует, что она укоренилась в организме, поэтому можно лишь пожалеть мужчину и женщину, пытающихся утолить любовь в объятиях друг друга. Совокупление, по его мнению, слабость, способная перерасти в пагубную привычку.

В строках, во все времена вдохновлявших великие любовные поэмы и романы, он гениально описывает любовную страсть, но придает делу такой оборот, что возвышенная, на наш взгляд, жажда любви оборачивается для Лукреция пустым потворством слабости.

И сочетала в лесах тела влюбленных Венера.

Женщин склоняла к любви либо страсть обоюдная, либо

Грубая сила мужчин и ничем неуемная похоть,

Или же плата такая, как желуди, ягоды, груши.

(Тит Лукреций Кар. «О природе вещей».

Пер. Ф.А. Петровского)

Лукреций был блестящим исследователем человеческой природы и не пропагандировал отказ от секса, признавая, что человек нуждается в любви не меньше, чем в еде и воде. По его мнению, мужчина, испытывая сексуальный голод, должен как можно быстрее и легче его удовлетворить.

Он выражал уверенность, что мужчина почти не рискует влюбиться, если всегда будет тщательно искать в женщине не достоинства, а недостатки, не красоту, а изъяны.

Чтобы не прийти к опасному мнению о красоте женских атрибутов, он предлагает мужчине признать их отталкивающими, мерзкими, непристойными. В трудах Лукреция видно типичное отношение римлян к сексуальным прелестям: их необходимо считать безобразными.

Очевидно, что римляне заимствовали любовную теорию в Афинах и упростили ее. Аналогичная тенденция просматривается в отношении римлян к гомосексуализму. При постоянном старании Рима унаследовать славу Греции, гомосексуализм в империи никогда не выходил из моды.

Но римский мужчина практически не был способен просто наслаждаться телесной и духовной красотой юноши. Еще не пришло время признать эту любовь утонченной, а инстинкт подсказывал, что в ней нет ничего хорошего. Мальчиков соблазняли просто в качестве занимательной альтернативы их сестрам и матерям.

В государстве, почитавшем мужскую силу и считавшем войну благородным искусством, гомосексуализм неизбежно получал широкое распространение.

Насилие оставалось прерогативой солдата наряду с грабежом. Женщинам запрещалось присутствовать в военных лагерях. Но когда множество мужчин – в ранние годы существования империи простых граждан, а не профессиональных солдат из других стран – собирались вместе и участвовали в тянувшихся годами кампаниях, следовало ожидать возникновения гомосексуальных связей.

Гораций писал:

Теперь Ликиска я люблю надменного:

Девушек может он всех затмить своей нежностью.

Бессильно все из этих пут извлечь меня:

Друга ль сердечный совет, насмешки ли суровые.

Лишь страсть другая разве; или к девушке,

К стройному ль станом юнцу, узлом что вяжет волосы.

(Пер. И. Гинцбурга)

Гомосексуализм, как почти все сексуальные отношения римлян, был не столько психологическим извращением, сколько способом быстро удовлетворить сексуальные аппетиты в отсутствие женщин. Порой мальчик просто казался новинкой.

Юлий Цезарь, известный каждому по сильно искаженным образам в пьесах Шекспира, был несравненным полководцем, но и слишком типичным римлянином.

Возможно, у него были истинно гомосексуальные склонности, так как он в юности славился утонченными манерами, привычкой обливаться духами и наряжаться. И всю жизнь хлопотливо заботился о самом наглядном признаке мужественности – о своих волосах. Он не только начисто брился, но также выбривал и умащал тело.

Римская чернь наполовину презрительно, наполовину восторженно именовала его «царицей» каждого побежденного царства, властителя которого он захватывал в плен. По мнению образованных римлян, могущественный Цезарь был «мужем для женщины и женой для мужчины, когда считал это политически выгодным».

Этим и объясняется роман Цезаря с Клеопатрой. Он должен был насладиться телом вассальной царицы, и тут ему повезло – царица оказалась хорошенькой девочкой, причем столь же безжалостной и амбициозной, как ее соблазнитель. Ни один из них не испытывал запечатленной в легендах великой любви.

Интрижки Цезаря, вряд ли заслуживающие называться любовью, были такими же многочисленными, как у любого римского верховного властителя. Промискуитет ограничивался только соображениями потенциального политического риска.

Разумеется, Цезарь считал риск несущественным. В результате самые преданные ему полководцы, друзья, родственники, даже враги позволяли ему соблазнять их жен, дочерей и сестер. Те, кому хватало ума, объявляли это привилегией.

Как ни странно, адюльтер в Риме находился под официальным запретом. Этот закон был издан суровыми клановыми вождями молодого государства. В империи он считался смешным, относились к нему так же, как средний американец к «сухому закону» в 1920-е гг. Закон существует затем, чтобы его нарушать.

Почти всеобщая практика адюльтера со стороны мужа и жены – другой пример стремления римлян принизить любовь, в данном случае превратив ее в преступление.

Получить развод не составляло труда. Гражданский брак расторгался просто после требования мужа, чтобы жена убиралась из дома, прихватив одежду. Супруга могла обрести свободу почти с такой же легкостью.

Все популярнее становился брачный контракт, по которому жена оставалась под опекой своего отца. В результате любой мужчина с политическими или деловыми амбициями практически неизбежно был вынужден периодически разводиться ради выгоды. Выжав все преимущества из предыдущего тестя, он продвигался, выбирая следующего.

Непрочность семейной жизни породила серьезную проблему численности населения. В Риме изобрели противозачаточные средства, эффективно предупреждавшие осложнения при адюльтерных связях. Богатая женщина могла сделать аборт у греческого врача, бедная попросту выходила ночью и выбрасывала нежеланного младенца в Тибр или на мусорную свалку.

Моральное очищение и зарождение представления о достоинстве долговечной любви принес молодой человек, вошедший в историю как один из величайших правителей в мире, – Цезарь Август.

Сначала он именовался Гаем Октавием и был родственником Юлия Цезаря. Легенда утверждает, что он стал наследником Цезаря в результате их любовной связи.

Скандальное, но вполне вероятное утверждение, учитывая характер Цезаря и юношеские забавы Октавия, – обычное для знатного молодого мужчины распутство и излишества.

Даже став старше и проводя политику высокой морали, он не отказывался от браков и разводов, преследуя амбициозные цели.

Имя Август он принял, узнав, что стал наследником Цезаря, а отношение к женщинам изменил, влюбившись в Ливию, благородную женщину, ожидавшую в тот момент ребенка от своего мужа. Она получила развод, и Август женился на ней после рождения младенца.

Ливия составляла исключение из общего для римских женщин правила. Не дура и не дьяволица, она была красивой, умной и добродетельной.

Несомненно, интрига Августа, толкнувшая первого мужа на развод с ней во время беременности, глубоко ее ранила, но она воспитала в себе женскую добродетель мириться с неизбежным и, выйдя за Августа, преданно служила ему сорок лет.

Август не всегда хранил ей верность, но заводил интрижки лишь для развлечения. Он любил и уважал Ливию. Она же давала ему советы, поддерживала, а порой порицала.

Может быть, именно Ливия толкнула Августа на попытку морального очищения Рима. Изданные им Юлианские законы поощряли семейную жизнь и защищали женщин.

Муж больше не имел права собственноручно убить неверную жену, равно как и мириться с ее безнравственностью, – дело следовало передать в суд. Муж-изменник тоже мог понести наказание, но только если выбрал в любовницы замужнюю женщину.

Возникла цельная концепция брака и семейной жизни, жены обрели более высокий социальный статус, чем незамужние женщины.

Но простые римские граждане оказались не готовыми к таким новшествам. Желавшие избежать наказания за адюльтер просто ждали пару дней, пока женщина получала развод. Соискатели должности, предназначенной лишь для семейных людей, временно усыновляли детей бедных родственников. А сексуальные аппетиты по-прежнему удовлетворяли проститутки, существование которых Юлианские законы признавали неизбежным.

При довольно строгом режиме Августа толпы шлюх, предлагавших себя на традиционном месте, возле статуи Мария на Форуме, становились все многочисленнее.

Самому Августу пришлось признать тщетность своей борьбы с римской жаждой разврата. Уже в старости он подверг себя жестокой критике после подробного оглашения перед народом сексуальных излишеств его собственной дочери.

Юлия была единственной дочерью Августа от первой жены Скрибонии. Он растил ее с бесконечной заботой, сочетая характерное для римских женщин практическое обучение с интеллектуальной пищей греков.

Видя в Юлии нежную, чистую девушку, Август, в стремлении обеспечить ей надежную защиту, выдал ее за стареющего инженера и полководца Агриппу, заслужившего его восхищение.

Известный как человек чуткий и любящий, Агриппа, к несчастью, оказался чересчур благочестивым, и Юлия крутила любовь с каждым встречным. Если у Августа и возникали какие-то подозрения, его переубеждал факт рождения у нее пятерых детей, «похожих на мужа».

Впрочем, у Юлии было прекрасное объяснение. «Я беру пассажиров, – объявляла она, – лишь в полную лодку».

В течение девяти лет без конца изменяя мужу, она наконец осталась вдовой.

Август, уже осведомленный о происходящем, попробовал утихомирить ее, выдав за своего пасынка Тиберия.

Этот молодой человек, со временем ставший наследником Августа, всеми силами старался держать жену под контролем, но безуспешно. Не стерпев дерзких похождений, о которых изданные его приемным отцом законы обязывали Тиберия публично докладывать, он оставил ее.

Юлия соперничала с известнейшими греческими гетерами, будучи не только любовницей, но и приятной собеседницей, красивой и обаятельной. Но ненасытные сексуальные аппетиты, упоение жуткими извращениями стали отталкивать даже развратников из ее круга.

Вскоре дочь Цезаря начала конкурировать с городскими проститутками, отличаясь от них лишь одним – она не брала денег.

Когда Юлия привела мужчину для совокупления на ростру13, с которой Август провозглашал свои моральные законы, этот случай нанес ее отцу последний удар.

Слепой отцовской любви пришел конец. Прегрешения Юлии получили публичную огласку, она понесла наказание. В тридцать один год она походила на слабоумную старую ведьму. Ей также выпало сомнительное удовольствие наблюдать за своей собственной дочерью, тоже Юлией, старавшейся превзойти мать в распутстве. В число сексуальных причуд младшей Юлии среди прочих входила привычка показываться в непристойном обнаженном виде.

Говоря о безумствах двух Юлий, надо помнить, что это не исключение, а довольно типичное для их круга правило. Моралисты и любители порнографии оставили упоминание о них в истории из-за знатного происхождения, благодаря которому полностью регистрировались детали их жизни.

Но даже в тот короткий период попытки морального возрождения слишком многие хорошенькие молодые жены и скучающие светские девушки вели себя точно так же.

В оправдание они могли сослаться на почти всеобщую сексуальную озабоченность в Риме.

Невест сажали на гигантский фаллос Приапа или Титина14, жестоко лишая девственности. Тот же акт совершали замужние женщины ради плодовитости.

Варрон рассказывает о ритуалах бога плодородия Либера, проводившихся на перекрестках Италии с таким бесстыдством, что мужские гениталии отказывались служить от усталости.

Фаллические характеристики Приапа, стража садов, были выражены еще ярче. Иногда вся фигура изображалась в виде непомерного фаллоса с человеческой головой и чертами лица.

Заимствованная Римом в Египте Исида превратилась из богини плодородия и земледелия в сексуальный символ проституции.

Овидий говорит: «Не спрашивай, что творится в храме Исиды». Более откровенный Ювенал называет почитание Исиды просто «проституцией».

При столь развратных богах нечего удивляться, что римские мужчины и женщины почти не знали моральных идеалов в любви и сексе.

Увлечение Рима искусством соблазна породило первый на Западе «учебник» любви – «Науку любви» Овидия. Поэма прекрасная, блистательная, но даже литературный гений Овидия не способен замаскировать тот факт, что мотивом ее написания послужила главным образом похоть. Это не столько учебник любви, сколько руководство для соблазнителей.

Любая описанная в нем уловка, позволяющая подцепить в цирке девушку, вполне применима сегодня в театре или в ресторане. Здесь приводятся все трюки, которыми на протяжении многих веков пользуется записной обольститель, интригуя дурочку перед атакой.

Овидий советует влюбленному хвалить наряд женщины, красоту, ум, прическу, обращаться с ней точно с нежным цветком, укрывая от солнца, не выпуская на холод. Любовные письма должны быть льстивыми, многословными.

Способы победы над дамой нужно варьировать в зависимости от личности, но цинично утверждается, что итог один: каждой женщине – своя мера лести.

Как учитель Овидий дотошнее современных авторов книг о счастливом браке. Если последние останавливаются перед дверью в спальню, он ведет своих читателей дальше. Техника и тонкости соития разъясняются, обсуждаются, сравниваются.

В этих пассажах масса здравого смысла, но, увы, проявляется старый римский порок – грубость. Овидий уверен, что это приятно и любовнику, и его возлюбленной.

И все же «Наука любви» наверняка принесла пользу современникам автора и многим будущим поколениям влюбленных и супружеских пар. Овидий показал занятия любовью глазами художника. До тех пор это было прерогативой Востока.

Написав поэму, достойное литературное произведение, заслуживающее уважения, он вывел сексуальные игры из борделей и с оргий, перенеся их в обычную супружескую жизнь.

Он все время намекает, что описывает примеры из области незаконной любви и любовнику следует думать, как покончить с одним романом ради нового, но ничто не помешало бы многим римским счастливым супружеским парам воспользоваться его идеями.

Сегодня ими, безусловно, пользуются бесчисленные современные пары. За псевдонаучностью авторов брачных руководств XX в. и легкомысленными причудами пишущих о любви и сексе пышным цветом цветут циничные, забавные, тщательно продуманные откровения старика Овидия.

Но не спеши! Торопить не годится Венерину сладость:

Жди, чтоб она, не спеша, вышла на вкрадчивый зов.

Есть такие места, где приятны касания женам;

Ты, ощутив их, ласкай: стыд не помеха в любви.

Сам поглядишь, как глаза осветятся трепетным блеском,

Нежный послышится стон,

сладострастный послышится ропот,

Милые жалобы жен, лепет любовных забав!

Но не спеши распускать паруса, чтоб отстала подруга,

И не отстань от нее сам, поспешая за ней:

Вместе коснитесь черты! Нет выше того наслажденья,

Что простирает без сил двух на едином одре!

(Пер. М. Гаспарова)

Может быть, мы, мужчины и женщины, стали бы счастливее, переняв объективный подход Овидия к многим аспектам занятий любовью вместо глупой уверенности в их инстинктивности.

Например, почти все влюбленные и супруги просто целуются. Тип и интенсивность поцелуя варьируются в зависимости от испытываемой в данный момент страсти, но мало кому удается сформулировать, какой именно поцелуй он намерен запечатлеть.

Римляне превратили поцелуй в формальный акт. «Оскулюм» – губы касаются только щеки; дружеский жест, во многом подобный формальным объятиям двух современных французов. «Басиум» – любовный поцелуй в губы, которого публично удостаивается жена и члены семьи противоположного пола. Поцелуй «взасос», по выражению нынешних американских тинейджеров, назывался «суавиум».

Несомненно, поцелуй – универсальный способ выражения любви, как в историческом, так и в географическом смысле. Несмотря на существование латинского слова для обозначения любовного поцелуя, в римской литературе и искусстве мало свидетельств о широкой практике.

Эротические рисунки в Помпеях изображают все виды занятий любовью, но там нет жаркого сексуального поцелуя. Отсутствует любовный поцелуй и на греческих сосудах, где запечатлен каждый страстный жест влюбленных.

Похоже, взволнованное слияние губ было любовной тонкостью, известной людям, видевшим в сексе искусство, и тем, кто довольствовался долгим крепким поцелуем вместо более интимных занятий любовью. У индусов, которые, пожалуй, больше любой другой древней расы, западной или восточной, раздумывали над любовными наслаждениями, есть пословица: «Сладкий поцелуй лучше поспешного совокупления».

Трагедия Рима в том, что он не видел возможности высокой любви, укрепляющей брачные узы и сохраняющей тягу друг к другу одного мужчины и одной женщины.

Империя одобряла моногамию, признавала социальные и духовные преимущества пожизненного партнерства. Первые христиане справедливо утверждали, что сексуальные излишества ее правителей послужили причиной падения Рима.

Главным среди них был Калигула, сумасшедший садист, совершивший инцест со своей сестрой. Заинтересовавшись женщиной, он уводил ее от мужа, Демонстрировал друзьям обнаженную Цезонию, «хотя она не была ни красива, ни молода», и женился на ней только перед рождением ребенка.

В каждый способ пыток – а Калигула изобрел много новых – непременно входила порка жертвы.

«Бейте, пока не почувствует, что умирает», – приказывал он.

Его преемник Клавдий женился на легендарной Мессалине, нимфоманке, бросавшейся на каждого встреченного мужчину. В конце концов, после открытого выступления в пользу женской полигамии, она вышла за другого, будучи по-прежнему замужем за Клавдием.

Обуреваемая дикими извращениями, Мессалина участвовала в бесстыдных вакханалиях, начинавшихся как простой культ виноделия и превращавшихся в истерические и жестокие сексуальные оргии.

К этому ритуалу допускались все, и с наступлением темноты распущенность мужчин и женщин усиливалась. Они совершали все мыслимые постыдные и преступные акты, причем между мужчинами их было больше, чем между женщинами. Протестовавших против бесчестия или медливших навлекать его на других забивали, как жертвенных животных.

Обезумев от выпитого, мужчины пророчествовали, как сумасшедшие. Некоторых, отказавшихся приносить клятвы или безумствовать, привязывали к лебедке и спускали с глаз долой в потайные пещеры, пока одетые вакханками женщины мчались вниз к Тибру с горящими факелами.

Ужаснувшийся консул докладывал о вакханалиях сенату:

«Множество приверженцев – женщины, в чем и состоит суть проблемы, но к каждой процессии присоединяются и женоподобные мужчины, фанатики, обезумевшие от ночного бодрствования, вина, ночных воплей и рева… Каждое правонарушение последних лет, вызванное похотью, обманом или жестокостью, проистекает из этого культа. Зло растет с каждым днем. Оно поражает все римское государство».

Приверженцев культа было огромное множество, почти половина населения, среди них масса мужчин и женщин благородного происхождения.

Нерон – другой властитель, поправший все приличия. Он был бисексуален, и гомосексуальные склонности определенно возникли у него в раннем возрасте. Но истинный распад личности начался, когда он пожелал обладать известной и примечательной замужней женщиной Сабиной Поппеей.

Прекрасная, но расчетливая и злая Поппея уступила Нерону лишь при условии, что станет римской императрицей. Затем она затеяла острейшую борьбу с матерью Нерона Агриппиной. По свидетельству Светония, Нерон «взял в наложницы блудницу, которая славилась сходством с Агриппиной».

Поппея одержала победу, но через три года умерла, после того как Нерон в припадке необузданного гнева ударил ее в живот, беременную.

Нерон испытывал преступную страсть к собственной матери и, по слухам, путешествуя вместе в носилках, «предавался с нею кровосмесительной страсти». Он вдобавок изнасиловал девственницу-весталку и кастрировал своего фаворита Спора, которого «даже пытался сделать женщиной».

Нерон вступил со Спором в нечто вроде брака, «с великой пышностью ввел его в свой дом и жил с ним как с женой», возил с собой в Грецию на торжественные собрания и на ярмарки, одевая «как императрицу и то и дело целуя».

К этому времени мужчины далеко ушли от идеалов гомеровской Греции.

Софокл подвел итог, написав:

Любовь не есть одна любовь,

Под именем ее имен таится много.

Она и Смерть, и Сила вечная,

И чистое Желанье, дикий Трепет, Скорбь…