Глава 11 РЕВОЛЮЦИЯ
Глава 11
РЕВОЛЮЦИЯ
С приближением нового века произошли колоссальные изменения в поведении и положении женщин. Возникли первые признаки независимости от Адама, которую Ева могла обрести, не подвергаясь неминуемому лет десять назад полному общественному остракизму.
Свободный образ жизни таких женщин, как Лили Лэнгтри, вызывал среди современников королевы Виктории массу сплетен и инсинуаций, но в то же время восхищал викторианских девушек, которые старались ему подражать.
Лили Лэнгтри, со своим греческим профилем, алебастровой кожей и бледно-золотыми волосами, взяла Лондон штурмом. Эта дочь священника приехала с острова Джерси вместе с суровым, угрюмым диктатором-мужем в Лондон, где они случайно встретились с лордом Рейнлафом, с которым познакомились как-то летом на Джерси.
Лорд Рейнлаф пригласил их на чай, а присутствовавшая на приеме леди Сибрайт предложила вечером присоединиться к ее гостям, среди которых были Джон Миллейс, Джеймс Уистлер и Генри Ирвинг63.
На следующий день Лили была засыпана приглашениями. После ее появления на первом обеде лорд Рэндольф Черчилль писал своей жене:
«Я вчера вечером обедал с лордом Уорнклиффом и привез на обед некую миссис Лэнгтри, прекраснейшее создание. Она никому не известна, очень бедна и, по слухам, имеет лишь одно черное платье».
Рассказы об ошеломляющей красоте миссис Лэнгтри привлекали бесчисленных фотографов, делавших большие шаги в новом искусстве. Они умоляли ее позировать, и вскоре магазины заполнились ее портретами. Люди на приемах взбирались на стулья, чтобы взглянуть на нее, толпами рвались в парк увидеть ее, и, по ее собственному свидетельству, «на меня навалилась такая толпа, что в конце концов карета «Скорой помощи» отвезла меня, полузадушенную, в бессознательном состоянии, в больницу Св. Георгия».
Принц Леопольд, младший сын королевы Виктории, страстно влюбившись в Лили, повесил над своей кроватью набросок ее портрета. Увидев его, королева подтащила стул, взобралась и сорвала рисунок.
Лили приобретала все более высокопоставленных обожателей. Новый король Бельгии справлялся о ней в девять часов утра, кронпринц Австрии Рудольф слал бесконечный поток цветов; наконец, в плен попал принц Уэльский.
Его мать, королева Виктория, постоянно одергивала, унижала и отодвигала сына на дальний план, не позволяя принимать никакого участия в государственных делах. Поэтому, чтобы найти себе занятие и убить время, он предался развлечениям, в чем весьма преуспел, обожая хорошеньких женщин, которые не давали ему скучать. Принц нашел Лили очаровательной.
Лили Лэнгтри стала национальной героиней, символом могущества красоты, способной поймать в ловушку даже женатого наследника трона. Представители приближенных к королеве кругов перестали приглашать женщину, которую постоянно замечали в компании с принцем Уэльским. Премьер-министра Гладстона попросили вмешаться.
Возможно, «великий старец» британской политики и собирался сделать Лили Лэнгтри выговор, но в результате пал очередной ее жертвой. Цензорскую политику Виктории поддерживали лишь твердолобые, остальное общество преклонялось перед Лили.
Лили Лэнгтри предстала на обозрение всего мира. Театр принял ее и принялся эксплуатировать. Миллионы боготворили эту Новую Женщину, воцарившуюся благодаря лишь своей независимости и красоте.
На Севере фабричные рабочие выпрягли лошадей и возили ее экипаж по театрам. В Нью-Йорке она у всех на виду проехала в пышном экипаже по Пятой авеню. Один американский железнодорожный магнат подарил ей личный вагон в форме ладьи Клеопатры. Другой финансист презентовал ранчо и конюшню скаковых лошадей. Третий объявил, что готов до последнего цента истратить на нее миллионное состояние, и построил для Лили самую роскошную в мире яхту «Уайт леди».
Лили Лэнгтри породила новое отношение к своему полу. Теперь женщины могли демонстрировать красоту на сцене и зарабатывать этим без ущерба для репутации в обществе. Вполне возможно, что Лили Лэнгтри обладала высокими моральными принципами, но это вряд ли имеет какое-нибудь значение. Она доказала, что можно вести себя «бесчестно» с точки зрения щепетильных ханжей и не подвергнуться полному остракизму, внеся таким образом особый вклад в историю женщины.
По первопроходческим следам Лили Лэнгтри хлынул легион хорошеньких девушек, главным достоянием которых была красота. В Америке Чарльз Дана Гибсон с помощью красавицы Камиллы Клиффорд создал новый тип, который стали называть «гибсоновской девушкой» или «журнальной красавицей», а в Лондоне – «гейети-герлс»64. Они без всякого стыда объявляли о своем стремлении завоевать мужской мир с помощью обаяния, а не денег или социального положения. Об их успехах свидетельствует множество браков с представителями британской аристократии.
Городские ловеласы больше не шныряли по домам развлечений, не держали тайных любовниц в пригороде. Неизменным атрибутом любовного ритуала стал «Джонни», любезничавший, флиртующий, соблазняющий у служебного входа в театр.
Конечно, многие новые красавицы довольствовались платным романом, но чаще стремились к браку. Викторианские отцы протестовали, однако были вынуждены признавать девушек, которых их сыновья подхватывали у дверей на сцену, невестами, достойными преклонить колена у алтаря.
Если за это надо отчасти благодарить женщину, покорившую принца Уэльского, одна из сменивших Лили Лэнгтри претенденток на непостоянное сердце принца сделала еще более решительный шаг, который имел еще более громкие последствия.
В 1890-е гг. его внимание привлекала прелестная и живая леди Уорвик. Дейзи одевалась в удивительные наряды, давала великолепные приемы, принц считал ее неотразимой. В 1895 г. она решила устроить крупнейшее зимнее мероприятие – сказочный бал-маскарад в замке Уорвик.
Положение бедных в то время было очень тяжелым, и леди Уорвик радовалась возможности хотя бы на время подготовки к балу обеспечить работой массу людей. Прием имел невероятный успех, отмеченный каждой газетой, кроме одной маленькой грубой газетенки под названием «Клэрион», язвительно бранившей «постыдную благотворительность». •
Леди Уорвик бросила своих гостей, отправилась в Лондон, на Флит-стрит, и оттаскала за бороду редактора Роберта Блэчфорда: Ничуть не смутившись, Блэчфорд прочел ей лекцию по экономике и обратил леди Уорвик в социализм.
Общество было шокировано, когда она вступила в социалистическую партию и принялась проповедовать марксизм каждому, кто соглашался слушать. Один принц зевал и пытался ее успокоить: «Общество развивается, ничего еще не известно…»
Новая Женщина поспевала везде. Клерки и студенты обнаружили, что девушек без сопровождающих легко встретить на катке или на загородной прогулке на велосипеде – новой угрозе женской добродетели. В городах появлялось все больше двухколесных экипажей, которые быстро доставляли спешащих бизнесменов и очень нравились вообще никуда не спешащим влюбленным парам.
Новые экономические факторы тоже сказывались на любовной жизни, особенно женской. Все больше и больше женщин работали в офисах, в магазинах, на фабриках, получая – возможно, к несчастью – свободу и волю. Зарабатывая жалкие гроши, будучи, кроме того, одинокими, они часто отчаянно голодали, охотно идя навстречу любому пожелавшему того мужчине.
Если не доводилось влюбиться на службе, возникла прекрасная возможность с введением новшества – «банковских выходных»65, когда дешевые поезда, велосипеды и конки вывозили из Лондона сотни тысяч людей.
Старая гвардия предпринимала широкие массовые атаки на безнравственность и разврат, процветавшие по таким выходным. Медики и регистраторы смертей и рождений говорили конкретнее: через девять месяцев после летних «банковских выходных» рождаемость заметно росла.
В 1895 г. был создан дамский футбольный клуб, действовали многочисленные крикетные женские клубы. Двумя годами раньше Элинор Глин – «королева английского романа», которая оказывала колоссальное влияние на женщин того времени, – плавала, распустив рыжие волосы, в снятом ее мужем публичном бассейне.
Элинор Глин приводила в трепет, шокировала и волновала Новую Женщину XX в., зарабатывая себе на жизнь романами, полными секса. Муж никогда ее не удовлетворял, и она передавала свои чувственные любовные идеалы миллионам изголодавшихся по любви молодых женщин.
«Безумие нежных ласк захватило ее, – писала Элинор в «Трех неделях». – Она мурлыкала, как тигрица, извивалась, подобно змее. Она касалась его кончиками пальцев, целовала шею, руки, ладони».
Девушки, которым матери в начале века по-прежнему твердили, что «ни одна порядочная девушка не испытывает страстей, ни одна настоящая леди не радуется реальному акту», считали подобные откровения возмутительными.
Игнорируя суфражисток66 и яростную борьбу за права женщин, они считали себя чистыми, светлыми героинями, отвергающими мужчин, одержимых животной страстью.
Влюбившись в великого аристократа маркиза Керзона Кедлстона, Элинор Глин писала о нем в дневнике:
«О ты, великий, спокойный и мудрый, услышь мой восторженный призыв и знай, что не можешь причинить мне зла. Ты – источник моей жизни, за который умру, ради которого изменю свой характер, смирю инстинкты, которому подчиню любое желание, отдам тело и душу в слепом поклонении».
Элинор думала, что после смерти ее мужа лорд Керзон на ней женится, но 10 декабря 1916 г. он стал членом военного кабинета Ллойд-Джорджа, и на следующий день в «Тайме» появилось объявление о его помолвке с миссис Альфред Дугган.
Их страстная связь длилась восемь с половиной лет. Больше она никогда его не видела и не писала ему. Его письма – почти пять сотен – Элинор сожгла.
У лорда Керзона была масса великих талантов. Никогда не будет забыт его вклад в сохранение национального достояния Индии – ее древних храмов. Он обладал непревзойденной способностью к ассимиляции, сверхчеловеческой энергией, несомненным трудолюбием, но не пользовался популярностью и бывал положительно бесчеловечным, в частности по отношению к Элинор Глин.
За линией обороны во Фландрии стоял крупный пивоваренный завод, где солдаты купались в чанах перед возвращением в окопы. Увидев однажды сотни обнаженных людей, моющихся в клубах пара, Керзон заметил:
«Боже! Я и понятия не имел, что у низших классов такая белая кожа».
По-прежнему существовал жесткий разделительный барьер между классами – один закон для богатых и другой для бедных. Влиятельным леди и джентльменам разрешались тайные любовные романы, их великие страсти вызывали восхищение.
Когда бедные позволяли себе такую роскошь, это считалось из ряда вон выходящим. Их выгоняли с работы без рекомендаций; священники, политики и судьи делали им суровые внушения.
Фактически высшие классы по-прежнему думали, по примеру Марии-Антуанетты, что «любовь чересчур хороша для простонародья».
В стишке того времени большая доля истины, справедливой для высших классов любой эпохи, возможно за исключением нашей:
Честный труд и униженье
Для людей без положенья,
Игры, пьянство и разврат -
Тем, кто знатен и богат.
Супружеским парам из рабочего класса никогда не предоставлялось столь легкой возможности предаваться пороку, а девушкам, остававшимся под родительским надзором, приходилось ловить шанс для легкого флирта под зорким взглядом сопровождающего.
Безнравственность почти не затронула этот класс. Девушки были не только несведущими, но и небезосновательно опасались последствий.
Впрочем, кругозор расширяли увеселения, ибо женам и дочерям, при царствовании Виктории сидевшим дома, разрешалось теперь посещать мюзик-холл.
Они видели Дэна Лео, сделавшего себе имя на комическом мимансе и эксцентрическом танце; Альберта Шевалье – «Крошку Тиша» в огромных ботинках; Лотти Коллинс с ее зажигательной песенкой «Тарарабумбия» и, разумеется, несравненную Мэри Ллойд67.
Самые дорогие места в театре стоили полгинеи, а на галерее всего один шиллинг. Цены на стоячие места в мюзик-холле в Вест-Энде редко превышали три шиллинга.
В Эрлз-Корте и других развлекательных заведениях старались обеспечить интимность и устраивали аттракционы, вызывавшие у посетителей притворные крики ужаса. На колесах обозрения парочки поднимались высоко в ночное небо, сидя на скамеечках на двоих. В лабиринтах были темные коридоры, парочки посмелее ныряли в «туннели любви».
Власти не позаботились об освещении транспорта, на котором люди возвращались домой, нередко проезжая через длинные темные туннели, а женщины получили разрешение ездить без сопровождающих на крышах автобусов. Это было рискованно, особенно на наружных лестницах, где ветер, раздувая длинные, почти до земли, юбки, с легкостью мог обнажить женские лодыжки.
В 1900-е гг. одежда по-прежнему искажала человеческую фигуру, западный мир оставался под тяжким бременем старой пуританской стыдливости. В первый, но отнюдь не в последний раз новшество пришло с другой стороны Атлантики.
Айседора Дункан – первая женщина нового века, объявившая свое тело прекрасным, возвышающим мужские души, не вызывая в них низких мыслей. Она возродила классический танец и, провозглашая себя греческой богиней, освободила два континента от векового груза ханжества.
Великий художник Эжен Карьер сказал о ней:
«Cette jeune Americaine va revolutionner le monde»68.
Айседора Дункан влюбилась в Гордона Крейга69, сына Элен Терри, и писала в своей биографии:
«Я встретила плоть от моей плоти, кровь от крови… Это встреча двух душ-близнецов. Экстаз преобразил излучаемый плотью свет так, что земная страсть стала небесным, добела раскаленным пламенным объятьем».
Крейг привел ее к себе в студию, и две недели они спали там на полу. Мать Айседоры обратилась в полицию, толпы зрителей не впускали в театр. Никто не знал, что происходит.
Айседора родила от любовника сына, а после двух суток очень тяжелых родов писала:
«На третье утро нелепый врач принес огромные щипцы и без всякой анестезии, как мясник, взялся за дело… Ничего не хочу слышать ни о каком «женском движении», ни о каких суфражистках, пока женщины не положат конец этим, по-моему совершенно напрасным, мучениям и не потребуют проводить операции при родовспоможении, как все прочие операции, безболезненно и терпимо».
Двое детей Айседоры погибли в автомобильной катастрофе; был еще младенец, умерший сразу после рождения. В полном отчаянии она пошла к врачу, и он ей сказал:
«Вы здоровы, больна только ваша душа – больна любовью. Единственное, что способно вас вылечить, – любовь, любовь и еще раз любовь».
Айседора послушалась его совета, заводила множество любовников, но в отчаянии писала:
«Новая любовь приходит ко мне всякий раз в облике демона, ангела или простого мужчины, и я верю – именно его я так долго ждала, именно эта любовь окончательно возродит меня к жизни. Но, наверно, любовь всегда вызывает подобную веру».
Всем известно, как Айседора последовала примеру царицы амазонок, предложившей Александру произвести на свет великого и исключительного ребенка. Айседора выбрала блистательного Джорджа Бернарда Шоу и попросила его:
«Сделайте мне ребенка. Представьте, каким он будет великолепным с моей внешностью и вашим умом».
«Все это прекрасно, – ответил Шоу, – но вообразите, вдруг у него окажется моя внешность и ваш ум».
Айседора стала пламенной сторонницей советской революции, в 1921 г. приняла приглашение Ленина и открыла в Москве школу танца, вышла замуж за Сергея Есенина, но последние годы ее жизни были трагическими. Она погибла в автокатастрофе в Ницце.
В начале века новый образ мыслей нашел яркое отражение в пользовавшихся большим покупательским спросом романах Герберта Уэллса, что неизбежно насторожило самозваных моралистов.
Уэллс анализировал старые идеи о любви и осмелился писать о равенстве полов. «Мир Уильяма Арнольда» произвел впечатление разорвавшейся бомбы, так как Уэллс там писал:
«Для большинства из нас сексуальная жизнь – необходимость, истинный источник энергии, уверенности в себе, творческой силы. Это важная и, возможно, фундаментальная основа нашего существования… я уверен, что это относится к каждой обыкновенной женщине, к каждому обыкновенному мужчине».
Еженедельные журналы, переживавшие период бума, сонмы брошюр и памфлетов обсуждали спорную тему ухаживания и брака.
В статьях и книгах звучало настойчивое предупреждение об опасности пребывания наедине с мужчиной, рассматривались деликатные проблемы баланса между радостями любви и страхами перед несчастьями, которые она может с собой нести.
Подобные предупреждения основывались на конкретных фактах. В 1885 г. полковник Валентайн Бейкер, один из завсегдатаев «Мальборо-Хаус»70, путешествуя из Мидхерста в Лондон, начал делать неподобающие авансы девушке, ехавшей в том же вагоне.
Она стала сопротивляться, в испуге распахнула дверь и, встав на ступеньку вагона, криками призывала на помощь, пока поезд не остановился в Эшире, где прибежали охранники и носильщики. После рассказа девушки полковника Бейкера отвели в камеру. Его судили за попытку изнасилования, признали виновным и приговорили к годичному заключению.
Неудивительно, что многих тревожил низкий моральный уровень, особенно в королевском кругу. Депутация во главе с герцогиней Лидской посетила архиепископа Кентерберийского, обратившись к нему с просьбой принять меры для прекращения «морального разложения, которое губит Лондон».
После восшествия на престол короля Эдуарда принцесса Плесская записала в дневнике:
«Я завтракала с Элис Кеппел перед отъездом в Берлин. Три-четыре присутствовавшие женщины имели нескольких любовников и, не стесняясь, рассказывали об этом».
Леди де Грей, убежденная в моральной деградации общества, замечала:
«В мое время мы обычно прятали портреты любовников и ставили на каминную полку изображения своих мужей. Теперь наоборот».
В рубриках «Советы страдающим от безнадежной любви» в начале века допускались лишь незначительные новшества в обычаях и поведении. Складывалось впечатление, будто все их читательницы – порядочные девушки, которые с благодарностью послушаются совета держаться поосторожнее, пока на безымянный палец не будет надежно надето обручальное кольцо.
Слезные письма девушек, признававшихся, что забеременели или позволили кавалеру зайти чересчур далеко, в начале 1900-х гг. не публиковались.
Эротика перестала таиться. Те, кто мог позволить себе путешествовать, покупали в Париже порнографические издания, и таможенники сдались, так как не было никакой возможности полностью их изымать.
В дешевых энциклопедиях были статьи о сексе, воспроизводстве, родах с конкретными подробностями, и десятки тысяч людей приобретали только отдельные тома, повествующие об этих манящих таинственных темах.
Но средний мальчик и девочка по-прежнему росли невежественными в области секса.
Эдвард Карпентер, опубликовавший в 1896 г. за свой счет книгу «Любовь приходит с возрастом», попытался сказать, что секс нельзя ассоциировать с темной комнатой. Он сердито писал:
«Почти невероятно, что мы позволяем своим детям получать сведения о самых священных, глубинных и жизненно важных человеческих функциях у простых подонков, впервые узнавать о них из невежественных и порочных уст. Это, безусловно, свидетельствует о глубоко укоренившемся неверии и нечистоте наших собственных мыслей».
Пресса изобиловала романтическими вымыслами. Новый тип романа признавал, что страсть без личного раскаяния может привести к мировой катастрофе. Многие библиотеки отказывались от непристойных книг, многие люди с негодованием отзывались о них. Разумеется, в результате их активно раскупали или стыдливо брали почитать у знакомых.
Огромную популярность приобрели открытки. Безумному увлечению открытками способствовало Британское почтовое ведомство, выпустив к юбилейным торжествам карточки, на одной стороне которых можно было писать, а на другой помещалась картинка. На рубеже веков почту захлестнул поток открыток – по шестнадцать миллионов в неделю.
Грязные, грубые, комичные картинки, изображавшие новобрачных во время медового месяца, толстых жен и костлявых мужей, хлыщей, пристающих к возмущенным девушкам, имели фантастический успех. Наряду с ними встречались эфирно-романтические открытки, выполненные хорошо известными художниками.
Большим спросом пользовались любовные серии открыток. Влюбленный корреспондент посылал адресату по одной в неделю или в день, и с каждой открыткой роман двигался к завершению под звон свадебных колоколов.
Лучше всего продавались изображения современных красавиц. Пик их популярности пришелся на время бурской войны, когда солдаты в Южной Африке, подобно своим последователям в период двух мировых войн, пришпиливали их в походных палатках.
Началась кампания по коммерциализации секса. В первые годы нового века на повсюду продававшихся глянцевых открытках красовались улыбающиеся лица Эдны Мей, дочери нью-йоркского почтальона, которая через три дня после завоевания Лондона обедала с принцем и принцессой Уэльскими; веселой и восхитительной Герти Миллер, которая вышла замуж за графа Дадли; бесподобной Лили Элси после успеха «Веселой вдовы».
Пожалуй, самой значительной стала открытка с изображением Лили Элси. Она не только персонифицировала красоту, но и была идеалом женщины, которая вдохновляла мужчину, которую ему хотелось бы видеть своей женой.
Через двадцать пять лет член парламента, сэр Беверли Бакстер, писал, говоря о Первой мировой войне:
«На линии фронта не оставалось ни одного британского окопа, где не было бы портрета Лили Элси. Она обладала такой же английской прелестью, как роза. Она навсегда олицетворила Англию в глазах юношей, преждевременно ставших мужчинами… Последним женским лицом, которое тысячи молодых людей видели перед атакой, было лицо Лили Элси. Ее глаза стали последними женскими глазами, которые многие из них видели в своей жизни. Они говорили об этой актрисе как о самом прекрасном явлении в мире. Лили Элси была нашей прекрасной леди, мы – ее верными рыцарями. Интересно, знала ли она об этом?»
Женщины, как всегда, привлекали, восхищали и соблазняли мужчин, но не одни современные молодые люди, любители развлечений, стремились превратить женщин в активных любовных партнеров. Эту тенденцию стимулировали и интеллектуальные женщины более зрелого возраста.
Движение, кульминацией которого стало появление суфражисток, было начато страстными, хотя не обязательно в сексуальном смысле, женщинами. Определенные признаки грядущей социальной революции возникали еще в XVIII в., вынуждая мужчин объяснять сыновьям, подобно лорду Честерфилду, что женщины «просто дети более высокого роста; они могут забавно болтать, порой способны на остроумие; но я никогда в жизни не знал такой, которую отличали бы солидные рассуждения и здравый смысл».
Мэри Вулстонкрафт, «гиена в юбке», в своей книге «Оправдание прав женщин», опубликованной в 1792 г., изумила страну – то есть мужское ее население, – призвав женщин возвыситься от положения игрушки мужчин.
Эта «философствующая змея», как окрестил ее Хорас Уолпол, пошла еще дальше – стала зарабатывать себе на жизнь, утверждая, что брак для нее не имеет значения. А Уильям Годвин71, в которого она была влюблена, заявлял, что идеи, которые ему хочется объявить предрассудками, ни в коем случае не заставят его смириться с брачной церемонией.
Однако ради детей Мэри они отбросили упомянутые предрассудки и поженились.
До этого события Мэри, симпатичную, страстную, энергичную, безрассудно отважную и крайне эмоциональную, обожал Уильям Блейк, больше как символ, чем как женщину.
Блейк, поэт-художник, романтичный визионер, получил предложение проиллюстрировать написанные Мэри «Сказки для детей» и под ее влиянием причислил столь высоко ею ценимую свободу полов к желанным свободам революционной эпохи, с которой он себя отождествлял. Он писал, выражая свои искренние чувства:
Бледный, немощный и развратный монах,
жаждя Девственности,
Может быть, обретет ее в шлюхе и,
не осквернив своей ханжеской честности,
Будет жаждать ее днем и ночью, ворочаясь на одре;
Но все живущее в священном наслажденье жизнью
Неосквернимо, как сама душа…
Явное счастье Мэри и Уильяма Годвин, взаимное признание возможности союза, основанного как на товариществе, так и на сексе, бесило ее критиков.
Многие последующие мыслители и писатели уловили носившийся в воздухе дух социальной революции, приобретая злосчастную – с мужской точки зрения – привычку вступать в связи с интеллигентными женщинами, отвергать ханжество и морализаторство, счастливо и верно живя в грехе.
Пусть в парламенте эти мужчины со своими «шлюхами», как их обычно именовали, вызывали непристойный смех, пусть церковь предупреждала их о неизбежных несчастьях на этом свете и о неотвратимом наказании на том, эффект со временем стал ощутимым.
Процесс превращения женщины в личность, равно как в шлюху или замужнюю рабыню, шел медленно и болезненно. Для реформы законов, касающихся женского пола, потребовалась благородная феминистская деятельность Флоренс Найтингейл72 и ее сестер.
Флоренс Найтингейл поняла, что привлечь к ее целям политиков можно с помощью общественного мнения, и сообразила, что общественное мнение может сформировать пресса. Она стала первой женщиной, которая превратила газеты в свое оружие.
Преданная своему делу Флоренс обладала и привлекательностью в глазах мужчин. В нее были влюблены поэт Монктон Милне и пухлый, сардонический доктор Бенджамин Джоуэтт, глава Бейлиолла73.
Милне, ставший первым бароном Хафтоном, был страстным коллекционером фотографий. Кроме того, он одним из первых оценил Альджернона Суинберна и стал его почитателем; выхлопотал пенсию Теннисону. Он несколько раз делал предложения двадцатидвухлетней Флоренс, но она отвечала отказом. Позже Милне писал:
«Выйди она за меня, в мире было б одной героиней меньше и, безусловно, не стало бы одним героем больше».
Изменения в общественной морали и эмансипация женщин очень тесно связаны между собой. Возможно, женщины в такой же степени лишались блеска, в какой приобретали уважение, и не каждый признал бы благом преображение слабых безжизненных кукол, вроде девушек из романов Диккенса, в нервных и сексуально озабоченных героинь современных романов.
Но прогресс не остановишь. Викторианская женщина, которую Джон Стюарт Милль называл «личной прислужницей деспота», задыхалась в оковах. В Британии ей понадобилось почти сто лет, чтобы разбить их, и все же она это сделала.
Тем временем королева Виктория писала, многократно подчеркивая:
«Что за безумная, дикая глупость – права женщин и все сопутствующие кошмары, из-за которых несчастный слабый пол позабыл о каком-либо чувстве приличия. Господь создал мужчину и женщину разными, так пусть остаются каждый в своем положении».
Позже из-за этой «безумной глупости» суфражистки приковывали себя цепями к оградам, атаковали министров на площадках для игры в гольф, поджигали мусорные ящики, бросили бомбу в дом премьер-министра. От взрыва пострадали четыре комнаты.
Ответственность за это взяла на себя миссис Панкхерст. Ее судили в Олд-Бейли и приговорили к трем годам тюрьмы.
Одна суфражистка ткнула в окно экипажа Ллойд-Джорджа стальной спицей и ранила его в щеку.
«Теперь я просто не могу ничего для них сделать, – заметил он. – Почему, скажите на милость, они не попробуют нормально, по-женски попросить?»
Позже викторианские и эдвардианские отцы семейств нашли возможность воспрепятствовать движению суфражисток на чисто политических основаниях. Тщательно сформулировав возражения против предоставления женщинам права голоса, они сумели избежать дискуссии по вопросам, которые королева Виктория называла «сопутствующими кошмарами» и которые так часто вставали в ходе кампании по эмансипации.
Олив Шрайнер, уроженка Южной Африки, требовала полной экономической независимости женщин, ибо, по ее утверждению, только сексуальная любовь станет достойной и красивой.
Виконтесса Харбертон, ирландка, завела привычку гулять по Риджент-стрит в юбке-брюках, а по уик-эндам ездить на велосипеде. Ужаснувшийся менеджер отеля в Суррее отказался подать ей чай, заявив, что ее внешний вид шокирует его клиентов, и против него немедленно было возбуждено судебное дело.
Феминистки считали, что исключительно представительницы того пола, который несет тяготы беременности, должны решать вопрос о зачатии, а самые фанатичные добавляли, что это относится как к состоящим, так и к не состоящим в браке.
Но в целом Новая Женщина хотела обрести права вовсе не для того, чтобы наряду с мужчиной вести порочную сексуальную жизнь, а с целью придать любви достоинство. Женщины, вдохновленные Флоренс Найтингейл на выбор профессии сестер милосердия, вместе с женщинами, решившимися бороться с предрассудками и несправедливостью, начали кампанию за благополучие жен и матерей.
Эти общественные деятельницы неизбежно пришли к выводу, что избавиться от тяжелого труда, страданий и финансовых тягот, бывших уделом почти всех жен, поможет контроль над рождаемостью.
Конечно, способы предупреждения естественных последствий занятий любовью были известны тысячи лет. Более или менее надежные средства передавались в Британии от матерей к дочерям со времен средневековья.
В 1825 г. женщины нашептывали друг другу сведения из труда Ричарда Карлейля «Книга для каждой женщины, или Что такое любовь», хотя раздобыть ее было трудно, и очень немногие женщины осмелились бы ее разыскивать.
У греков и римлян существовали способы контрацепции. В 1860 г. доктор Вайнхольд из Галле предложил операцию для мужчин – перевязку семенников. Этот метод был хорошо известен в Древнем Риме, к нему прибегали примитивные народы в Малайе. Через двадцать один год доктор Менсинга из Фленсбурга прославился созданием аппарата, который назвал своим именем.
Наилучшей рекламой контроля над рождаемостью послужило судебное преследование Чарльза Брэдлафа и миссис Бесент за публикацию и распространение памфлета, в котором описывалась так называемая «неомальтузианская практика».
Чарльз Брэдлаф, желая установить, законна или нет в Британии пропаганда методов контрацепции, переиздал книгу доктора Ноултона «Плоды философии». Государственный обвинитель принял меры, и Брэдлаф был приговорен к шести месяцам тюрьмы и штрафу в 200 фунтов.
Это вызвало колоссальное возмущение. Книга была опубликована в Соединенных Штатах, и апелляционный суд опротестовал приговор Брэдлафу. Неомальтузианство одержало громкую победу.
После этого Брэдлаф и миссис Бесент создали «Мальтузианскую лигу», которая, словно лесной пожар, охватила весь мир. Собственная книга Энн Бесент о контроле над рождаемостью «Закон популяции» разошлась тиражом в 175 тысяч экземпляров.
Но до той поры, когда каждая женщина получила возможность открыто обратиться за консультацией, не тратя много денег, было еще далеко. Лидерами этого нового направления в феминизме стали миссис Маргарет Сейнджер, счастливая в браке американка, и миссис Мэри Стоупс, разочарованная неудачным первым браком.
Миссис Сейнджер была сестрой милосердия, по опыту зная о высокой смертности и нескончаемой нищете женщин в трущобах Нью-Йорка. Она поехала во Францию, набралась всех идей, которыми с ней могли поделиться французские жены, в то время самые опытные в контроле над рождаемостью; изложила исчерпывающую информацию в американской газете под названием «Бунт женщин» и занялась женской эмансипацией.
«Тело женщины принадлежит ей одной», – провозглашала она.
Среди требований права голоса, экономической независимости, права зарабатывать не меньше мужчин и так далее прозвучало ошеломляющее заявление, что женщина, замужняя или нет, имеет право «распоряжаться собой, позволяя или не позволяя развиваться зародышу жизни».
Если женщина этой привилегии не получит, доказывала миссис Сейнджер, то политические и экономические цели кампании суфражисток бессмысленны. Она избежала ареста по обычному обвинению в нарушении приличий, уехав в Англию. Позже ее арестовали за открытие в Бруклине клиники по контролю над рождаемостью, но вскоре она возобновила борьбу, уже не преследуемая полицией, но подвергнувшись яростной ненавистнической кампании со стороны церкви.
Мэри Стоупс действовала не так быстро. Первый большой успех пришел к ней с публикацией в 1918 г. книги «Супружеская любовь», где речь шла не только о контрацепции, но и об искусстве физической любви. Книга стала настольной для сотен тысяч молодых супружеских пар.
Таким образом, женщины в первой четверти XX в. совершили великую сексуальную революцию.
Они признали и провозгласили способность женщины переживать все сексуальные радости и волнения наравне с мужчиной.
Они включили вопрос о равенстве в брачной постели в общие цели борьбы за равенство полов. Короче говоря, они отделили половой акт от акта воспроизводства.
«Да, я за свободную любовь! – объявила аудитории в Стейнвей-Холле Виктория Клаффин Вудхалл, докладчица из Америки. – Я имею неотъемлемое, конституционное и естественное право любить кого хочу, долго или коротко, и менять свой выбор каждый день, если того пожелаю!»
Конечно, были и издержки. Слегка поблек идеализм, эгоистическое наслаждение выходило на первый план. Из способа, позволяющего достичь цели, половой акт превратился в саму цель. Безопасность вырвавшихся из тюрьмы женщин подвергалась риску. Окончательный результат, разумеется, таился в будущем.
Но ничто не могло остановить ход событий. После 1900 г. старомодная любовь начала уходить с мировой сцены – вместе с тысячами других аспектов цивилизованной жизни, известной нашим предкам.
Реальная эмансипация женщин началась в спальне и в ванной, когда с помощью контрацепции им удалось рационализировать свою сексуальную жизнь.
одно правило: «Сейчас или никогда», и тысячи книг хорошо постарались, чтобы это было «сейчас».
В годы обманутых надежд и депрессии, когда модные романы драматизировали препоны на пути к удовлетворению страсти, в Англии и Уэльсе в год заключалось около 355 тысяч браков. В 1938-1939 гг., после того как с заключением мюнхенских соглашений война стала неизбежной, их число выросло до 440 тысяч. В следующем году, когда поражение казалось почти неотвратимым, оно взлетело до 471 тысячи.
О численности влюбленных, которые не могли дожидаться женитьбы, можно только гадать. По некоторым оценкам, это относится к девяти из десяти пар. В любом случае число рожениц, забеременевших вне брака, в военные годы устойчиво возрастало. Более половины внебрачных детей были легализованы в последующем замужестве.
В 1939 г. таких женщин было чуть меньше 87 тысяч, а к 1945 г. почти 103 тысячи. В целом больше полумиллиона «военных младенцев» были зачаты при незаконном соитии.
Война навсегда изменила наши любовные обычаи, и почти четверть века спустя люди пытаются отрицать это или перевести назад стрелки часов. Хорошо или плохо, история уже написана. Нам придется жить с нравственными стандартами, сложившимися в 1939-1945 гг.
Одной из самых примечательных особенностей того времени было отношение к сексу – как к военному оружию. Немцы первыми этим воспользовались. Во время «странной войны»74 в 1939-1940 гг. они распространяли в французских войсках на линии Мажино пропагандистские слухи о том, что союзники французов британцы со всеми удобствами расположились в тылу, развлекаясь с их женами и дочерьми.
Большинство военнообязанных мужчин находились в лагерях на территории Британии, далеко от дома, и отчаянно скучали, не имея вообще никаких шансов соблазнить француженку. Но в городах и деревнях, расположенных рядом с этими лагерями, начали процветать любовные приключения – незаконные связи между женатыми людьми и прочие романы.
В то же время замужние женщины, разлученные с находившимися в армии мужьями, настойчивее искали работу на фабриках, одолеваемые сексуальными искушениями, каких никогда себе даже не представляли. Начиналась эпоха разбитых семей, и число разводов увеличилось вскоре в четыре раза по сравнению с довоенными средними показателями.
Любовь окружил романтический ореол, часто безвкусный, но все же волнующий, прежде никогда не знакомый огромному множеству флегматичных англосаксов.
Первыми жертвами пали британские женщины, неспособные устоять перед обаянием иностранных любовников. Сначала это были канадцы на юге Англии, потом поляки, свободные французы, свободные бельгийцы, представители полудюжины других европейских народов, рассеянных вдоль и поперек по стране.
Эти мужчины располагали либо деньгами, либо любовным опытом, либо тем и другим, и у британских девушек, привыкших к легким, приятельским отношениям со своими возлюбленными и мужьями, просто слюнки текли. Блистательные иностранные герои подготовили сцену к появлению самых искусных специалистов в деле соблазна – «богатых» американских «джи-ай»75.
Примечательно, что чем дальше страна, откуда явился любовник, тем он привлекательнее. Несомненно, девушки в родных городах европейцев, канадцев, американцев считали их самыми обыкновенными.
В такой же ситуации постепенно оказывались и британские военнослужащие. Солдат, к немалому своему изумлению, замечал, что, столкнувшись с иностранной девушкой, он способен сказать правильные слова, найти правильные подходы. В Египте, Северной Африке, Бирме и Индии секс стал связующим звеном между британскими войсками и местным населением, независимо от цвета кожи и веры.
Британские военнослужащие нашли исландских девушек великолепными и сговорчивыми, а переправившись в Канаду и США, подыскивали и выбирали местных любовниц.
Позже в Европе даже в присутствии сотен тысяч соперников из многих союзнических стран щедрый источник любви, предлагаемой в честь победы, оставался неиссякаемым. Многие простые лондонцы просыпались в постелях итальянских графинь, многие младшие офицеры гадали, ждут ли их неприятности за ночь, проведенную с женой французского генерала.
Потом, разумеется, началось «братание»: сексуальная привлекательность быстро затмила все пропагандистские утверждения, будто любой немец, включая обожаемых светловолосых фройляйн, – враг.
Кроме этих спонтанных усилий миллионов мужчин и женщин, захваченных войной, но решивших прожить оставшуюся жизнь как можно приятнее, было также немало и целенаправленных официальных акций с целью «обеспечить им любовь и радость».
Мораль приспосабливали к военным условиям, признав, что скука может лишить мужчин, которым грозит опасность и даже гибель, стремления сражаться и готовности повиноваться.
Как только Черчиллю удалось пошатнуть воцарившиеся в стране настроения апатии и безнадежности, огромное число женщин ринулось во все сферы военной деятельности. Конечно, страстные феминистки были счастливы. Женщины получили шанс проявить свой пыл и сравняться с мужчинами, заменяя их и выполняя их работу.
Именно это они и делали тысячами разных способов. Но политика, разработанная и утвержденная на уровне кабинета министров, предписывала женщинам по возможности пока работать рядом с мужчинами.
В результате все просьбы лидеров женского движения о создании чисто женских бригад и участков были отвергнуты. Руководителям фабрик рекомендовали «разбавлять» мужскую рабочую силу женщинами, не разделяя работу на мужскую и женскую.
В центрах оповещения о воздушных налетах, на пожарных станциях, на постах воздушной обороны, на военно-морских береговых базах, на аэродромах Королевских военно-воздушных сил, в штабах армии женщины находились рядом с мужчинами, помогая в работе и укрепляя мораль нации.
Результаты сказались немедленно. Там, где отмечался упадок морального духа и, несмотря на все выговоры и наказания, мужчины бродили грязные, неопрятные, – они через неделю после появления нескольких хорошеньких девушек преображались и начинали вести себя иначе. На фабриках выросли производственные показатели, утихли волнения. Мораль была спасена, но не без определенного для себя ущерба.
Специалисты-психологи внушали военным властям в Америке, что невозможно на время долгой кампании положить секс на хранение в холодильник.
Ричард Левинсон заявил: «Никогда еще со времен египетского похода Наполеона о сексуальных потребностях армии не заботились с такой научной тщательностью».
Это подготовило Америку к докладам Кинзи 1948-го и 1953 г. Написанные зоологом, специалистом по сексуальному поведению самцов и самок, они представляли собой сухую подборку статистических таблиц, основанных на обширном исследовании сексуальной жизни 5300 мужчин и 6000 женщин.
Но эти доклады оказались самыми информативными из когда-либо написанных о сексе работ. Англоязычный мир с изумлением прочитал, что половина опрошенных женщин имела половые сношения до брака; 97 процентов мужчин занимались той или иной формой сексуальной деятельности, запрещенной законом, 40 процентов изменяли женам, а один из каждых шести работников американских ферм практиковал сексуальные сношения с животными.
Сердитые утверждения, что намеки на моральную неустойчивость многих британских военнослужащих и фабричных девушек преуменьшают их беззаветный вклад в военную сферу, не достигли цели. Британские женщины великолепно работали, но и любили – если не великолепно, то с чистосердечной щедростью, возмущающей моралистов.
У девушек, выброшенных из домашней жизни в мир армейских служб и других сфер военных работ, где царила свобода и определенная независимость, неизбежно кружились головы от новой жизни. Очень многие тяжко от этого пострадали, но очень многие быстро поумнели, хорошо понимая, что они делают.
Очень многие обрели счастье, которого никогда не нашли бы иначе. Мы склонны забывать, что сегодня в Соединенных Штатах, Канаде, Австралии и Британии живут легионы счастливых замужних женщин, которые завели романы исключительно благодаря разорванным во время войны узам, которыми они были прикованы в душном запертом доме в унылом пригороде, промышленном городе или дальней деревушке.
Война наградила женщин суровым цинизмом – может быть, самым коварным пороком, навсегда изменившим их эмоциональный облик. Властям, больше занятым жизненными реалиями, чем временно отложенными на полку идеалами, приходилось идти на жестокие меры в попытках защитить женщин.
Девушкам, которые, по мнению заботливых родителей, не имели ни малейшего понятия о сексе, читали лекции, иллюстрированные соответствующими рисунками, об опасности венерических заболеваний, профилактических мерах и необходимых в случае их неэффективности действиях. Можно было легко получить сведения о контрацепции, а служащие получали и настоящие противозачаточные средства.
В случае беременности старались максимально облегчить девушке любые проблемы. Если она не имела возможности выйти замуж, ей помогали уехать подальше, в недоступное для визитов родителей место; родить ребенка в закрытом госпитале для служащих. Потом младенца могли поместить в дом призрения или отдать на усыновление так, что об этом не знал никто за пределами закрытой службы.
Беременность не всегда считалась несчастьем. Иногда можно было услышать, как раздосадованные служащие женщины спокойно обсуждают надежные способы выкидыша. Любая прибегшая к ним девушка быстро снова оказывалась на улице.
Были и другие связанные с сексом причины для увольнения, например лесбийская любовь. При малейшем подозрении в извращениях спешно созывалось конфиденциальное совещание. Главных виновниц увольняли, а их партнерш разбрасывали по другим лагерям.
Не одна служащая видела здесь путь к свободе. Пристальное изучение руководств по сексу в хорошей библиотеке, рассказ о своих чувствах озабоченному, но симпатизирующему офицеру женской вспомогательной войсковой службы – и девушка вскоре в последний раз выходила за ворота лагеря.
До Второй мировой войны в стране сообщалось менее чем о 500 случаях заболевания сифилисом в год. К 1943 г. этот показатель увеличился больше чем вдвое. В 1939 г. насчитывалась 31 тысяча случаев гонореи, а в 1946 г. – 80 тысяч.
С помощью пенициллина период лечения сифилиса сократился с года до приблизительно десяти недель. Медицинские исследования, подхлестнутые войной, делали фантастические шаги во всех областях.
Врачи и хирурги старались вернуть женщинам красоту. Подтяжки, пионеркой которых была Фанни Уорд, производились на всем теле. Пластическая хирургия обожженных, попавших под бомбы и раненых продемонстрировала, что женщина может обрести совершенно новое лицо. Изменялись носы, под глазами удалялись мешки и морщины, лбы становились гладкими, груди поднимались, животы подтягивались, ягодицы становились меньше, ноги – стройнее.
Но самой сенсационной стала проведенная в 1954 г. операция по превращению мужчины в женщину. Превращение в женщину бывшего пилота-истребителя и гонщика Роберта Кауэлла, женатого и имевшего двоих детей, породило необычайные споры.
Один специалист с Харли-стрит76 заявил, что подобные превращения нельзя назвать необычными, ежегодно бывает шесть-семь случаев, но после бесконечных газетных публикаций было признано, что никто не способен определенно говорить о численности подобных «пограничных» созданий.
В действительности хирург, оперировавший «Роберта-Роберту» Кауэлл, получил около 500 писем от мужчин и женщин с просьбой сменить им пол.
Искусственное осеменение подверглось существенной критике, особенно со стороны католической церкви. Его осуждали в 1930-м, 1949 г. и, наконец, в 1956-м на Международном конгрессе по рождаемости и бесплодию.
Папа Пий XII строго заклеймил подобную практику, даже с использованием спермы мужа.
«Церковь, – сказал он, – относит осеменение женщин к той же категории, что и прелюбодеяние».
Тем не менее искусственное осеменение продолжало проводиться во всем мире, в частности в Америке и Европе.
В конце войны миллионы мужчин и женщин, достигших зрелости за шестилетний период вражды, и еще большее их число, которые вдруг обнаружили, что достигли среднего возраста, вернулись к мирной гражданской жизни.