II. КРИЗИС «РАЗВИТОГО СОЦИАЛИЗМА»

II. КРИЗИС «РАЗВИТОГО СОЦИАЛИЗМА»

В конце 50–х гг. Хрущев поставил перед народным хозяйством СССР грандиозную задачу: догнать и перегнать американскую экономику. Сместившая «кукурузника» команда выказала более скромные амбиции: построение коммунизма было отодвинуто в далекую перспективу; задачи, поставленные в пятилетних планах периода «развитого социализма», были более реальными. В целом они предусматривали поддержание темпов роста промышленного производства на уровне 7 — 9% в год, не впадая в иллюзии в отношении прироста объемов сельскохозяйственной продукции (4% в год). Однако даже эти весьма скромные для советского государства цели не были реализованы: в 1970 — 1985 гг. наметилось падение темпов роста как в промышленности (с 8,4% во второй половине 60–х гг. до 3,5% в 1981 — 1985 гг.), так и в сельском хозяйстве (с 4,3 до 1,4%), в производительности труда (с 6,3 до менее 3%), в объемах капиталовложений (с 7,5 до 1,8%). В середине 70–х гг. снижение всех показателей резко ускорилось. По мнению Ж. Сапира, настоящий перелом в процессах деградации советской промышленности произошел в 197 6 г. К попыткам объяснить это явление многочисленными структурными и конъюнктурными факторами мы еще вернемся. Сейчас отметим только то, что этот кризис развивался в новых для страны демографических и социально–экономических условиях. Начиная со второй половины 70–х гг. экономика действительно исчерпала резервы свободной рабочей силы. Прирост трудоспособного населения упал приблизительно с 2 до 0,25% в год. Таким образом, на рынке труда произошли изменения, обусловленные, с одной стороны, превращением СССР в сильно урбанизированную страну, переживавшую уже не относительный, а абсолютный демографический кризис, и, с другой стороны, концом периода строительства гигантов индустрии. Впервые с начала 30–х гг. промышленность перестала «править бал» в области занятости. С этого момента экономика не могла уже позволить себе, как в 30—50–х гг., компенсировать численностью рабочей силы недоработки и ошибки сталинских, а позднее хрущевских проектов.

1. Трудности в сельском хозяйстве

Сельское хозяйство оставалось наиболее слабой отраслью в советской экономике. Начиная с 70–х гг. его рост был незначителен. К тому же в течение пятнадцати лет страна пережила восемь сильнейших неурожаев (1969, 1972, 1974, 1975, 1979, 1980, 1981, 1984 гг.), которые власти пытались оправдать климатическими причинами. Безусловно, в результате политики освоения целинных земель большая часть зерновых районов СССР оказалась в зонах, где климатические условия были значительно менее стабильными, чем на Украине или в Среднем и Нижнем Поволжье. Тем не менее климат в районах нового освоения (Казахстан, Западная Сибирь) не был более неустойчив, чем во многих районах Северной Америки, которые давным–давно не испытывали подобных «бедствий». Объяснение происходящего только климатическими условиями не может быть признано состоятельным. Более убедительными представляются те объяснения, которые указывают на объемы потерь, вызванных перевозками и плохими условиями хранения продукции на складах (в 1976 — 1980 гг. они достигали 13,5% собранного урожая). Эти потери, в частности, происходили из?за плохой организации труда в специальных отрядах, которые направлялись в целинные районы, постоянно страдавшие из?за нехватки рабочих рук. Хотя в начале 80–х гг. на уборку урожая привлекалось более 20% активного населения, тем не менее попытки административными методами форсировать развитие сельского хозяйства в малонаселенных районах могли привести только к серьезным проблемам в отношении как трудовых, так и материально–технических ресурсов. В сложившихся условиях правительству пришлось прибегнуть к массовому ввозу (главным образом из Северной Америки) зерновых, в 1979 — 1984 гг. достигавшему в среднем около 40 млн. т в год.

Немаловажно, что эти проблемы встали во весь рост начиная со второй половины 60–х гг. — именно в тот период, когда правительство осуществило масштабные инвестиции в сельское хозяйство. Как пишет об этом А. Ноуве, «в противовес тем временам, когда сельское хозяйство эксплуатировалось в интересах промышленности, при Брежневе оно стало тяжелым бременем для всей экономики».

Банкротство сельскохозяйственной программы Хрущева поставило новое руководство страны с самого начала его правления перед необходимостью пересмотра аграрной политики. Первые предпринятые в этой области шаги были многообещающими.

В марте 1965 г. был ослаблен контроль над колхозами, до которых теперь доводился рассчитанный на пять лет план продажи продукции по стабильным ценам. Сверхплановый продукт мог сдаваться в государственные приемные пункты по повышенным (не менее чем на 50%) ценам. Кроме того, цены на сельскохозяйственную продукцию были подняты в среднем на 20% в 1965 г., затем на 25 в 1970, на 12 в 1979 и на 1 6% в 1983 г. Этот весьма значительный рост цен оказался все же недостаточным, чтобы обеспечить самофинансирование колхозов, так как цены на сельскохозяйственные машины и удобрения росли еще быстрее и не покрывались субсидиями. Оплата колхозников по трудодням была заменена помесячной зарплатой, являвшейся авансом в счет будущих колхозных доходов. Колхозники получили право на пенсию, социальное страхование и, наконец, на гражданский паспорт. Эти меры, положившие конец той юридической дискриминации, которая начиная с 30–х гг. держала колхозников в положении «граждан второго сорта», не смогли, однако, остановить все более массовое бегство населения из сельской местности. В таких регионах, как северо–восток России, этот исход имел для колхозов без преувеличения катастрофические последствия.

Как уже отмечалось выше, Брежнев был активным поборником политики крупных капиталовложений в аграрный сектор, которые превысили пятую часть всех инвестиций. В результате в этом отношении сельское хозяйство впервые заняло почетное место в ряду приоритетных отраслей народного хозяйства, обогнав даже легкую промышленность. Вместе с тем, несмотря на значительные финансовые затраты, результаты оказались гораздо скромнее, чем ожидалось. Тогда правительство решило заняться самой структурой сельского хозяйства, и в первую очередь ключевым вопросом «личных подсобных хозяйств». Были сняты некоторые ограничения по хозяйствованию на приусадебных участках; в 1977 г., а затем в 1981 г. был принят ряд мер в поддержку частного сектора, доля которого в общем объеме сельскохозяйственного производства оставалась значительной: от 25 до 30% мяса, молока, яиц, шерсти. Вдвое была увеличена земельная площадь участка, сняты ограничения на поголовье домашнего скота, колхозникам было разрешено брать кредиты для обустройства своих хозяйств и т. д. Тем не менее новая политика центра не могла переломить негативные тенденции в развитии этой отрасли до тех пор, пока в государстве господствовал принцип коллективного хозяйства, нацеленного не на обеспечение развития производства, а на изъятие прибавочного продукта. В этом отношении показательно было поведение местных властей: как и раньше, они продолжали, несмотря на многочисленные призывы центра, чинить препятствия индивидуальному хозяйству, рассчитывая таким образом принудить колхозников больше работать на колхозных землях. Частный сектор и коллективное хозяйство оставались абсолютно несовместимыми.

В надежде повысить эффективность сельского хозяйства правительство прибегло к многочисленным реформам, направленным на реорганизацию управления колхозным производством, чтобы прежде всего укрепить связь сельского хозяйства с комплексом отраслей по производству продуктов питания. Сближение сельского хозяйства с пищевой промышленностью должно было исправить одну из самых грубых ошибок системы, установленной Сталиным в 30–х гг. В тот период, когда сельскохозяйственный труд стал практически бесплатным, крестьянам была запрещена любая деятельность, связанная с переработкой сельхозпродуктов, а соответствующие предприятия строились в больших городах, вдали от места их производства, поэтому скоропортящиеся продукты оставались на местах, а другие — в значительной части пропадали на складах или при перевозках. Начиная с 1977 — 1978 гг. в стране стали создаваться «производственные объединения», призванные повысить специализацию в производстве и увеличить переработку сельхозпродуктов. Они объединяли колхозы, совхозы, предприятия пищевой промышленности и, по возможности, научно–исследовательские лаборатории. В 1982 г. плачевное положение в аграрном секторе привело к более радикальным мерам, среди которых важнейшим представлялось создание агропромышленных комплексов (АПК). Совхозы, колхозы, машиностроительные и химические производства, работающие для нужд сельского хозяйства, предприятия по переработке сельскохозяйственного сырья, расположенные на одной территории, были объединены в региональные АПК. Эта реорганизация должна была наконец обеспечить интеграцию сельского хозяйства в самом широком смысле слова и покончить с безответственностью, в которой работники сельского хозяйства часто и справедливо обвиняли организации, призванные их обслуживать. Однако за все годы своего существования АПК так себя и не оправдали, оставшись прежде всего административным объединением и не став жизнеспособным экономическим организмом.

Как и в промышленности, основным результатом «реформы» стало возникновение новых административных структур с риском еще более утяжелить бюрократическое управление сельским хозяйством. Чтобы уменьшить эту опасность и в надежде заинтересовать колхозников в их труде поощрялось создание бригад, работающих на коллективном договоре. Члены бригад несли ответственность за все сельскохозяйственные культуры, выращиваемые на отведенных участках, а их труд оплачивался по достигнутым результатам.

Бригадный метод не нес в себе ничего революционного, но тем не менее встретил оппозицию со стороны многих руководящих работников АПК на местах, обеспокоенных возрождением внутри колхозного строя якобы «семейных» хозяйств, поскольку большинство членов бригад находились между собой в родственных отношениях.

Это сопротивление на местах отчетливо выявило прочность умонастроений, укоренившихся в период насильственной коллективизации деревни. Со своей стороны колхозники также были научены не доверять государству, которое грабило и обманывало их. Само существование коллективного хозяйствования, силой насажденного в 30–х гг. и затем поддерживаемого соответствующей системой общественно–экономического контроля, ставило препятствия повышению эффективности сельскохозяйственного производства уже в психологии и образе поведения как крестьян, так и их руководителей.

Брежневская стратегия, консервирующая прежние структуры путем значительных финансовых инъекций в сельское хозяйство, не смогла решить его глубинной проблемы: отчуждения крестьянина от земли. Аграрная политика рассматриваемого периода способствовала лишь росту затрат и расточительства. Если после смерти Сталина сельское хозяйство в СССР было в плохом состоянии, но затраты на него были минимальными, то после смерти Брежнева сельское хозяйство оставалось таким же слабым, но обществу приходилось тратить на него огромные капиталовложения.

2. Кризис организации труда

Такой же отказ от решения структурных проблем в промышленности сыграл решающую роль в подлинном кризисе советской индустрии, начавшемся с середины 70–х гг. в системе, в которой теперь, казалось бы, присутствовала вся совокупность черт промышленно развитой экономики. О кризисе свидетельствовал ряд симптомов: резкое падение темпов промышленного роста, производительности труда (на фоне ухудшающейся демографической ситуации), снижение отдачи от капиталовложений, рост незавершенного строительства, уменьшение потребления…

Сложившееся положение было результатом различных долгосрочных тенденций и той специфической экономической политики, проанализированной нами выше и именно с середины 70–х гг. приобретавшей все более консервативное, даже реакционное содержание.

Среди долгосрочных тенденций важную роль играли:

— неблагоприятная демографическая ситуация, прежде всего в связи с уменьшением доли трудоспособного населения. Начиная с 1975 г. стало уже невозможно любыми средствами поддерживать экономический рост, прибегая, как прежде, к массовому привлечению новой рабочей силы. Экономика наткнулась на демографический барьер, и теперь темпы ее роста определялись ростом производительности труда (темпы которого все время снижались). В этих условиях правительство решило пойти «обходным путем», который состоял в массовом импорте иностранной техники и технологий в надежде быстро поднять производительность труда. Такой путь привлекал руководство больше, чем реформа организации труда, от которой можно было ожидать только медленных и предположительных результатов;

— истощение традиционной сырьевой базы и постоянное смещение добывающей промышленности, прежде всего топливно–энергетического комплекса, па восток, что вело к росту себестоимости сырья, а также обостряло положение с транспортом — еще одной серьезной проблемой в СССР;

— физический износ и моральное старение оборудования и основных фондов;

— рост удельного веса военных расходов, непосредственно отражавшегося на развитии гражданского производства;

— кризис организации труда, отмеченный торможением и провалом беспрестанно перекраиваемой реформы, а также консервативным уклоном политики правящей верхушки, который некоторые расценивали как «неосталинизм».

Несомненно, последний фактор оказался решающим в возникшем кризисе, на что еще в 1983 г. указывала академик Т. Заславская в своем знаменитом теперь «Новосибирском докладе» (прозвучавшем в то время лишь на закрытых собраниях Академии наук и на партийных совещаниях, а потом «тайно» попавшем на Запад). По мнению Т. Заславской и ее сотрудников (большинство которых объединялось вокруг издаваемого новосибирским Институтом экономики и организации промышленного производства журнала «Эко»), причина кризиса коренилась в неспособности существующей системы обеспечить эффективное использование человеческих ресурсов и интеллектуального потенциала общества, Система оставалась по существу той же самой, что и при ее возникновении в 30–е гг., несмотря на проведенные после смерти Сталина реформы: чрезмерная централизация, директивное планирование, отсутствие рыночных ценообразований и организации использования ресурсов, контроль всех способов материального стимулирования трудящихся центром, ограничение или просто запрещение всех видов индивидуальной трудовой деятельности населения в производстве, сфере услуг, торговле. В этом скрывался принципиальный порок системы в целом: трудящиеся могли рассчитывать только на деятельность в общественном секторе. Любая личная инициатива считалась нелегальной и относилась к теневой экономике, непризнаваемой официально, какой бы полезной экономически она ни была. Общественный сектор был к тому же совершенно невосприимчив к индивидуальной творческой инициативе трудящихся. Теоретически приветствовалась всякая инициатива, но различные формы участия трудящихся в управлении предприятиями всегда сталкивались с ограниченностью прав самих предприятий: как участвовать в управлении, если единственное, что позволено, — это «обогнать план»? Бригадный эксперимент основывался на допущении крайне ограниченного самоуправления крошечным отрезком общего процесса производства, но даже на этом уровне проявление инициативы полностью зависело от выделенных бригаде средств. Таким образом, если и предполагалось, что трудящиеся должны непосредственно действовать в интересах общества, то во всякой личной позиции и ответственности в этом отношении им было отказано. Тот, кто «хорошо» работал, в лучшем случае получал «премии», которые в то же время все меньше зависели от реальных результатов, индивидуальных или коллективных. В основном они начислялись автоматически, что сводило их стимулирующую роль к нулю. Не менее существенное значение в подрыве материальной заинтересованности играл постоянный дефицит товаров, делавший бессмысленным стремление к более высокому заработку. Головокружительный рост сбережений в сберегательных кассах являлся убедительным свидетельством невозможности для огромного большинства населения удовлетворить свои потребности.

Эти противоречия, заключала Т. Заславская, не были чем?то новым. Но даже если существующая система была выносима — экономически и социально — в 30 — 40–х гг., даже в 50–х, когда рабочие и служащие подчинялись военной дисциплине, а крестьяне были загнаны в колхозы, лишены паспортов и права переезда в город, то в 70 — 80–е гг. из?за глубоких изменений, произошедших в самом обществе, она стала нетерпимой.

Академик Заславская не оставляла выбора: чтобы выйти из кризиса, вызванного прежде всего провалом системы организации труда, введенной в 30–х гг. и с тех пор сохранявшейся в главном и основном, было необходимо допустить частную инициативу, определив оптимальную, с точки зрения общества, сферу ее приложения. Что же касается перспектив общественного сектора, то наиболее радикальные экономисты во главе с академиком А. Аганбегяном, руководившим журналом «Эко», прогнозировали в 1982 — 1984 гг. возможность трех вариантов реформ. Первый вариант сводился к своего рода программе «стабилизации» положения в экономике: предусматривалось добиться улучшения без кардинальных изменений — например, расширяя права предприятий, развивая прямые связи между ними и создавая межотраслевые проекты. Второй вариант представлял собой «умеренную» реформу, в результате которой было бы сокращено большинство отраслевых министерств. Наконец, третьим вариантом была «радикальная» реформа с упразднением всех «экономических» министерств. Компетенция Госплана была бы ограничена исключительно планированием макроэкономических соотношений; предприятия получили бы самую широкую самостоятельность в управлении. По сути, в последнем варианте подразумевалась экономическая модель венгерского типа.