III. РЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ

III. РЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ

1. «Двоевластие» или многовластие?

В конечном счете Временное правительство, пришедшее 2 марта на смену думскому Комитету, состояло в основном из организаторов Прогрессивного блока 1915 г., то есть из политиков, которые всегда хотели установления в России парламентского строя по западному образцу. Придя к власти, они не преследовали цель изменить экономический и общественный порядок, а только обновить государственные институты и выиграть войну, оставив проведение структурных реформ Учредительному собранию.

Согласные в выборе основных направлений, члены правительства разделились по вопросам методов и отношений с Советом. Одни, и в первую очередь Милюков и Гучков, считали, что следует свести к минимуму уступки Совету и все сделать для победы в войне, которая придала бы вес новому режиму. Это подразумевало немедленное восстановление порядка как в армии, так и на предприятиях. Тем временем продолжение войны можно было использовать как предлог для удушения революции и оправдания отсрочки реформ до созыва Учредительного собрания, который мог состояться только после восстановления мира. В отличие от сторонников «сопротивления», те, кто ратовал за «движение» (Некрасов, Терещенко, Керенский), настаивали на впечатляющих инициативах и немедленном принятии некоторых из требуемых Советом мер, чтобы подорвать авторитет последнего и вызвать патриотический подъем, необходимый для победы в войне. Разрываемое между этими двумя тенденциями и одержимое своей главной заботой — ускорить возвращение к нормальной жизни, — Временное правительство принимало меры ограниченного характера, которые могли удовлетворить только незначительную прослойку средних классов.

Правительственная декларация, опубликованная 6 марта, лишь утвердила меры, ставшие самоочевидными в результате победы революции и которые никто, соответственно, не был склонен причислять к заслугам правительства: провозглашение гражданских свобод, амнистия, созыв Учредительного собрания, отмена смертной казни, прекращение всякой сословной, национальной и религиозной дискриминации, признание права Польши и Финляндии на независимость, обещание автономии национальным меньшинствам. Обращаясь к патриотическим чувствам солдат и призывая их продолжить войну до победного конца, декларация от 6 марта не осмелилась ни официально провозгласить республику, ни затронуть самые жгучие социальные проблемы. Желая показать свою готовность установить демократический строй, правительство создало множество специализированных комиссий для разработки различных пунктов его программы. Оно поручило самые важные — сельскохозяйственные — проблемы специальному комитету, призванному изучить чаяния крестьян, но лишенному возможности предпринимать конкретные шаги. Проблема снабжения также требовала первоочередного решения. Возобновился рост цен. По данным Министерства сельского хозяйства, запасов продовольствия в Петрограде и Москве оставалось на несколько дней. Под давлением Совета правительство ввело хлебную монополию, но тут же успокоило производителей и посредников, повысив на 60% цены на зерно и пообещав, что монополия продлится только до конца войны. Реализация этой меры была поручена комитетам по снабжению, созданным на разных уровнях в правительстве, районах, уездах, муниципалитетах и состоявшим из выборных представителей от всех общественных организаций.

По отношению к Временному правительству Советы представляли собой вторую власть. Петроградский Совет обладал бесспорным верховенством, но очень разросся — 850 рабочих и 2 тыс. солдатских депутатов; большую часть своих полномочий он передал Исполкому, где профессиональные политики, назначенные «по праву», вытеснили беспартийных активистов. За несколько недель по той же схеме в стране были избраны сотни Советов. В отличие от Советов 1905 г. огромное большинство Советов 1917 г. были не чисто рабочими, а рабочими и солдатскими, даже чаще всего рабочими, солдатскими и крестьянскими. Нормы представительства порождали конфликты между различными группами. Политические деятели, вошедшие в исполкомы Советов «по праву», часто старались вытеснить оттуда солдат, считая их аполитичными, а также потенциальными эсерами. Поэтому в 35 городах страны солдаты создали собственные Советы.

Второе отличие от Советов 1905 г. заключалось в том, что Советы 1917 г. находились под контролем политических активистов (как правило, умеренных социалистов, меньшевиков и эсеров, считавших всякое участие в управлении преждевременным и полагавших, что Советам следует ограничиться надзором за действиями правительства, с тем чтобы оно на деле проводило демократические реформы, дающие возможность установить со временем социалистический строй) — выходцев из среды интеллигенции и средней или мелкой буржуазии. Даже среди большевиков, считавшихся наиболее близкими к рабочим, среди руководителей Совета был только один рабочий — Шляпников. Преобладание в руководящих инстанциях Советов профессиональных политиков складывалось за счет простых рабочих и солдат. Конечно, последние признавали выдающуюся роль Советов как воплощения революции. Но им были ближе другие учреждения, созданные ими самими, которые они также называли советами: советы заводских и районных комитетов, Красная гвардия. Как в Петрограде, так и в провинции, как в России, так и среди нерусских народов все общество выражало себя и организовывалось через Советы. Простые организационные центры, находившиеся, как правило, под опекой Петроградского или другого, соответствующим образом избранного Совета депутатов, эти разнообразные народные объединения быстро расширили сферу своей деятельности и своих полномочий, освободились от опеки и превратились осенью 19 17 г. в такое же количество автономных — и эфемерных — центров власти, прежде чем были поглощены, «большевизированы» после октября 1917 г.

Лидеры Петроградского Совета призвали трудящихся организовываться, намереваясь упрочить тем самым собственную власть. В обстановке, когда профсоюзы еще не приняли окончательной формы, а партия оставалась малочисленной, заводским комитетам отводилась роль удобного связующего звена между Советом и рабочими массами. Под именем Советов старост некоторые из них существовали еще до революции, но тогда это были простые делегации без существенного влияния, которые едва терпела администрация. Сразу же после победы революции стихийно образовались тысячи подобных комитетов. Избираемые на общих собраниях трудящихся, они, едва сформировавшись, направляли Советам списки требований, главным из которых было установление восьмичасового рабочего дня. Когда Петроградский Совет, желавший стать гарантом общественного порядка, призвал к возобновлению работы, заводские комитеты выразили несогласие, заявив, что до получения уступок от предпринимателей это было бы преждевременным. Уступая их давлению, лидеры Совета неохотно согласились вступить в переговоры с предпринимателями столицы. В результате 10 марта было заключено соглашение и принят документ, регулирующий отношения рабочих и предпринимателей, который правительство обязалось кодифицировать. Им предусматривалось установление восьмичасового рабочего дня (при сорокасемичасовой рабочей неделе) и введение нового института — паритетных согласительных палат на предприятиях. Некоторые права признавались и за рабочими комитетами (представлять трудящихся перед администрацией и в государственных учреждениях, высказывать мнение по вопросам общественно–политической жизни предприятия и т. д.). Комитеты не замедлили превысить предоставленные им права и потребовали передать им контроль за административным, экономическим и техническим управлением предприятиями. В этом они пошли дальше, чем политические партии (за исключением анархистов, требовавших захвата заводов и экспроприации «буржуев»), что означало конфликт не только с правительством и предпринимателями, но и с Советами, партиями и профсоюзами, которые хотели направлять и контролировать требования рабочих.

Районные Советы также были организациями, созданными по призыву Петроградского Совета для объединения, невзирая на классовые различия, всех желающих защищать революцию. Предполагалось, что Петросовет возьмет на себя решение политических вопросов, а в обязанность райсоветов войдет выполнение трех функций: гарантировать исполнение решений Совета, обеспечить при необходимости защиту столицы, организовать «новую жизнь» в районах. В действительности третья функция возобладала над двумя первыми; райсоветы занялись жилищными проблемами, помощью жертвам войны, созданием яслей и столовых, продолжая своей деятельностью традиции «буржуйских» организаций, основанных во время войны. По примеру завкомов в апреле начали объединяться и районные Советы, сделав первый шаг к созданию автономного центра власти.

В целях защиты революции Петроградский Совет призвал рабочих создать милицию (Красную гвардию) и вооружить ее захваченным 27 февраля в Арсенале оружием. Вначале над милицией шефствовали заводские комитеты и районные советы, иногда профсоюзы. Она была создана в большинстве промышленных центров и состояла из молодых рабочих, которые продолжали работать на заводах. Постепенно Красная гвардия оформится в автономные организации, независимые от Советов и партий. Она сыграет не последнюю роль в октябрьских событиях 1917 г.

Февральская революция дала решающий импульс национальным движениям, начиная с поляков и кончая бурят–монголами, которые из Читы потребовали 6 марта территориальной автономии и создания местного собрания с законодательными полномочиями. Несколько национальных движений, создавших свои собственные социалистические партии (украинцы, латыши, евреи из Бунда), участвовали «по праву» в деятельности Исполкома Петроградского Совета. Воплощая собой осуществление принципа интернационализма, они присоединялись к одной из русских социалистических группировок. Но большинство национальных организаций, как социалистических, так не социалистических, отказались «привиться» на Советы, в которых преобладали русские, и конституировались в самостоятельные центры объединения политических сил, а затем и власти. Так, в Киеве, например, уже 4 марта за влияние боролись Совет гражданских организаций, Рабочий Совет (включавший социал–демократов и эсеров, но в котором не было украинцев как организованной силы) и Рада украинских общественных организаций. За несколько дней Рада, вначале бывшая лишь органом самовыражения украинской интеллигенции, объединилась с частью Совета гражданских организаций и стала популярнее Рабочего Совета, оторвавшегося от своих местных национальных корней. Вскоре Рада уже выступала от имени всех украинцев, потребовав в марте внутренней автономии, а в июне — признания национальной независимости Украины.

Национальные движения нарастали и выдвигали все более радикальные требования. В феврале речь шла только о независимости Польши и, возможно, Финляндии. Вскоре выяснилось, что независимости ждут также Литва и Латвия. Из страха перед турками армяне из партии Дашнакцутюн несколько приглушили национальные требования. Грузины и многочисленные евреи из Бунда поступили так же, когда узнали, что их лидеры (Чхеидзе, Церетели, Ерлих, Либер) заняли важные посты при новом режиме. Только сионисты продолжали ратовать за отделение и образование еврейского центра в Палестине. Национальное движение мусульманских народов сталкивалось с большими сложностями из?за конфликта между «прогрессистами», поддерживавшими зарождающееся движение за эмансипацию женщин ислама, и «консерваторами», включавшими религиозные ассоциации и партии, националистов–реформистов и революционеров, сторонников идеи социалистического панисламизма; «унитаристами», которые надеялись осуществить объединение мусульман под эгидой крымских татар, и «федералистами», среди которых особенно активными были башкиры, узбеки и азербайджанцы, считавшие, что автономия позволит им лучше решить собственные проблемы и подготовить отделение от российского государства.

Перед лицом этих различных и противоречивых мнений, создававших угрозу распада государства — перспектива, заставшая врасплох новых лидеров, — правительство приняло лишь самые необходимые либеральные меры, которые должны были, как оно надеялось, охладить нетерпение и излишне горячие требования инородцев. 6 марта правительство опубликовало манифест, восстанавливающий автономию Финляндии. Но ни поляки, которым объясняли, что их судьба будет окончательно решена Учредительным собранием (русским), ни финны, которые видели, что новый режим лишь оживил учреждения, созданные старым, не были удовлетворены этими мерами. Литовцы и украинцы, на требования которых правительство в очередной раз отвечало, что только Учредительное собрание имеет право решить вопрос о будущем страны, тоже остались недовольны.

19 марта правительство в ответ на воззвание Петроградского Совета, потребовавшего, чтобы «все инородцы могли свободно развивать свою национальность и свою культуру», сделало заявление по вопросу о национальностях. Правительственное заявление, составленное в более ограничительном духе, только перечислило новые права гражданина–инородца: свобода передвижения, право собственности, право на выбор профессии, право быть избирателем, государственные служащие получили право использовать в школе национальный язык. Эта декларация освобождала инородцев от дискриминации, которой подвергался каждый из них при царском режиме. Но она не возвратила им «коллективного достоинства», которое принесло бы инородцам признание индивидуальности нации.

2. «Освобождение» слова

Как и революция 1905 г., Февральская революция 1917 г. вызвала настоящее освобождение слова. Рабочие, солдаты, крестьяне, еврейские интеллигенты, мусульманские женщины, армянские учителя через свои организации — заводские и солдатские комитеты, деревенские и волостные сходы — слали Советам, реже партиям, в газеты и даже лично Керенскому — члену правительства, который воспринимался как самый близкий к «демократическому» лагерю, тысячи резолюций, петиций, обращений и посланий — настоящие «тетради жалоб Русской революции», анализ которых дал М. Ферро. Эти документы отражали нищету народа и огромную надежду, порожденную революцией, наказывали новой власти принять срочные радикальные меры.

Рабочие просили в основном немедленной реализации мер, предусмотренных социал–демократической программой–минимум: в первую очередь введения восьмичасового рабочего дня, гарантии занятости, социального страхования, права создавать заводские комитеты, контроля за наймом и увольнениями, а также облегчения их материального положения — повышения зарплаты (на 25—30%), которое позволило бы им всего–навсего покупать три фунта хлеба в день, «пару ботинок раз в полгода», «кипяток в обеденный перерыв», «прекращения унизительных обысков», приобретения инструмента предприятиями, а не самими рабочими. Только незначительное число трудящихся высказало свою позицию по вопросу войны. Рабочие нескольких крупных петроградских заводов заявили о несогласии с продолжением войны, но железнодорожники и трудящиеся мелких предприятий встали на «патриотические позиции». Однако уже в апреле проблема войны вышла на первый план, а рабочие стали самыми горячими сторонниками «мира без аннексий и контрибуций». О «социализме» же в марте — апреле не было и речи. Через заводские комитеты ставились вопросы о рабочем управлении и контроле.

Основными требованиями крестьян были передача земли тем, кто ее обрабатывает, немедленное распределение запущенных, необрабатываемых земель, принадлежавших крупным собственникам или государству. Роль сельской общины в совместном использовании инвентаря, эксплуатации лесов и справедливом распределении наделов часто подчеркивалась, особенно самыми бедными. Что касается «кулаков», они боялись попасть в категорию подлежащих экспроприации, а потому заранее отказывались признать правомочность сельских сходов и местных комитетов до решения Учредительного собрания. Крестьяне были крайне озлоблены на административный аппарат и помещиков. Примечательно то, что существовала явная связь между программой социалистических партий, их трактовкой войны или революции и резолюциями рабочих, в то время как ни один из лозунгов разных партий не появлялся в крестьянских резолюциях: ни «равный раздел», ни «муниципализация», ни «социализация», ни «национализация», ни «отмена частной собственности». Отвергая политические программы и схемы, предложенные городом, крестьяне пойдут в революции собственным путем, ничуть не менее радикальным. В начале апреля управляющие крупных имений, находившиеся в гуще событий, считали обстановку более серьезной, чем в 1905 г. По данным же властей на тот период, было отмечено лишь около пятидесяти случаев «беспорядков».

Что касается солдат, то они больше всего желали, как и солдаты всех воюющих стран, окончания войны. Однако, не надеясь на скорое возвращение к родным очагам, они не осмеливались выразить свое стремление к миру в ожидании соответствующего призыва Петроградского Совета. Солдаты начали открыто выражать пацифистские настроения, только заподозрив офицеров, отрицательно относящихся к заключению мира, в том, что они эксплуатируют патриотизм в своих целях: восстановление дисциплины, а затем использование армии для подавления революции. Как это уже было сформулировано в Приказе № 1, солдаты требовали смягчения дисциплины, прекращения злоупотреблений и грубого обращения, либерализации и демократизации военных институтов.

Ни верховное главнокомандование, которое надеялось, что новый режим даст ему средства выиграть войну, ни буржуазия, согласившаяся принять участие в правительстве во имя собственных целей, не намеревались выполнять требований рабочих, солдат, крестьян и инородцев. Каким образом «демократическому» лагерю удастся примирить все эти противоречивые устремления?

С первых же дней революции большевики и анархисты предсказывали крах соглашательской политики, проводимой Петроградским Советом. Отказываясь признавать соглашение, заключенное между правительством и Советом, они представляли собой единственную оппозицию политике двоевластия. Два крупных большевистских лидера — освобожденные благодаря амнистии И. Сталин и Л. Каменев — сочли по возвращении в Петроград «бесплодной и несвоевременной» систематическую оппозицию Совету, пользовавшемуся тогда доверием масс. Февральские дни показали слабость партии, в том числе и в армии. Ей следовало сначала организоваться, завоевать большинство в Советах, добиться доверия солдат, составлявших еще политически не определившуюся массу. А значит, достаточно будет критиковать политику эсеро–меньшевистского руководства Совета, играя роль меньшинства при демократическом режиме. В провинции некоторые большевистские активисты даже призвали к единству действий всех социал–демократов.

Пойдя против мнения партии, Ленин в своих четырех «Письмах из далека», написанных в Цюрихе между 20 и 25 марта («Правда» осмелилась опубликовать только первое), потребовал немедленного разрыва между Советом и правительством, союза пролетарских сил, активной подготовки следующей фазы революции. Решив во что бы то ни стало вернуться в Россию, Ленин принял соглашение, заключенное швейцарским социал–демократом Платтеном с германскими властями: вместе с группой революционеров он покинул Цюрих 28 марта и пересек Германию, а затем Швецию в вагоне, пользовавшемся статусом экстерриториальности, и прибыл в Петроград. На следующий день, 4 апреля, он изложил руководителям партии свои «Апрельские тезисы», которые частично повторяли идеи, высказанные в «Письмах из далека». Ленин выразил в них безоговорочное отрицание «революционного оборончества», Временного правительства, парламентской республики и высказался за взятие власти пролетариатом и беднейшим крестьянством, установление Республики Советов, братание с целью положить конец войне, национализацию всей земли, упразднение полиции и государственных служб. Непосредственная задача партии заключалась в «разоблачении, вместо недопустимого, сеющего иллюзии, «требования», чтобы это правительство, правительство капиталистов, перестало быть империалистическим».

Тезисы Ленина были встречены с недоумением и враждебностью большинством большевистских лидеров столицы (Каменевым, Калининым, Багдатьевым). Таким образом, ему пришлось сначала восстановить контроль над партией с помощью своих сторонников, вернувшихся из ссылки (Зиновьев, Коллонтай), и представителей меньшинства в Петроградском Совете (Ольминский, Молотов), к которым присоединились Шляпников и Сталин. Вскоре стало известно, что большевистские секции Урала, Москвы, Харькова и Латвии принимают резолюции, близкие к «Апрельским тезисам». Позиции Ленина усилились также благодаря политическому кризису, потрясшему правительство и Совет в связи с основным вопросом дня — вопросом о войне,

3. Проблема войны и апрельский кризис

В начале апреля проблема войны стала в центр политических дебатов. По мнению правительства, в котором П. Милюков и А. Гучков отличались особой активностью, только победа могла укрепить связи нового режима и западных демократий, консолидировать общество и, может быть, положить конец революции. Уже 4 марта Милюков направил, вопреки мнению Керенского, ноту дипломатическим представителям России за границей. Он выражал твердую решимость строго соблюдать международные обязательства старого режима и продолжать войну до победы. Для Милюкова цели, преследуемые в войне новой Россией, ни в чем не отличались от целей царского правительства: на повестке дня оставалось завоевание Константинополя. Эта позиция вызывала сомнения у Совета. Продолжала ли война носить империалистический характер после свержения царизма? Нужно ли продолжать войну ценой «удушения революции»? Следует ли заключить мир с риском начала гражданской войны? После долгих дебатов согласие было достигнуто (14 марта) принятием «Воззвания к народам всего мира», в котором пацифистская утопия сочеталась с «революционным оборончеством». Совет призвал в нем народы «вести решительную борьбу против аннексионистских амбиций правительств всех воюющих стран». Совет настоятельно рекомендовал «пролетариям австро–германской коалиции и, прежде всего, германскому пролетариату» «сбросить с себя иго своего полусамодержавного порядка, подобно тому как русский народ стряхнул с себя царское самовластье». Пока не кончилась «ужасная бойня, омрачающая великие часы русской Свободы», говорилось в воззвании, русский народ «будет стойко защищать… свободу от всяких реакционных посягательств — как изнутри, так и извне. Русская революция не отступит перед штыками завоевателей и не позволит раздавить себя внешней военной силой».

Вернувшись из ссылки, лидер меньшевиков Церетели настоял на том, чтобы Совет более точно определил свою позицию в пользу тех, кто отдавал приоритет борьбе за мир, или тех, кто настаивал на защите революции. По его мнению, следовало одновременно продолжать войну, «сохраняя боеспособность армии для активных операций», и потребовать от правительства принять энергичные меры для заключения мира «без аннексий и контрибуций». 26 марта Церетели добился одобрения этой центристской позиции — борьба за мир и защита революции — значительным большинством Совета. Под давлением Совета Милюков был вынужден согласиться с опубликованием ее в форме «Воззвания к народам России». По словам Милюкова, этот документ, рассчитанный на «внутреннее потребление», не должен был повлечь за собой — что было бы неприемлемо, — никаких требований к союзным правительствам.

Обеспокоенные после обнародования «Воззвания к народам всего мира» боеспособностью русской армии, правительства решили войти в контакт с Временным правительством России через посредничество социалистов, на которых возлагалась задача возродить боевой дух нового режима. В Петроград отправились две делегации: «чрезвычайная посольская миссия» двух министров–социалистов (англичанина Хендерсона и француза Альбера Тома, которому было суждено сыграть важную роль в разрешении апрельского кризиса) и делегация западных социалистических лидеров (Муте, Кашен, Сандерс). Социалистическая делегация, приехавшая официально для того, чтобы приветствовать революцию от имени западных социалистов, была настороженно встречена Советом, который подозревал ее — и не без оснований — в желании добиться возобновления наступления в тот самый момент, когда с таким трудом была выработана формула мира «без аннексий и контрибуций». Западные социалисты на словах одобрили эту формулу, но сдержанно встретили предложение русских, согласно которому вопрос об Эльзас–Лотарингии и других объектах спора между воюющими сторонами следовало урегулировать путем референдума под международным контролем. Но ввиду того, что русские решительно отвергали идею сепаратного мира, Муте, Кашен и Сандерс в конечном счете установили прекрасные отношения со своими коллегами из Совета и даже были приглашены на Съезд солдатских комитетов Западного фронта, который проходил в Минске, чтобы поддержать представителей Совета и при необходимости «поднять дух» солдат.

Лозунги Совета о «мире без аннексий» и «революционном оборончестве» были горячо приняты делегатами этого съезда, показавшего, что командование (и в большой степени правительство) потеряли всякий авторитет у войск. Исполненные твердой решимости добиться выполнения Приказа № 1 (к которому добавился в связи с настойчивыми просьбами офицеров Приказ № 2, ограничивший компетенции солдатских комитетов), солдаты ежедневно сталкивались с непримиримостью офицеров, не желавших никакой демократизации армии, никакой либерализации военных институтов и решительно настроенных на ведение войны до победного конца. В глазах солдат Приказ № 1 никоим образом не означал, вопреки утверждениям командования и военного министра Гучкова, «смерти армии» или «отрицания всякой дисциплины». Солдаты были готовы воевать — в тот момент они еще полностью доверяли Совету, — но отказывались терпеть систематические унижения. В том, что солдат понял существование связи между проблемами дисциплины, предназначением армии в обществе, эксплуатацией патриотического чувства и продолжением войны в целях, которые могли обернуться против революции и интересов солдата–крестьянина (или рабочего), солдата–гражданина, меньшую роль сыграла большевистская пропаганда, чем поведение офицеров. Действительно, большинство солдат впервые услышали слово «большевик» из уст офицеров, называвших «большевиком» любого солдата, отказывавшегося повиноваться приказу, желая дискредитировать таким образом партию Ленина, но добиваясь обратного эффекта.

Именно в этой напряженной обстановке разразился апрельский кризис. 1 8 апреля Милюков направил союзным державам ноту с изложением целей России в войне. Этот документ напоминал, что Временное правительство будет скрупулезно выполнять обязательства, взятые на себя старым режимом по отношению к союзникам. Но в нем не было ни слова о стремлении Совета, выраженном в воззвании от 27 марта, к миру «без аннексий и контрибуций». Это вызвало настоящий шок у общественности страны. Многие сочли, что имела место провокация с целью столкнуть лбами Совет и верховное главнокомандование.

Керенский пригрозил уйти в отставку. В рабочих кругах сразу же развернулась широкая кампания сбора подписей за отставку Милюкова. По призыву большевиков и анархистов по улицам Петрограда прошли колонны демонстрантов с призывами «Долой Временное правительство!», «Вся власть Советам!». Тем временем Совет по инициативе меньшевистских лидеров (Церетели, Чхеидзе и Скобелева) потребовал от Милюкова официального отречения от своей позиции, одновременно осудив демонстрации и «обращение к массам» под тем предлогом, что Совет сам достаточно силен, чтобы без посторонней помощи заставить правительство отступить, и что обращение к «улице» могло только спровоцировать отпор реакционных сил. В тот же вечер правительство объявило действия Милюкова неправомочными. Совет, желавший сохранить равновесие двоевластия, воздержался от попыток развить свой успех. Обе стороны решили совместно искать выход, который удовлетворил бы Совет, не унижая Милюкова. Однако, не зная об этих демонстрациях и желая выразить свое мнение, жители рабочих окраин вышли на улицы. Большинство хотело поддержать Совет и заставить отступить правительство. Но большевики попытались придать большую «левизну» этому движению, добившись скандирования частью демонстрантов лозунгов, опубликованных накануне «Правдой»: «Временное правительство в отставку!», «Вся власть Советам!». Дойдя до богатых кварталов центра города, участники шествия столкнулись там с идущими навстречу колоннами студентов и офицеров. Присутствовавшие при этом войска командующего гарнизоном Корнилова отказались стрелять в демонстрантов и сообщили о случившемся Совету. Корнилов был смещен со своего поста, а очевидная провокация провалилась. События этого дня подняли авторитет Совета. Зайдя слишком далеко «влево», большевики переоценили свои силы. Ленин признал это через несколько дней («Уроки кризиса»). Тем не менее число его сторонников значительно увеличилось по сравнению с мартом.

Правительство официально заявило, что Россия не думает ни о каких аннексиях, и кризис, казалось, был разрешен. Но дело о «Ноте Милюкова» поставило под вопрос существование двоевластия. Теперь уже кадеты, как и большевики, попытались заставить правительство порвать с Советом, но князь Львов, выступивший в качестве арбитра, высказался в пользу сторонников «движения», желавших партнерства с Советом. Однако руководители последнего колебались относительно того, следует ли им взять на себя обязательства и разделить ответственность власти. Не помогли и уговоры Керенского — если уж по основному вопросу о целях войны правительство согласилось принять программу Совета, разве не пришло время сформировать коалиционное правительство, более приспособленное для сопротивления поднимающемуся экстремизму? 28 апреля после продолжительных дебатов Исполком Совета отклонил минимальным большинством голосов (24 против, 22 за и 8 воздержавшихся) участие в правительстве.

Тем временем Гучков, считая, что потерял всякий авторитет у армии, подал в отставку. Под давлением многочисленных петиций, большинство которых исходило от солдат столичного гарнизона, призывавших Совет принять участие в правительстве, и учитывая вновь возросшую активность окраин, меньшевики, руководимые Чхеидзе и Церетели, объявили о своей поддержке идеи коалиционного правительства. На этот раз за участие в нем высказалось значительное большинство Совета (4 4 за, 19 против). Против голосовали только некоторые левые эсеры и все большевики. «Участие» в правительстве очень напоминало сделку, в которой все старались обмануть друг друга: умеренные рассчитывали привязать «участием» социалистов, заставить разделить правительственную ответственность и ответственность за продолжение войны, пользуясь одновременно их влиянием на массы; социалисты надеялись добиться реформ и прекращения боевых действий, провалив в то же время контрреволюционные планы.

Переговоры о создании коалиционного правительства были проведены в два приема по сценарию министерского кризиса парламентского типа: дискуссия о программе; торг вокруг формирования кабинета. Дан и Церетели подготовили программу Совета, отдававшую приоритет внешней политике за счет всех других важных вопросов (аграрная реформа, защита прав трудящихся, статус национальных меньшинств). Для решения проблемы войны меньшевики предлагали в соответствии со своей программой одновременно предпринимать усилия для заключения мира без аннексий и контрибуций, основанного на принципе права наций на самоопределение, укреплять боеспособность армии, а также провести ее демократизацию. На заседании Совета значительным большинством голосов эта программа была с энтузиазмом принята. Против выступили только большевики и несколько анархистов.

Князь Львов остался председателем нового Совета министров, в котором умеренные (кадеты) сохранили семь портфелей, а социалисты получили шесть. Благодаря своему политическому весу в кабинете главенствовали три лидера «демократии»: Церетели (министр связи), Чернов (министр сельского хозяйства) и Керенский (военный министр и министр военно–морского флота). Вхождение в правительство многих министров–социалистов ставило под вопрос сам принцип двоевластия. Собственно, участие Керенского в правительстве со 2 марта явилось первым нарушением этого принципа, так как лидер трудовиков был одновременно товарищем председателя Исполкома Совета. Во время апрельского кризиса водораздел, обозначившийся в кабинете министров, не противопоставил Керенского, «заложника демократии», другим членам правительства. Он разделил Милюкова и Гучкова, сторонников «сопротивления», с одной стороны, и, с другой — остальных министров, приверженцев «движения». Действительно, водоразделы и политические границы не проходили больше, как в самые первые дни революции, строго между Советом и правительством. Их число увеличивалось по мере того, как формулировались требования одних и других и оформлялись автономные центры альтернативной власти — Советы, организации, всякого рода комитеты, — которые создавались теми, кто считал, что деятели, выдвинутые Февральской революцией, перестали прислушиваться к их желаниям.

«Примиренчество» возобладало в тот момент, когда обострились конфликты между теми, кто слева и справа критиковал всякую политику «классового сотрудничества». Большевики, предсказывавшие развал коалиции, кадеты, подталкивавшие предпринимательские круги к сопротивлению, и в особенности рабочие, объединившиеся в заводских комитетах, крестьяне, начавшие захватывать помещичьи земли, не дожидаясь созыва Учредительного собрания, инородцы, заявлявшие о своей воле к независимости, — все были полны решимости действовать, не принимая во внимание призывы к умеренности «примиренцев», которые считали, что для достижения успеха им требуется время.

4. Коалиционное правительство и рост социальной напряженности

Новое правительство посвятило себя прежде всего решению проблемы заключения мира. Новая внешняя политика определялась и теоретически обосновывалась Церетели, за которым Терещенко — официальный глава российской дипломатии — следовал не без скептицизма. План заключения мира, разработанный Церетели, состоял из двух пунктов: обращение к правительствам с целью заручиться поддержкой идеи мира без аннексий (отказ России от притязаний на Константинополь должен был послужить примером); организация конференции всех социалистических партий в Стокгольме для разработки программы мира, которую социалисты воюющих стран, возродившие Интернационал, должны навязать своим правительствам, если те останутся глухи к доводам разума. Этот утопический проект потерпел полный крах. Терещенко прозондировал намерения союзников; ответы Ллойд Джорджа, Рибо и Вильсона были предельно ясны: война должна быть продолжена. После многочисленных подготовительных встреч проект международной социалистической конференции провалился, не выдержав двойного противодействия — как со стороны большевиков, боявшихся, что успех конференции приведет к заключению всеобщего мира, спасительного для капитализма, так и союзных правительств, которые отказались выдать паспорта «пацифистам».

Потерпев поражение на «фронте мира», новое правительство было не более удачливым и на военном фронте. Чтобы сохранить доверие союзников и не потерять полностью доверие командования, правительство попыталось добиться от армии возобновления «активных — операций», могущих послужить прелюдией к масштабному наступлению, которое, как все надеялись, стало бы последним. Керенский попытался восстановить порядок в армии, начавшей разваливаться. По приблизительным оценкам, число дезертиров неизмеримо выросло: более 80 тыс. в середине мая только во 2–й армии. Сама идея продолжения войны все больше оспаривалась; за месяц (начало апреля — начало мая) эволюция была разительной. Большевистская пропаганда распространялась неудержимо. Верховное главнокомандование возлагало на Совет всю ответственность за дезорганизацию армии, начавшуюся, по его мнению, со дня принятия Приказа № 1, и считало, что продолжать войну в этих условиях невозможно. Прикрываясь политикой, откровенно заигрывавшей с войсками (перемещение генералов, открыто противостоявших новому режиму, запрещение офицерам уходить в отставку, провозглашение «Декларации прав солдата», откуда, правда, были предварительно изъяты статьи, предоставлявшие солдатским комитетам право контролировать назначения офицеров), Керенский считал, что только авторитарное восстановление порядка в армии принесет положительные результаты. Чтобы подготовить наступление, он предпринял длительное и памятное турне по войсковым частям, стараясь убедить участников огромных солдатских собраний, пришедших его послушать, что сначала нужна военная победа над немцами, которая покажет союзникам, что Россия ищет мира не из слабости. На какое?то время это ему удалось. Как свидетельствовали доклады о «духе вооруженных сил» и значительное уменьшение числа дезертиров, инициатива Керенского породила некоторые иллюзии. 18 июня началось наступление, которое после нескольких первоначальных успехов захлебнулось, отчасти из?за нехватки снаряжения. И здесь провал правительства был очевиден.

В городах по–прежнему не переставала расти напряженность в отношениях рабочих с предпринимателями. В марте промышленники пошли на отдельные уступки: восьмичасовой рабочий день, повышение заработной платы, которое не превышало, как правило, 20% (тогда как стоимость жизни утроилась с 1914 г.). Эти мизерные прибавки не могли компенсировать собой все более серьезной угрозы безработицы. Под предлогом трудностей со снабжением предприятия то увольняли, то снова набирали рабочих. Заводские комитеты, легализованные наконец, 23 апреля потребовали представить им бухгалтерскую отчетность предприятий, чтобы проверить, действительно ли у администрации не было возможности повысить оплату труда и оправдывало ли увольнения состояние запасов.

«Нормальные экономические отношения разрушены», — констатировала 14 мая кадетская газета «Речь». Возобновились и достигли широкого размаха забастовки. Предприниматели ответили локаутами. Как же повело себя правительство в условиях обострения этих конфликтов? Запятые решением проблемы войны и мира, министры–социалисты наспех состряпали экономическую и социальную программы. Последняя сводилась к двум основным пунктам: введение процедуры арбитража социальных конфликтов; государственный контроль над производством и распределением. По первому — предприниматели тянули время, обещая назначить «комиссии» для изучения предложений рабочих. По второму — промышленники, враждебно настроенные к любому контролю, воспользовались (дабы избежать его) разногласиями в стане «демократии». Тогда как Совет требовал введения монополии на мясо, кожу, соль и установления государственного контроля за угле- и нефтедобычей, металлургией, производством бумаги и кредитными учреждениями, министр труда Скобелев упоминал лишь о создании «комитетов» для учета и распределения заказов, которые по характеру своей деятельности явились бы преемниками военно–промышленных комитетов. Министр промышленности и торговли Коновалов не смог добиться никакого соглашения и ушел в отставку. Правящие классы, уже оказавшие пассивное сопротивление новому режиму, не подписавшись на «заем свободы» (который принес всего несколько сотен миллионов рублей вместо запланированных 5 млрд.), открыто отказались сотрудничать, упорнее, чем когда бы то ни было, уклонялись от выполнения требований трудящихся. Не желая признавать арбитраж согласительных комиссий и все чаще прибегая к локаутам, они саботировали развитие производства, чтобы дискредитировать правительство, объявленное ими «некомпетентным».

В этих условиях более решительным стало движение фабрично–заводских комитетов, которые начали объединяться. Сначала в столице состоялась конференция заводских комитетов Петрограда, за которой должен был последовать созыв всероссийского съезда. Петроградская конференция, руководимая Советом, стала первым результатом творчества народной «базы», возникшим ex nihilo. Большевики, бывшие в меньшинстве в профсоюзах и Советах, первое время всячески поддерживали действия фабзавкомов. В конце мая открылась I Общегородская конференция фабзавкомов Петрограда, на которой присутствовало 500 делегатов с мандатами от 367 предприятий. Конференция приняла резолюции большевистского толка, противопоставлявшие государственному контролю рабочий контроль, и высказалась за переход «всей власти Советам». Тогда же был избран Исполком, где преобладали большевики. Последние не использовали его в экономической борьбе, а превратили в своего рода плацдарм для распространения политической пропаганды. Радикализация движения вызвала к жизни, независимо от влияния большевиков, несколько эфемерных попыток самоуправления. По советским источникам, с мая — июня по октябрь они затронули 576 предприятий, в большинстве своем мелких и средних (насчитывавших в среднем 335 рабочих). В конце июня Скобелев опубликовал воззвание, направленное против деятельности заводских комитетов. Складывалось впечатление, что правительство энергичнее противилось рабочему контролю (на несколько предприятий был наложен секвестр), чем учащающимся локаутам со стороны предпринимателей. Основным результатом этого воззвания был еще больший подрыв доверия трудящихся к правительству.

В сельских местностях правительство также теряло популярность. Предупредив крестьян о недопустимости незаконных захватов, правительство постановило создать на всех уровнях (губерния, уезд, волость) комитеты по снабжению (распределявшие зерно и имевшие право эксплуатировать незасеянные земли при условии выплаты собственнику ренты, соответствующей стоимости урожая) и аграрные комитеты (в функции которых входило проведение переписи земель в предвидении аграрной реформы, условия которой должно было определить Учредительное собрание). Вместо этих комитетов, единственная цель которых, казалось, состояла в лишении крестьян права получить наконец землю в собственность, крестьяне создали на общинных сходах собственные комитеты, структура которых, как правило, не соответствовала официальным инструкциям. Эти комитеты присваивали необрабатываемые земли (без выплаты компенсации), захватывали сельскохозяйственный инвентарь и скот, принадлежавшие помещикам, пересматривали в сторону снижения платы договоры об аренде, устанавливали порядок использования выпасов. На районных сходах принимались решения о мерах общего характера, таких, как немедленное прекращение всех земельных сделок, установление норм засева в крупных имениях, создание арбитражных судов, решения которых должны иметь силу закона до созыва Учредительного собрания. На уровне волости и в еще большей степени уезда крестьянские чаяния формировала и «направляла» «сельская интеллигенция» (учителя, земские служащие и даже низшее духовенство). Параллельно с этой деятельностью множились «нарушения порядка» отдельными лицами. Число официально зарегистрированных правонарушений удесятерилось с марта по июнь. В основном это были те же беспорядки, что происходили в сельских местностях с начала века. Они состояли в незаконном занятии имений, воровстве и вырубке леса, захвате сена, хищении сельскохозяйственного инвентаря.

Крупные землевладельцы, как и промышленники, которые прибегали к локаутам, в ответ на действия крестьян сократили посевы. Они призвали правительство положить конец «анархии». Проколебавшись месяц, правительство, опасаясь распространения волнений, в начале апреля все же решило направить войска для восстановления порядка в деревне. Прошел еще месяц, прежде чем правительство созвало (9 мая) первую сессию Главного земельного комитета, которому была поручена подготовка аграрной реформы. В правительстве произошел раскол по поводу основных положений реформы, условия которой в любом случае должны были устанавливаться Учредительным собранием. Кадеты ратовали за выплату компенсации собственникам; эсеры предлагали поручить коммунальным собраниям управление распределенными землями, без всякой компенсации и в максимально уравнительном смысле. Что касается эсера Чернова, министра сельского хозяйства, он беспрестанно повторял, что никакая акция не должна быть предпринята до созыва Учредительного собрания («Наш лозунг — земля из рук Учредительного собрания»). Местные комитеты должны были подчиниться решениям Главного земельного комитета. Только большевики и отдельные левые эсеры призывали крестьян к немедленным действиям, но их лозунги, оторванные от реальной жизни села, могли встретить отклик лишь у крестьян в солдатской форме, которые находились в городах.