ГЛАВА 15

ГЛАВА 15

Простите, счастье и покой!

Радость моя, прости!

Отныне лишь горе будет со мной

На жизни печальном пути!

Спустя четыре дня после кончины Екатерины в апартаменты Марии вошла леди Шелтон и «совсем бесцеремонно, без какой-нибудь подготовки» сообщила, что ее мать умерла. При дворе говорили, что Генрих собирается навестить дочь лично или прислать кого-нибудь из своих видных придворных, но он не сделал ни того ни другого. Ша-пюи, зная, как Мария «любила и боготворила[23], возможно больше, чем любая дочь свою мать», боялся, что весть о смерти Екатерины может оказаться для Марии чрезмерно тяжелым ударом, который она окажется не в состоянии вынести. Как Мария восприняла эту весть, не знал никто, кроме леди Шелтон, но известно, что к вечеру этого дня она была достаточно спокойна, чтобы пригласить к себе лекаря и аптекаря Екатерины. Король вначале отказал, заявив, что если она занемогла, то это просто «естественная скорбь» и ничего более, но затем по настоянию Шапюи смилостивился. Мария хотела видеть их не для лечения, а чтобы они рассказали о последних часах Екатерины, о том, как она умерла. Конечно, ей также хотелось знать определенно насчет яда, и лекарь подтвердил подозрения.

Следующие несколько недель Мария провела, запершись в своей комнате, одетая в черные траурные одежды и вуат за написанием бесконечных писем. Шапюи удалось передать через одну из камеристок ободряющую записку, и Мария ответила на нее красноречиво и без горечи. Посол убеждал ее быть смелой и настойчивой, какой всегда была Екатерина. Мария писала в ответ, что будет пытаться, но одновременно готовить себя к любым изменениям в своем положении, которые могут произойти. Она смотрела в окно на унылый зимний пейзаж и понимала, что в Англии ничего хорошего ее не ждет. Нужно бежать! Она получила письма от родственников (императора и его сестры), с которыми была знакома только по переписке. Они были адресованы Екатерине, но прибыли слишком поздно. Мария хранила их теперь как сокровище вместе с маленьким золотым крестиком, который перед смертью завещала ей мать.

Эта воля покойной была уважена, однако все завещание Екатерины практически выполнено не было. Она хотела быть похороненной в монастыре ордена францисканцев (самого строгого толка), но, поскольку несколько лет назад орден был запрещен, этого не произошло. Что касается ее наследства, то им занимался сам Генрих. Екатерина завещала что-то передать Марии, а что-то церкви, и ему хотелось посмотреть, нет ли среди этих вещей чего-нибудь ценного. Особенно его интересовали меха. Говорят, что он даже не хотел передавать Марии золотой крестик, который так много для нее значил. Затем король приказал одному из придворных составить подробную опись украшений и предметов одежды Екатерины, которыми она владела, будучи королевой. Когда началось ее изгнание, все эти вещи были собраны в лондонском замке Бейнард. Там стояли ее кровати с драпировками и диванными подушками, вышитыми руками испанских и английских фрейлин, а также расписные столы и жаровня с портретом ее и Генриха и их общей монограммой. Все было в сохранности, даже блузки, которые она носила после родов, а также драпировки для детской комнаты и маленькая колыбелька, украшенная золотой парчой и малиновым бархатом. Из всего этого бывшего имущества Екатерины Генриха заинтересовали только шахматы слоновой кости и обтянутая черным бархатом конторка для письма. Он взял их себе. А Анна прихватила сундучок для хранения денег, скамеечку из слоновой кости и великолепный рог для вина с античными фигурами.

Мария с горечью узнала, что, получив известие о смерти Екатерины, Генрих немедленно устроил во дворце демонстративное веселье, в основном рассчитанное па то, чтобы произвести впечатление на иностранных послов. Говорят, что, когда Генриху доложили о смерти бывшей жены, он воскликнул: «Слава Богу, теперь нам не угрожает война!» — и приказал готовить праздничные представления и рыцарские турниры в честь спасения Англии. На следующий день он нарядился в самые роскошные праздничные одежды и явился к придворным весь в желтом — от камзола, отороченного белым мехом, до чулок. На голове красовалась желтая шляпа. На мессу он отправился под громкие фанфары, с Елизаветой на руках и затем, после ужина, «вне себя от радости» танцевал с придворными дамами. Закончив танцевать, он выехал на турнирную арену и сломал дюжину копий с энергией, которой не видели у него уже много лет. Анна, получив известие о смерти своей давней соперницы, тоже была счастлива и милостиво одарила гонца, но каким-то образом эта весть ее, кажется, встревожила, и в празднествах в Гринвиче королева участия не принимала.

В депеше императору Шапюи подробно описал последние дни Екатерины. Император оделся в черное и плакал, говоря, что до сих пор не может понять, как это Генрих ради шлюхи мог оставить «такую мудрую, добродетельную и святую жену». Затем он вместе со своим восемнадцатилетним наследником, Филиппом, прослушал мессу в память Екатерины и объявил всем послам при своем дворе, что считает ее святой. Однако при всем при том какой-либо враждебности по отношению к Генриху император не выразил. Через несколько месяцев он пригласил к себе английских дипломатов и заявил, что пора восстановить добрые отношения. Они с ним, разумеется, согласились. Карл сказал, что теперь, когда перестала существовать проблема, связанная с Екатериной, почему бы не возобновить старую дружбу Габсбургов с Тюдорами. Слова императора указывали на то, какое незначительное место в его стратегических планах занимала Мария. Да, она могла быть полезной при переговорах о браке или как претендентка "а престол, во имя которой можно было поднять восстание, но Карл не желал разрывать отношения с Англией только из-за того, что Марию лишили прав наследования или с ней плохо обращаются. Екатерина — другое дело. Она действителыю играла существенную роль в европейской дипломатии. Но теперь ее не стало.

Умершую в святости Екатерину похоронили как принцессу, точнее, как вдовствующую принцессу. Сохранилось описание ее похорон, где ее называли «высокочтимой и благородной Принцессой и Леди Екатериной, Дочерью величественного Принца Фердинанда, затем Короля Кастилии, потом Супругой благородного и высокочтимого принца Артура, Брата нашего Повелителя, Лорда Короля Генриха Восьмого». После того как ее тело было «высушено, тщательно обернуто, проспиртовано и пересыпано душистыми веществами», его на несколько дней поместили под королевским балдахином, а затем закрыли в свинцовом гробу, который поставили перед алтарем в «светлой часовне», в центре круга, образованного десятками канделябров с горящими восковыми свечами. У гроба были повешены четыре пурпурных знамени с гербами Англии и Испании и четыре больших золотых штандарта с изображениями Троицы, Богородицы, Святой Екатерины и Святого Георгия. При этом везде герб Англии был оставлен иепозолоченпым, а венчающая его корона имела разрыв — как у принцессы, а не как у королевы.

Похороны состоялись спустя более чем две педели. За это время были пошиты новые траурные одеяния. Медленным шагом похоронная процессия двинулась к аббатству Солтри. Непосредственно за катафалком следовала «главная скорбящая», Элеонора, племянница Екатерины, дочь Марии Тюдор и Чарльза Брэндона, с шестнадцатью придворными дамами и пятнадцатью камеристками Екатерины. В аббатстве гроб был оставлен на ночь еще в одной «светлой часовне». На следующий день к процессии присоединились сорок восемь нищих в черных рубищах с капюшонами и большими факелами в руках. Катафалк направился к месту погребения Екатерины, бенедиктинскому аббатству Питерборо. Здесь, окруженная тысячами свечей и флагами всех правящих домов, с которыми она состояла в родстве — Испании, Арагона, Сицилии, Португалии и «Священной Римской империи», — а также гербами Ланкастеров и белым орнаментированным щитом принца Артура, Екатерина нашла свой последний приют. На нескольких вымпелах был изображен ее символ, плод граната, а вокруг на стенах крупными золотыми буквами был начертан ее девиз «Humble et loyale»[24].

Прославить ее смирение и преданность Генрих еще мог позволить, по не последовательность в убеждениях, которые Екатерина сохраняла всю жизнь. На ее погребальной мессе было сказано много плохого о папе и о том, что брак Екатерины с Генрихом был незаконный, а епископу, который вел службу, предписали солгать, что на смертном одре Екатерина наконец призналась, что никогда не была законной королевой Англии. Воля короля была исполнена, но в это мало кто поверил. Скорбящие по пей знали, что это неправда, и шестьсот нищенок, которым были розданы черные одеяния, чтобы те оплакивали Екатерину, тайком в своих молитвах именовали ее не принцессой, а королевой Екатериной, даже когда гроб был поставлен на нижнюю ступеньку высокого алтаря, то есть место, недостойное ее положения.

Мария сочла организацию похорон бесчестьем и посоветовала Шашои не принимать в них участия. Кроме гофмейстера Гилфорда, большого врага Анны, все остальные придворные благоразумно от присутствия на похоронах воздержались. Генрих, кажется, вообще не высказался по этому поводу. Разве что пожаловался насчет стоимости мемориала, который был воздвигнут в честь Екатерины в соборе Святого Павла. Меньше всего его сейчас волновали похороны бывшей жены, потому что все мысли были заняты тем, как избавиться от ее преемницы. Анна его опять разочаровала — у нее случился выкидыш, причем в день похорон Екатерины. Повитухи, которые осмотрели крошечный плод, сказали, что то был мальчик. Получив такую весть, Генрих «сильно опечалился» и был довольно груб со своей страдающей женой. Выкидыш подтвердил давно распространявшиеся слухи, что после рождения Елизаветы Анна не сможет больше выносить пи одного ребенка.

Пытаясь оправдать несчастье, Анна говорила, что потеряла ребенка из-за сильных переживаний о короле. Дело в том, что несколькими днями ранее во время рыцарского поединка в Гринвиче Генрих неудачно упал вместе со своим большим боевым конем. Когда конь со всадником внезапно рухнул на землю, присутствующим показалось, что король мертв. Но через несколько минут конюхи определили, что он дышит. Генрих не приходил в сознание больше двух часов, а когда наконец открыл глаза, увидел рядом е собой священников, з-за спин которых виднелись испуганные лица придворных.

Анне о случившемся сообщили только после того, как король окончательно пришел в себя, но она настаивала, что сразу же после этого у нее случился выкидыш, и воспользовалась случаем обвинить Норфолка, что тот сказал ей о происшедшем «слишком неожиданно». Впрочем, своим камеристкам она говорила иначе.

«Не надо плакать, — произнесла она спокойным тоном, — это к лучшему. Теперь я смогу поскорее зачать другое дитя». А затем, помолчав, добавила, что поскольку первая жена короля умерла, то следующий ее ребенок будет определенно законным.

По-видимому, Анна полагала, что у нее есть какие-то основания на это надеяться, однако Генрих думал совсем иначе. Он неожиданно понял, что все это, включая и выкидыш, результат действия злых сил. Гертруда Блаунт рассказала Шапюи о разговоре короля с одним из его доверенных приближенных, в котором Генрих «в большом откровении, как если бы это была исповедь», сообщил о своем открытии. Он наконец понял, что женился на Анне против воли, то есть она соблазнила его с помощью бесовской силы. А сыновья не рождаются, потому что на этом браке лежит проклятие, и потому он должен быть признан недействительным. Генрих признался, что в глубине души уже считает себя вправе взять другую жену.

Все, включая и Анну, знали, кого он имеет в виду. Бледная, застенчивая Джейн Сеймур была прямой противоположностью Анне во всех отношениях. Генрих уже много месяцев оказывал ей всяческие знаки внимания и дарил «очень богатые подарки». В жалком усилии вернуть привязанность супруга Анна сказала, что «ее сердце разрывается, когда она видит, что король любит другую», но это не подействовало. В последнее время король с ней почти не разговаривал, а большую часть времени проводил в апартаментах дворца Эдуарда Сеймура, где встречался с Джейн в присутствии ее брата, как того требовал этикет.

Выкидыш, случившийся у Анны, а затем немилость к ней короля огорчили многих ее приверженцев, но, наверное, больше всего леди Шелтон. Та сразу же сообразила, что если Мария узнает о положении Анны, то сразу же выйдет из-под контроля, и послала свою дочь вместе с племянницей разузнать у кого-нибудь, кто пользуется доверием Марии — возможно, у Гертруды Блаунт, — что дочери короля конкретно известно о ситуации при дворе. Если она слышала о потере ребенка, это очень плохо, но «остального лучше бы ей вообще не знать». К этому времени отношения леди Шелтон и Марии слегка изменились частично благодаря щедрым взяткам Шапюи. Теперь тетка Анны позволяла его слугам видеть Марию, когда они захотят, даже без специального разрешения, скрепленного подписью короля. Появились и другие признаки того, что ее ледяная суровость немного оттаяла. Своим положением при дворе леди Шелтон была обязана Анне, но если время Анны миновало, ей понадобится другой покровитель. Шли разговоры, что Мария может быть восстановлена чуть ли не в прежнем положении и что король может даже пожелать наказать тех, кто в прошлом плохо с ней обращался. И леди Шелтон изо всех сил пыталась теперь предохранить себя от возможных неприятностей.

Через Шапюи Марии также было известно о разговорах по поводу «расширения ее свиты и возвышения положения». Ей даже показалось, что отношение отца стало почти доброжелательным. Он послал ей сто крон, чтобы она могла сделать пожертвования, и возвратил золотой крест Екатерины, убедив себя, что он не имеет никакой ценности, кроме исторической, потому что, по слухам, в нем находились частицы подлинного распятия Христа. Но у Марии не было желания ждать изменения судьбы в лучшую сторону, которое могло в будущем наступить. Как и Шапюи, она боялась, «что под медом прячется жало скорпиона», и после смерти Екатерины ее стремление сбежать только усилилось. Посланник императора времени даром не терял — у пего уже был готов план, чтобы доставить Марию в целости и сохранности на побережье. В тот период, когда прорабатывались детали этого плана, ей пришлось неожиданно переехать в Хансдон, в графстве Хартфордшир, и весь проект пришлось создавать заново.

С точки зрения побега Хансдон был очень неудобным местом. До Грейвсенда, откуда Мария должна была отправиться во Фландрию, было сорок миль, которые следовало преодолеть верхом. Это требовало нескольких смен лошадей, а следовательно, большего количества людей, участвующих в побеге. Кроме того, маршрут проходил через несколько крупных деревень, где местная стража могла проявить бдительность. Даже если Марию станут охранять менее строго, чем прежде, все равно риск разоблачения чрезвычайно велик. Добравшись до реки, возможно, придется ждать прилива, а это еще сутки. Мария считала, что если подсыплет снотворное зелье в питье фрейлинам, то сможет свободно выйти из дома, но нужно быть осторожной у окна леди Шелтои. Лишь бы добраться до сада, а там уже нетрудно открыть ворота — или сломать, если понадобится, — за которыми ее будут ждать всадники.

Шапюи счел проект слишком рискованным и рекомендовал подождать до Пасхи. Вполне вероятно, что после праздников Марию перевезут в какое-нибудь другое место. Кроме того, ожидалось, что в апреле король уедет из Лондона, а это увеличивало шансы на успех. Шапюи убеждал Марию продолжать свое полузатворничество, находясь в трауре, а если начнут появляться королевские посланцы, умолять их оставить ее с миром, чтобы она могла тихо скорбеть. Если те начнут донимать, он предлагал ей сообщить им, что после достижения полного совершеннолетия она намеревается удалиться в монастырь. По расчетам посла, это заявление должно было их слегка ошеломить, поэтому на какое-то время ее могут оставить в покое, и, значит, появится возможность к весне основательно подготовиться к побегу.

* * *

Правление королевы Анны трагически завершилось как раз в то время, когда был окончательно разработан новый план побега. Весь апрель Генрих активно искал способы избавиться от надоевшей жены, надеясь, что его законники отыщут какое-нибудь скрытое обстоятельство, которое было не учтено при заключении брака, или неправильное соблюдение обряда. В общем, он хотел, чтобы они нашли любую зацепку, которая позволила бы считать этот брак недействительным. Придворные сразу же почуяли перемену в настроении короля и мигом переметнулись от Болейнов к Сеймурам, а про Болей-нов начали рассказывать такое, что те вообще перестали с кем-либо общаться. Знаменательным было также и то, что Генрих в конце апреля не пожаловал Джорджу Болейну членство в ордене Подвязки. Быть рыцарем ордена Подвязки — большая честь, которую оказывали очень немногим, и нового рыцаря избирали только тогда, когда умирал один из старых членов. Место освободилось после смерти почтенного престарелого лорда Абергавеина, и Анна сильно желала, чтобы был избран ее брат. Однако Генрих отдал его своему главному оруженосцу, Николасу Кэрыо, который в последнее время открыто и демонстративно поносил Болейнов и был в дружеских отношениях с Джейн Сеймур.

Примерно в это же время Кэрыо и некоторые другие приближенные короля послали весточку Марии, в которой советовали ей укрепиться духом и уверяли, что скоро всем Болейнам «добавят в вино воды» и они познают унижение. Джеффри Поул, младший сын графини Солсбери и страстный противник Анны и ее родственников, повсюду говорил, что Генрих просил епископа Лондона найти какие-нибудь основания, которые позволили бы ему отказаться от жены. То, что Анну обязательно «распрягут» — так жестоко выражались придворные — и ее место займет «другая кобыла», это сомнений уже ни у кого не вызывало. Не ясно было только, когда это случится.

Начиная с января Анна чувствовала себя хуже некуда. Кругом ходили сплетни насчет Генриха и Джейн. Король давно уже, не стесняясь жены, демонстративно встречался с новой возлюбленной. Королеве пришлось терпеть презрительные усмешки и глумление тех, над которыми она так долго и с таким удовольствием насмехалась. Теперь же они смеялись ей прямо в лицо. В последнее время Анна часто вспоминала давнишнее пророчество, согласно которому английская королева должна быть похоронена заживо. Когда у нее только начинался роман с Генрихом, она решила, что королева эта Екатерина, но теперь с ужасом понимала, что речь в этом пророчестве, видимо, шла о ней самой. В начале 1536 года в ее спальне внезапно вспыхнул пожар, она тогда жутко перепугалась. Потом все ждала, когда же наконец Генрих избавится от Екатерины, но известие о смерти соперницы спокойствия Анне не принесло. Живя в постоянном страхе за свою жизнь, она пришла к убеждению, что между ее смертью и смертью Екатерины существует какая-то мистическая связь. Поэтому, услышав, что бывшая королева наконец отошла в мир иной, Анна начала думать о своем конце.

Формальных зацепок, ставящих иод сомнение законность °рака, Генриху найти так и не удалось. Тогда он решил избавиться от Анны другим способом, обвинив ее в совершении государственного преступления. Например, супружеская не-верность королевы — чем не преступление. Король приказал Кромвелю, Норфолку и еще нескольким приближенным расследовать, что собой представляет, как теперь бы выразились, «моральный облик королевы», и те постарались на славу. Они обнаружили такое, что убедило в вине Анны двадцать шесть пэров, которые 15 мая анонимно выступили против нее на суде. Оказывается, у королевы было полно любовных связей, и по крайней мере с одним из своих любовников она замышляла убийство короля. Анне предъявили конкретные обвинения в том, что она изменила Генриху с тремя придворными (Генри Норрисом, Фраисисом Уэстопом и Уильямом Брир-тоном), а также с музыкантом по имени Марк Смитоп; что она совершила инцест со своим братом Джорджем, а с Норрисом они обменялись клятвами пожениться после смерти Генриха. Обвинители сочли это убедительным доказательством заговора с целью погубить короля. Далее следовали менее тяжкие обвинения. Например, обнаружилось, что Анна и Норрис обменялись поздравлениями якобы после успешного отравления Екатерины; обнаружилось также, что она давала деньги Уэстону (в чем призналась); что смеялась над нарядами Генриха и им самим; что вместе со своим братом издевалась над балладами, сочиненными королем; и «различными способами показывала, что король ей надоел и она его больше не любит».

Самым удивительным было, что Анне и ее «сообщникам» совершенно серьезно инкриминировались деяния, которые уже давно являлись достоянием ходивших при дворе сплетен. Например, Джорджа Болейиа обвиняли в том, что он «распространял слухи, которые ставили под сомнение вопрос, является ли король отцом дочери его сестры». Иными словами, брата Анны обвиняли в том, что он будто бы говорил, что та прижила Елизавету не от Генриха, а от кого-то другого. Это обвинение было странным хотя бы потому, что, согласно следующим пунктам обвинительного заключения, отцом Елизаветы должен был являться именно сам Джордж Болейн. На суде Джорджу предложили подтвердить или опровергнуть тот факт, что Анна в разговоре со своей невесткой называла Генриха «импотентом, не имеющим ни энергии, ни силы[25]». Несмотря на настойчивые протесты, это обвинение было зачитано вслух, к большому смущению присутствующих. Кстати, это вполне могло быть правдой. Когда Анна выходила из себя, она могла заявить и не такое.

На следующий день все посольства отправили на континент депеши, в которых со всеми подробностями описывалось это судебное разбирательство.

В конце концов к этому делу приплели даже служителей церкви. Шапюи записал, что на судебном заседании упоминались несколько протестантских епископов, которые якобы учили Анну, что если муж не в состоянии удовлетворить женщину, то «их вера совсем не против того, чтобы она искала помощи в другом месте, даже у родственников». Это уже вообще ни в какие ворота не лезло и лишь доказывало, насколько Генриху не терпелось дискредитировать бывшую возлюбленную.

И судьи его не разочаровали. Несмотря на то что Анна с братом искусно защищались — последний произвел такое хорошее впечатление, что многие присутствующие ставили на его оправдание десять к одному, — их осудили вместе с четырьмя другими любовниками Анны, которых допрашивали отдельно. Анну приговорили к обезглавливанию. Она стала первой английской королевой, приговоренной к смертной казни по обвинению в предательстве. В качестве последней милости бывшая королева просила, чтобы голову ей отсекли одним ударом меча, как это делали французские палачи.

Вот такой судебный фарс устроил над Анной стареющий король, где в качестве доказательств приводились грязные перешептывания придворных. И все из-за того, что боялся умереть, не оставив законного наследника. При этом зачем-то потребовалось обсуждать интимные подробности его семейной жизни, которые иные правители предпочли бы держать при себе. В связи с этим участь, постигшая Анну Болейп, в определенной степени опечалила даже ее заклятых врагов. Они были сердиты на короля, что он устроил такой грязный спектакль только для того, чтобы избавиться от надоевшей жены.

Анна пробыла в Тауэре две с половиной недели, и все это время Генрих предавался беспечным весенним развлечениям. Он каждый вечер устраивал званые пиры, много танцевал с красивыми женщинами, еще больше пил, до тех пор пока едва мог стоять на ногах, а затем под пронзительный аккомпанемент свирелей, барабанов и непристойных песен отправлялся Во Дворец. К месту стоянки у Гринвича королевская барка с королем и его приближенными прибывала уже за полночь. Обычно он сидел на корме и орал песни вместе с хором, причем громче остальных.

«Наконец-то я избавился от этой старой тощей кобылы!» — радостно говорил он своим спутникам, повторяя снова и снова, что Анна изменяла ему с сотней мужчин, не меньше, и удерживала его чарами и колдовством.

Анне Болейн отрубили голову в Зеленой башне Тауэра в пятницу 19 мая в восемь утра. Для этого с континента был вызван палач, владеющий мечом. Первое время, находясь в заключении, она шутила, что станет известной потомкам как Безголовая Королева, по по мере приближения казни все чаще вспоминала Марию. Шашои сообщал, что она искренне раскаивалась в том, что прежде плохо с ней обращалась и замышляла ее смерть[26]. Сестра Карла V, Мария Венгерская, считала, что, когда Генриху надоест третья жена, он тоже может приказать ее казнить. «Мне кажется, что это может войти у него в привычку, — писала она. — И тогда ни одна из его жен не будет чувствовать себя спокойно. Так как я сама женского пола, стану молиться вместе с остальными, чтобы Господь отвратил от нас подобную участь».

Вскоре монахи сообщили о чуде, что произошло у главного престола храма в Питерборо. Свечи у могилы Екатерины Арагонской зажигались и гасли сами собой. Об этом сообщили королю, и, чтобы засвидетельствовать это удивительное явление, в храм прибыли тридцать придворных. Генрих счел, что таким способом первая жена одобряет его расправу со второй.