Глава CXII

Глава CXII

Неохотно мы собрали себя воедино для еще одного напряженного дня, созвали армию и двинулись по огромной беспорядочной местности мимо станции Мезериб. Наши костры догорели, и эти места остались взъерошенными. Мы с Янгом спокойно заложили «тюльпаны», пока войска исчезали среди ломаной местности по направлению к Ремте, скрываясь из вида как от Дераа, так и от Шехаба. Турецкие самолеты гудели над головой, выслеживая нас, и мы послали наших крестьян через Мезериб обратно в их деревни. Вследствие этого летчики доложили, что наша численность очень велика, возможно, восемь-девять тысяч, и что наши движения, видимо, расходятся, как центрифуга, по всем направлениям сразу.

Чтобы усугубить их удивление, французские артиллеристы разнесли из дальнобойных орудий водонапорную башню в Мезерибе, с громким шумом, через несколько часов после нашего ухода. Немцы как раз вышли из Шехаба на Дераа, и необъяснимый взрыв послал их, упавших духом, обратно на стражу, до конца дня.

Тем временем мы были уже далеко, упорно продвигаясь к Нисибу, вершины холма которого мы достигли к четырем часам дня. Мы дали конной пехоте короткую передышку, а тем временем двинули наших артиллеристов и пулеметы на гребень первого хребта, с которого земля обрывалась вниз, к станции.

Мы разместили там в укрытии пушки, и попросили открыть огонь специально по строениям станции с двух тысяч ярдов. Отряды Пизани работали, соревнуясь друг с другом, и скоро в крышах и навесах появились неровные бреши. В это же время мы побудили наших пулеметчиков впереди, с левой стороны, стрелять длинными очередями по траншеям, откуда отвечали жарким упорным огнем. Однако наши войска были в естественном укрытии, и к тому же дневное солнце светило им в спину. Поэтому мы не понесли потерь. Враг тоже. Конечно, все это была только игра, и захват станции не входил в наш план. Истинным нашим объектом был крупный мост на севере. Хребет у нас под ногами изгибался длинным рогом к насыпи, служа одним из берегов долины, которую этот мост перекрывал. Деревня стояла на другом берегу. Турки удерживали мост силами небольшого редута и поддерживали связь с ним, разместив в деревне стрелков под прикрытием ее стен.

Мы нацелили две пушки Пизани и шесть пулеметов на маленький, но глубоко зарытый пост у моста, надеясь выбить оттуда его защитников. Пять пулеметов направили огонь на деревню. Через пятнадцать минут к нам вышли старейшины, весьма обеспокоенные. Нури поставил условием прекращения огня немедленное изгнание турок из домов. Они обещали это. Так станция и мост были разделены.

Мы удвоили свои усилия против них. Огонь с четырех крыльев стал яростным, благодаря нашим двадцати пяти пулеметам, у турок тоже было полно снаряжения. Наконец мы выставили против редута все четыре пушки Пизани, и, после нескольких батарейных очередей нам показалось, что его охрана выскальзывает из своих окопов через мост в укрытие под железнодорожной насыпью.

Эта насыпь была двадцати футов высотой. Если бы охрана моста решила защищать его из арки, они были бы на дорогостоящей позиции. Однако мы сочли, что если привлечем их товарищей на станции, то заставим их отойти. Я созвал половину моей охраны, везущей взрывчатку, чтобы двинуться вдоль гребня, где стояли пулеметы, пока мы не подойдем вплотную к редуту.

Был благородный вечер, в мягких желтых тонах, неописуемо мирный, подчеркивающим нашу непрестанную канонаду. Закатный свет играл на горах, мягкие лучи преображали их, и малейшие детали их контуров складывались в сложную картину нежных оттенков. Затем, через секунду, зашло солнце, и на поверхность легли тени, среди которых на мгновение застывали бесчисленные камешки, усыпающие ее, каждая их грань, отражающая свет с запада, вспыхивала пламенем, как черный бриллиант.

В такие дни не хочется умирать, как, видимо, считали и мои люди; в первый раз им изменило мужество, и они отказались покидать укрытие, чтобы подставлять себя под грохочущие вражеские пули. Они устали, и их верблюды так находились, что могли идти только шагом: к тому же они знали, что попади одна пуля в гремучий студень — и они взлетят на небеса.

Растормошить их шуткой не удалось; наконец я отослал их, выбрав только Хемейда, самого молодого и смирного среди них, чтобы пойти со мной на вершину. Он трясся, как в дурном сне, но тихо последовал за мной. Мы доехали до самого дальнего края, чтобы посмотреть на мост вблизи.

Там стоял Нури Саид, посасывая трубку и подбадривая артиллеристов, которые держали огневой вал между темнеющими дорогами вокруг моста, деревни и станции. Нури с радостью развернул передо мной планы атаки и альтернативных нападений на эту станцию, на которую мы не хотели нападать. Мы вели теоретический спор десять минут, стоя на линии горизонта, и все это время Хемейд пригибался в седле от пуль, которые пролетали мимо нас, некоторые слишком высоко, некоторые рикошетировали, жужжа, как медлительные сердитые пчелы, у нас над ухом. Некоторые из них громко ударялись о кремень, поднимая меловую пыль, которая на мгновение повисала прозрачным облачком в отраженном свете.

Нури согласился прикрыть мое продвижение к мосту, насколько сможет. Тогда я повернул Хемейда назад с моим верблюдом — сообщить остальным, что от меня они пострадают хуже, чем от пуль, если не последуют за ним через опасную зону навстречу мне: так как я собирался идти в обход, пока не смогу убедиться, что пост покинут.

Когда они замешкались, вмешались Абдулла, невозмутимый, недальновидный, не ведающий страха авантюрист, и Зааги. Они, взбешенные тем, что меня бросили, накинулись на малодушных, и те перевалили через выступ, получив всего шесть царапин от пуль. Редут действительно был оставлен: и все мы спешились, дав Нури сигнал прекратить огонь. В тишине мы незаметно ползли через арки моста и обнаружили, что там тоже никого нет.

Мы спешно сложили в кучу пироксилин вокруг быков, которые были около пяти футов толщиной и двадцати пяти — высотой; хороший мост, для меня — семьдесят девятый, и стратегически — поворотный, так как мы собирались жить напротив него в Умтайе, пока Алленби не подойдет вперед, снимая с нас бремя. Поэтому я порешил не оставить от него камня на камне.

Нури тем временем торопил к рельсам пехоту, артиллеристов и пулеметчиков, так как ночь сгущалась; он приказал им на милю зайти в пустыню, построиться в колонну и ждать.

Но переход такого множества верблюдов через пути утомительно растянулся. Мы сидели, взвинченные, под мостом, со спичками в руках, чтобы зажечь мост сразу же (несмотря на наши войска), если возникнет тревога. К счастью, все обошлось, и через час Нури дал мне сигнал. Через полминуты (слишком я любил шестидюймовые заряды!), едва я выскочил к турецкому редуту, восемьсот фунтов пироксилина взорвались разом, и черный воздух засвистел летящими камнями. С двадцати ярдов взрыв поверг меня в оцепенение, и его, должно быть, слышали на полпути до Дамаска.

Нури, в сильном беспокойстве, разыскивал меня. Он отдал сигнал «путь свободен», а потом обнаружил, что не хватает одного отряда конной пехоты. К счастью, моя охрана горела желанием сослужить какую-нибудь службу, чтобы оправдаться. Талал эль Харейдин взял их с собой в горы, пока Нури и я стояли у зияющего провала, где был мост, и светили электрическим фонарем, чтобы дать им ориентир для возвращения.

Через полчаса вернулся Махмуд, торжествующе ведя за собой потерянный отряд. Мы выстрелами собрали всех, кто занимался поисками, и затем прошли две-три мили по открытой местности до Умтайе. Дорога стала очень неровной, через морены скользкого долерита, поэтому мы с радостью объявили привал и легли рядом на честно заслуженный отдых.