ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Вигилий (537-555)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Вигилий

(537-555)

Всего через пятнадцать лет после кончины Льва Великого, который стал первым епископом, удостоившимся погребения в соборе Святого Петра, Западная Римская империя обрела свой конец; однако отречение от престола ее последнего императора, жалкого ребенка-правителя с обоими именами в уменьшительной форме Ромула Августула[21], происшедшее 4 сентября 476 года, едва ли было замечено большинством его подданных и мало изменило их жизнь. Почти столетие Западная Римская империя находилась в состоянии, близком к хаосу, над ней властвовали военачальники-варвары, сменявшие один другого. Последний из них, скир[22] по имени Одоакр, не претендовал на верховную власть для себя самого; все, чего он просил, был титул патриция, в ранге которого он предполагал управлять Италией от имени императора Зенона, царствовавшего тогда в Константинополе.

У Зенона, однако, появилась идея получше. В течение всего его правления ему досаждал Теодорих, предводитель остготов, широко распространившихся по землям к северу от Черного моря. Главной целью для Теодориха в молодости было обретение постоянного места для проживания своего народа. В борьбе за выполнение этой задачи он потратил двадцать лучших лет жизни, время от времени воюя также и с империей — споря, заключая сделки, льстя и угрожая поменять фронт. Эти постоянные колебания между дружбой и враждой продолжались в течение долгого времени без выгоды для обеих сторон; и, вероятно, в какой-то момент в конце 487 года состоялось соглашение Теодориха и Зенона, в соответствии с которым первый должен был повести весь свой народ в Италию, свергнуть Одоакра и начать управлять страной в качестве короля остготов, признавая верховенство Восточной Римской империи. В начале 488 года началось большое переселение: мужчины, женщины и дети с лошадьми и вьючными животными, крупным рогатым скотом и пастухами медленно пересекали равнины Центральной Европы в поисках более богатых растительностью и более мирных пастбищ.

После того как они прибыли в Италию, Одоакр начал оказывать им жестокое сопротивление, но Теодорих неуклонно преодолевал его, а затем заключил с ним соглашение на очевидно выгодных для того условиях: оба должны были совместно управлять из Равенны, где им предстояло делить между собой дворец. Якобы для утверждения договора 15 марта 493 года Теодорих пригласил Одоакра, а также его брата, сына и воинов на пир в свою часть дворца. Когда скир занял свое место, подобавшее его положению, Теодорих выступил вперед и одним страшным ударом меча разрубил Одоакра от ключицы до бедра. С его свитой быстро разобрались окружившие ее телохранители готского короля, а брата скирского вождя поразили стрелами, когда он бежал через дворцовый сад. Жену Одоакра бросили в тюрьму, где она позднее умерла от голода. Его сына отправили в Галлию, а затем казнили. Когда наконец вопрос со скирами разрешили, Теодорих Остготский сбросил кожи и меха, которые являлись традиционной одеждой его народа, облекся в императорский пурпур и начал править.

После такого не обещавшего ничего хорошего начала тридцать три года, проведенные им на троне, оказались временем процветания и мира. Лишь одно отдаляло императора от папы — бескомпромиссная приверженность Теодориха арианству. К несчастью, конец его правления совпал по времени с кампанией императора Юстина по искоренению ереси раз и навсегда. Это явилось реакцией на то, что в 524 году Теодорих заключил в тюрьму одного из главных советников Юстина, философа Боэция, которого впоследствии приказал задушить; и через два года он отправил папу Иоанна I (523-526) во главе делегации в Константинополь для увещеваний. Эта поездка, ставшая первым путешествием папы за Босфор, явилась, с точки зрения Иоанна, огромным успехом: император простерся перед ним и устроил ему пышный прием, во время которого папа восседал на более высоком престоле, чем патриарх. Однако для Теодориха это было поражение, поскольку Юстин категорически отказался разрешить тем еретикам, которых насильно обратили в «истинную» веру, вновь придерживаться их прежних еретических взглядов.

Можно не сомневаться, что Теодорих был гигантом; и великолепный мавзолей, который он построил (и который до сих пор стоит в северо-восточном пригороде Равенны), наглядно демонстрирует наполовину классические, наполовину варварские тенденции в архитектуре, колосс, стоявший на основании двух цивилизаций. Ни один германский правитель, занимавший престол на руинах Западной Римской империи, не имел и доли политического видения и способностей государственного деятеля, какими обладал Теодорих; и когда он умер 30 августа 526 года, Италия потеряла своего величайшего из правителей раннего Средневековья, равного которому не было вплоть до времен Карла Великого.

Уже одиннадцать месяцев спустя, 1 августа 527 года, на трон в Константинополе взошел человек такого же калибра. С самого своего прихода к власти Юстиниан решил вернуть под власть империи весь итальянский полуостров. Римская империя, в состав которой не входил Рим, являлась очевидным абсурдом. Остготское королевство, к тому же еретическое, не вызывало у него ничего, кроме отвращения. Ясно, что его необходимо было уничтожить, и столь же ясно, что человеком, наиболее способным сделать это, являлся величайшим из византийских полководцев — Велисарий.

В 535 году с армией в 7500 человек Велисарий отплыл к берегам Сицилии и овладел ею почти без борьбы. Переплыв через Мессинский пролив на материк, он захватил Неаполь и после тяжелейшей годовой осады овладел Римом. Наконец в Равенне готский король Витигис предложил сдать город и отказаться от короны при одном условии: если Велисарий провозгласит себя императором Запада. Многие честолюбивые военачальники воспользовались бы такой возможностью, но Велисарий, до чрезвычайности преданный своему императору, не имел намерений сделать что-либо подобное. С другой стороны, он увидел в этом предложении идеальную возможность быстро и успешно закончить войну. Он принял его; ворота Равенны распахнулись, имперская армия вступила в город.

Витигиса, его семью и крупнейших готских аристократов увели в плен, где они, надо думать, предались горьким размышлениям о вероломстве вражеского военачальника, который обманул их. Однако когда Велисарий вернулся на корабле в Константинополь в мае 540 года, было не видно, чтобы его мучили угрызения совести. Ведь не коварством ли являлось предложение, сделанное самими готами? И во всяком случае, разве не они, готы, подняли мятеж против законной власти императора? Захватив обманом Равенну, Велисарий избавил обе стороны от страшного кровопролития. Кроме того, он достиг своих целей. Благодаря ему вся Италия перешла в руки империи.

Однако ненадолго. Готы восстановили свою монархию и возобновили борьбу; и молодой готский король по имени Тотила обратился к своим подданным — как готам, так и италийцам — с призывом объединиться и изгнать византийцев с земли Италии. В начале лета 544 года Велисарий отправился обратно в Италию. Однако к этому времени он оказался в очень сложном положении. Юстиниан всегда ревниво относился к своей власти и популярности — накопленные к тому времени богатства полководца подверглись конфискации, хотя позднее ему их вернули[23], и на сей раз Велисарию доверили только горстку неопытных воинов, еще меньше запасов и предоставили весьма скромные полномочия. Он делал все, что мог, но не сумел помешать Тотиле осадить Рим и в декабре 546 года взять город. После нескольких месяцев бесплодной борьбы в разных районах полуострова стало ясно, что обе стороны оказались в патовом положении — ни одна из них не была достаточно сильна, чтобы одолеть другую. В начале 549 года Велисарий вернулся в Константинополь. После той славы, которую принесла ему первая италийская кампания, вторая обернулась для него несколькими годами разочарования и крушением надежд.

* * *

Во время осады Тотилой Рима произошло одно неожиданное событие: был похищен папа. Папа Вигилий (537-555) принадлежал к числу римских нобилей; в 536 году он сопровождал в качестве диакона папу Агапита I (535-536) в Константинополь во время неудачной миссии с целью убедить Юстиниана прекратить италийскую кампанию. Они оставались в византийской столице до тех пор, пока Агапит не скончался неожиданно; и Вигилий, который самонадеянно считал, что станет его преемником, был шокирован, когда получил из Рима весть об избрании папой некоего Сильверия (536-537). Он уже приложил некоторые старания, чтобы втереться в доверие к горячей стороннице монофизитства императрице Феодоре, и даже заключил тайное соглашение с ней о том, что Велисарий, находившийся тогда в Италии, отстранит Сильверия и поставит на его место Вигилия. В свою очередь, он обещал отказ от принципов, заложенных решениями Халкидонского собора (см. выше), и провозгласил о принятии монофизитского учения. Велисарий сделал, как ему приказали — поспешно вернул Вигилия в Рим для его коронации, а Сильверия отправил в изгнание в Анатолию.

К осени 545 года армия Тотилы стояла у ворот Рима. Велисарий, в чьем распоряжении находились ограниченные силы, делал все возможное, чтобы избежать осады, однако император оказал ему слишком незначительную помощь, точнее сказать, не оказал ее вовсе. Юстиниана занимали другие дела. Причиной его беспокойства был стародавний вопрос о сущности Христа. В соответствии с ортодоксальной точкой зрения, сформулированной на Халкидонском соборе почти столетие назад, Спаситель обладал в одном лице двумя природами — различными, но неразделимыми, человеческой и божественной. Однако эту точку зрения никогда не принимали монофизиты, считавшие, что у Христа только божественная природа, и видевшие в нем скорее Бога, нежели человека. И это учение, которое вообще-то представляло собой ересь, приобрело слишком многих сторонников и распространилось столь значительно, что уничтожить их было невозможно. В Египте, например, монофизиты были повсюду; в Сирии и Палестине это учение чрезвычайно укрепилось, и влияние его сторонников стало представлять потенциальную опасность. С другой стороны, на Западе, если эта ересь и существовала, то должна была найти адептов почти исключительно у варваров, господствовала же противоположная, арианская точка зрения, согласно которой Христос имел человеческую природу. Римская же церковь тем временем сохраняла непреклонную верность ортодоксии, и нетрудно было предугадать, что она начнет протестовать против всякого отклонения от линии, принятой Халкидонским собором. Поэтому следование этим курсом представляло для Юстиниана трудную и деликатную задачу. Если бы он действовал слишком жестко по отношению к монофизитам, то рисковал вызвать восстание и лишить империю ценной провинции — Египет являлся одним из важнейших поставщиков зерна. Если же он стал бы проявлять к ним слишком большую предупредительность, то навлек бы гнев ортодоксов, что привело бы к еще большему расколу среди подданных, чем когда бы то ни было. Юстиниан прекрасно знал о симпатиях своей жены к монофизитам и в общем-то потворствовал им: это давало ему возможность внешне проводить жесткий курс по отношению к монофизитам, которые, однако, знали, что Феодора может без лишнего шума смягчить суровость принимаемых против них мер.

Благодаря этой чрезвычайно хитроумной политике император сумел привести к покорности наиболее крупные монофизитские общины за исключением египетских, Египет он оставил в покое. Однако затем неожиданно появился новый опасный смутьян харизматического склада. Иаков Барадей («одетый в шкуры») был монахом из Месопотамии, которого в 543 году[24] рукоположил в епископы придерживавшийся монофизитства патриарх Александрийский. Он поставил перед собой цель вдохнуть новую жизнь в монофизитство на Востоке, постоянно путешествовал и с невероятной быстротой изъездил вдоль и поперек Сирию и Палестину, рукоположив во время поездки примерно тридцать епископов и несколько сотен священников.

Не в силах затушить пламя фанатизма, которое вспыхивало повсюду, где появлялся Барадей, Юстиниан оказался в затруднительном положении. Учитывая настроения монофизитов, теперь с ними требовалась осторожность более, чем когда-либо. В то же время на Западе его уже начали критиковать за слабость и вялость перед лицом новой угрозы. Стало ясно, что требуются какие-то позитивные шаги; таким образом, ввиду отсутствия лучшего решения Юстиниан остановил выбор на публичном осуждении — не монофизитов, а тех, кто находился на другом краю богословского фронта, отстаивая скорее человеческую, а не божественную природу Христа, — несториан. Эта полузабытая секта подверглась осуждению еще в 431 году на Эфесском соборе; впоследствии большая часть ее адептов бежала на Восток, в Персию и дальше, и лишь немногие из несториан, если вообще хоть кто-то, остались в пределах империи. Таким образом, не имело большого значения, подвергаются они теперь гонениям или нет. Однако тут имелось то преимущество, что их одинаково ненавидели и монофизиты, и ортодоксальная церковь, и, делая заявление такого рода ex cathedra[25], император надеялся ослабить растущую вражду между теми и другими. В начале 544 года он издал эдикт, в котором осуждал не ересь как таковую, но три различных ее проявления — вскоре это узаконение стало известно под названием «Трех глав»: личность и труды учителя Нестория, Феодора Мопсуестийского, и особенно примечательные сочинения двух других, еще более трудных для понимания богословов — Феодорита Кирского и Ивы Эдесского.

Это была идиотская затея, которая полностью заслужила последовавшей реакции. Только православное духовенство Востока согласилось, да и то в некоторых случаях не слишком охотно, придерживаться линии императора. Монофизиты, надеявшиеся на ощутимые уступки, не смирились; римские епископы на Западе не скрывали своего крайнего возмущения. Любые нападки на несториан, громогласно заявляли они, идут лишь на пользу монофизитам. Они решительно отказались осудить «Три главы», а Стефан, легат папы в Константинополе, довел до сведения самого патриарха неудовольствие своего шефа по поводу объявления церковного проклятия.

Такая реакция оказалась для Юстиниана неожиданностью, и он не на шутку встревожился. В Италии за те четыре года, которые прошли со времени первой кампании Велисария, позиции Византии все больше и больше слабели; теперь же, в то время когда он нуждался в поддержке более, чем когда бы то ни было, ему пришлось столкнуться с сопротивлением папы Вигилия и всей римской церкви. Лучше всего было скорее забыть о разногласиях. Император не стал протестовать, когда папа отказался осудить «Три главы», а без лишнего шума взялся за восстановление отношений.

В течение полутора лет он проводил такую политику и продолжал бы ее, если бы позволили обстоятельства. Однако когда Велисарий сообщил, что Риму угрожает осада, новая тревожная мысль лишила его покоя: в случае взятия Тотилой города будет невозможно предотвратить захват папы в заложники, и последствия этого лишь еще больше усугубят положение. Отреагировал Юстиниан быстро. 22 ноября 545 года офицер императорской гвардии с группой воинов прибыл в Рим и схватил Вигилия в тот момент, когда тот еще не покинул церковь Святой Цецилии после богослужения, посадил его на судно, ожидавшее у берега Тибра, и отправил вниз по реке.

Папа, не имевший ни малейшего желания оставаться в Риме в то время, когда городу угрожала долгая и тяжелая осада, не выразил недовольства, когда ему сообщили, что его везут в Константинополь, хотя его вряд ли привлекала мысль о возобновлении знакомства с Феодорой — ведь его обещание объявить о благоволении монофизитству осталось невыполненным, и ему, очевидно, пришлось бы давать объяснения по этому поводу. Однако вышло так, что встреча папы с императорской четой произошла не так скоро, как он этого ожидал; в течение целого года он оставался в Катании на Сицилии в качестве ее гостя. За это время ему удалось отправить несколько кораблей, нагруженных зерном, для оказания помощи Риму. Не позднее января 547 года он достиг берегов Босфора.

* * *

В этой ситуации Вигилий по-прежнему оставался тверд в своем нежелании осудить «Три главы». Хотя Юстиниан очень тепло принял папу по его прибытии, тот дал почувствовать свою власть, немедленно отлучив от церкви на четыре месяца патриарха и всех епископов, которые подписались под императорским эдиктом. Однако вскоре постоянное давление, оказывавшееся императором и императрицей, которая, казалось, забыла о прежних обидах, но в этом вопросе была столь упорной и решительной, как и ее супруг, — начало оказывать свое воздействие. 29 июня 547 года Вигилий официально примирился с патриархом и в тот же день вручил Юстиниану подписанную им грамоту об осуждении «Трех глав», обусловив это лишь сохранением в тайне до завершения рассмотрения вопроса комитетом западных епископов, чье решение, как он намекнул, предрешено заранее; и 11 июля 548 года он издал свое «Judicatum»[26], в котором торжественно предавал анафеме «Три главы», подчеркивая при этом, что продолжает непоколебимо стоять за учение, утвержденное на Халкидонском соборе.

Таким образом, когда императрица через одиннадцать месяцев скончалась, можно было полагать, что она и ее супруг добились триумфального успеха и наконец восстановили единство церкви. На деле же раскол вскоре дал о себе знать вновь, чтобы стать глубже, чем когда бы то ни было. Феодора всегда вызывала больший страх, чем ее супруг; пока она жила, многие видные церковные деятели предпочитали отмалчиваться, нежели вызывать ее неудовольствие. После смерти императрицы они открыто встали в оппозицию императорскому эдикту, и постепенно другие последовали их примеру по всей Европе. Что бы ни пытался говорить Вигилий, пытаясь дезавуировать свои прежние действия, провозглашенные им анафемы воспринимались как подрыв авторитета Халкидонского собора, и теперь западные христиане повсюду поносили его как перебежчика и отступника. В Карфагене епископы этим не ограничились и отлучили его от церкви. Вигилий понял, что зашел слишком далеко. Он никогда не хотел осуждать «Три главы» и сделал так только по причине жесткого давления, которое оказывали на него Юстиниан и Феодора. Оставалось только отступить, что он и сделал, попытавшись хоть в какой-то степени сохранить лицо.

Для Юстиниана это была последняя соломинка. Теперь он приказал своему советнику по вопросам религии, епископу Кесарии Феодору Аскиде, набросать черновик второго эдикта, в котором пошел значительно дальше, чем в предшествующем, и созвал всеобщий церковный собор, чтобы одобрить его. Несомненно, при поддержке многих западных церковных деятелей в Константинополе Вигилий заявил протест, утверждая, что этот документ не имеет силы перед лицом принципов, провозглашенных Халкидонским собором, и потребовал его немедленного аннулирования. Как и следовало ожидать, Юстиниан отказался. Тогда папа созвал на встречу всех епископов Востока и Запада, которые находились в тот момент в городе. Собрание единодушно высказалось против эдикта, торжественно запретив служить обедню в тех храмах, где он выставлен. Когда несколько дней спустя двое прелатов проигнорировали это решение, их с позором отлучили от церкви, как то сделали (в третий раз) и с самим патриархом.

Когда эти новости дошли до Юстиниана, им овладел страшный гнев, припадками которого он был известен; и папа, опасаясь, что теперь не исключена опасность ареста, стал искать убежища в храме Святых Петра и Павла, который император недавно построил на берегу Мраморного моря к югу от собора Святой Софии. Однако едва он прибыл туда, как появился отряд императорских гвардейцев. По рассказу нескольких италийских церковников, которые стали свидетелями происшедшего и впоследствии описали это в подробностях франкским послам[27], воины ворвались в церковь с обнаженными мечами и натянутыми луками и угрожающе приблизились к папе, сам же он бросился к высокому алтарю. Тем временем священники и диаконы, окружавшие его, стали увещевать гвардейцев. Произошла потасовка, во время которой кое-кто из них получил ранения, хотя и не опасные. Воины овладели убежищем самого папы. В это время он крепко держался за подпорки, поддерживавшие алтарь, и солдаты попытались оттащить его прочь — одни за ноги, другие за волосы, третьи — за бороду. Но чем сильнее они тянули, тем крепче он держался, пока наконец подпорки не обвалились и весь алтарь не рухнул наземь, едва не размозжив ему голову.

К этому времени внушительная толпа, привлеченная шумом, начала горячо протестовать против такого обращения с наместником Христа. И воины, попавшие в явно неблагоприятное положение, мудро решили удалиться, оставив ликующего, хотя и изрядно помятого Вигилия зализывать раны. На следующий день сюда прибыла высокопоставленная делегация во главе с самим Велисарием, чтобы выразить от имени императора сожаление по поводу случившегося и дать папе официальные заверения в том, что он безо всяких опасений может возвратиться во дворец, который Юстиниан предоставил в его распоряжение.

Вигилий сразу вернулся, однако вскоре обнаружил, что находится под таким строгим наблюдением, словно дело идет о чем-то вроде домашнего ареста. Таким образом, он понял: чтобы выйти из образовавшегося тупика и сохранить престиж в глазах восточных церквей, которого он так упорно добивался, ему следует вновь предпринять решительные действия. За две ночи до Рождества, поздним вечером 23 декабря 551 года он выбрался через маленькое окно дворца и переплыл на судне через Босфорский пролив в Халкидон, где направился прямо в церковь Святой Евфимии. Это был мудрый шаг, имевший символическое значение, — Вигилий тем самым сознательно проводил параллель со сценой Вселенского собора 451 года, дистанцируясь от императора, который поставил под вопрос авторитет собора, и нашел убежище в том самом здании, где проходили заседания последнего ровно сто лет назад. И снова делегация во главе с Велисарием явилась уговаривать его, но на сей раз Вигилий остался тверд. И когда через несколько дней прибыл отряд воинов, они удовлетворились арестом нескольких священнослужителей, не решившись наложить руку на самого папу Вигилий же тем временем составил длинное послание Юстиниану, известное как его «Энциклика», в котором он ответил на выдвинутые против него императором обвинения, дав собственное объяснение споров, как он их видел, и снова предложил переговоры. Находясь не в столь мирном расположении духа, папа опубликовал свои решения об отлучении от церкви патриарха и двух епископов, которые навлекли на себя его гнев в прошлом августе.

Переговоры возобновились весной, и в июне 552 года Юстиниан решился на серьезную тактическую уступку: патриарх и другие отлученные от церкви епископы отправились в церковь Святой Евфимии, чтобы просить прощения у Вигилия и выказать свое смирение перед ним, после чего папа вернулся во дворец. Было также решено аннулировать все решения обеих сторон, касавшиеся «Трех глав», включая эдикт императора. Сторонникам папы, очевидно, казалось, что они одержали победу; однако Юстиниан еще не сложил оружия. Теперь он собрал новый Вселенский собор и пригласил туда Вигилия в качестве председателя.

Теоретически Вселенский собор церкви представлял собой собрание епископов со всего христианского мира. Когда все собирались вместе, считалось, что Святой Дух нисходит на них, что придавало своего рода непогрешимость их изречениям. Их суждения имели высшую силу, а решения были окончательными. Однако на практике представительство неизбежно оказывалось выборочным. Поэтому если в церкви происходил раскол по поводу какого-либо вопроса, то результат обсуждения на соборе зависел не столько от божественного вмешательства, сколько от числа епископов каждой из сторон, способных принять участие в дискуссии. И император, и папа прекрасно знали, что на Востоке епископов куда больше, чем на Западе, в силу чего деятели восточной церкви (особенно если встречи происходили в Константинополе) обычно имели значительный перевес. Поэтому Вигилий предложил, чтобы вопрос был вынесен на обсуждение небольшого комитета, в который входило бы одинаковое число представителей Востока и Запада, однако Юстиниан ответил отказом. После того как таким же образом были отклонены другие предложенные варианты, папа решил, что у него остался только один путь — бойкотировать собрание вообще. В результате когда пятый Вселенский собор собрался наконец в храме Святой Софии 5 мая 553 года, из присутствовавших на нем 168 епископов только 11 представляли Запад, из них 9 — Северную Африку. Юстиниан решил не являться, поскольку не хотел, как объяснил он, оказывать влияние на деятельность собрания; однако в его послании делегатам, зачитанном перед ними, напоминалось, что они уже предали анафеме «Три главы». Ни у кого из присутствующих не оставалось каких-либо сомнений по поводу того, что их ожидает.

Через неделю обсуждение продолжилось. Затем, 14 мая, после вторичного приглашения принять в них участие, папа представил то, что сам он обозначил как «Constitutum»[28], подписанное им самим и еще девятнадцатью другими западными церковниками. Это был до известной степени компромисс. В документе признавались некоторые серьезные ошибки в сочинениях Феодора Мопсуестийского; однако двое других подвергшихся осуждению авторов, указывалось в нем, были объявлены «православными отцами» в Халкидоне. Во всяком случае, не подобает предавать анафеме мертвого. Следовательно, в настоящее время агитация против «Трех глав» необоснованна, лишена необходимости и сама заслуживает осуждения. Закончил Вигилий тем, что «властью апостолического престола, на котором мы восседаем милостию Божией», запрещено кому-либо из священнослужителей иметь собственное мнение по этому вопросу.

Это произошло не позже 25 мая, когда папа официально отправил копию этого документа в императорский дворец. Он не мог ожидать положительной реакции. Однако он не учел изменения ситуации в Италии. Тотила погиб; готы потерпели поражение, и теперь не было необходимости обхаживать римских граждан в Италии, чтобы добиться их поддержки. Император был сыт по горло Вигилием и теперь по крайней мере мог обойтись с ним, как тот этого и заслуживал[29]. Юстиниан не стал отвечать на «Constitutum». Вместо этого он отправил одного из своих секретарей на собор с текстом составленной в июне 547 года секретной папской декларации о предании анафеме «Трех глав», а также декретом об изъятии имени Вигилия из диптихов[30] — хотя Юстиниан при этом подчеркивал, что порывает лично с Вигилием, но сохраняет отношения с Римом. На своей седьмой сессии, состоявшейся 26 мая, собор официально одобрил декрет императора и осудил папу, и это решение должно было оставаться в силе «до тех пор, пока он не раскается в своих заблуждениях».

Для Вигилия это стало концом пути. Опозоренному и изгнанному на остров в Мраморном море, ему, как утверждают, запретили возвращаться в Рим до тех пор, пока он не примет решение собора. Прошло не более шести месяцев, в течение которых его мучили желчные камни, как он сдался. Но зато, когда это произошло, его капитуляция была полной. В послании патриарху от 8 декабря папа признал все свои прежние заблуждения, и в начале 554 года (почти наверняка по настоянию Юстиниана) он отправил западным церквям второе «Constitutum», в котором официально осуждал «Три главы» и всех, кто осмеливался поддерживать их. В отношении же себя Вигилий писал: «Что бы ни выдвигалось от моего имени в их защиту или где бы что-то подобное ни обнаруживалось, сим оно объявляется недействительным». Большего он сказать не мог. К этому времени папа был слишком нездоров, чтобы отправляться в дальние поездки, и потому остался на следующий год в Константинополе и лишь потом, когда болезнь ненадолго отпустила его, отправился в обратный путь. Однако тяготы оказались для него непосильными. Вигилию пришлось прервать свое путешествие в Сиракузах; и здесь, сломленный физически и духовно, он скончался. Ему было не суждено найти упокоение в соборе Святого Петра.

История с Вигилием нанесла папству неизмеримый ущерб. И когда его преемник Пелагий I (556-561) по восшествии на престол немедленно присоединил свой голос к осуждавшим Вигилия, престиж пап превратился в ничто. Некоторые епархии, включая миланскую и аквилейскую, разорвали свой союз с Римом. Прошла половина столетия, прежде чем оказались восстановлены отношения с Миланом, и только полтора века спустя вернулись в лоно папства Аквилея и Истрия. Тем временем Юстиниан в 555 году издал декрет, в соответствии с которым императорское fiat («да будет сделано», «да будет так») должно сопровождать всякое избрание римского епископа. Однако менее чем через тридцать лет после смерти Пелагия в 561 году состоялось посвящение в сан нового понтифика, которому — коль скоро не удалось положить конец этой затянувшейся распре — было суждено проявить немалую энергию и искусство и серьезно реформировать папство. Это будет — Григорий Великий.