ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. Папа-англичанин (1154-1159)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.

Папа-англичанин

(1154-1159)

За последующие десять лет в Риме сменилось не менее четырех пап. Первый из них, Целестин II (1143-1144), ненавидел короля Рожера и все, что тот поддерживал, а потому отказался ратифицировать договор в Миньяно. Это было неразумной политикой, и проводил он ее достаточно долго, прежде чем раскаяться в ней. Его представителям пришлось смиренно явиться в Палермо, прежде чем он отошел в мир иной. Не более счастлив оказался и его преемник, Луций II (1144-1145). Во время его короткого понтификата римская община восстановила сенат как рабочий орган, наделенный полномочиями выбирать магистратов и даже чеканить собственную монету. В Риме вновь развернулась ожесточенная борьба. В это время Луций неблагоразумно решил перейти в наступление, и в то время как он руководил вооруженной атакой на Капитолий, в него попал тяжелый камень. Смертельно раненного, его перенесли в старый монастырь Святого Андрея на Целийском холме. Здесь он и скончался 15 февраля 1145 года, менее чем через год после вступления на престол.

Евгения III (1145-1153) избрали в тот же самый день, чтобы он наследовал Луцию. Само его избрание, состоявшееся на территории, подконтрольной Франджипани, прошло гладко, однако когда он попытался пройти из Латеранского дворца в собор Святого Петра для совершения процедуры инаугурации, он увидел, что члены коммуны преградили ему путь, и через три дня Евгений бежал из города. В поспешности его бегства не было ничего неожиданного; удивляло прежде всего то, что Евгения вообще избрали. Бывший монах монастыря в Клерво и ученик святого Бернара, он был человеком простодушным, мягким и уступчивым, то есть скроен совсем не из того материала, из которого, как считали люди, должны делаться папы. Даже сам Бернар, услышав весть о его избрании, не стал скрывать своего неодобрения, написав всем членам курии:

«Да простит Бог вам то, что вы сделали!.. Какая причина или резон заставили вас, когда верховный понтифик скончался, броситься к простому селянину и наложить на него руки, когда тот пытался бежать, вырвать из его рук топор, кирку или мотыгу и возвести на престол?»

Самому Евгению он написал не менее выразительное: «Так Божий перст возвышает нищего из праха и поднимает бедняка из гноища, что он может воссесть с властителем и наследовать престол славы». Эта метафора представляется неудачно подобранной, и то, что папа не стал выказывать неудовольствие, свидетельствует о его мягкости и терпении; но Бернар, в конце концов, был его духовным отцом, а кроме того, в ближайшие месяцы Евгений нуждался в старом учителе более, чем когда бы то ни было за свою жизнь, поскольку в это время призывал к проведению Второго крестового похода.

Его необходимость обусловливалась падением христианского графства Эдесса. Эдесса (ныне турецкий город Урфа) стал первым из основанных крестоносцами государств в Леванте. Его создание приходится на 1098 год, когда Болдуин Булонский оставил армию Первого крестового похода и устремился на Восток, чтобы основать свое княжество на берегу реки Евфрат. Он не остался там надолго, через два года наследовав своему брату как король Иерусалимский. Однако Эдесса частично сохранила независимость как христианское государство, пока в канун Рождества 1144 года ее не завоевала арабская армия под командованием Имада ад-Дина Зенги, атабега Мосула. Новость о падении Эдессы повергла в ужас весь христианский мир. Как случилось, что Крест менее чем через полстолетия вновь уступил Полумесяцу? Разве эта катастрофа — не доказательство гнева Божия?

Хотя Эдесса пала примерно за восемь недель до смерти папы Луция, Евгений уже более шести месяцев пребывал на престоле, прежде чем его официально уведомили о происшедшем и он стал думать о крестовом походе. На первом месте здесь был вопрос о руководстве. Среди властителей Запада он мог увидеть только одного подходящего кандидата. Римского короля Конрада, еще не коронованного императорской короной, отвлекали распри дома, в Германии; королю Англии Стефану связывала руки гражданская война, которую он вел уже шесть лет; о Рожере Сицилийском по ряду причин не могло идти и речи. Единственной возможной кандидатурой оставался Людовик VII Французский.

Людовик не искал для себя ничего лучше. Он принадлежал к числу тех, кто идет по жизни как паломник. Хотя ему исполнилось только двадцать четыре года, от короля веяло угрюмым благочестием, из-за чего выглядел он старше своих лет. Это раздражало его прекрасную и отважную супругу Алиенору (иногда ее называют Элеонорой) Аквитанскую. В Рождество 1145 года он объявил собравшимся вассалам о своем решении принять крест. Их реакция была разочаровывающей, однако Людовик остался непоколебим. Если король не смог зажечь их сердца крестоносным огнем, он точно знал, кто это сможет сделать. Он послал за аббатом Клерво.

Бернару это дело было по сердцу. Несмотря на всю свою усталость, он ответил на призыв с тем пылом, благодаря которому стал самым большим духовным авторитетом в христианском мире. Бернар охотно согласился обратиться к собранию, которое король созвал на следующую Пасху в Везеле. Магия этого имени сразу же стала делать свое дело, и мужчины и женщины со всех уголков Франции хлынули в этот маленький город. Поскольку народу было слишком много, чтобы он поместился в соборе, на склоне холма поспешно соорудили большую деревянную платформу. Здесь в утро Вербного воскресенья, стоя рядом с королем, который повесил себе на грудь в знак принятого решения крест, присланный ему папой Евгением, Бернар начал главную речь в своей жизни.

Текст его проповеди до нашего времени не сохранился. Источники сообщают, что его голос разносился надо всем полем «подобно небесному органу» и что когда он говорил, люди в толпе, поначалу хранившие молчание, начали кричать, требуя креста и для себя. Множество их, сделанных из грубой ткани, были заранее приготовлены для раздачи. А когда запас истощился, аббат сбросил с себя рясу и начал рвать ее на полосы, чтобы наделать еще крестов. Другие последовали его примеру, и до самой ночи он и его помощники продолжали изготавливать их.

Это был удивительный успех. Никто другой в Европе не смог бы добиться чего-либо подобного. И все-таки, как показали вскоре события, лучше, если бы этого не произошло. Второй крестовый поход обернулся бесславным поражением. Во-первых, крестоносцы решили атаковать Дамаск — единственный арабский город в Леванте, враждебный Зенги. Как таковой он мог и должен был стать бесценным союзником для франков. Атаковав Дамаск, они превратили его в орудие врага. Во-вторых, они разбили лагерь у восточной стены, где не было тени и воды. В-третьих, они утратили мужество. 28 июля 1148 года, уже через пять дней после начала кампании, король Людовик отдал приказ отступать.

Ни один уголок Сирийской пустыни не влияет на настроение столь угнетающе, как темносерое, безликое море песка и базальта, простирающееся между Дамаском и Тивериадой. Отступление происходило в самый разгар арабского лета, когда безжалостное солнце и знойный пустынный ветер жгли им лица, конные арабские лучники совершали беспрестанные налеты, оставляя на местах своей отвратительной охоты мертвых людей и лошадей, и крестоносцы не могли не испытывать тяжелое чувство отчаяния. Они несли огромные людские и материальные потери. Но хуже всего был позор. Проведя в пути большую часть года, зачастую в условиях смертельной опасности, претерпевая страшную жажду, голод и болезни, сильные перепады жары и холода, некогда прославленная армия, которая собиралась отстаивать идеалы христианского Запада, отступилась от начатого всего через четыре дня, не отвоевав ни пяди мусульманской территории. Это было крайнее унижение, которого не забудут ни они сами, ни их враги.

* * *

Тем временем у папы Евгения было немало своих трудностей, с которыми приходилось разбираться. Наибольшее беспокойство вызывала политическая ситуация в Риме, где республиканское движение, в борьбе с которым погиб его предшественник, продолжало нарастать, подогреваемое учением монаха-августинца из Ломбардии, чье влияние в городе росло чуть ли не по дням.

Его имя — Арнольд Брешианский. В юности он учился в парижских школах — вероятно, в Нотр-Даме при Абеляре, где он глубоко проникся новыми идеями схоластики — учения, адепты которого вместо мистического подхода к духовным вопросам склонялись в пользу логики и рационализма. Для средневекового папства радикальные идеи такого рода казались весьма разрушительными. Однако у Арнольда они сочетались с менее приятными вещами — пламенной ненавистью к светской власти церкви. Для него выше всего было (и должно было быть) государство; гражданское право, основанное на законах Древнего Рима, должно преобладать над каноническим. Папе надлежит избавиться от мирской роскоши, отказаться от власти и привилегий и возвратиться к бедности и простоте ранних отцов церкви. Только так церковь может восстановить связь с низшими слоями паствы. Как писал Иоанн Солсберийский:

«Самого Арнольда часто можно было услышать на Капитолии и на различных многолюдных собраниях. Он уже принародно обвинял кардиналов, утверждая, что их коллегия, члены которой одержимы гордыней, алчностью, лицемерием и бесстыдством, не церковь Божия, а логово воров и пристанище торгашей… Даже сам папа не тот, за кого себя выдает: он не столько блюститель душ, сколько кровопийца, утверждающий свою власть огнем и мечом, мучитель церквей и притеснитель невинных, действия которого обусловлены исключительно желанием удовлетворить свою похоть и залезть в чужие сундуки ради наполнения собственных».

* * *

Естественно, папство сопротивлялось. Столь же естественно, что оно использовало в качестве своего главного защитника аббата Клерво. Впоследствии, уже в 1140 году, Арнольда осудили вместе с его старым учителем Абеляром на соборе в Сансе и изгнали из Франции. К 1146 году, однако, он возвратился в Рим; и римский сенат, вдохновленный его пылким благочестием и видя в его идеях нечто тождественное их собственным республиканским устремлениям, встретил его с распростертыми объятиями. Желая, видимо, сделать уступку республиканским чувствам римлян, папа снял с Арнольда отлучение и повелел ему провести остаток жизнь в покаянии. Однако это не слишком увеличило популярность папы. Весной 1147 года в сопровождении кардиналов и других членов курии он отправился во Францию, чтобы благословить приготовления ко Второму крестовому походу. Здесь и в Германии его встречали со всевозможными почестями, и, казалось, только в Риме его поносили. Вернувшись в Италию в следующем году и обнаружив, что Арнольд неистовствует, как и прежде, понтифик вновь отлучил его от церкви, однако не попытался в тот момент возвратиться в город.

Королева Алиенора сопровождала своего мужа Людовика VII во время крестового похода. Это отнюдь не укрепило их брак. Алиенора не делала секрета из того, что ее мрачный супруг надоел ей до отвращения, и вступила в связь со своим дядей Раймундом Антиохииским, который, как все подозревали, явно вышел за рамки родственных отношений. Когда она и Людовик высадились в Италии по возвращении из Леванта, то едва разговаривали друг с другом. Они обратились к папе Евгению в Тускулуме, ближайшем к Риму городе, где он мог чувствовать себя в безопасности. Евгений был приветливым, добросердечным человеком, которому очень не нравилось видеть, что люди несчастливы. И зрелище королевской четы, подавленной и провалом крестового похода, и крахом их брака, причинило ему глубокое страдание. Иоанн Солсберийский, который служил в это время при Папской курии, оставил любопытный и весьма трогательный рассказ о попытке папы примирить Людовика и Алиенору:

«Он повелел, чтобы никто под угрозой анафемы ни слова не говорил против их брака и что он не может быть расторгнут ни под каким предлогом. Это решение вполне удовлетворяло короля, поскольку он страстно, почти по-детски любил королеву. Папа предоставил им для сна ту самую постель, которую украшали принадлежавшие ему самому бесценные покровы. И ежедневно во время их недолгого посещения он старался дружескими беседами восстановить любовь между ними. Он осыпал их дарами. И когда наступило время их отъезда, он не мог сдержать слез».

Эти слезы, по-видимому, лились оттого обильнее, что папа осознавал тщетность своих усилий. Если бы Евгений получше знал Алиенору, то с самого начала увидел бы, что она уже приняла решение. Какое-то время она была готова поддерживать видимость, сопровождая супруга в Рим, где их сердечно приняли в сенате и где Людовик, по своему обыкновению, простирался во всех главных святилищах. И вот они, преодолев Альпы, снова в Париже. До окончательного расторжения их брака по причине кровосмешения оставалось еще два с половиной года — святой Бернар убедил Евгения изменить прежнюю позицию. Однако она все еще была молода и находилась лишь в самом начале своей удивительной жизни, во время которой, став женой одного из величайших английских королей и матерью двух наихудших, оказывала влияние на ход европейской истории более половины столетия.

* * *

В декабре 1149 года при поддержке отряда сицилийских воинов папа Евгений в последний раз возвратился в Рим, но это ничего ему не дало; атмосфера открытой враждебности побудила его вновь покинуть город. Затем он вступил в переписку с королем Конрадом. Как он знал, римская община предлагала Конраду прибыть в Рим и сделать его столицей Римской империи нового образца, от чего король вряд ли откажется, если приедет в Рим на коронацию. Однако Конрад этого не сделал. Он скончался в феврале 1152 года, прежде чем успел получить приглашение папы. У Евгения не оставалось иного выбора, кроме как надеяться на помощь племянника и наследника Конрада, Фридриха Гогенштауфена, известного как Барбаросса.

Тридцатидвухлетний Фридрих казался своим современникам-немцам чем-то уникальным в среде тевтонского рыцарства. Высокий и широкоплечий, скорее привлекательный, нежели красивый, с глазами, столь ярко сверкавшими под шапкой густых рыжих волос, что, как пишет один из хронистов, казалось, будто он всегда готов рассмеяться. Но за добродушной внешностью скрывалась железная воля, способность полностью отдаться выполнению одной цели. Фридрих никогда не забывал, что он — потомок Карла Великого и Отгона Великого, и не делал секрета из того, что желает возродить империю во всей ее былой славе.

Фридрих немедленно ответил папе, предложив заключить договор, который регулировал бы их отношения в будущем. Соответствующее соглашение было подписано в Констанце. По его условиям Фридрих обещал отдать римлян под власть папы, тогда как Евгений обещал короновать его, когда тому будет удобно. Однако церемония опять-таки не состоялась так, как это планировалось, — на сей раз по причине смерти Евгения, который скончался в Тиволи в июле 1153 года. Хотя последний не был великим папой, он все же продемонстрировал твердость характера, которую на момент его избрания подозревали в нем немногие. Подобно многим предшественникам, ему пришлось потратить много денег, чтобы купить поддержку римлян, однако сам он всегда оставался неподкупен. Его скромность и доброта снискали ему такие любовь и уважение, которые нельзя было купить за золото. До самой смерти он продолжал носить под облачением понтифика белую одежду цистерцианского монаха из грубой ткани. Его преемник, уже очень пожилой Анастасий IV (1153-1154), пережил свои выборы всего на восемнадцать месяцев. Ему наследовал человек, которому было суждено создать куда более серьезную угрозу, — англичанин Николас Брейкспир, принявший имя Адриана IV (1154-1159).

Когда состоялась инаугурация (она прошла 4 декабря 1154 года), Адриану было около пятидесяти пяти. Он вырос в Сент-Олбансе, но, отказавшись по определенным причинам вступить в местный монастырь, в возрасте чуть старше детского он самостоятельно отправился во Францию. Там он вступил в общину каноников ордена Святого Руфа в Авиньоне и в конце концов стал ее настоятелем, снискав себе репутацию сурового поборника дисциплины. По возвращении в Англию благодаря своему красноречию и способностям — и, возможно, из-за своей выдающейся внешности — он был замечен папой Евгением. К его удаче, папа был убежденным англофилом; он как-то сказал Иоанну Солсберийскому, что считает англичан очень подходящими для выполнения тех дел, которые им поручают, и потому предпочитает их всем другим народам — за исключением тех случаев, добавил он, когда легкомыслие берет верх над ними. Однако непохоже, чтобы легкомыслие было одним из качеств, присущих Николасу. В 1152 году его отправили в качестве папского легата в Норвегию, чтобы реорганизовать и реформировать церковь Скандинавских стран. Через два года он возвратился, выполнив свою миссию настолько старательно, что после смерти Анастасия, случившейся в следующем декабре, энергичного, полного сил англичанина единодушно избрали его преемником.

Невозможно было сделать более мудрый выбор, ибо и энергия, и силы требовались до чрезвычайности. Когда Адриан принимал сан, Фридрих Барбаросса уже переходил через Альпы, чтобы начать свою первую итальянскую кампанию. По прибытии в Рим он собирался добиваться своей императорской коронации; однако даже если это и удалось бы, то маловероятно, что папа когда-либо смог бы доверять ему как союзнику Действительно, не скрывавший своих абсолютистских устремлений Фридрих не мог вызывать у Святого престола ничего, кроме постоянного беспокойства. Пока же более Адриана тревожила ситуация в самом Риме, где Арнольд Брешианский вновь стал истинным хозяином. Папа Евгений, аскет, который, возможно, сам втайне испытывал симпатии к Арнольду, позволил ему вернуться; папа Анастасий остался глух к его громовым речам. Однако папа Адриан был человеком совсем иного склада. Когда во время инаугурации он обнаружил, что сторонники Арнольда преградили ему путь к собору Святого Петра и Леонинским воротам, то для начала просто приказал агитатору покинуть Рим; но когда Арнольд, чего и следовало ожидать, не обратил на его слова внимания и даже позволил своим приверженцам напасть на пользовавшегося уважением кардинала Гвидо из Санта-Пруденциана, в то время как тот, направляясь в Ватикан, шел по виа Сакра, папа и разыграл свою козырную карту. В начале 1155 года впервые за всю историю христианства он наложил интердикт на весь город Рим.

Это представляло собой акт удивительного мужества. Чужеземец, который был папой всего несколько недель и мог рассчитывать лишь на небольшую народную поддержку или не мог рассчитывать на нее вообще, он осмелился одним махом закрыть все церкви Рима. Исключение Адриан сделал для крещения младенцев и отпущения грехов умирающим. Все прочие священнодействия и церемонии были запрещены. Мессы не служились, браки не заключались; тела почивших не могли быть погребены в освященной земле. Во времена, когда религия являлась неотъемлемой частью жизни любого человека, эффект такой моральной блокады был неизмерим. Кроме того, приближалась Пасха. Перспектива того, что величайшее торжество христианского года останется не отпразднованным, выглядела довольно безрадостно. Но без ежегодного притока паломников, что являлось одним из главных источников доходов города, она выглядела еще безрадостнее. Какое-то время народ продолжал упорствовать; однако в субботу Светлой седмицы люди наконец не выдержали и отправились на Капитолий. Сенаторы видели, что их постигло поражение. Арнольда и его сторонников изгнали. Интердикт был отменен. В храмах вновь зазвонили в колокола. И в воскресенье, как он и собирался, папа Адриан отпраздновал Пасху в Латеранском соборе.

Тем временем Фридрих Барбаросса справил праздник в Павии, где в тот же день короновался железной короной, как то было принято у лангобардов. Его последующее продвижение через Тоскану оказалось столь быстрым, что его восприняли в Римской курии как угрожающее. Обращение Генриха IV с Григорием VII семьдесят лет назад еще не забылось, и несколько старых кардиналов, возможно, еще до сих пор помнили, как в 1111 году Генрих V наложил руки на папу Пасхалия в соборе Святого Петра. Все новые слухи ходили о короле римлян, и ничто в них не свидетельствовало о том, что он не способен на подобное поведение. Неудивительно, что в курии начали беспокоиться.

Адриан поспешно выслал на север, в императорский лагерь, двух кардиналов. Они обнаружили его в Сан-Квирико, близ Сиены, где им оказали теплый прием. Затем они обратились с просьбой, чтобы он в знак доброй воли помог схватить Арнольда Брешианского, который нашел убежище у одного из местных баронов. Фридрих охотно согласился. Он ненавидел радикальные взгляды Арнольда почти так же сильно, как и сам Адриан, и был рад возможности проявить власть. Фридрих отправил отряд воинов к замку и захватил одного из баронов, собираясь держать его в качестве заложника до тех пор, пока не будет выдан сам Арнольд. Беглеца немедленно передали в руки папских властей. И ободренные кардиналы взялись за решение новой задачи: подготовку первой (и принципиально важной) встречи между королем и папой.

Встреча состоялась 9 июня 1155 года на Кампо-Гроссо, близ Сутри. Началось все достаточно благоприятно. Адриан в сопровождении большой группы германских баронов, отправленных навстречу Фридрихом, чтобы приветствовать папу, важно проехал к императорскому лагерю. Однако потом началось смятение. В этот момент король, согласно обычаю, должен был подойти к папе, чтобы вести его коня под уздцы и держать стремя, когда всадник будет спешиваться; он этого не сделал. Какое-то мгновение казалось, что Адриан колеблется. Затем он сошел с коня сам и медленно направился к трону, который приготовили для него, и воссел на него. Теперь наконец Фридрих выступил вперед, поцеловал ноги папы и встал, чтобы принять традиционный ответный поцелуй мира; однако на сей раз воздержался Адриан. Король, заметил он, отказал ему в службе, которую его предшественники всегда выполняли по отношению к верховному понтифику. До тех пор, пока это упущение не будет исправлено, поцелуя мира не будет.

Фридрих возразил, что не должен выполнять обязанности папского конюха, однако Адриан не собирался отступать. Он знал, что за тем, что казалось мелкой деталью протокола, стоит нечто неизмеримо более важное — публичный акт неповиновения, который подрывает самую суть отношений между империей и папством. И тут Фридрих неожиданно уступил. Он приказал перенести свой лагерь немного дальше на юг. И здесь, утром 11 июня, повторились события, имевшие место два дня назад. Король вышел, чтобы встретить папу, взял его коня под уздцы и затем, крепко держа стремя, помог ему сойти на землю. Вновь Адриан сам воссел на трон; поцелуй мира был, как и полагалось, возвращен, переговоры начались.

Адриан и Фридрих никогда полностью не доверяли друг другу; однако для того, чтобы дискуссия оказалась результативной, они вели себя достаточно дружелюбно. Согласованные в Констанце условия были утверждены. Стороны обязались не вступать в сепаратные переговоры с Византией, Сицилийским королевством или римским сенатом. Фридрих должен был защищать интересы папы, а Адриан в обмен обещал отлучать от церкви всех врагов империи, которые после трех предупреждений будут упорствовать в своем противостоянии ей. Оба затем вместе отправились в Рим.

* * *

Со стороны папства препятствий для императорской коронации более не существовало. Однако эта церемония не совершалась с тех пор, как в Риме установилась коммуна. Как теперь встретит Рим своего будущего императора? Этот вопрос оставался открытым, и недавние действия Фридриха против Арнольда Брешианского могли создать большие затруднения. Но он и Адриан недолго пребывали в беспокойстве. Они все еще находились на некотором расстоянии от города, когда их встретила депутация, отправленная сенатом, чтобы приветствовать их и изложить им свои условия, на которых они готовы принять обоих. Оратор делегации начал произносить покровительственным тоном напыщенную речь, доказывая, что Рим один создал империю такой, какой она была, и что поэтому император должен подумать о своих моральных обязательствах перед городом — обязательствах, которые включали в себя клятвенные гарантии сохранения свобод и выплату ex gratia — добровольно 5000 фунтов золота.

Оратор вовсю продолжал говорить, когда Фридрих прервал его, указав ему, что вся древняя слава Рима и его традиции теперь вместе с самой империей перешли к Германии. Он явился только для того, чтобы требовать принадлежащего ему по праву Он, разумеется, защитит Рим, если возникнет необходимость, однако не видит надобности в каких-либо формальных гарантиях. Что касается денежного дара, то он сделает его когда и где сочтет нужным. Его спокойная уверенность озадачила делегата. Пробормотав, что им надо возвратиться в столицу за инструкциями, они удалились. Как только послы ушли, папа и король тотчас стали советоваться. Адриан, хорошо зная сенат, не сомневался, что можно ожидать неприятностей. Он советовал не мешкая отправить отряд воинов, чтобы уже к ночи занять Леонинские ворота. Даже в случае такой предосторожности, указывал он, опасность не будет ликвидирована полностью. Если они хотят избежать кровопролития, то им обоим надлежит действовать быстро.

Была пятница 17 июня 1155 года. Ситуация требовала безотлагательных мер, так что Адриан даже решил не ждать воскресенья, поскольку хотел, чтобы все прошло без накладок. Между тем Фридрих в субботу на рассвете отправился верхом с Монте-Марио и вступил в Рим через Леонинские ворота, уже занятые его войсками. Папа же, который прибыл на час или два раньше, ожидал его на ступенях собора Святого Петра. Они вошли в храм вместе, за ними проследовало множество германских рыцарей. Адриан сам отслужил мессу; и здесь, на могиле апостола, он поспешно препоясал Фридриха мечом Святого Петра и возложил на его голову императорскую корону. Вскоре после окончания церемонии император, не снимая короны с головы, возвратился на коне в лагерь, находившийся за пределами стен, а его огромная свита шла пешком. Тем временем папа укрылся в Ватикане, ожидая дальнейших событий.

Было только девять часов утра, и сенат заседал на Капитолии, чтобы решить, как лучше всего воспрепятствовать коронации, когда пришло известие, что она уже свершилась. Взбешенные тем, что их обманули и переиграли, они схватились за оружие. Вскоре одна толпа повалила через мост Сант-Анджело к Леонинским воротам, в то время как другая, перейдя через реку вниз по течению у острова на Тибре, направилась на север через Трастевере. Днем стало еще жарче. Немцы, утомленные ночным маршем и напряжением последних часов, хотели поспать и повеселиться. Вместо этого им приказали вновь готовиться к сражению. Фридрих вторично вступил в Рим, но на сей раз уже не в одежде для коронации. Теперь на нем были доспехи.

Остаток дневного времени и весь вечер продолжался бой. Ночь наступила раньше, чем воины императора загнали повстанцев за последний из мостов. Потери с обеих сторон были тяжелы. Епископ Оттон Фрейзингенский, вероятно, являвшийся свидетелем этих событий, сообщает, что у римлян погибли или утонули в Тибре почти 1000 человек и еще 600 попали в плен. Сенат дорого заплатил за свое высокомерие. Однако императору его успех тоже достался недешево. Победа не дала ему возможности даже вступить в древний город, прежде чем благодаря взошедшему следующим утром солнцу стало видно, что мосты через Тибр блокированы, а ворота забаррикадированы. Ни он, ни его армия не были готовы к осаде; жаркое римское лето, которое в течение полутора столетий раз за разом подрывало боевой дух армий завоевателей, и теперь стало наносить урон неприятелю, терявшему людей из-за вспышек малярии и дизентерии. Единственным разумным выходом из ситуации оставалось начать отступление, и поскольку Ватикан не мог долгое время обеспечивать безопасность папе, взять его и членов курии с собой. 19 июня Фридрих снялся с лагеря и повел свою армию к Сабинским горам. Месяцем позже он возвратился в Германию, оставив беспомощного Адриана в Тиволи.

История коронации Фридриха Барбароссы почти рассказана, но кое-что еще осталось. Помимо императора, который был коронован, и папы, который его короновал, следует помнить о третьем персонаже, который, хотя и отсутствовал в Риме в решающий день, оказывал не меньшее влияние на ход событий, чем двое первых. Нет данных о том, чтобы сказать точно, где и когда состоялась казнь Арнольда Брешианского. Мы лишь знаем о том, как он встретил смерть. Осужденный церковным трибуналом по обвинению в ереси и мятеже, он сохранял твердость до самого конца и спокойно, без тени страха шел к эшафоту. И когда Арнольд преклонил колени для последнего причастия, то, как нам сообщают, палачи сами не могли сдержать слез. Тем не менее они его повесили. Затем тело казненного разрубили и сожгли. Наконец, чтобы его останки не стали объектом почитания со стороны народа, прах выбросили в Тибр. Для мученика, заблуждавшегося или нет, не могло быть большей чести.

* * *

Тем временем папа Адриан чувствовал себя преданным. Его южные границы подверглись нападению со стороны короля Сицилии Вильгельма[113], и он надеялся, что в соответствии с условиями соглашения в Констанце новоиспеченный император выступит против сицилийцев. Сам Фридрих вполне готов был бы сделать так, если бы мог повести за собой своих рыцарей. Однако они решили оставить юг и возвратиться в Германию, и он знал, что не сможет заставить их поступить иначе.

Лишенный друзей, одинокий, не имеющий возможности возвратиться в Рим со времени коронации Фридриха, Адриан вместе с членами курии провел зиму в Беневенто. Насколько это касалось его, император, его единственная надежда, оказался не слишком-то силен. Тем временем обстановка на юге стремительно ухудшалась. Король Вильгельм, преодолев сопротивление византийцев и собственных мятежных подданных, двинулся маршем к границам папских владений. При его приближении Адриан отослал большинство своих кардиналов в Кампанию — в основном ради обеспечения их безопасности, но, возможно, имелись и другие соображения. Он понимал, что теперь ему надо договариваться с Вильгельмом. Упрямые кардиналы погубили немало возможностей компромисса в прошлом. И если теперь он хочет спасти хоть что-то, пока не произошла катастрофа, ему необходима максимальная свобода в ведении переговоров.

Как только авангард сицилийской армии показался на холмах, папа отправил своего канцлера, Роланда Сиенского, и двух других кардиналов, чтобы приветствовать короля и от имени святого Петра предложить прекратить дальнейшую вражду Их приняли, как и полагалось, весьма почтительно, и в Беневенто начались официальные переговоры. Дело продвигалось с трудом. Сила была на стороне сицилийцев, и они выдвигали жесткие условия, однако папская сторона сражалась за каждую пядь. Соглашения удалось достичь только 18 июня 1156 года. Вильгельм признал права папы на значительно большую территорию, нежели когда-либо, в обмен на выплату ежегодной дани. Со своей стороны он признал папу своим феодальным сюзереном, однако не было никаких сомнений, какая сторона больше от этого выигрывала. Достаточно посмотреть, каким языком папа выражает в документе свое согласие:

«Вильгельм, славный король Сицилии и возлюбленнейший сын во Христе, блистательнейший в своих богатстве и свершениях среди всех королей и выдающийся муж сего века, слава имени которого дошла до крайних пределов земли по причине Вашей непоколебимой справедливости, мир, который Вы возвратили своим подданным, и страх, который Ваши величайшие деяния вселили в сердца всех врагов Христова имени…».

Даже если сделать скидку на традиционные литературные гиперболы того времени, трудно себе представить, что Адриан ставил подпись под таким документом, не испытывая унижения. Он был папой всего восемнадцать месяцев, однако уже познал горечь одиночества, предательства и изгнания, и даже его широкие плечи начали уставать. Теперь он появляется перед нами совершенно в ином свете, нежели тогда, когда он наложил на Рим интердикт или проявил свою волю, когда имел дело с Фридрихом всего двенадцать месяцев назад. Возможно, лучше всех описал его настроение Иоанн Солсберийский:

«Я призываю господина [моего] Адриана в свидетели, что никто не был несчастнее римского понтифика и никто не попадал в более тягостное положение, нежели он… Он утверждает, что папский престол усеян шипами, что его мантия изобилует иглами столь острыми, что это тяготило бы и угнетало [даже] самые широкие плечи… и что не побойся он пойти против воли Господа, то никогда не покинул бы родную Англию».

Легко себе представить ярость Фридриха Барбароссы, когда он узнал о соглашении в Беневенто. Разве Адриан не дал ему персональное обязательство, что не будет заключать сепаратное соглашение с королем Сицилии? Разве он не подписал договор о мире и дружбе — более того, договор, по которому он не только признавал претензии Вильгельма на корону, но и даровал ему в церковных делах привилегии, намного превосходившие те, какими пользовался сам император? По какому праву Адриан так щедро раздавал другим имперские территории?

Прошло совсем немного времени, и его худшие опасения подтвердились. В октябре 1157 года он созвал имперский съезд в Безансоне. Представители съехались в город отовсюду: из Франции и Италии, из Испании и Англии и, конечно, от папы. Однако эффект от всех мероприятий Фридриха оказался несколько подпорчен, когда в присутствии папских легатов было зачитано послание, которое они привезли с собой от своего повелителя. Вместо обычных приветствий и поздравлений папа выбрал этот момент из всех возможных для того, чтобы излить свои жалобы в самых сильных выражениях. На пожилого архиепископа Лундского во время путешествия по территории империи напали разбойники, отобрали все, что у него было, и пленили его самого ради получения выкупа. Этот возмутительный случай был серьезен уже сам по себе, однако он усугублялся еще и тем, что император, хотя и знал о случившемся во всех деталях, не принял никаких мер к тому, чтобы по справедливости взыскать с виновных[114]. Говоря о более общих предметах, Адриан намекнул императору о своей благосклонности, напомнив, в частности, о получении Фридрихом короны из рук папы и добавив — вероятно, в шутливо-покровительственном тоне, — что он надеется в будущем оказать ему другие благодеяния.

Мы уже никогда не узнаем, сознательно ли папа говорил о своем феодальном сюзеренитете. К несчастью, он использовал два слова — conferre и beneficiay — которые являлись техническими терминами, использовавшимися для обозначения пожалования фьефа сюзереном вассалу. Для Фридриха это было уже слишком. Если из письма следовало (а это, похоже, и подразумевалось), что он владеет Священной Римской империей по милости папы точно так же, как мелкий барон может владеть парой полей где-нибудь в Кампании, то не могло идти и речи о дальнейшем сотрудничестве с ним. Собравшиеся в Безансоне германские князья разделяли его возмущение; и когда папский канцлер кардинал Роланд вежливо ответил на заданный ему соответствующий вопрос вопросом же, от кого же Фридрих держит империю, как не от папы, это вызвало всеобщее возмущение. Пфальцграф Баварский Оттон фон Виттельсбах рванулся вперед с мечом в руке; лишь немедленное вмешательство самого императора предотвратило инцидент, по сравнению с которым несчастье, случившееся с архиепископом Лундским, показалось бы чем-то заурядным[115]. Когда Адриан услышал о том, что произошло, он написал Фридриху другое послание, составленное на сей раз в более умеренных выражениях и доказывающее, что его слова были неправильно истолкованы. Император принял его объяснения. Хотя вряд ли Фридрих всерьез поверил ему, однако открытого разрыва с папством он не хотел. Тем не менее bagarre[116] в Безансоне, как это мог видеть всякий, представляла собой лишь внешний признак куда более глубоких расхождений между папой и императором — столь серьезных, что не оставалось никакой надежды преодолеть их дипломатическими средствами. Те дни, когда всерьез было можно говорить о двух мечах христианства, прошли с тех пор, когда Григорий VII и Генрих IV объявляли друг друга низложенными и обрушивали один на другого проклятия почти сто лет назад. Никогда больше не могут их преемники смотреть на себя как на две стороны одной медали. Каждый из них должен был теперь заявлять о своих правах на верховенство и защищать оное по необходимости в борьбе с другим. Когда это приводило к столкновению таких характеров, как у Адриана и Фридриха, то рокового момента долго ждать не приходилось. Однако истинной причиной разногласий являлись не их личные качества, а те институты, которые они представляли. Правда, пока оба они были живы, отношения между ними, усугубляемые массой различных мелочей, действительных и мнимых, становились все более натянутыми; но только после смерти того и другого конфликт перерос в открытую войну.

Договор в Беневенто, как оказалось, имел гораздо большее значение, чем это могли думать в момент подписания те, кто его заключал. Для папства он освящал новый политический подход к европейским делам, и оно следовало ему к своей выгоде в течение последующих двадцати лет. Сам Адриан постепенно пришел к тому, чтобы принять то, к чему всегда должен был относиться с подозрением: император не столько друг, с которым можно время от времени ссориться, сколько враг, с которым надо как-то уживаться. Его соглашение с королем Вильгельмом дало ему нового сильного союзника и позволило занять более жесткую позицию в отношениях с Фридрихом, чем это было бы возможно в иных условиях, — свидетельством этому стало его послание в Безансон.

В папских кругах столь радикальная перемена политики поначалу столкнулась с оппозицией. Многие видные члены курии оставались сторонниками империи и отрицательно относились к сицилийскому королю; и новости об условиях соглашения в Беневенто вызвали почти такой же ужас в Священной коллегии, как и при дворе императора. Однако постепенно настроение стало склоняться в пользу Вильгельма. Одной причиной этого была заносчивость Фридриха, как это продемонстрировали события в Безансоне и подтвердили некоторые инциденты до и после него. Кроме того, союз с сицилийским королем являлся уже свершившимся фактом; противиться ему и дальше было бесполезно. Вильгельм же со своей стороны казался вполне искренним. По совету папы он заключил мир с Константинополем. Он был богат, могуществен и, как некоторые из их преосвященств могли засвидетельствовать (если бы захотели), великодушен.

И теперь Фридрих Барбаросса отправился грабить и разорять города Ломбардии, и Италию захлестнула волна ненависти к империи. Свою роль здесь, конечно, играл страх: когда император покончит с Ломбардией, что помешает ему заняться Тосканой, Умбрией и даже самим Римом? Только союз, заключенный между папой-англичанином и королем-норманном. Весной 1159 года последовал первый крупный контрудар по Фридриху, который можно прямо приписать наущению со стороны папы и сицилийцев. Миланцы неожиданно сбросили с себя власть империи и в течение трех лет решительно срывали все попытки императора вернуть их под его власть. В августе 1159 года представители Милана, Кремы, Пьяченцы и Брешии встретились с папой в Ананьи; и здесь, в присутствии послов короля Вильгельма, они присягнули на предварительном соглашении, которое легло в основу Ломбардской лиги. Города обещали, что они не будут вести дел с общим врагом без согласия папы, в то время как папа обещал отлучить императора от церкви через традиционный сорокадневный срок. Наконец, собрание кардиналов приняло решение, что после смерти Адриана его преемника изберут лишь из числа присутствующих на конференции.

Возможно, уже тогда было ясно, что папа долго не проживет. Еще в Ананьи он внезапно заболел ангиной, от которой так и не оправился. Адриан скончался вечером 1 сентября 1159 года. Его тело привезли в Рим и положили в ничем не примечательный саркофаг III века, в котором оно покоится до сих пор и который и по сей день можно видеть в склепе Святого Петра. Когда в 1607 году старую церковь разбирали, то его обнаружили; тело единственного папы-англичанина нашли завернутым в ризу из темного шелка. Как говорится в источнике, «это был человек небольшого роста, с турецкими туфлями на ногах и большим изумрудом на руке».

Понтификату Адриана нелегко дать оценку. Он, безусловно, возвышается над многими из тех, кто занимал престол Святого Петра в первой половине столетия, так же как и сам он находится в тени своего великого преемника. При нем папство обрело большие силу и авторитет, нежели прежде, хотя многими успехами оно было обязано своему вхождению в Ломбардскую лигу; однако курия потерпела поражение при попытке подчинить себе римский сенат. Адриан оставался на папском престоле менее пяти лет; но эти годы оказались трудными и жизненно важными для папства и напряженными для самого понтифика. Прежде чем сдало здоровье, ослабел дух Адриана. Он умер озлобленным и разочарованным, как и многие его предшественники.