ГЛАВА ВТОРАЯ. Защитники города (ок. 100-536)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Защитники города

(ок. 100-536)

Рим, второе столетие нашей эры. Христианская община выросла численно, развивалась она и в организационном отношении, однако ей предстояло еще проделать долгий путь. Состав ее был чрезвычайно пестрым. Первые группы христиан состояли почти исключительно из евреев, однако теперь численность последних стала падать: многие эмигрировали из Иерусалима в Пел-лу (где теперь находится королевство Иордания) в 66 году после казни их главы, Иакова. Христианская община Рима теперь по своему составу состояла в подавляющем большинстве из неевреев, и с течением времени их число все более увеличивалось.

Как ею управляли? Хотя святой Ириней Лионский приводит список первых тринадцати «пап», от святого Петра до своего друга Элевтерия (ок. 175-189), важно учитывать, что по крайней мере вплоть до IX века слово «папа» (восходит к греческому papas, «батюшка») прилагалось к любому старшему члену общины, так что Риму в то время еще было далеко до того, чтобы стать епархией в том смысле, в каком мы понимаем это слово сегодня. Римскую церковь как таковую не принимали, и она не пользовалась уважением. Помимо всего, у Римской империи была собственная официальная религия, хотя никто всерьез ее не исповедовал, — и христиане, где бы они ни были, по-прежнему предпочитали держаться тише воды, ниже травы. Кошмар нероновских времен закончился, однако случаи гонений могли произойти вновь и иногда происходили. Так, например, довольно опасным был период правления императора Домициана (81-96), который сам тешил себя иллюзиями собственной божественности и требовал, чтобы к нему обращались как к «господину и богу», dominus et deus. К счастью для христиан, его убили во время дворцового переворота, и они были склонны усматривать в его судьбе знак божественного гнева.

Первая половина II столетия стала временем если не благосклонного, то по крайней мере непредвзятого отношения со стороны некоторых императоров к их подданным-христианам: Траян, Адриан и Антонин Пий (правили с 96 по 161)[7] были склонны оставить их в покое. Но к этому времени империя охватывала огромную территорию, и не все провинциальные наместники разделяли такой либеральный подход. Всегда имелась возможность найти оправдание случавшемуся время от времени кровопролитию. Кроме того, народ требовал зрелищ, а зверям нужно было что-то есть. Два наиболее выдающихся церковных деятеля того времени, святой Игнатий, епископ Антиохии (первый писатель, использовавший греческое слово catholic, или «всеобщий», в его религиозном значении), и его друг святой Поликарп, епископ Смирны (горячий поклонник святого Павла и предполагаемый автор нескольких посланий последнего), приняли мученическую кончину — первого растерзали львы на арене ок. 110 года, второго закололи примерно полстолетия спустя в возрасте восьмидесяти шести лет после неудачной попытки сжечь его на костре.

Игнатий и Поликарп были жителями Леванта, и это иллюстрирует другую проблему ранней церкви в Риме: христианство являлось по преимуществу левантийской религией, а большая часть его адептов была сконцентрирована в грекоязычных районах Восточного Средиземноморья. Если смотреть с исторической точки зрения, то христианские общины, возникшие благодаря святому Павлу и его последователям в Малой Азии, Египте, Сирии и Греции, приобрели гораздо большее значение, чем сравнительно малые группы христиан в Италии. Александрия к тому времени являлась вторым городом империи, а Антиохия, где слово «христианин» вошло в обиход впервые, — третьим. Таким образом, в интеллектуальном отношении эти города были несравненно более значимыми, чем Рим. Несмотря на то что греческий (даже в самом Риме) стал первым языком христианства и продолжал господствовать в литургии вплоть до середины IV столетия, а в I и II веках почти все папы были греками, среди них не оказалось мыслителей, богословов или хотя бы способных администраторов. Несомненно, они не относились к числу интеллектуалов, подобно епископам Антиохии, Смирны и их друзьям.

Однако такой подход, что в общем-то неудивительно, неприменим к римской церкви. В течение первых двух столетий своего существования заботой пап являлось сохранение собственного господства. Рим, как они всегда указывали, был не только столицей империи; он был местом, где покоились останки Петра и Павла, двух гигантов раннего христианства. Как ни странно, наиболее красноречивым и умевшим убеждать поборником дела римской церкви оказался еще один житель Леванта — святой Ириней. Мальчиком он слышал проповедь Поликарпа, и потому считается, что он был уроженцем Смирны. Однако Ириней поселился на Западе, став епископом Лиона сразу после страшных гонений, имевших здесь место в 177 году (их устроил ярый противник христиан Марк Аврелий, император-философ, которому следовало бы проявить больше благоразумия). Для Иринея римская церковь была «великой и знаменитой, к которой по причине ее первенствующего положения должна обращаться каждая церковь, то есть верные, где бы они ни находились».

Сын и наследник Марка Аврелия Коммод в целом считается одним из самых порочных римских императоров. Император, становясь все более неуравновешенным, стал отождествлять себя с Геркулесом и регулярно устраивал зрелища на арене, убивая диких зверей в неимоверных количествах, и даже внес себя в списки гладиаторов. В этом качестве Коммод, как передают, выступал не менее 735 раз — излишне говорить, что всякий раз он выходил победителем. Убийство его — раньше или позже — становилось неизбежным, но есть что-то символическое в том, что человек, который задушил его 31 декабря 192 года, был отменным борцом. Эдуард Гиббон, первый великий историк, у которого ученость сочеталась с чувством юмора, пишет: «Он проводил свое время в серале, состоявшем из трехсот красивых женщин и стольких же мальчиков всякого звания и из всяких провинций; а когда все хитрости соблазна оказывались недейственными, грубый любовник прибегал к насилию. Древние историки подробно описывали эти сцены разврата, при которых нарушались в одинаковой мере и законы природы, и правила пристойности; но их слишком точные описания невозможно передать приличным языком нашего времени».

* * *

Однако для христиан жизнь стала намного легче, чем при его отце, — до такой степени, что евнух по имени Гиакинф стал первым (и почти наверняка последним) человеком в истории, который выполнял обязанности смотрителя гарема из 300 человек и одновременно пресвитера христианской церкви. Именно благодаря ему и любимой наложнице императора Марции папа Виктор I (189-199) — в те периоды, когда он не находился в отчаянной ссоре с общинами вне Рима из-за времени празднования Пасхи — мог проникать в императорский дворец и обеспечивать интересы своей паствы. По крайней мере в одном случае ему удалось добиться крупного успеха, когда он сумел спасти группу христиан от страшной участи — принудительных работ на железных и медных рудниках Сардинии.

К началу III столетия папы занимались уже установлением своего контроля над церковью Азии и достигли в этом деле немалого прогресса. Отдельные периоды гонений различались в зависимости от позиции, а временами даже от настроения правящего императора; однако репутация христиан серьезно укрепилась в результате того, что двоих наиболее враждебных им принцепсов, Деция[8] и Валериана, подобно Домициану, постиг несчастливый конец: первого убили готы в 249 году, второй одиннадцатью годами позднее попал в плен к персидскому царю Шапуру, который использовал его все оставшиеся годы как подставку при посадке на лошадь. К счастью, Галлиен, сын и преемник Валериана, стал проводить иную политику, нежели его отец, не только позволив христианам спокойно отправлять культ на территории всей империи, но и обращать людей в свою веру. К этому времени существовало несколько соперничающих религий, в том числе культ Митры, Непобедимого Солнца (Sol Invictus) и, конечно, старых олимпийских богов, почитание которых поддерживалось более благодаря жречеству и древней традиции, нежели подлинной вере; однако в Риме к этому времени христиане численно превосходили их всех.

Но существовала одна проблема: быстро клонившийся к упадку Рим все более утрачивал связи с новым эллинистическим миром. По всей Италии население сокращалось; а главный враг империи, Персия, находилась в нескольких месяцах, если не неделях, пути от нее. Даже когда в 293 году император Диоклетиан разделил империю на четыре части, то он сделал своей столицей Никомедию (ныне Измит, в северо-восточном углу Мраморного моря), и ни один из трех других тетрархов (соправителей) и не помышлял о том, чтобы жить в городе, который до сих пор формально считался столицей империи. Центр тяжести державы сместился на Восток. Италия все больше превращалась в захолустье. В отсутствие императора папа становился самым важным человеком в Риме; но Рим представлял собой теперь унылый и убогий город, терзаемый малярией и сохранивший мало следов былого великолепия[9].

Однако суждено было случиться еще одной вспышке гонений. В первые двадцать лет своего правления Диоклетиан, который вступил на императорский трон в 284 году, как кажется, довольно терпимо относился к подданным-христианам — его жена и дочь почти наверняка приняли крещение — однако в 303 или 304 году он неожиданно издал четыре особых эдикта, направленных против них. По общим отзывам нормальный гуманный и милосердный человек, он утверждал, что не стоит проливать кровь. Однако соправитель Диоклетиана Галерий и его товарищи-офицеры не хотели лишить себя такого удовольствия, а потому, несмотря ни на что, взялись за дело, и в течение двух лет волна ужасающего насилия захлестывала империю. Возможно, она продолжалась бы и дольше, однако в 305 году Диоклетиан отрекся от престола, ушел в частную жизнь и стал выращивать капусту Маятник вновь качнулся в другую сторону

Едва ли он мог качнуться дальше. В 306 году молодой военачальник по имени Константин был объявлен своей армией императором в Йорке после кончины его отца Констанция Хлора, правившего здесь в качестве одного из тетрархов Диоклетиана. Теперь он известен нам как Константин Великий, и для этого есть солидные основания: за исключением Иисуса Христа, пророка Мухаммеда и Будды, ему, по-видимому, было суждено стать одним из самых влиятельных людей, которые когда-либо жили. Немногим дается возможность принять решение, которое меняет ход истории; Константин же принял два таких решения. Первое касалось религии — он сделал выбор в пользу христианства — и как человек, и как император. Ему потребовалось несколько лет, чтобы добиться высшей власти — учрежденная Диоклетианом система тетрархий не вполне устраивала его, — но к 313 году он и его соправитель Лициний смогли выпустить Миланский, или Медиоланский, эдикт, который даровал полную свободу вероисповедания для всех жителей империи. Два года спустя было отменено распятие как вид казни, а в 321 году воскресенье объявили праздничным днем. К моменту смерти Константина в 337 году (менее чем тридцать пять лет спустя после гонений Диоклетиана) христианство уже стало официальной религией Римской империи.

Второе решение носило политический характер. Константин перенес имперскую столицу из Рима в новый город на Востоке, специально построенный на берегах Босфора на месте древнегреческого города Византия, — город, который он первоначально намеревался назвать Новым Римом, но который сразу же и навсегда получил в честь него имя — Константинополь. Торжества в честь провозглашения новой столицы состоялись 11 мая 330 года, будучи среди прочего посвящены Богородице, и с этого дня империя получила новое название — Византия[10]; но необходимо помнить о том, что ни Константин, ни его подданные не осознали качественной перемены или разрыва в преемственности. Для них империя оставалась тем, чем была всегда, — Римской империей Августа и его преемников; и они, вне зависимости от того языка, на котором говорили — со временем латинский вышел из употребления, а греческий стал общераспространенным, — продолжали считать себя римлянами до мозга костей.

* * *

Для папы Сильвестра I (314-335) и его паствы в Риме новости о втором решении императора должны были изрядно поубавить радости по поводу первого. По отношению к христианству теперь выказывали благоволение, гонения отошли в прошлое; во время единственного приезда Константина в Рим в 326 году последний отказался принять участие в языческой процессии (чем вызвал сильное раздражение традиционалистов), но зато выбрал места для нескольких больших храмов, которые он собирался построить и богато одарить, в городе и вокруг него. Первым из них был тот, что предполагалось посвятить святому Петру над усыпальницей святого на Ватиканском холме. Затем намечалось возвести второй собор и баптистерий поблизости от Латеранского собора[11], занимавшего территорию старых казарм императорской кавалерии. Рядом находилась базилика Святого Креста в Иерусалиме в память об обретении Честного (и Животворящего) Креста Господня матерью императора, святой Еленой; и, наконец, большая церковь на Аппиевой дороге, на том месте, куда, как считалось, были перенесены останки святого Петра и святого Павла в 258 году, однако ныне оно посвящено святому Себастьяну (по-видимому, несправедливо).

Все это были превосходные новости. С другой стороны, почти одновременно Константин приказал начать строительство храма Гроба Господня в Иерусалиме[12], наряду с иными — в Трире, Аквилее, Никомедии, Антиохии, Александрии и нескольких других городах, не говоря уже о соборе Святой Софии (Премудрости Божией) в его новой столице. Как же теперь было римскому епископу отстаивать свои претензии на главенство по отношению ко всей христианской церкви? Ведь не он, а его собрат в Константинополе получал теперь доступ к императору. В течение более 600 лет царила уверенность в том, что Константин в благодарность за чудесное исцеление его Сильвестром от проказы подсластил пилюлю, передав папе и его преемникам «Рим и все провинции, области и города Италии и Запада как подвластных римской церкви навечно». К несчастью для пап, он не сделал этого. Теперь известно, что так называемый «Константинов дар» — подделка, сфабрикованная в Римской курии, вероятно, в VIII веке; однако она сыграла выдающуюся роль в обеспечении территориальных претензий папства до тех пор, пока обман не был в конце концов обнаружен итальянским гуманистом Лоренцо Валлой в 1440 году.

К несчастью для Сильвестра, именно в его понтификат появилась первая из крупнейших ересей, которая расколола церковь на несколько столетий. Первым ее начал распространять некий Арий, священник из Александрии, человек блестящей образованности и великолепной наружности. Его учение было достаточно простым: Иисус Христос не вечен и не единосущен Богу Отцу, который создал его в определенное время как орудие спасения мира. Таким образом, будучи совершенным человеком, Сын должен всегда подчиняться Отцу. По мнению александрийского архиепископа Афанасия, это была, безусловно, опасная доктрина, и он немедленно принял меры, чтобы положить ей предел. В 320 году Ария вызвали на суд ста епископов из Египта, Ливии и Триполитании и отлучили от церкви как еретика.

Неприятности, однако, не заставили себя ждать: новое учение распространялось подобно лесному пожару. Следует учитывать, что это происходило в те времена, когда богословские споры вызвали живейший интерес не только у церковников и ученых людей, но и у всего грекоязычного мира. Распространялись прокламации; на рыночных площадях звучали зажигательные речи; на стенах мелом писали лозунги. Всякий имел собственное мнение — за Ария или против него. Сам он, в отличие от большинства теологов, был блестящим публицистом. Для более успешного распространения своих идей Арий писал песенки и куплеты для моряков, путешественников, плотников и других ремесленников, которые распевали и насвистывали их на улицах[13]. Затем, спустя два года, Арий, поспешно оставивший Александрию после своего отлучения от церкви, возвратился туда с триумфом. Он появился до того, как два синода в Малой Азии подавляющим большинством голосов высказались в его пользу, и теперь потребовал восстановления на прежнем месте.

Наконец в 324 году вмешался император. Речь уже не шла о синодах местных епископов, а о соборе, куда предполагалось пригласить всех представителей церквей Востока и Запада, — Вселенском соборе с такими авторитетом и властью, что обе партии, участвовавшие в споре, были бы обязаны принять его решения. Намечалось провести его в мае — июне 324 года в Никее с участием самого императора. На практике же речь шла более чем просто об участии. В действительности Константин, видимо, занимал место председателя, доказывая, вдохновляя, смягчая страсти, постоянно подчеркивая важность единства и достоинства компромисса и даже иногда переходя с латинского на плохой греческий, чтобы убедить слушателей.

Таким образом, именно Константин предложил внести в проект решения ключевое слово, которое должно было урегулировать — по крайней мере на время — вопрос об Арии и его учении. Этим словом стало homoousios, или «единосущный», чтобы описать соотношение между Сыном и Отцом. Его включение в проект было почти равносильно осуждению арианства, и это является ярким свидетельством силы убеждения, которой обладал император — и как можно подозревать, что не без запугивания, — с помощью чего он добился принятия своего предложения. Таким образом, собор вынес следующий вердикт: Арий и его сторонники подвергаются формальному осуждению, их сочинения предаются анафеме и подлежат сожжению.

Император рассчитывал на широкое представительство церквей Запада на Никейском соборе, однако его постигло разочарование. Если с Востока прибыло 300 или даже более епископов, то Запад прислал только пятерых плюс двух священников, командированных папой Сильвестром из Рима скорее просто для наблюдения, нежели для чего-либо еще. Причины такого решения папы ясны — вероятно, он полагал, что, предприняв такую поездку, унизит себя и свой сан. С другой стороны, западным церковникам не было присуще то жадное интеллектуальное любопытство, которым отличались их восточные собратья. Латинский язык, сменивший греческий как общий язык римской церкви за столетие до того, еще не выработал технических терминов, необходимых для передачи тонких оттенков мысли, которыми так наслаждались православные теологи. Несмотря на все это, Сильвестр допустил серьезную ошибку. Его присутствие на соборе неизмеримо повысило бы его престиж. Претензии на главенство над всей церковью, несомненно, требовали присутствия при выработке никейского Символа веры — первого официального документа церкви по вопросам веры, доработанная версия которого и сегодня регулярно звучит во время католического и англиканского причастия.

А что же сам Арий? Его изгнали в Иллирик — римскую провинцию, тянувшуюся вдоль побережья Далмации, — и запретили возвращаться в Александрию. Однако вскоре он объявился в Никомедии, где не давал покоя властям в течение последующих десяти лет. По крайней мере в 336 году Константину пришлось вызвать его в Константинополь для дальнейшего расследования его религиозных взглядов. Именно во время этого последнего расследования «Арий, расхрабрившийся под защитой своих приверженцев, много суесловив, идет он в отхожее место для удовлетворения естественной нужды и внезапно, по Писанию, «и когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его» (Деян 1:18), немедленно упав, испускает дух, лишается вдруг и того и другого, и общения с церковью и жизни».

* * *

Эта версия событий, как известно, принадлежит перу непримиримого врага Ария епископа Афанасия Александрийского. Однако неприглядные обстоятельства кончины ересиарха слишком надежно засвидетельствованы писателями-современниками, чтобы всерьез ставить их под вопрос. Те, кто ненавидел его, трактовали их как божественное воздаяние: ведь в отсылке Афанасия к Библии содержится указание на то, что случилось с Иудой Искариотом.

Однако смерть Ария не означала конца арианства. Оно продолжало распространяться по всей империи вплоть до 381 года, пока фанатичный антиарианин, выходец из Испании император Феодосии Великий не созвал второй Вселенский собор, который состоялся в Константинополе и окончательно выработал удовлетворительное решение вопроса. В действительности он сделал даже больше — было решено полностью запретить языческие и еретические культы. Отныне ересь, причем любая, рассматривалась как государственное преступление. Менее чем за столетие церковь гонимая превратилась в церковь преследующую. В частности, сильнейшее давление стали испытывать на себе иудеи — в конце концов, ведь это они распяли Христа. Что же касается арианства, то на территории империи оно было фактически ликвидировано, хотя именно это способствовало его распространению среди германских племен в течение последующих по меньшей мере 300 лет.

Папа Дамасий I (366-384) не посылал представителей на этот собор, на нем вообще не присутствовало ни одного епископа из западной части империи. Впоследствии он опасался декрета, в соответствии с которым «константинопольский епископ будет пользоваться большим почетом, чем епископ римский, поскольку Константинополь — Новый Рим». Такое преимущество, возглашал Дамасий, означало бы забвение прошлого Рима — столицы империи, которое основывается исключительно на апостольской генеалогии, восходящей к святому Петру и святому Павлу Константинополь даже не второй по старшинству — ведь там все еще нет патриархата, а потому его превосходят Александрия и Антиохия — патриархия в первой, как считалось, основана святым Марком по приказу святого Петра, а вторая — потому что святой Петр был там епископом до своего отъезда в Рим.

Отношения между Римом и Константинополем быстро ухудшались.

* * *

Константин умер в 337 году в Троицын день. Хотя в течение нескольких лет император являлся самозваным епископом христианской церкви, крещен он был лишь на смертном одре епископом Евсевием Кесарийским — по иронии судьбы арианином. Вплоть до конца столетия Константин и его преемники управляли единой империей; но Феодосии Великий, скончавшийся в 395 году, разделил ее вновь[14], отдав старшему сыну Аркадию Восток, младшему, Гонорию, — Запад. Это решение привело к катастрофе. Под властью тринадцати императоров, большею частью живших не в Риме, а в Равенне, из которых каждый оказывался слабее предыдущего и все они сегодня, в сущности, забыты, Западная Римская империя вступила в полосу длившегося восемьдесят лет упадка, чтобы стать добычей германских и иных племен, которые все больше сжимали свои тиски.

Однако к этому времени епископы Рима приобрели фактически положение монархов и заняли господствующие позиции на Западе. Императоры, как обычно втянутые в восточные дела, освободили их от налогов и даровали им юрисдикцию в вопросах веры и гражданского права. В течение ряда лет папы неуклонно укрепляли свою власть. Епископ Дамасий объявил свой престол «апостольским», ссылаясь в подкрепление собственных претензий на власть на заявление Христа в Евангелии от Матфея. Его репутация еще больше выросла после того, как он поручил работу над Вульгатой — новым и очень качественным переводом Библии на латинский — италийскому книжнику святому Иерониму. Его преемник епископ Сириций (384-399) стал первым, при ком титул «папа» приобрел то значение, которое он имеет теперь; папа Иннокентий I (401-417) настаивал на том, что все вопросы, обсуждаемые на синодах, должны представляться ему для окончательного решения. На Востоке такие претензии всерьез не воспринимались. Здесь только император — разумеется, при поддержке Вселенского собора, который он один лишь и мог созывать, — обладал единоличной верховной властью. Несмотря на это, епископы римские, можно сказать, достигли зрелости: в течение длительного времени они действовали эффективно, используя латинский, а не греческий в своих литургиях. Кроме того, они обрели себя в новой роли — защитников самого города Рима.

V столетие началось с крупных неприятностей: в начале лета 401 года вестготы во главе с Аларихом вторглись в Италию. Хотя ему было не более тридцати лет, он уже наводил ужас на все пространство от стен Константинополя до южного Пелопоннеса. В сущности, он не был смертельным врагом империи — в действительности его задачей являлось обретение земель для постоянного проживания своего народа на ее территории. Если бы только сенат и недалекий западноримский император Гонорий, которого интересовало разве что разведение домашних птиц, поняли это, то им, возможно, удалось бы предотвратить окончательную катастрофу Однако их неспособность мыслить разумно сделала ее неизбежной. В сентябре 408 года Аларих появился под стенами города, и началась первая из трех его осад. Она продолжалась три месяца. Городские власти оказались беспомощными, в то время как Гонорий скрывался в равеннских болотах. Именно папе Иннокентию I выпало вести переговоры с завоевателем и выяснить, какие условия того устроят. Аларих потребовал огромную контрибуцию — золото, серебро и другие драгоценные материалы, включая 3000 фунтов перца. Однако благодаря исключительно папе он проявил уважение к церковному имуществу и не стал устраивать кровавой бани.

Вторая из осад, предпринятых Аларихом, имела только одну цель: свергнуть Гонория. Король готов дал понять римлянам, что они должны отстранить от власти своего императора-идиота, после чего готы немедленно уйдут. Римский сенат, собравшись на чрезвычайное заседание, долго не мог прийти к какому-то решению; однако Гонорий отказался отречься. Он продолжал сеять смуту, пока наконец, в начале лета 410 года, Аларих не выступил в поход на Рим и не осадил его в третий раз. Продовольствия оставалось мало, город не мог держаться долго. В конце августа готы прорвались через северную стену, прямо у подножия холма Пинций[15].

После взятия начался традиционный трехдневный разгул. Однако это первое разграбление, по-видимому, было не столь жестоким, как это обычно изображается на страницах школьных учебников, — по сравнению с опустошением, учиненным норманнами в 1078 году или армией Карла V в 1527 году, оно было достаточно умеренным. Сам Аларих, будучи благочестивым христианином, отдал приказ не трогать храмы и прочие культовые сооружения, а также уважать повсюду право убежища. Разграбление, даже если оно осуществлялось благопристойно, остается разграблением. Готы отнюдь не были святыми, и, несмотря на известные преувеличения, вероятно, на страницах труда Гиббона, посвященных совершенным ими жестокостям, многое описано вполне правдиво: бесчисленное количество прекрасных зданий оказалось предано огню, множество невинных людей погибло, матрон похищали, девушек насиловали.

Когда три дня прошли, Аларих повернул на юг. Но он ушел не дальше Консенции (совр. Козенца), когда его свалила сильная лихорадка, и через несколько дней он скончался. Ему было всего сорок лет. Готы отвезли его тело к реке Бузенто (совр. Бусенто), которую они перекрыли плотиной и временно отвели особое русло. Здесь, на сухом дне, погребли они тело своего вождя. Затем они разрушили дамбу, вода вновь поднялась и затопила могилу

Папа Иннокентий делал все, что было в его силах, но он не мог спасти свою паству от третьей и последней осады. Возможно, это был первый по-настоящему великий папа. Человек выдающихся способностей, огромной решимости и безупречной нравственности, он подобно маяку возвышался над двумя десятками посредственностей — своих предшественников. Папская супрематия, заявлял Иннокентий, должна быть безусловной; все основные причины диспутов должны представляться на рассмотрение Святого престола. Ему весьма польстило, когда в 404 году он получил исполненное почтения обращение от константинопольского архиепископа Иоанна Златоуста — праведного, но нестерпимо надменного прелата, чьи горячие обличения императрицы Евдоксии, которая к тому времени оставила своего мужа Аркадия ради бесконечной вереницы любовников, привели к тому, что он был смещен патриархом Александрийским и затем отправлен в ссылку[16]. Иоанн теперь потребовал проведения процесса по всем правилам, в ходе которого он имел бы возможность противостоять своим обвинителям — несомненно, подразумевая, что признает главенство римского епископа. Разумеется, Иннокентий бросился защищать его, созвав синод латинских епископов, который должным образом обратился к Аркадию с предложением немедленно восстановить Иоанна на его престоле. Когда же папа увидел, что этот призыв не возымел действия, то отправил делегацию в Константинополь. В ее состав, как обычно, вошло не менее четырех епископов, что едва ли можно было проигнорировать. Однако Аркадий остался непреклонен — послов даже не пустили в город. Рекомендательные письма у них отобрали, а самих посадили во фракийскую крепость, где подвергли тому, что, очевидно, было допросом с пристрастием. Только после этого им, оскорбленным и униженным, позволили возвратиться в Италию.

А когда в 407 году Иоанн Златоуст умер в отдаленном Понте — области на берегу Черного моря, вероятно, в результате дурного обращения со стороны стражи, он оставил церковь расколотой; и папа Иннокентий, который всего тремя годами ранее имел веские основания считать, что его супрематия в целом признана в Константинополе, теперь увидел, что ошибся. Однако он сохранил власть в последующее десятилетие, много потрудившись на ниве литургии и богословия и правя Римом твердой рукой. Заслужил ли он причисление к лику святых, чего его впоследствии удостоили, по-видимому, вопрос открытый. Однако он обеспечил папству международный престиж, которого оно никогда не имело, и его деятельность стала первой вехой на пути к величию.

* * *

Спустя двадцать три года после смерти Иннокентия в 417 году, когда уже успели побывать папами пять человек, на папский престол был избран юрист и богослов из Этрурии Лев I (440-461). Он стал первым епископом Рима, который принял титул главного языческого жреца, pontifex maximus, и первым из двух во всей истории папства, кто получил прозвище «Великого». В сущности, Лев заслужил его не больше, чем Иннокентий, чье дело по укреплению супрематии с энтузиазмом продолжил. Власть папства, утверждал он, — это власть самого святого Петра; устами пап глаголет сам святой Петр. Эта идея красной нитью проходит через его обширную переписку с епископами и другими церковными деятелями всего западного мира. Он, и только он является защитником истинной веры, и его главная задача — ее распространение по всему Востоку, хотя столь сложное дело, как ему было прекрасно известно, требует тонкого дипломатического искусства и очень большого такта.

Насколько это ясно, стало понятно, когда буря обрушилась на голову Евтихия, старейшего архимандрита[17] Константинополя. Уже в течение более чем ста лет в церкви, и особенно восточной, углублялось расхождение во мнениях в вопросе о природе — или природах — Христа. Обладал ли он двумя разными природами, человеческой и божественной? Или только одной? И если да, то какова она? Главным защитником теории о дуальной природе Христа был Несторий, епископ Константинополя, в результате отстраненный в 431 году собором в Эфесе. С другой стороны, возможно, не стоило заходить слишком далеко в другом направлении. Именно такую ошибку допустил Евтихий, который утверждал, что у Христа только одна сущность — человеческая, растворившаяся в божественной. Эта теория, известная как монофизитство, была совершенно неприемлема для третьего преемника Нестория, епископа Флавиана. Признанный виновным в ереси, осужденный и низложенный, Евтихий апеллировал к папе Льву, императору Феодосию, константинопольскому монашеству и, сделав так, вызвал волнения небывалой силы. Три года продолжалась церковная смута, соборы созывались, а затем их решения отменялись, епископы низлагались и восстанавливались на своих кафедрах; плелись интриги и заговоры, творились насилия и поношения, проклятия и анафемы гремели между Римом и Константинополем, Эфесом и Александрией. Пока все это происходило, Лев отправил Флавиану экземпляр своей знаменитой «Большой книги», которая, как он считал, раз и навсегда утвердила учение о том, что Христос обладает двумя сосуществующими природами. Его тезисы поддержал в 451 году собор в Халкидоне, на котором председательствовали делегаты папы и который осудил монофизитство во всех его проявлениях. Учение о двойственной природе является неотъемлемой частью ортодоксальной христианской догмы, хотя некоторые монофизитские церкви (в том числе коптская в Египте, несторианская в Сирии, армянская и грузинская)[18] не признали решений Халкидонского собора и продолжают существовать по сей день[19].

К этому времени, однако, единая Западная Римская империя развалилась. Британия, Испания и Африка отделились еще раньше, в Италии шел быстрый процесс дезинтеграции. Новым врагом стали гунны, наиболее дикое из всех варварских племен, подавляющее большинство которых продолжали есть и спать на голой земле, презирали всякое земледелие и даже приготовление пищи, хотя им нравилось сырое мясо, которое они размягчали, держа между собственными бедрами и боками своих лошадей во время езды. В качестве одежды они предпочитали рубахи, грубо сшитые, что весьма неожиданно, из шкурок полевых мышей; они носили их постоянно, не меняя их, пока те не спадали с них сами собой, распавшись от ветхости. Гунны жили практически только на лошадях — верхом они ели, торговали, устраивали свои советы, даже спали в своих седлах. Их вождь Аттила был типичным представителем своей расы: низкорослый, смуглый, курносый, с жидкой, растрепанной бороденкой, круглыми маленькими глазками, с несоразмерно большой по отношению к телу головой. Он не был великим или хотя бы выдающимся военачальником; но его одолевало такое честолюбие, такая гордыня и такая жажда власти, что в течение нескольких лет он стал наводить страх на всю Европу от края и до края; его боялись больше, чем какого-либо другого человека — возможно, за исключением Наполеона — до и после.

Однако в 452 году Аттила, начав марш на Рим, внезапно остановился. Почему он так сделал, мы не знаем. Традиционно считается, что папа Лев, который отправился, чтобы встретиться с ним на берегах реки Минчо (вероятно, в районе Пескьеры, где река вытекает из озера Гарда), каким-то образом сумел уговорить Аттилу не продвигаться дальше. Однако язычник-гунн не стал бы повиноваться ему просто из уважения к папскому сану; так какие же аргументы или мотивы привел Лев? Наиболее вероятный ответ — обещание значительной дани. Но есть и другая возможность: Аттила, как и все люди его расы, был чрезвычайно суеверен, и папа мог напомнить ему о том, как почти сразу после разграбления Рима умер Аларих, и указать, что подобная судьба ожидает всякого завоевателя, который поднимет руку на Святой город. Возможно также, что за отступление были частично ответственны люди самого Аттилы. Есть данные, которые показывают, что после опустошения всей сельской округи они начали страдать от недостатка продовольствия, к тому же их ряды начала косить эпидемия. Решающим соображением стало то, что из Константинополя выступили войска, чтобы усилить имперские силы в Италии. Постепенно выяснилось, что поход на Рим отнюдь не такое простое дело, как это казалось поначалу

Исходя из этих соображений, всех или некоторых, Аттила решил повернуть назад. Год спустя, во время первой брачной ночи с очередной из бесчисленных жен любовные усилия привели к кровоизлиянию в мозг. Его кровавая жизнь закончилась, и Европа вновь смогла вздохнуть спокойно. Во время похорон специально отобранная группа пленников заключила его тело в три гроба: один из золота, другой из серебра, третий — из железа. Затем, когда тело опустили в могилу и засыпали, всех участвовавших в погребальной церемонии предали смерти, так что место упокоения великого вождя гуннов навсегда осталось неизвестным и непотревоженным.

Папа Лев спас Рим вновь; однако когда три года спустя под стенами города появился вандальский король Гейзерих, понтифик оказался менее удачлив. Он сумел убедить Гейзериха не предавать Рим огню, но не смог предотвратить страшного четырнадцатидневного погрома. «Книга понтификов» (Liber Pontificalis) повествует нам о том, что когда весь этот кошмар прекратился и Лев обнаружил, что из всех римских церквей исчезли серебряные потиры и дискосы, то повелел, чтобы обеспечить замену, расплавить шесть больших урн из собора Святого Петра, относящихся к временам Константина[20]. Теперь, после готского и вандальского опустошений, немногое осталось от старого Рима, что можно было бы еще разграбить. Имперский Рим умер и канул в Лету. Более чем за столетие перед этим его дух переселился в Константинополь. Что сохранило значение, так это христианский, папский Рим — и он, к счастью, сумел устоять перед любыми зверствами варваров.