Атрибуты Перуна

Атрибуты Перуна

У восточных славян наиболее сохранившимися остатки культа Перуна предстают в Белоруссии. Хорошо зафиксированы современные (второй половины XX в.) наблюдения в Вороновском районе Гродненской области, на стыке с Литвой (Судник 1979). В деревне Пеляса и соседних с ней терминология грозы такова (авторскую фонетическую транскрипцию транслитерирую в стандартную белорусскую): «блюкавща» «молния», «грымот(ы)» «гром», «пярун» «удар молнии», и мифический персонаж — тоже Пярун. Орудия Перуна — каменые топоры и стрелки. По поверьям, они при ударе молнии уходят глубоко в землю, а через некоторое время выходят на поверхность. Как уже отмечалось в начале книги, обычно это оказываются неолитические кремневые наконечники стрел и каменные боевые топоры. «Перуновыя камеш» или на местном диалекте «скалю» (займете, с литовского) обнаруживаются на полях нередко. «Пярун скалкай у камянь юня; поуныя паля скалкау, эта Пярун настраляушы, эта з яго стрэлау». Особенным почитанием пользуются камни с природным отверстием — «скалю з дзюркай — казал1 ат таго, што Пярун у руках патрымау (подержал), Пяруновыя камеш — дзюрачю як ямачю на jix». Таким камням приписывалась магическая сила — с их помощью можно обнаруживать чёрта в вихре, они служат оберегами скота от сглаза или от ведьмы. Погибший от удара молнии человек — блаженный, ибо взят Перуном: им «заб1ты чолавек шчасл1вы, бог яго rpaxi прасщу — ен ужо ня устане на суд» (имеется в виду: в Судный день).

Вера в могущество Перуна и в кару за его неуважение отражена в быличке, записанной в 1975 г. от 80-летнего жителя дер. Лелюши Доминика Ракутиса. Он рассказывал о временах крепостного права. Когда барин по имени Норкун гнал баб на барщину в поле, надвинулась большая туча. Надменный барин крикнул богу: «Ты Перун, я Норкун», — и выстрелил в нее из ружья. Тотчас грянули гром и молния и его конь был убит. Барин очень испугался, прекратил бить своих крепостных плетью и учредил праздник Перуна (Судник 1979: 230).

Похоже, что это местное этиологическое объяснение какого- то праздника, о котором было известно, что его совершали в честь Перуна. Праздник этот явно был весной или летом (в период гроз).

Перун выступает как грозный бог, который гоняет чертей: «чарта Пярун страну; як Пярун стрэлщь, то ета чорт схавауся (чёрт спрятался); дрэннага (плохого) бье Пярун».

Конечно, христианизация сильно ослабила этот культ и наложила на него свой отпечаток. Облик Перуна уже не столь ясен для крестьян, Перун уже не мыслится богом, он стал более похож на злую силу, на чёрта. На вопрос о том, кто такой Перун, отвечают: «Пярун... хто ж яго ведая, пэуна чорт таю» (наверное, чёрт такой). О гибели лихого человека говорят: «ен с Пяруном жыу, чорт яго i 3a6i?».

Но в целом наблюдения Судник показывают, что те остатки культа Перуна в Белоруссии, которыми изобилует собрание Афанасьева, живут и поныне.

Естественно, основными атрибутами Громовержца служат явления, связанные с его функциями: производство дождя и управление им, насылание и убирание туч, манипуляции грозой (соответственно грозный характер), владение громом и молнией. Отсюда и обладание некоторыми орудиями, которые связаны с этими функциями: топоры, стрелы. О древности образа говорит то, что эти орудия мыслятся каменными («громовые топоры», «Перуновы топоры»), кремневыми («громовые стрелки»). От владения погодой зависят производные функции — влияние на урожай, на плодородие полей, а отсюда и связь с предметами, имеющими отношение к злакам (мельница) и хлебу. Связь с урожаем, с хлебом, отразилась в причастности мельников и мельниц к культу громовержца. А поскольку в глубокой древности земледелием занимались в основном женщины, культ Громовержца у ряда народов оказывается в руках женщин. Переход земледелия в руки мужчин с появлением пахоты произошел весьма поздно и не вытеснил женщин из отправления этого культа.

Для защиты от града в Полесье и других местах выставляли хлебную лопату (которой сажают хлеб в печь), отворачивая ее, чтобы отвернуть грозовую тучу. Вместо этого могли выбросить «веко» — крышку от хлебной дежи — или же кочергу, ухват, топор. Чтобы задобрить Громовержца, махали скатерью и возглашали: «Добро пожаловать!» Обычно все это исполняли женщины или дети (Толстые 1982: 54-56).

Связь с плодородием придает образу Громовержца эротический характер: бог мыслится любвеобильным, его изображение приобретает итифаллический характер (у Тора фаллическим мыслится и его орудие — топор).

Надо полагать, что именно с древним применением быков при пахоте связано то, что бык стал культовым животным Перуна у славян. С быком в роли культового животного Громовержца у некоторых других народов соревнуется козел — явно из-за представлений о его особой плодовитости и похотливости. Возможно, идея плодородия и участие женщин сделали число 9 предпочитаемым числом Перуна: это число месяцев беременности.

Грозный характер привел к нередкой узурпации Громовержцем функций бога войны, а кое-где (Греция и, по-видимому, восточные славяне), с учетом и растущей роли земледелия в хозяйстве—также главенства в пантеоне. Представление о могуществе такого бога, видимо, привели к его увязке с самым могучим деревом Европы — дубом.

Так, с моей точки зрения, сложился этот образ. Так видится мне логическая связь известных атрибутов Громовержца.

Вот данные о некоторых его атрибутах.

Бык. В VI в. византиец Прокопий Кесарийский в своей истории «Война с готами» (VII, 14, 23-24) записал об антах и славянах (1950: 297): «Они считают, что один только бог, творец молний, является владыкой над всеми, и ему приносят в жертву быков и совершают другие священные обряды...». Более общо об этом почитании быка пишут арабы — не указывая громовержца. Ибн-Русте сообщает о славянах: все они — почитатели быков. Ал-Гардизи: они чтут крупный рогатый скот (Lowmia?ski 1986: 88). Как известно, Перуна у восточных славян с христианизацией подменил в роли громовержца Св. Илья. А в день Ильи-пророка повсеместно отмечались Ильинки с пиром и закланием быка.

Дуб. Немецкий церковный автор XIII в. Гельмольд (I, 52, 83, 93) сообщал о западных славянах, что у них были дубы, огражденные и посвященные местному божеству, имя которого он передает как Пров или Провен. В этом имени видят Проне, искаженноеимя Перуна. Об аналогичных данных у южных славян (болгарах) пишет Державин (1929: 18-29; 1932). У сербов дуб называется грм, дубовый лес — грмик (Афанасьев 1868, II: 298). Само слово «Перкун — «Перун» лингвисты (Nagy 1974; Гамкрелидзе и Иванов 1984: 612—615) безукоризненно производят от индоевропейского корня, означающего «дуб» (латинск. quercus с закономерным у славян переходом начального qu- в р-). Поскольку общеславянское «дуб» (domb) не имеет соответствий в других индоевропейских языках, лингвисты считают, что это слово у них — новация, а прежде в праславянском название дуба было регкъ, соответствующее индоевропейскому (Агапкина 1999), отсюда литовское Перкун(ас).

Потебня (1867: 177-178) писал, что у восточных славян прямых свидетельств о связи дуба с громом (и соответственно с Перуном) мало, но это не совсем так. Галицийская грамота 1302 г. упоминает Перунов дуб, стоявший на меже двух владений у Перемышля. Византиец X в Константин Багрянородный сообщает о почитании на острове Св. Григория русскими, плывущими в Константинополь, огромного дуба (Хортица), которому росы (русь) совершают жертвоприношения. Жертвуют живых петухов, кругом втыкают стрелы, а иные приносят куски хлеба, мясо и что имеет каждый (Фаминцын 1885: 101; Топорков 1980). В наше время в Запорожье сфотографирован огромный (6 метров в обхвате) дуб, которому несколько веков (рис. 26), и Рыбаков указывает, что так выглядел священный дуб на о. Хортица.

Рис. 26. Запорожский дуб — подобие священного дуба древних славян с о. Хортица на Днепре, по Рыбакову. Фото из его книги (1987, рис. 41)

Византийский автор не говорит о том, что это Перунов дуб, однако найденные в Десне и Днепре дубы с вбитыми в ствол челюстями свиньи (находки 1909, 1975 и 1984 гг.) исследователи (Болсуновский 1914; Козловська 1928; Ивакин 1979; 1981; Седов 1982: 264; Забашта 1987; Забашта и Пошивайло 1992) называют «Перуновыми дубами» не без некоторых оснований, хотя и косвенных.

Рис. 27. Челюсти вепря, вбитые в дуб, находки на Днепре. Фрагмент дуба с кабаньими челюстями. По Ивакину 1979, рис. 1

Все эти дубы (рис. 27-28), однако, молодые. Гваньини и Олеарий, как уже сообщалось выше, писали о новогородцах, что они поклонялись идолу Перуна, что ради него днем и ночью поддерживали костер из дубовых поленьев, и за небрежение этой обязанностью жрец предавался смерти. Позже, после крещения Руси, связь с Перуном уже не всегда ощущалась, но все же ее можно видеть в широко распространенном у славян поверье: при первом весеннем громе нужно прислониться спиной к дубу или чему-нибудь дубовому — чтобы не болела спина. И вне такой привязки во времени: если болит спина, нужно прислониться к дубу во время грома (Толстые 1982: 50).

Рис. 28. Реконструкция фрагмента дуба с вставленными кабаньими клыками. По Ивакину 1979, рис. 2

Почитание дуба сохранялось до недавнего времени. «Духовный регламент» петровского времени порицал суеверие: «Тако ж на ином месте попы с народом молебствуют перед дубом, и ветви оного дуба поп народу раздает на благословение» (Афанасьев 1868, И: 302). По Зеленину (1933: 597), у восточных славян запрещалось пересаживать дуб. У Витебских раскольников было принято увозить девушку по предварительному согласию в лес, где молодой обвозил ее три раза вокруг заветного дуба, вот и все венчание (Терещенко 1848, 2: 28).

Число 9. В одном из двух «Перуновых дубов» число клыков было 9. В современном заговоре, также без приурочения к Перуну, упоминается некий вселенский дуб, на котором располагается престол Господень: «На море на Кияне, на острове Буяне, стоит дуб о девяти вершинах...». В уже цитированных записях из Белоруссии (Судник 1979: 252-253) сообщается, что крестьяне деревни Пеляса в четверг перед праздником, называемым Девятник (это девятое воскресенье после Пасхи), отправлялись в костел святить 9 венков из грымотника (то есть «громовой травы» — лапчатника прямостоящего), который должен был оставаться там в течение 9 дней. Нетрудно рассчитать, что Девятник приходился на разные дни неподалеку от Ивана Купалы.