Артиллерия

Артиллерия

В первой половине XVIII века в армиях Пруссии, Франции, Австрии и России произошли изменения, которые позволили артиллерии занять позиции равнозначного пехоте и кавалерии рода войск. На основе анализа войн XVII — первой половины XVIII столетий в артиллерии была создана новая система организации (включающая конную и полковую артиллерию), приняты на вооружение улучшенные системы вооружения, выработана новая тактика применения артиллерии.

В начале XVIII века прусская артиллерия по своему качеству несколько уступала артиллерии своих главных противников — австрийцев. Князь Йозеф Венцель фон Лихтенштейн, генерал-фельдцейхмейстер армии Габсбургов, в 1753 году впервые в истории разработал и ввел систему, которая учитывала потребность армии в легких и маневренных орудиях. На вооружении австрийской артиллерии остались только 3-, 6- и 12-фунтовые полевые пушки, а также 7- и 10-фунтовые гаубицы. Средняя длина ствола этих артсистем составляла 16 калибров, а вес (у 3-, 6- и 12-фунтовок) достигал всего 240, 414 и 812 кг соответственно. Кроме того, Лихтенштейн провел стандартизацию и модернизацию всего артиллерийского парка, усовершенствовав конструкции ствольных камер, колесных лафетов, зарядов и прочего. Система Лихтенштейна была принята в начале Семилетней войны и оказалась настолько удачной, что вскоре была скопирована всеми остальными европейскими государствами. Но довольно бедной тогда Пруссии, которой оказалось не под силу полностью обновить свой артилллерийский парк, вначале пришлось ограничиться принятием на вооружение только 6- и 12-фунтовых орудий.

Австрийская 3-фунтовая пушка. Обратите внимание на подпорки, цепи и ремни для принадлежностей, а также на крючья для канатов на шайбах осей, которые использовались при накатывании орудия.

Однако прусский король применил свои многочисленные таланты и в этой области. Правда, Фридрих не любил артиллерию и обращал на нее значительно меньшее внимание, чем, скажем, на конницу. Тем не менее его вклад в развитие прусской артиллерии несомненен. Тактические разработки Фридриха в этой области превзошли даже достижения признанного до того европейского мастера артиллерийского боя — шведского короля Густава II Адольфа (правил в 1611–1632 годах). Еще в ходе Семилетней войны Фридрих создал концепцию конной артиллерии в противоположность орудиям, буксируемым конными запряжками с передвигающимися пешим порядком номерами расчетов. До этого времени конная артиллерия была известна только в армии Российской империи, где ее создал еще Петр Великий, но русский опыт остался незамеченным для Запада. Фридрих совершенно правильно заключил, что кавалерии (действия которой у пруссаков, как мы знаем, отличались агрессивностью и инициативой) необходима «своя» артиллерия, для которой способ медленной буксировки просто неприменим. Поэтому на ранних стадиях Семилетней войны он начал экспериментировать с легкими орудиями, применяя облегченный заряд. Это потребовало создания нового типа порохового состава с повышенной воспламеняемостью, но позволило резко повысить мобильность новых артсистем.

Вскоре по инициативе короля прусская армия обзавелась облегченным 6-фунтовым орудием, которое получило прозвище «галопирующего» (Galopierende Geschuetz). В пользу большей мобильности пришлось пожертвовать весом и мощностью заряда, а значит, и дальностью стрельбы, однако игра стоила свеч. Кроме принятия на вооружение этой системы с легкими лафетом и стволом, позволявшими с большой скоростью транспортировать пушку шестеркой лошадей, все канониры и орудийная прислуга передвигались верхом и имели оружие и снаряжение кавалерийского образца. Батареи таких пушек придавались кавалерийским полкам, образовав, таким образом, зародыш конной артиллерии (этому примеру впоследствии последовала вся Европа).

Кроме того, со временем пруссаки гораздо шире, чем сами австрийцы, стали применять 7- и 10-фунтовые гаубицы. Учитывая их дальнобойность и навесную траекторию огня, Фридрих начал массированно использовать гаубичную артиллерию для обстрела позиций противника, расположенных за строениями и возвышенностями.

На марше упряжки из шести лошадей полагались для транспортировки зарядных ящиков, 6-фунтовых пушек и 7-фунтовых гаубиц; 10- и 12-фунтовки имели упряжку из восьми лошадей, а вспомогательные повозки (кузницы, фуры с имуществом и т. д.) — из четырех.

Прусская 6-фунтовая пушка.

В соответствии с канонами линейной тактики, пруссаки не сводили орудия в состав артполков, а распределяли их между пехотными частями: каждому батальону придавалось по одной 6-фунтовой пушке или двум 3-фунтовым. Во втором случае полковая артиллерийская команда состояла из 1 офицера, 4 унтер-офицеров и 18 рядовых. К четырем полковым пушкам полагалось иметь 3 воза с боеприпасами. На них по штату находилось 133 выстрела с ядрами и столько же с картечью.

Это же правило было закреплено следующим Уставом, принятым уже после смерти Фридриха, в 1796 году, что впоследствии дорого обошлось пруссакам: В 1806-м под Заальфельдом, Иеной и Ауэрштедтом сосредоточенные массы французской артиллерии буквально смели с лица земли распыленные по фронту прусские пушки.

В период правления Фридриха II в Пруссии (по примеру Британии. Франции и Швеции) были организованы первые фабрики, производящие важнейший химический компонент пороха — селитру. До этого ее приходилось импортировать из тропиков, в частности из Индии, которую тогда контролировала не только союзная Англия, но и враждебная Франция.

Все же прусская артиллерия уступала по количеству армиям своих противников. Особенно в этом отношении выделялась Россия, войска которой (например, при Цорндорфе) имели 6 орудий на тысячу солдат — вдвое больше, чем у пруссаков. В последующих кампаниях это соотношение несколько изменилось, но все равно осталось в пользу русских (6 орудий против 3–4 у пруссаков и австрийцев). Ценой огромных усилий Фридриху к 1759 году удалось довести число своих пушек до пяти на каждую тысячу солдат, но по этому показателю пруссаки все равно уступали русским. Правда, следует отметить, что такие артиллерийские парки, выгодные в сражении (все прусские мемуаристы отмечают страшную мощь русского артогня), становились обузой на марше: перегруженная многочисленной артиллерией, армия Елизаветы ни разу не смогла совершить действительно быстрого перехода и, в частности, ни разу не сумела инициативно вынудить пруссаков дать им бой — Фридрих всегда передвигался быстрее и всегда нападал сам, когда ему это было необходимо. Когда же он считал положение для себя невыгодным, то всегда без труда уходил.

* * *

В начале Семилетней войны, как я уже говорил выше, австрийцы впервые приняли систему, основанную на комбинации легких и маневренных 3-, 6- и 12-фунтовых полевых орудий, а также отличных образцов легких гаубиц. Она оказалась настолько удачной, что ее вскоре скопировали и другие страны Европы. Австрийцы первыми додумались и до способа увеличения мобильности артиллерийских частей. Дело в том, что до середины XVIII века вся прислуга пешей артиллерии на марше передвигалась пешком, рядом с пушкой на конной тяге. Австрийцы ввели зарядный ящик особого типа, назвав его «Wurst Wagen» («колбасная телега»). Зарядный ящик имел плоскую крышку, обшитую кожей в форме колбасы. Крышка использовалась в качестве сиденья для расчета орудия: вдоль ящика шли подставки для ног, спереди и сзади имелись деревянные упоры. Артиллеристы сидели боком по ходу движения: передний и задний солдаты держались за упоры, а находившиеся в середине — друг за друга. Это усовершенствование существенно ускорило темп переброски орудий на марше и дало австрийцам повод назвать свою артиллерию «ездящей» (Fahrcnde), хотя конной артиллерии в армии Габсбургов не было ни тогда, ни в XIX веке.

1 — конный артиллерист (1757 год). Мундир синий с синим воротом, красными фалдами. По обшлагам и вокруг нарукавных пуговиц идет угольная красная выпушка. Пуговицы белые. Жилет и бриджи желтые. Галстук красный. Шляпа черпая с черной кокардой и белым галуном по краю. Султан белый, кисти красные. Перевязь с пробойниками для запальной камеры белая. Сума с принадлежностью коричневая. Поясной ремень белый. Шпага в коричневых ножнах, эфес и отделка ножен латунные. Темляк коричневый с белыми гайками и кистью. Сапоги черные с белыми штибель-манжетами. Перчатки замшевые; 2 — рядовой пешей артиллерии (1757 год). Мундир как у конного артиллериста со следующими отличиями. Ворот отсутствует. Пуговицы желтые. На шляпе красный помпон. Тесак пехотного образца. Черные штиблеты с белыми штибель-манжетами.

В начале XVIII столетия Франция считалась европейским лидером в области артиллерии. В армии Бурбонов применялись только стандартные орудия, соответствовавшие так называемой системе де ла Вальера, созданной этим генералом в 1732 году. Основной целью де ла Вальера стало уменьшение количества калибров орудий, чрезвычайно усложнявшего изготовление и доставку в войска боеприпасов. На вооружении остались только пушки калибром 4, 8, 12, 16 и 24 фунта. Однако Вальер не учел возрастающей роли полевой артиллерии. Хотя новые орудия были надежными, они оказались чрезвычайно тяжелыми для полевых сражений: ствол 24-фунтовой пушки весил 2550 кг, 8-фунтовой — 1050.

Русский четвертьпудовый «единорог» с детальным изображением гнезд для правил, крюков дли накатывания и для подвешивания бадьи.

Елизаветинское правление ознаменовалось реформой российской артиллерии, которую провел один из ее приближенных, уже упоминавшийся выше генерал-фельдцейхмейстер Шувалов. По его инициативе в середине XVIII века на вооружение российской армии были приняты новые артсистемы, в том числе весьма уникальные.

Русский «единорог»

В конце 1756 года капитаны Рожнов и Жуков создали новые образцы 8- и 12-фунтовых пушек. Укороченные стволы этих «новоинвентованных» орудий имели канал, расширяющийся по направлению к дульному срезу. Считалось, что благодаря этой конструктивной особенности артиллеристы могли вести огонь снарядами любого калибра. На практике же выяснилось, что в связи с упомянутым расширением канала ствола орудия эти одинаково плохо стреляли всеми типами ядер и картечи.

В 1757 году подполковник Мартынов и капитан Данилов разработали для замены устаревшей 3-фунтовой пушки оригинальную систему, получившую название «близнята». Она состояла из двух спаренных стволов, установленных на одном лафете. Орудие это предназначалось для борьбы с наступающими пехотой и кавалерией противника, так как теоретически позволяло удвоить плотность огня батарей.

Русское орудие «близнята»

Особое внимание Шувалов уделил разработке гаубиц. За три года до начала Семилетней войны он выдвинул идею гаубицы нового типа, предназначенной исключительно для ведения огня картечью. Ее разработку поручили майору Мусину-Пушкину и орудийному мастеру Степанову. Уже в 1754 году эти орудия стали поступать в полки.

Суть «секретности» гаубицы заключалась в том, что канал ее ствола имел форму горизонтального эллипса и расширялся по направлению к дульному срезу до трех калибров. Поэтому при выстреле картечь разлеталась веером, обеспечивая большую эффективность поражения. В 1756 году на «секретных гаубицах» деревянный клин, подкладывавшийся под ствол для наведения, заменили механизмом вертикальной наводки. Эти артсистемы хорошо показали себя в сражениях с пруссаками — после битвы при Гросс-Егерсдорфе фельдмаршал Апраксин докладывал Конференции «о великом действии новоизобретенных генерал-фельдцейхмейстером графом Шуваловым „секретных гаубиц“».

Охранялась тайна этих гаубиц примерно также, как секреты ядерного оружия — на марше оконечность их стволов закрывалась медной крышкой, прислуга особой присягой обязывалась никому не сообщать их устройства. Шувалов разработал и комбинированный образец этой гаубицы с двумя каналами ствола — обычным для стрельбы 3-фунтовыми ядрами и «картечным» эллиптическим. Последние, по отзывам современников, стреляли одинаково плохо и ядрами, и картечью, а принимать на вооружение армии специализированный «картечный» образец оружия после Семилетней войны было обоснованно признано излишним.

В это же время создатели «близнят» Мартынов и Данилов приступили к разработке еще одного образца гаубицы «нового рода» с удлиненным стволом и конической зарядной каморой. К 1757 году армия получила пять образцов «единорогов» — этим названием новые гаубицы были обязаны отлитой на стволе фигурке единорога (элемент родового герба Шуваловых).

Калибр ствола «единорогов» составлял от 95 до 245 мм, стволы длиной 7,5–9 калибров весили от 6 до 90 пудов, а вес ядер, разрывных гранат, картечи или зажигательных брандскугелей насчитывал (в зависимости от типа орудия) от 1,5 до 12 фунтов. Благодаря удлиненным (относительно других типов гаубиц) стволам «единороги» могли стрелять на дистанцию 3000 метров, а при возвышении ствола на 45 градусов почти вдвое дальше — отличный результат по нормам XVIII века. Что же касается плотности, кучности огня и маневренности, «единороги» превосходили все другие гаубицы европейских армий до возникновения артсистем Грибоваля (конец столетия). Эта артсистема представляла собой гладкоствольную гаубицу с несколько удлиненным по сравнению со своими аналогами стволом, что позволяло при необходимости вести огонь как «по-пушечному» — прямой наводкой, так и «по-гаубичному» — навесной.

Следует сказать, что восторги многих наших историков относительно «революционной» конструкции «единорогов» и их «долголетию» в российской артиллерии (якобы вплоть до наполеоновских войн, а в крепостной артиллерии — аж до 1906 года!) лишены всякой почвы. Эти гаубицы мало чем отличались от прусских или австрийских аналогов и существенно уступали появившимся вскоре гаубицам Грибоваля. «Единороги» были сняты с вооружения сразу после смерти Шувалова в 1762 году. Россия пыталась продать их французам, но те забраковали их из-за чрезмерного отката при выстреле. Что касается «долголетия», то это объясняется совсем просто: при Екатерине, Павле и Александре «единорогами» по традиции называли все гаубицы, созданные на основе грибовалевской системы и уже не имевшие с шуваловскими ничего общего.

Тем не менее все эти образцы орудий, несмотря на отмеченные недостатки, выгодно отличались от прежних типов легкостью и соответственно маневренностью. Акцент на ведение огня разрывными снарядами и картечью в сочетании со скорострельностью новых моделей резко повысил действенность артиллерийского залпа. Все это вместе с организационными изменениями в артиллерийском хозяйстве обеспечило успех русской артиллерии в сражениях Семилетней войны, особенно под Кунерсдорфом.

Внедряя в армии новые артсистемы, Шувалов позаботился о том, чтобы обеспечить их новыми образцами боеприпасов. Так, для увеличения дальности и точности стрельбы обычный пушечный порох в зарядах для «единорогов» заменили мелкозернистым мушкетным, а картечь и гранаты стали помещать в одном картузе с порохом. Это нововведение позволило значительно ускорить процесс заряжания.

Легко понять, что применение «эталонных» зарядов из ружейного мелкозернистого пороха увеличивало боевые характеристики орудий, но являлось крайне дорогим шагом. Россия, вечно испытывавшая нехватку самого необходимого военного снаряжения, не могла позволить себе роскошь действительно крупномасштабного применения таких зарядов.

Во время Семилетней войны длинноствольные гаубицы прошли серьезную боевую проверку. Так, в 1759 году, в битве при Пальциге, русские артиллеристы неожиданно открыли огонь по наступавшим прусским полкам Веделя через головы своих войск — впервые в мире. Кстати, этот прием быстро перенял Фридрих и с успехом применял до самого конца войны. Рапортуя о победе при Кунерсдорфе, генерал-аншеф Салтыков известил императрицу Елизавету, что «наша артиллерия, особенно большая… из новоинвентованных орудиев и шуваловских гаубиц устроенная, великий неприятельской кавалерии и сопротивным батареям вред причинила».

Отличившийся в Семилетнюю войну 1-й артиллерийский полк получил необычную награду — изготовленную по рисунку архитектора Растрелли литавренную колесницу. Украшенная резьбой и позолотой, со стволами трофейных пушек возле колес, она служила для торжественного выноса полкового знамени с надписью: «Охраняет и устрашает» (ныне колесница находится в экспозиции Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи в Санкт-Петербурге).

После боевого крещения «единороги» модернизировали. У них еще больше удлинили стволы, усилили лафеты, а с 1759 года шуваловские гаубицы стали оснащать более эффективным, чем прорезь с мушкой, прицельным приспособлением — диоптром, разработанным полковником Тютчевым. Кстати, Фридрих быстро оценил преимущества «единорогов» — вскоре за рубежом по их образцу стали создавать так называемые «длинные гаубицы».

* * *

Таковы были армии основных стран-участниц войн «фридерицианской» эпохи. Здесь же я хотел бы остановиться на некоторых отзывах по поводу полководческого дара самого короля Пруссии.

Анализируя стратегию и тактику Фридриха II, знаменитый военный теоретик XIX века Карл фон Клаузевиц писал: «Бросим теперь взгляд на историю, остановимся на кампании Фридриха Великого 1760 г., прославленной блестящими маршами и маневрами, подлинном произведении искусства стратегического мастерства… Раньше всего… мы должны удивляться мудрости короля, который… располагая только ограниченными средствами, никогда не брался задела, не отвечающие этим средствам, но предпринимал ровно столько, сколько было нужно для достижения его цели. Эта мудрость полководца была им проявлена не только в этой кампании, но и в течение всех трех войн, которые вел великий король».

Пылкий почитатель нашего героя, известный военный историк Ганс Дельбрюк отмечал «титанический склад характера Фридриха, всегда стремившегося к великим решениям». Действительно, объем и разнообразие военных, политических, государственных и множества иных задач, которые (притом успешно) решал король, поистине поражает воображение и сравнимо, пожалуй, только с деятельностью Петра Великого и Наполеона.

Дельбрюк также признавал, что победы «короля-полководца» чередовались с поражениями. Казалось бы, что полководец, проигравший ряд крупнейших и принципиально важных для него сражений, вряд ли может претендовать на лавры «военного гения». Однако и в этом факте, как ни странно, коренится одно из проявлений военного таланта прусского короля — феноменальное упорство в отстаивании, казалось бы, безнадежных позиций против всего света.

Клаузевиц в связи с этим заметил: «Необходимо, чтобы какое-нибудь чувство одушевляло великие силы полководца, будь то честолюбие Цезаря, ненависть к врагу Ганнибала, гордая решимость Фридриха Великого погибнуть со славою». Эту точку зрения разделяла и императрица Екатерина II: в книге аббата Денина о Фридрихе, напротив абзаца о том, что «его гений и мужество не только совсем не ослабевали, но почерпнули себе его новую жизнь в своих неудачах», она написала на полях: «Именно в его неудачах проявлялся его гений».

Таким образом, как ни странно, если многих других полководцев прославляли их победы, то Фридриху II громкую известность принесли его громкие поражения, готовность «погибнуть со славою» и поразительная способность воскресать и набирать силу в совершенно, на первый взгляд, безвыходных условиях. Такой способности, например, не обнаружил Наполеон, тоже сражавшийся со всей Европой и обладавший несравненно лучшими ресурсами. Вообще, можно смело сказать, что подобная стойкость, имеющая целью изматывание сил даже самого многочисленного противника, оказалась не по плечу никому после Фридриха.

В свое время Клаузевиц объявил Фридриха «предвозвестником Бонапарта», тем самым положив начало долгой дискуссии о различных формах стратегии, которая растянулась на десятилетия. Действительно, при всей кажущейся примитивности тактических и стратегических приемов Фридриха (неспособность по известным причинам отказаться от линейной тактики, стратегия «заслонов», недоведенность до конца результатов побед), результаты их применения оказались вполне удовлетворительными для Пруссии. Дельбрюк, разработавший именно на основе анализа деятельности короля и боевой работы его армии понятие «стратегии измора», пришел к выводу, что «войны Фридриха не выходят за пределы стратегии измора» и что сам Фридрих — приверженец упомянутой стратегии, «полководец, связанный в своих действиях ее принципами». Заключая свой подробный анализ «стратегии измора», в основе которой лежало не уничтожение живой силы противника в решительном сражении, а искусный маневр с целью захвата и удержания территории, Дельбрюк написал: «Лишь тот в полной мере может познать все величие Фридриха, кто в нем видит представителя стратегии измора». В принципе, этот достаточно нехитрый тезис вполне характеризует основное отличие прусского короля от многих других современных ему полководцев.

Интересны также высказывания самого короля по поводу военного дела и места в нем персоны монарха. Фридрих полагал, что обязанность государя — быть первым воином страны и, разумеется, лично предводительствовать своими войсками (должен сказать, что после Карла XII и Петра I Фридрих оказался последним монархом, который настолько преуспел на своем поприще — Наполеон вначале был воином, а уж потом стал императором, а император Всероссийский Александр Павлович и его «коллеги» скорее мешали действиям своих полководцев, чем действительно руководили войсками. С середины XIX столетия понятие «монарха-воина» вовсе исчезло).

Не касаясь достаточно подробно описанных выше тактических и дисциплинарных воззрений Фридриха II, остановлюсь здесь лишь на содержании его военно-политической доктрины. В своих многочисленных трудах король писал об этом, в частности, следующее:

«Мужество воина, кроме честолюбия, имеет и другие нравственные начала. Иногда источник его в самом темпераменте человека, в простом солдате это превосходное качество; иногда оно следствие обдуманности и в этом виде прилично офицеру; иногда оно происходит от любви к отечеству, которая должна одушевлять каждого гражданина; а иногда началом ему служит мечта о славе; такое мужество удивляет нас в Александре Македонском, в Цезаре, в Карле XII и в великом Конде».

«Голова генерала имеет более влияния на судьбу похода, чем руки его солдат. Мудрость должна прокладывать дорогу мужеству, а отвагу сберегать до решительной минуты. Чтобы заслужить похвалу знатоков, надо иметь больше искусства, чем счастья».

«Мир был бы очень счастлив, если бы правосудие, согласие и довольство народов зависели от одних переговоров. Тогда употребляли бы доводы вместо оружия; стали бы спорить, а не убивать людей. Но печальная необходимость побуждает государей приниматься за жестокие меры. Бывают случаи, где свободу народов, которой угрожают честолюбивые помыслы, нельзя защитить иначе, как оружием; где надо брать силою, чего неправота не хочет уступить добровольно; где государи, наконец, благо своего народа должны отдавать на произвол битв. В таких случаях ложная поговорка „добрая война доставляет прочный мир“ получает вид неоспоримой истины».

Фридрих изучил все тонкости военного дела и видел войну во всех ее проявлениях, как немногие полководцы и, уж точно, как ни один современный ему европейский монарх. Поэтому он имел полное право написать следующие строки:

«Но каждая война сама по себе так плодовита несчастьями, успех ее так неверен, а последствия до того пагубны для страны, что государи должны зрело и долго обдумывать свое намерение, прежде чем берутся за меч. Я уверен, если б монархи могли видеть хоть приблизительную картину бедствий, причиняемых стране и народу самой ничтожной войной, они бы внутренне содрогнулись. Но воображение их не в силах нарисовать им во всей наготе страданий, которых они никогда не знали и против которых обеспечены своим саном. Могут ли они, например, почувствовать тягость налогов, которые угнетают народ? Горе семейств, когда у них отнимают молодых людей в рекруты? Страдания от заразительных болезней, опустошающих войска? Все ужасы битвы или осады? Отчаяние раненых, неприязненный меч или пуля которых лишают не жизни, но членов, служивших им единственными орудиями к пропитанию? Горесть сирот, потерявших родителей, и вдов, оставшихся без опоры? Могут ли они, наконец, взвесить всю важность потери столь многих для отечества полезных людей, которых коса войны преждевременно снимает с лица земли? Война, по моему мнению, потому только неизбежна, что нет присутственного места для разбора несогласий государей!»

Ясно, что под этими нехорошими государями Фридрих не подразумевал себя. Свою точку зрения по отношению к войне он высказал в прямой и ясной форме. Поэтому в конце я приведу самый, на мой взгляд, любопытный отрывок из произведений короля:

«Причина войны — делает ее правдивой или несправедливой. Но во всяком случае она должна быть конечным средством в крайней необходимости, за которое надо браться с величайшей осторожностью и притом только в отчаянных случаях. Надо наперед строго исследовать, что побуждает к поднятию оружия на ближнего — простое ли заблуждение честолюбия или основательная, неизбежная необходимость? Войны бывают различных родов: война оборонительная — справедливейшая из всех. Бывают войны за государственные интересы, где государь должен защищать права своего народа, которые хотят у него отнять. Тогда процесс двух народов пишется сталью и кровью и битвы решают законность их прав. Бывают войны из предосторожности, и государи действуют весьма благоразумно, если их предпринимают. Конечно, в этих лучаях они зачинщики, но не менее того, война их справедлива.

Когда чрезмерная сила государства угрожает выступить из границ и потопить землю, благоразумие обязано противопоставить ей сильные оплоты и остановить бурное стремление потока, пока еще есть возможность. Мы видим, как накапливаются тучи; видим, как зарождается гроза, как молнии ее предвещают. Если государь, которому буря угрожает, не может отвратить ее собственными силами, то умно делает, соединяясь с теми, которые разделяют с ним опасность. Если бы цари Египта, Сирии и Македонии действовали соединенными силами против римского могущества, Рим никогда не разрушил бы этих монархий. Умно составленный союз и дружно веденная война разрушили бы властолюбивые планы, исполнение которых поработило весь тогдашний политический мир. Закон мудрости велит предпочитать меньшее зло большему, браться за верное и оставлять неизвестное. Благоразумно поступает государь, когда предпринимает наступательную войну, пока выбор между оливой и лавровым венком еще в его власти. Все войны, прямая цель которых отразить несправедливых завоевателей, сохранить святость прав народных, обеспечить общую свободу и спастись от притязаний и насилия властолюбцев; все эти войны, говорю я, вполне согласны с чувством справедливости. Государи, которые их ведут, неповинны в пролитой крови; они действуют по необходимости, и в этих случаях война меньшее зло, чем мир».

Эти строки — своего рода военно-политический манифест Фридриха Великого. Так он думал и писал, так же и действовал. В принципе, этот отрывок красноречиво демонстрирует нам настроения короля Пруссии, с которыми он вверг свою страну и всю Европу в кровавую Семилетнюю войну, о чем подробнее я скажу ниже.

* * *

Однако, как бы то ни было, фридриховская система продержалась недолго. Через 19 лет после смерти Фридриха II созданная им армия столкнулась с новым грозным противником — наполеоновской Францией. Против новых тактических приемов (построение колоннами, быстрый маневр на поле боя и концентрация всех сил на направлении главного удара), так же, как и против нового принципа комплектования и воспитания французских солдат и офицеров, прусская «армия-машина» уже не годилась.

Тарле так описывает эти события: «Прусская армия точно отражала в себе, как в зеркале, всю крепостническую структуру государства. Солдат — крепостной мужик, перешедший из-под розог помещика под фухтеля и шпицрутены офицера, осыпаемый пощечинами и пинками со стороны всякого, кто выше его, начиная с фельдфебеля, обязанный рабски повиноваться начальству; он знает твердо, что и речи быть не может об улучшении его участи, как бы храбро и исправно он не сражался. Офицер только потому офицер, что он — дворянин, и были офицеры, которые хвалились жестокостью своего обхождения с солдатами, видя в этом истинную дисциплину. Генералами люди становились либо уже под старость, либо по протекции и знатности своего происхождения.

Еще в середине XVIII века, когда эти старорежимные порядки существовали во всех армиях, а не только в прусской, Фридрих II мог побеждать в Семилетнюю войну и французов, и русских, и австрийцев, хотя сам терпел время от времени страшные поражения. Фридрих II понимал, что только неслыханной жестокостью он может заставлять угнетенных и озлобленных солдат идти в бой… Со времени Фридриха II прошло 40 лет, а в Пруссии осталось все по-прежнему, с одним только изменением: самого Фридриха уже не было…»

Вышколенная прусская армия «фридриховского образца» погибла в короткой, всего трехнедельной кампании 1806 года. Погибла быстро, сокрушительно, неожиданно и, в общем, бесславно. В один день, наголову разбитая в двух сражениях при Йене и Ауэрштедте, слывшая одной из лучших в Европе армия Пруссии перестала существовать в физическом смысле слова — она была полностью деморализована, сдалась в плен и дезертировала. По выражению Генриха Гейне, «Наполеон дунул на Пруссию, и она перестала существовать».

О событиях 1806 года написано достаточно, и я не буду отвлекаться на описание этой трагической для Пруссии кампании. Скажу лишь, что последовавшие вскоре после нее военные реформы Шарнхорста окончательно поставили крест на фридриховской системе комплектования армии. С 1809 года вооруженные силы Пруссии комплектовались только рекрутами-пруссаками. Вербовка наемников из-за границы отныне и навсегда запрещалась. Армия Блюхера, Шарнхорста и Гнейзенау, покрывшая себя славой на заключительном этапе наполеоновских войн и нанесшая императору Франции последний смертельный удар при Ватерлоо, уже не имела ничего общего с «армией-машиной» Старого Фрица.