Отрывок из мемуаров[81] Христиана Теге (1724 — после 1804), пастора города Мариенвердера, служившего священником при русском генерале В. В. Ферморе. Записки эти весьма любопытно характеризуют нравы в русской армии того времени

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Отрывок из мемуаров[81] Христиана Теге (1724 — после 1804), пастора города Мариенвердера, служившего священником при русском генерале В. В. Ферморе. Записки эти весьма любопытно характеризуют нравы в русской армии того времени

Глава I

Я так живо помню вступление русских, как будто сейчас глядел на них из окна. Я сладко спал, уставши от дороги; вдруг страшный шум и крики испуга на улицах разбудили меня. Бегу к окну, узнать причину этой суматохи. Никогда еще не видели мы русских, а подавно казаков; их появление изумило мирных граждан Мариенвердера, привыкших к спокойствию и тишине. Сидеть покойно в креслах и читать известия о войне — совсем не то, что очутиться лицом к лицу с войной.

Несколько тысяч казаков и калмыков, с длинными бородами, суровым взглядом, невиданным вооружением — луками, стрелами, пиками — проходили по улице. Вид их был страшен и вместе величествен. Они тихо и в порядке прошли город и разместились по деревням, где еще прежде им отведены были квартиры.

Но ко всему можно привыкнуть; и нам не так страшны казались уже другие войска, проходившие Мариенвердер. Да они и не подали нам никакого повода жаловаться, потому что порядок у них был образцовый. Более восьми дней проходила кавалерия, пехота и артиллерия через мой родной город. Всего войска было по крайней мере сорок с лишком полков. Они не останавливались в городе, но размещались по окрестностям.

Когда прошло войско, прибыл и остановился в городе сам главнокомандующий граф Фермор, со своим штабом. Для него и для штаба тотчас разбили палатки в большом лагере, где начальники ежедневно должны были находиться для смотров и распоряжений.

В эту первую неделю моей новой жизни в Мариенвердере я получил приказание от магистрата исправлять должность дьякона: это дозволялось нерукоположенным, хотя не во всех частях. По этому случаю, когда я в первый раз говорил проповедь, граф Фермор приехал в церковь со всем своим штабом. После этого мои проповеди продолжались до Вознесения Господня, и всякий раз в присутствии русского генералитета.

В этот же день только что я сел обедать по окончании моих занятий, как вошел русский офицер от графа Фермера с приказанием, чтобы я тотчас явился к нему. Каково мне было, можно себе представить; я и приблизительно не мог догадываться, зачем меня требовали. Родные мои перепугались, и я со страхом отправился.

Казаки отворили обе половинки дверей, и я увидел длинный стол; за столом генералов, в лентах и крестах, а на первом месте графа Фермера. Он важно, но милостиво кивнул мне головой. Я почтительно приблизился. Глубокая тишина в зале.

— Кто вы такой? — спрашивает главнокомандующий.

Я назвал свое имя, родителей, происхождение, место рождения, занятия и т. д. Граф важно сидел между тем и играл вилкой по серебряной тарелке.

Когда я кончил, он сказал мне отрывисто:

— Вы будете нашим полковым пастором и отправитесь с нами в поход.

Тут-то я упал с неба на землю. Ничего подобного не входило мне в голову. В душе моей слишком укоренилась надежда получить покойное пасторское место, и вдруг я должен был отказаться от этой надежды. Жить в армии, о которой ходило столько ужасных слухов, и сделаться врагом своего отечества! Мысль эта, как молния, блеснула в голове моей.

— Я не могу, ваше превосходительство, — отвечал я скоро и решительно.

— Отчего же? — спросил он, устремив на меня очень спокойный и в то же время строгий и пристальный взгляд.

Я представил ему свое положение в выражениях, сколько мог, сильных и трогательных, — мою надежду быть дьяконом и справедливое нежелание служить против моего доброго государя. Граф Фермор в это время смотрел в тарелку и концом вилки играл по ней.

— Знаете, — сказал он, — что я генерал-губернатор Пруссии и что если я прикажу, то сам придворный пастор Ованд отправится за мной в поход?

Против этого, конечно, сказать было нечего. Я почтительно поклонился и просил позволения посоветоваться с моим отцом и испросить его благословения.

— Через полчаса я вас ожидаю, — сказал он, кивнув мне головой. Возвратясь домой, я нашел у отца многих друзей, с любопытством ожидавших, чем кончится дело. После разных толков, мы сочли благоразумным повиноваться. У нас жива была старая добрая вера в Божий промысел, которому мы и приписали это внезапное назначение. Посоветовавшись со своими, я возвратился к графу.

У него обед еще не кончился. Я доложил ему, что согласен исполнить его волю; он принял это, по-видимому, равнодушно; потом я попросил позволения съездить в Кенигсберг для экзамена и рукоположения. «Это можно исполнить, не выезжая отсюда». Я попросил денег вперед для пасторской одежды. «Вы их получите», — и, кивнув головой, он велел мне идти.

Не зная, когда графу угодно будет назначить мой экзамен, я день и ночь сидел над своими книгами, чтоб быть готовым всякую минуту. Через неделю, поздно вечером, я получил приказание находиться в главной церкви на следующий день в 9 часов.

Общество офицеров проводило меня к алтарю и там поместилось полукругом, а я посредине. Графа Фермора при этом не было. Главный пастор приступил к экзамену, продолжавшемуся полчаса; потом без дальних околичностей началось рукоположение, и еще через полчаса я уже был полковым пастором.