СИСТЕМНЫЙ АНАЛИЗ ПОДРЫВА СССР
СИСТЕМНЫЙ АНАЛИЗ ПОДРЫВА СССР
Во многом настоящий раздел — краеугольный как в плане методологии произошедшего, так и в плане написания книги. В нем предстоит — в рамках настоящего исследования — осветить такие понятия, как система, системный подход и, в частности, системный подход к социальной системе. Мы дадим свою характеристику Союза ССР как социальной системы, покажем, как вообще возможен развал систем, и лишь после этого опишем последовательность действий, примененную к системному развалу страны.
Что такое система вообще? «СИСТЕМА. Имеется несколько десятков определений понятия «система» — от узкоспециальных до философских. Среди ряда определений, связанных с философским статусом этой категории, в качестве исходных, базисных можно взять следующие: 1) система есть комплекс взаимодействующих элементов (Людвиг фон Берталанфи); 2) упорядоченное определенным образом множество элементов, взаимосвязанных между собой, и образующее некоторое целостное единство (В.Н. Садовский); 3) система есть ограниченное множество взаимодействующих элементов (А.Н. Аверьянов). Во всех этих определениях фигурируют понятия «элемент» и «взаимодействие» («связь»). Качество системы обусловливается количеством и природой элементов и характером связей между элементами. Специалисты по системному подходу чаще всего отождествляют систему с целостностью, что, на наш взгляд, не исключает признания наряду с целостными системами также систем суммативного типа. Так, толпа, собравшаяся на улице, хотя и не имеет ярко выраженных «элементов», все же может быть проанализирована под этим углом зрения с выделением некоего системообразующего фактора. Все системы можно подразделить, таким образом, на системы суммативные и целостные» [4.05. С. 279–280].
Любая социальная, — а с учетом уже произведенного людьми продукта мы должны называть ее социо-техническая (или социоэкономическая), — система включает в себя:
• информационно-управляющий центр;
подсистемы, а на самом низком уровне иерархии далее неделимые при таком подходе элементы;
контур управления, который, в свою очередь, включает в себя объект и субъект управления (последний мы также называем информационно-управленческий центр), а также каналы связей и тезаурус;
• пограничные элементы, под которыми подразумевается не только собственно государственные институты— пограничные войска, таможня, посольства и проч., но и любой элемент в момент контакта с представителем внешней среды;
• внутренние связи и внешние связи, а также механизм отношений между элементами;
• распределение (всегда неравномерное!) информационных, финансовых, материальных и прочих потоков — в интересах одних и в ущерб другим, что неизбежно порождает внутренние противоречия.
Основополагающими признаками социальной системы будут: сложность системы, наличие целеполагания произвольно выбранных подсистем, атрибутов; для большей жизнеспособности должна соблюдаться гибкость системы по отношению к таким же системам из внешней среды, в развитии систем отмечаются процессы и циклы, центробежные и центростремительные тенденции элементов по отношению к центру, мера внедрения чужих элементов и информации из внешней среды и мера энтропии.
Весь этот ряд признаков и элементов имела и такая система, как СССР. При этом нужно отметить нечто особенное. Так, например, центром, в который стекалась вся информация с мест и в котором принимались основные решения по максимальному числу вопросов: внутренней и внешней политике, экономике, идеологии, обороны и безопасности, а также и (ограниченно) по делам ряда стран Восточной Европы, Азии, Африки и Латинской Америки, являлся аппарат ЦК КПСС. Контур управления был заложен еще И.В. Сталиным, формально он был сохранен, но его наполнили другими кадрами, принципиально исказили, когда все верно, но по существу — полное издевательство, довели до значительного отторжения между управляющим центром и объектами управления.
Между системой и внешней средой существовали внешние политические и торговые связи. Запад и СССР осуществляли неравноправный товарообмен, а США вели «холодную войну» на грани войны обычной. Сам СССР в то же время являлся подсистемой: 1) мировой системы социализма (с политической точки зрения); 2) Совета Экономической Взаимопомощи — СЭВ (с экономической); 3) Организации Варшавского Договора— ОВД (с военной). (Обращаем внимание на то, что, прежде чем разрушить Союз ССР, были разрушены эти Сверхсистемы).
На втором иерархическом уровне находилось 15 союзных республик. Эти подсистемы отличались друг от друга главным образом компактным проживанием обособленных наций. При этом к 1991 г. за пределами своей республики оказались 25 млн русских.
Безусловно, имелись центростремительные и центробежные тенденции в связях, но зримых конфликтов на этой почве было ничтожно мало. При этом с 1922 по 1985 г. шло явное грубое усиление центростремительных связей, за всякие попытки усиления центробежных официальная власть в 1922–1953 гг. карала очень жестоко. При этом часть республик находилась под разного рода внешними влияниями: три республики Прибалтики и Калининградская область РСФСР, образующие одну подсистему, и Молдова— под влиянием мощной западной субцивилизации; Средняя Азия, Казахстан и Азербайджан — под влиянием восточной или мусульманской субцивилизации. По линии децентрализации шло формирование номенклатурных кланов: Днепропетровск (Киев) — Украина; Свердловск — Урал; Ставрополь — Северный Кавказ; Ленинград; Москва.
СССР был системой целеустремленной. Однако при этом заявленная цель — построение коммунизма — грешила абстрактностью.
Разгром сверхсистемы СССР произошел следующим образом.
Краткое описание: «Вход — СССР, 1985 г.». Имелся сильный, единый центр. Подсистемы имели связи только с ним. Внешние связи были общими. Существовала единая граница.
Для того чтобы развалить социальную систему, предстояло захватить информационно-управленческий центр, увеличить внутренние противоречия, усилить центробежные тенденции, ослабить центростремительные тенденции. Ослабить старый центр, усилить новые центры, усилить новые центробежные тенденции вокруг новых центров.
Осуществить разрыв связей — информационных, финансовых, материальных потоков — со старым центром. Сформировать новые связи: сначала на неофициальном уровне — де-факто, потом придать этому юридическое оформление — де-юре. Следует при этом отметить, что когда система находится в состоянии стабильности и параметры центростремительных тенденций преобладают над центробежными, то система способна сохранять более высокий уровень конфликтности с внешней средой. В состоянии же стремления к хаотичному развалу (когда центробежные тенденции доминируют над центростремительными) возникают явления противоположного рода: усугубляются конфликты между подсистемами — причем до уровня «Bellum omnium contra omnes» (лат.) — «война всех против всех». Провести резонансное явление, которое должно привести к окончательному разрыву прежних отношений. Окончательно разорвать прежние внутренние связи, завершить создание новых центров, юридически оформить обособление, установить новые границы — создать по периметру максимально допустимое число конфликтов, установить самостоятельные внешние связи.
Краткое описание: «Выход— СНГ, 1991 г.». Число центров — более 15 (кроме бывших 15 союзных республик относительной самостоятельностью владеют Абхазия, Приднестровье, др.). Связи элементов направлены к ним. У каждого из центров свои связи с внешней средой. Новые границы, причем статус старой и новой границы одинаков. Обращаем внимание на то, что разделение системы приводит ее в состояние полный нуль — в состояние набор новых систем, по некоторым не самым ценным, т. е. наиболее устойчивым параметрам суммарно формально равных прежней системе.
Прежде чем пояснить, в чем конкретно выражался системный характер разгрома СССР, напомним, что, во-первых, вся наша книга посвящена именно тому, как разваливали такую систему, как Советский Союз, а во-вторых, мы отмечаем все особенности катастрофы именно системного характера: информационного, динамики дихотомических процессов и резонансного явления.
Особенностью разгрома СССР явилось то, что значительно большую роль по сравнению с прочими факторами сыграл фактор союзных республик. Союзные республики имели все атрибуты государственности — вплоть до того, что создали (кроме России) свои МИДы. К тому же РСФСР, УССР, БССР были представлены в ООН. Дополнительной гарантией распада СССР (1-й иерархический уровень) на 15 самостоятельных союзных республик (2-й уровень) была внутренняя тенденция отделения автономных республик (3-й уровень), других территориальных образований от своих союзных республик. Для этого проводились различные мероприятия, в т. ч. и «правового» характера: в апреле 1990 г. Верховным Советом СССР было принято решение о повышении статуса автономных образований до уровня республиканских.
Окончательно произошел захват информационно-управленческого центра. Специалистам по управлению легко было идентифицировать этот факт: центр перестал реагировать на запросы снизу или же выдавал неадекватную ситуации информацию.
Разрушение союзных структур было во многом напрямую увязано, инициировано и сопровождалось созданием множества новых функциональных организаций: политических партий, движений, групп. Надо сказать, что они появились в своем подлинном обличий не сразу, а прошли в большинстве своем длительную эволюцию: от диссидентских до неформальных, от неформальных до откровенно политических, которые разделились на легитимные и те, что остались с полуподпольным статусом. Т. е. благие цели, зафиксированные в уставах, не исполнялись. В особом ряду здесь стоят незаконные вооруженные формирования (о них будет сказано ниже). Финансово-экономическая война породила огромное количество кооперативов, совместных предприятий, банков, бирж, других экономических институтов. Все эти структуры имели очень четкую иерархическую привязку: немногие из них обрели всесоюзный статус («Мемориал», Комитет солдатских матерей, Либерально-демократическая партия СССР В.В. Жириновского, ряд других); многие — республиканский статус (тут каждая из 15 республик поимела столько, что пытаться делать какую-то справку бессмысленно — полной картины все равно не получится); и бесчисленное множество — региональный и местный уровень (в том числе и т. н. дискуссионные клубы в поддержку перестройки). Но во всем этом структурно-функциональном хаосе прослеживалось главное: то, что явное их большинство замкнуло свою деятельность на уровне республик — их притянули эти мощные центры, не заинтересованные в распаде страны до более низкого уровня.
В 1988–1991 гг. внутри союзных республик шли процессы формирования качественно новых элит. Сложились новые региональные административные, идеологические, экономические (а через банки — и финансовые), силовые элиты. Их составили люди, возымевшие большие претензии и амбиции, нежели это предписывалось центром ранее (теперь же это поощрялось). Депутатские группы, военные переприсягали новым «атрибутам» власти. В Литве даже раньше, чем была провозглашена «независимость», возник т. н. Департамент охраны края. Это напоминает методы формирования государственных структур Израиля — разведка МОССАД считается старше самого государства.
При этом в самой Москве возник независимый центр управления, который перетягивал на себя в том числе и общесоюзные функции — то есть стал параллельным центром власти, а потом избавился от старого в обмен на территориальные потери. Шло, как уже говорилось, лавинообразное разрушение связей — информационных, финансовых, материальных — со старым центром. Республиканские элиты перестали отдавать ресурсы, в т. ч. финансы, в общесоюзный бюджет. Прибалтика сначала установила у себя таможню, а затем, чтоб не вызывать лишнего скандала, на «законных основаниях», согласно Постановлению I Съезда народных депутатов об экономическом эксперименте, провела и другие меры. Особые усилия прилагались к тому, чтобы получить все причитающееся из союзного бюджета. В ответ в Москве разводили руками и говорили то же, что говорят до сих пор: нет ресурсов, поскольку теперь вопросы, что раньше первый секретарь обкома решал в Москве, стали решаться на более низком уровне.
Особую роль — в силу характера самого внутреннего устройства СССР — играл не столько раскол всего социума, сколько разгром единого системообразующего стержня, каким была Коммунистическая Партия Советского Союза. Дж. Кеннан-младший в свое время подчеркивал: «Если кому-нибудь удастся нарушить единство и силу Коммунистической партии как политического инструмента, Советская Россия может быть быстро превращена из одного из сильнейших в одно из самых слабых и ничтожных национальных сообществ». (Цит. по: [66. № 95. С. 1].) Сделано это было путем санкционирования многопартийности и лишения легитимности КПСС (в России легитимность формируется не через правовые процедуры, а через историческое право на власть; и КПСС таким правом владела именно исторически — через борьбу с царизмом в подполье, через революции, через гражданскую войну, чистки, успехи в деле индустриализации и коллективизации, жертвы в годы Великой Отечественной, восстановление, космос и ядерный щит).
За 1988–1991 гг. прежде, казалось бы, нерушимая система через медленное сползание (подобный термин у С.Е. Кургиняна звучит как «механизм соскальзывания») была доведена до состояния неустойчивого равновесия. Теперь ничего не стоило слабым, но точно рассчитанным ударом по сложной системе вывезти ее из этого состояния. Одним действием нужно было решить несколько задач, в частности, собрать вместе элиту Центра, противодействующую разгрому, и вывести из игры, лишив возможности действовать. Предстояло передать всю власть параллельному центру. Это было сделано в августе 1991 г.
После этого оставалось только оформить «развод по-советски», начав с наиболее чуждых западных республиканских подсистем, окончательно разорвать оставшиеся связи, завершить создание новых центров, юридически их оформить и, наконец, отчитаться перед «нанимателем».
Очень любопытно в этой связи и поведение «элементов» системы — простых советских людей. Их огромные массы были вовлечены в этот процесс. Но если спросить об их доле в деле разгрома СССР, то все будут утверждать, что они к этому совершенно не причастны. В том числе и те, чья деятельность имела ключевое значение. Бастовали, писали статьи, клеили листовки, убивали в «горячих точках», но СССР не разрушали. Часто такая деятельность носила попарное взаимодействие: одни жгли партбилеты — и тут же были операторы с телекамерой; журналисты работали — читатели, слушатели, зрители читали, слушали, смотрели; армянские боевики стреляли в азербайджанских — и наоборот; демонстранты выходили на несанкционированные митинги — милиционеры разгоняли их дубинками, и т. д. и т. п… Все были втянуты в этот круговорот… В явной, четко выраженной форме их деятельность не была направлена на крах СССР, она была направлена на решение каких-то частных небольших задач, и лишь сложившись вместе, они создали разрушительный эффект.
Баланс центростремительных и центробежных тенденций устроен так, что маломощные системы, оторвавшись от прежнего слабеющего центра, попадают в поле влияния иных, более сильных центров. В данном случае, уйдя от центростремительного влияния Москвы, новообразованные государства неизбежно попадали под колониальную зависимость внешнего мира: республики Прибалтики, Украина и Молдавия «легли» под Берлин, республики Закавказья, Средней Азии и Казахстан — под Анкару и Эр-Рияд, а все вместе и Россия — под Вашингтон. Однако центростремительные тенденции в силу мощных многовековых исторических связей «не умерли» до конца, и даже до настоящего времени отмечается тяга центростремительных «консервативных» подсистем к Москве: это Приднестровье, Абхазия, Южная Осетия, Белоруссия.
Почему вообще этот процесс удалось запустить в 1985–1991 гг.? Да потому, что еще раньше (1953–1985 гг.) скрытым врагам удалось занять ключевые позиции в информационно-управляющем центре, изменить распорядительные функции в свою пользу, занять страховую сферу, перекрыть сложившиеся каналы информации и снабжения материальными ресурсами, изменить механизм управления, проконтролировать, чтобы не появилось параллельного патриотического центра, и к тому же создать свои параллельные центры.
Особую роль сыграло при развале СССР наличие внешнего фактора, что тоже имело глубоко системный характер. Встроенность одной системы в другую (иногда можно указать и во множественном числе, но мы здесь будем разбирать один к одному, имея в виду Запад— СССР) имеет как бы несколько полутонов от самых видимых до столь невидимых, о которых не догадываются даже сами авторы глубокого проникновения. Не догадываются потому, что они не входили в их изначальный замысел (не крайней мере, не до такой степени), и лишь по истечении какого-то периода времени, после реализации планов, эти эффекты могут быть отслежены ими как самоорганизующиеся явления. Такими явлениями на отрезке 1985–1991 гг. в рамках официальных встреч М.С. Горбачева с западными лидерами были его тайные контакты: «У него были частые встречи «под разными флагами», но никто не должен был про это знать» [5.06. С. 5]. Эти контакты привели к тому, что в советской печати стало появляться гораздо больше материалов о бывших явных врагах, вдруг ставших «друзьями», и это вполне закономерно — нельзя же поливать грязью тех, к кому регулярно «ходишь в гости». Последние, правда, не собирались отказываться от своих прежних военно-политических доктрин, и изменения во взаимоотношениях были унизительно односторонними. Так, например, в одночасье произошло смягчение режима допуска к советской секретной информации под тем предлогом, что «на Западе это все открыто!», и никто не торопился это проверять. Другим показательным примером является атака на литературном, культурном, туристическом (для единиц), телевизионном (для всех) фронтах — в этом ряду разрешение «самиздата», телемосты с В.В. Познером.
Наконец, на сцене незаметно появляются лица, которые прямо работают на США (т. н. «агенты влияния»). При этом в Штатах всячески боролись с проявлениями внешнего влияния, особенно с «левой заразой» [5.07. С. 316]. Постепенно «агенты влияния» занимают практически все информационное пространство, в самых необходимых ключевых точках у них есть даже дублеры. Весьма показательно и то, что время от времени ими зондируется общественное мнение на предмет выявления реакции населения на нарастание тревожных тенденций, и если таковая может выйти из-под контроля, проводятся акции успокоительных заверений о правильности выбранного курса. К числу подобных приемов зондирования можно отнести периодические выступления по телевидению о предстоящей катастрофе (например, выступление Председателя КГБ СССР генерала армии В.А. Крючкова в декабре 1990 г. или обращение «Слово к народу» группы деятелей культуры). В ответ — равнодушие наиболее активной части населения, смирившегося с захватом и думающего лишь о том, как оказаться «встроенными» в ту же заграницу. Сюда же можно отнести появление враждебной символики: сионистской, фашистской, американской. Вместо массовых протестов и возмущений — непростительная толерантность.
Интеграция чуждого влияния прошла через закрытые подсистемы, оторванные от основной, материнской системы и так же внутренне глубоко ей чуждые: через партноменклатуру (руководящую элиту, принимающую своекорыстные решения); руководящие круги КГБ СССР; еврейскую диаспору (поддерживающую предпочтительность связей с Израилем); страны Прибалтики (подсистему западной цивилизации под советской юрисдикцией), советских теневиков (легализовавшихся в кооператоров), национальные интеллигенции. Все эти подсистемы явились катализаторами процессов, они вовлекли в свою орбиту через посредство журналистов наиболее активную часть населения.
Специалисты-системщики сообщают об объектах, «.. способных осуществлять координацию различных действий, происходящих в системе. Координирующими объектами данной группы могут быть объекты как из этой же группы, так и из других групп. <…> В животном мире, в человеческом обществе <…> координирующие и координируемые объекты формируются из одной и той же группы. Однако бывают исключения. Так, в стаде баранов предводителями бывают козлы» [5.08. С. 89]. Как говорится, без комментариев.
В связи с изложенным мы должны дать более объективную справку о внешней среде и о допустимой мере проникновения чужеродных элементов в систему. Внедрение в сложную социальную систему не только в принципе возможно, но и необходимо. Тем более что это проникновение осуществляется не всегда с каким-то злым умыслом (хотя диалектика и конфликтология строятся именно на этом), иногда это происходит без злого умысла, а успешно развивающаяся система извлекает из этого еще и определенную пользу.
Система не может быть абсолютно закрыта от других систем — иначе она перестанет быть жизнеспособной, она закостенеет. Идеально функционирующая система — это гибкая система. В частности, она должна обладать целым набором индикаторов, которые не только могли бы выявлять опасную, пороговую степень проникновения чужих элементов, но и обладать достаточным влиянием, чтобы принудить информационно-управленческий центр к адекватным реакциям по изгнанию (уничтожению) враждебных представителей из внешней среды.
Итак, система СССР не выдержала такого проникновения и стала придатком (продолжением, подсистемой) системы США (грубо говоря, 51-м штатом). Зачем это было нужно? Да очень просто. Через такого рода присоединение система США начинает обслуживаться системой экс-СССР.
Собственно говоря, то, что мы рассмотрели выше, это далеко не полная картина произошедшего, ибо мы раскрыли по большей мере структурную сторону. Но есть еще и историческая сторона: на территории СССР процессы потекли вспять, развитие замедлилось, изменилось и их направление — произошло то, что на Западе называлось «отбрасывание коммунизма». Есть и функциональная сторона: некоторые функции новая постсоветская государственность перестала выполнять. Прежде всего безопасности, устойчивого развития, воспроизводства.
Как говорится в известном афоризме, «то, что создается веками, рушится за секунды, то что создается годами — рушится за час». Существенным моментом экспертизы перестройки должна быть фиксация необратимости процесса разрушения. Говоря объективно, на сегодня ни мы, ни главный противник не способны вычислить тот переломный момент (час, день или более протяженное время), на который можно указать, что именно с этого момента «процесс зашел» столь далеко, что альтернативы развалу СССР уже не было. В Америке этим вопросом весьма озадачены, пытаясь прояснить его и на уровне секретных семинаров, на совещаниях политической верхушки и даже открыто — перед журналистами: так, 12 мая 1989 г. один из руководителей СНБ США адмирал Скоукрофт сказал репортерам: «Рано радоваться: Советский Союз, знаете ли, по-прежнему остается мощной военной державой. У нас с ним большие проблемы, кроме того, на данном этапе преобразования еще не достигли необратимого характера» [6. С. 66].
Если применить персонифицированный подход, то мы в состоянии лишь сделать исходное предположение, что это может выглядеть как переход власти от М.С. Горбачева в масштабе всего СССР к Президенту РСФСР Б.Н. Ельцину в РСФСР, Президенту Украины Л.М. Кравчуку в УССР и т. д. («К лету 1990 года Буш и Бейкер решили (между собой) всерьез заняться другими нынешними советскими лидерами — помимо Горбачева, — обладавшими определенным потенциалом» [6. С. 205].); если быть еще точнее, то тут можно указать на рекордное падение рейтинга самого М.С. Горбачева: «Впервые сильное падение рейтинга М. Горбачева зафиксировано в июле 1989 г.» [66. № 96. С. 3]. В этом плане нужно отметить не только самостоятельные контакты Ельцина с теми же Штатами, но и то, что информационный и финансовый поток извне становится равным тому потоку, что был направлен на Горбачева и K°. Исторический момент необратимого распада СССР в таком случае, может быть, излишне сопрягается с персоналиями, но более точно указать не представляется возможным. В США на семинарах с участием президента нередко шло обсуждение момента необратимости перестроечных процессов, и уже в январе 1989 г. был сделан окончательный вывод, что «Горбачев начал процесс более необратимый, чем он сам» [6. С. 28]. Тем самым ему был подписан приговор как политическому трупу, которого можно устранять с арены.
Если посмотреть на данную тему с позиции ситуационных технологий, то тогда нельзя не признать, что был момент, когда Советский Союз окончательно удалось загнать в порочный круг. Это было примерно в 1988–1989 гг.
Говоря об этом с позиции системного подхода, мы прежде всего укажем, что необратимость процессов распада была достигнута в тот момент, когда система приобрела самодезорганизующийся характер. В этот момент наступило лавинообразное разрушение прямых и обратных связей между подсистемами. До этого момента — точки перелома — систему можно было еще сравнительно легко восстановить, вернув на «путь истинный», после — уже в принципе невозможно, или же с такими потерями, такой ценой, что проще было оставить, как есть, чем устраивать, например, гражданскую войну.
Замечательный исследователь С.Г. Кара-Мурза, подробно исследуя ход перестроечных процессов, не мог, конечно же, обойти вниманием этот вопрос и ответил на него так: «Связующим материалом, который соединил народы СССР в единое государство, был союз с русским народом. Именно наличие этого обладающего силой и авторитетом ядра («старшего брата») уравновесило сложную многонациональную систему из полутора сотен народов.
Главный шаг, который удалось сделать интернациональной антисоветской номенклатуре к 1991 г., — подготовить и провести «Декларацию о суверенитете». Основную роль в этом сыграли демократы РСФСР, которые группировались вокруг Ельцина. Речь не идет об ошибке — идеологи российского документа продолжают хвастаться и шумно праздновать день «независимости» в память о принятии фатальной Декларации.
Принципиальные положения Деклараций означали ликвидацию главных скреп Союза. Были декларированы раздел общенародного для СССР достояния, ликвидация единого ресурсного, экономического и интеллектуального целого. Это был «бархатный» переворот, так что большинство депутатов не поняли, какие документы им подсунули для голосования. Чтобы они не поняли, антисоветские идеологи трудились несколько десятилетий» [29. Кн. 2. С. 572].
Таковы взгляды на этот момент. Еще раз повторюсь, что, пройдя его, система по сути дела потеряла возможности дать обратный ход.