Обобществление потребления

Питание становилось коллективным после того, как коммуны создавали кухню и столовую. Оно было бесплатным для детей, стариков и больных, но платным для взрослых, если они получали зарплату. В текстах подчеркивается, что коммуны всегда прилагали большие усилия но улучшению питания. Во время голода 1921 года они, по-видимому, пострадали меньше, чем другие колхозы и крестьяне-единоличники: коммунарам был обеспечен прожиточный минимум. Как сказал один из членов коммуны «Ялта», «голодали организованно, потому и выжили, так что ни одной смерти от голода не было».[338]

Эта коммуна в 1921 году не обладает никакими запасами зерновых, не получает помощи от властей и обменивает одежду на зерно, но здесь, как и в других коммунах Самарской области, одной из наиболее пострадавших от голода, в течение этого года не было зарегистрировано ни одного смертельного случая от нехватки пищи. Многие семьи покинули коммуны в надежде найти себе пропитание в другом месте и из-за неприятия коллективного образа жизни. А. Биценко указывает, что некоторые из них вернулись в коммуну, понимая, что они смогут гарантированно получить пайки, хоть и минимальные, но регулярные и справедливо поделенные.

Начиная с 1922 года коммуны в состоянии кормить своих жителей полностью за свой счет, и, как нам пытаются это показать, довольно обильно. Опубликованные сведения по четырем коммунам сведены в таблицу в конце главы; приведенные там данные по потреблению овощей в Федоровской коммуне и коммуне им. Карла Маркса особенно поражают воображение, но нет никаких сведений о том, как все это считалось. На стол коммунаров попадает прежде всего продукция их собственных хозяйств. Некоторые коммуны даже обеспечивают своих членов табаком. Однако, как отмечается, вплоть до 1923 года трудно достать в удовлетворительных количествах такие продовольственные товары, как соль, чай, кофе, а также керосин для ламп. Хлеб остается основой питания, его выпечка является серьезным делом для ответственных по кухне женщин: в 1922 году пайка хлеба варьируется от 600 до 800 г ежедневно на одного человека. Для коммун, объединяющих более 100 человек, выпечка хлеба является довольно трудным делом и требует участия нескольких человек. Огороды показаны как предмет гордости коммун: на них выращивают разнообразные овощи, особенно в южных районах. Кроме традиционных капусты и огурцов коммуны выращивают салат, морковь, помидоры и баклажаны. Поскольку пропагандируемый опыт относится к коммунам, которые, как утверждается, коллективно отвергают религиозные обряды, авторам важно было подчеркнуть, что колхозники отказались от практикуемых в православном мире постов, составляющих в целом 173 дня в году.[339] Впрочем, они еще сохраняют пищевые обычаи, предполагающие преимущественное потребление молочных продуктов летом, а мясных — зимой. Затем они постепенно переходят на режим питания, при котором потребление мяса становится ежедневным. В 1928 году, образцовая коммуна им. Ленина на Тамбовщине обеспечивает своим жителям следующий набор блюд:

Завтрак:

100 г масла

100 г сыра

Какао или чай на выбор

Обед:

Горячее блюдо с мясом и овощами

Суп

Компот или чай на выбор

Ужин:

Мясное блюдо

Суп или молочные продукты

Чай или кипяченое молоко на выбор

Хлеб дается без ограничений, черный или белый — по вкусу, но его потребление имеет тенденцию к сокращению (600 г в день).[340]

Коммуна «Кудрово-2» под Ленинградом обеспечивает отличное питание своим жителям, гарантируя ежедневные 3 200 калорий.[341] Питаются три раза вдень, размеры порции — по желанию, 300 г белого хлеба к день, черный хлеб без ограничений. Молоко распределяется здесь, согласно брошюре, следующим образом: 2 стакана на 1 человека зимой, ii — весной, 4 — летом. Кухня «содержится в полной чистоте», на кухне — чугунная посуда. У каждого коммунара есть глубокая тарелка, ложка и стакан, хотя ножи и вилки практически не используются.[342]

Таким образом, можно было бы сделать вывод, что коммуны преуспели в коллективизации питания во всех сферах: количество, качество, разнообразие фруктов и овощей, чистота кухонь и столовых. Их взгляд на вещи, судя по публикациям, весьма практичен: чем лучше люди питаются, тем.лучше они будут работать.

В рамках пропагандистского дискурса эта картина выглядит логично. В 1927 году, возможно, она вызывает вопросы и подозрения у читателя, но еще не приводит его к мысли, что все написанное в таком источнике — намеренная фальсификация. Через несколько лет даже в плодородных областях государственная политика приведет к голоду в самых крайних его проявлениях и поставит большую часть сельского населения на грань жизни и смерти. Рассказы о размерах порции по желанию и ста граммах масла на завтрак могли бы показаться откровенным издевательством; между тем, скажем, Роберт Уэссон ссылается на целый ряд аналогичных источников, где речь идет о продуктовом изобилии конца 1920-х.[343] Вполне ожидаемо, что хозяйства (в частности, производившие мясо, молоко и масло) использовали все имевшиеся возможности, чтобы обеспечить высокое внутреннее потребление собственной продукции. До определенного времени это оставалось возможным.

Однако в источниках не чисто пропагандистского характера есть некоторые свидетельства того, что на деле картина не такая радужная и имеется разница между официальной раскладкой и реальным рационом. Так, в описании образцовой коммуны «Пролетарская Воля», сделанном комиссией Госплана (в отличие от описания 1924 года, где в качестве автора указан основатель коммуны А. Бибиков), отмечается, что, хотя в правилах 1929 года и определены дневные нормы питания взрослого коммунара — например, 200 г мяса, 200 г молока, 51 г сахара и жиры в количестве 50 г — тем не менее эти нормы не соблюдаются, то есть мясо, жиры и сахар «иногда не отпускаются». В рационе коммунаров преобладает хлеб и картофель. А «только при отпуске всего установленного рациона питание коммуны будет стоять выше питания крестьянского населения».[344]

_{Потребление продуктов питания в 4 коммунах, из расчета на одного человека в год, в кг}

 ^{(данные по А. Биценко, 1923)}

Одежда и обувь при организации описываемых коммун были предметом острой нужды, что отражается во всех имеющихся очерках: большинство коммунаров ходят в лохмотьях, таких ветхих, что некоторые обходят деревню стороной, чтобы не стать объектом насмешек крестьян. Иногда дети оказываются вынуждены играть на улице по очереди — из-за того, что на всех не хватает зимней обуви. В брошюрах признают, что коммунары жалуются на эти трудности быта, но все деньги, особенно в первые годы, уходят на покупку сельскохозяйственного оборудования, посевного материала и скота.

В большинстве коммун носят свою собственную одежду и личное белье. Белья и одежды так мало и они в таком плохом состоянии, что трудно представить, как все это можно было бы обобществить. Впрочем, малое количество ресурса само по себе не препятствует обобществлению. В двух коммунах из шестнадцати одежда и белье все-таки обобществлены и распределяются централизованно: в одной — через совет коммуны, а в другой — через специальную комиссию. Последняя вникает в самые мелкие подробности того, что касается этого распределения: количество, качество, рост, срок годности ношения, потребность каждого по роду его занятий в одежде и обуви. Она дает заказы совету коммуны, который по мере возможности их удовлетворяет.[345]

Свои подводные камни есть и у сохранения личных вещей в пользовании коммунаров, и у их обобществления. Так, например, корреспондент «Коллективиста» Мартовицкий пишет о системе распределения и потребления в образцовой северокавказской коммуне «Коммунистический Маяк», на рассказы о жизни которой мы еще неоднократно будем ссылаться. Сначала, по уставу, предметы личного потребления не обобществлялись, и на этой почве впервые началась рознь между коммунарами. Тогда «было решено собрать у всех излишки, сложить в общий сундук и снабжать по потребности. При образовании общего сундука, среди коммунаров были вызваны массовые возмущения и недовольство. Многие стали небрежно относиться к вещам, так что потребовались большие затраты. Это еще больше увеличивало раздоры. Не знаю, чем кончился бы общий сундук, если бы не помогла нам в этом деле банда, которая ликвидировала не только наши сундуки, но и все то, что ей пришлось по вкусу».[346] Дальше была найдена оптимальная, на взгляд автора, форма: всем стали выделять определенную сумму на предметы потребления.

Две коммуны сообщают о метраже купленной в 1922 году ткани: 2840 кв. м ситца на 200 человек и 73,13 кв. м — на 35 человек, то есть 24 косынки для женщин.[347] Об этом сообщают с гордостью, ведь чаще всего либо у коммуны не было средств, либо — по крайней мере в образцовых коммунах, на то они и образцовые — их не решались потратить на потребление; да и мануфактуру не так просто было достать. Во времена нэпа с его относительным, хотя и не повсеместным, благополучием работящий крестьянин может купить себе и мануфактуру, и сапоги. А если он в коммуне? Самые эффективные работники покидают коммуну, потому что видят, что участие в ней не приносит благополучной и сытой жизни. Корреспондент «Коллективиста» из одной украинской коммуны возмущается позицией коммунарок буквально в таких выражениях: «А что делают женщины? Они приходят в совет и бесцеремонно требуют денег на галоши и платочки».[348]

Типичную картину рисует корреспондент «Коллективиста» в коммуне «Смена» Вологодского округа на момент кампании сплошной коллективизации: «комсомолка Махопова Ольга около года просила себе башмаки, но ей их не приобрели, несмотря на то, что ходить ей совсем не в чем. Тогда брат, который живет вне коммуны, купил ей башмаки». Если же нет родственников в деревне, то коммунару приходится прибегать к помощи товарищей: чтобы выйти погулять, приходится просить у знакомых обувь и платье. Начальство коммуны не спешит рассматривать просьбы о покупке вещей для личного пользования. «Талалаев Вася не имеет сапог и несколько месяцев ходил босым по холодным инеям и росам, в результате чего болели долго ноги и только когда работать стало не под силу, ему приобрели сапоги».[349] Крестьяне сочувствуют коммунарам. Они пока не знают, что очень скоро всем им придется стать колхозниками, чтобы выжить.

Описания коммун стремятся показать, что каждая коммуна решает проблемы дефицита одежды и собственными хозяйственными усилиями: прядет овечью шерсть, обрабатывает шкуры забитых или погибших случайно животных (стоит напомнить, что в те моменты, когда власти запрещали забивать скот, «случайная» гибель или травма скотины были естественным выходом для крестьян). Стремятся ничего не выбрасывать, в дело идет и перо домашней птицы, и свиная щетина. Это, вообще говоря, естественный ход событий в крестьянском хозяйстве, однако в колхозах с их естественной склонностью к бесхозяйственности авторы находят такие подробности достойными отдельного комментария. Внутренний распорядок «Пролетарской Воли» предусматривает в статье 24, что: «Прядение и вязание чулок, носок, перчаток и починка мешков др. женские работы производятся женщинами в свободное от работ или дежурств время в общий запас для коммунального распределения, причем, работа эта измеряется 8-часовым рабочим днем».[350]

Кроме того, у каждой коммуны есть свои швейные и сапожные мастерские. Поскольку купить ткань удавалось редко, многие коммуны восполняли эту нехватку, выращивая лен и коноплю, которые обрабатывались также силами коммуны.

Вещи — такие как кухонная посуда, мебель, тряпки — чаще всего при вступлении в коммуны отдаются в общее пользование, впрочем, многие из вступавших в коммуны находились в состоянии такой нужды, что у них не было практически ничего, что можно было бы передать в общий фонд.

Отопление в описываемых коммунах производится дровами или соломой. Электрификация, о которой как о необходимом условии коммунизма, наряду с советской властью, говорил Ленин, на середину 1920-х годов в коммунах является роскошью. Из шестнадцати рассматриваемых коммун только шесть электрифицированы. На 1923 год оказывается, что в пяти сельских коммунах из шестнадцати есть электричество, вырабатываемое собственными небольшими электростанциями. Коммуна «Красный Октябрь» являет собой пример подобного успеха, который описывает писатель Федор Березовский, посетивший коммуну в середине зимы 1923 года. Показательно, как строится описание. Писатель пытается сделать картину символичной: после нескольких часов в санях в кромешной темноте он замечает вдалеке красный огонек. Это фонарь на крыльце здания коммуны. Удивление гостя возросло вечером следующего дня, когда председатель нарочно повел его посмотреть ночью новые здания, построенные коммуной. Во все было проведено электричество, даже в хлева и конюшни. За внешним освещением следили особо, «чтобы отгонять волков, свирепствующих в округе». Метрах в ста от коммуны писатель видит очертания строений деревни, где живут некооперированные крестьяне: их жилища погружены во мрак. При этом электростанцию охраняют днем и ночью, потому что кулаки несколько раз уже пытались ее уничтожить.[351] В «Красном Октябре», наряду с электричеством, есть и еще одно чудо: Березовский упоминает об использовании телефона.

О собственной телефонной станции упоминается еще и в описании коммуны им. Ленина в Оренбургской области.

В остальных коммунах для освещения используют керосиновые лампы, когда есть возможность приобрести керосин, или свечи, которые в тех коммунах, где есть своя пасека, изготовлены из собственного воска.

На фоне всех трудностей разрухи, пришедшейся на начальный период становления коммун, картина обобществленного быта оказывается контрастно противопоставлена неустройству и нищете, которые были бы уделом этих людей, не попади они в коммуну. Получается, что коллективный быт имеет преимущества и в материальном плане, и в психологическом. В первые послереволюционные годы коммуны выглядят спасительными островками, обеспечивающими сравнительно большую безопасность разным категориям обездоленных, а нэп открывает дорогу к процветанию. Быт коммун, добившихся экономических успехов, сравнительно с бытом даже благополучных крестьян-единоличников, представлен как радикально модернизированный, принадлежащий другому, новому миру. Социальные гарантии, медицинское обслуживание, диетическое разнообразие, новый уровень санитарии и гигиены, обучение грамоте и формирование новых культурных запросов коммунаров — все это призвано убедить читателя не только в преимуществах колхозного строя, но и в том, что коммуны являют собой, в сравнении с другими формами коллективного хозяйствования, наиболее яркий образец этих преимуществ.