Гигиена и здоровье: медпункты

Постройка бань показана как часть целого направления переустройства быта, целью которого является внедрение новых представлений о гигиене и забота о здоровье: в коммунах велась работа по санитарному просвещению, а кульминацией этой деятельности было устройство медпунктов. Ни одна монография об образцовых коммунах не обходит этот аспект стороной. Подчеркивается, что пропаганда чистоты проводится на фоне введения строгих санитарных правил, необходимых в общественном быту. Первым этапом оказывалось размещение животных и людей в отдельных помещениях. В крестьянской избе довольно часто, особенно холодной зимой, молодая или больная скотина на ночь заводилась в дом, где в единственной комнате спала вся семья в тесноте и духоте, среди насекомых — блох, клопов, тараканов. Избы были потенциальными очагами болезней, чему в беднейших слоях крестьянства способствовало хроническое недоедание.[324] Так что среди первых задач коммун оказывалось разделение животных и людей.

Отказ от своего личного скота в пользу коммуны был испытанием для коммунаров, так как они больше не могли собственноручно ухаживать за своими животными. Совместное проживание нескольких семей было не меньшим испытанием. В особенности это касалось женщин, ведь такие неблагодарные обязанности, как мытье полов, посуды и стирка были распределены, в виде дежурства, на четко обозначенный период времени, и результаты этой работы были у всех па виду и запросто становились поводом для претензий. Конечно, общее собрание тоже брало па себя обязанность призывать к порядку тех, кто выполнял свои обязанности плохо, и поощрять тех, кто проявлял инициативу, об этом обязательно пишут, по можно себе представить, насколько требовательным оказывается совместный быт к публичному поведению каждого участника.

Авторы публикаций изображают это как нечто вроде социалистического соревнования: никто не хочет выглядеть хуже и сделать меньше, чем остальные, и, наоборот, все стремятся сделать как можно лучше и как можно больше. Идва ли нашелся бы в те времена наивный читатель, знакомый с реалиями советской жизни, который, прочитав такие описания, подумал бы, что в коммунах повсеместно дело обстояло именно так. Из всего, что известно о механизмах коммунального быта, можно сделать вывод, что схему этого рассказа подсказала жизнь, по с одной существенной поправкой: да, действительно, товарищи все время внимательно следят друг за другом, но мотивы этой обостренной наблюдательности далеки от побуждений победить в соревновании. Взгляд каждого товарища заин тересован тем, как его ближний выполняет бытовые поручения, потому что каждый, случается, оказывается в том же положении дежурного и совсем не хочет затратить больше усилий, чем все остальные затрачивают на этом посту. Поэтому от остальных обязательно нужно требовать, чтобы они не волынили больше, чем ты сам. Но самому стремиться к идеальной чистоте нет особенного стимула. Эта логика в истории социализма всегда оказывалась сильнее, чем символические поощрения в виде похвалы общего собрания, грамоты, доски почета и звания победителя социалистического соревнования. Неформальное саморегулирование в коллективе отнюдь не исчерпывается теми механизмами и правилами, которые записаны на бумаге и, может быть, даже вывешены на стене. Такие вывешенные на стене правила можно использовать, конечно, в качестве аргумента при выяснении отношений (например, пытаясь заставить нерадивого дежурного выполнить свои обязанности или пытаясь оговорить собственное право что-то не делать), но само это выяснение отношений не может быть регламентировано формальными правилами.

Вывешенные на стене правила хороши для проверок и визитов начальников, представителей советских или партийных властей. Коммуны были обязаны показать себя в лучшем свете. Авторы брошюр, конечно, не пишут о такого рода показухе, но зато отмечают, что еще одним стимулом к поддержанию идеальной чистоты были визиты крестьян, живших по соседству и якобы сгоравших от любопытства, хотя и враждебно настроенных по отношению к коммунам. Этим соседям, безжалостным в своих суждениях, коммуна бросала вызов самим своим существованием. Даже если жизнь здесь и не была небогата, то, по прошествии первых лет, она была упорядочена и отвечала новым представлениям о гигиене. Перенаселенность, беспорядок и грязь, конечно, тоже встречались и способствовали разочарованию и уходу людей из коммуны, об этом упоминают и наши брошюры. Однако их авторы явно пытались показать, что неудачи на этом пути встречаются реже, чем успехи.

Рекламируется принципиально повое отношение к гигиене, а также медпункты, оказывающие бесплатную медицинскую помощь жителям коммуны. Однако освещающие подобные нововведения пропагандистские материалы выглядят нарочито. Возьмем в качестве фона описание быта одной из образцовых коммун, данное пусть и не менее пристрастным, но более внимательным к деталям наблюдателем — мастером ле-фовской «литературы факта» писателем С. Третьяковым. Датированный 1929 годом рассказ о приезде в коммуну «Коммунистический Маяк» ее шефов из города, врачей, становится поводом для размышлений о том, что при образцовом ведении хозяйства новый быт в коммуне все еще грязный и нездоровый. «Двор коммуны непроходим: жижа, взрытая копытами коней и шпорами тракторов. Столовая — лучшее, что есть в коммуне, но и там грязно, негде очистить сапог и ополоснуть руки». И там же: на взрослых коммунаров хорошо если найдется десять зубных щеток.[325] Уже и десяток зубных щеток — свидетельство стремления к воплощению в жизнь принципиально новых представлений, если помнить о культурной относительности и исторической конкретности стереотипов чистоты и гигиенических представлений. В пропагандистском документальном фильме «Евреи на земле» о еврейских коммунах в Крыму, снятом в 1926 году А. Роомом по сценарию В. Шкловского и В. Маяковского, есть любопытный эпизод из быта первых коммунаров-переселенцев на новых землях: коммунар плюет в ладони и протирает лицо, повторяя эту процедуру несколько раз. Режиссер явно хотел показать нам неукротимую тягу к гигиене, проявляющуюся даже в нечеловечески тяжелых условиях.

С. Третьяков критикует бесхозяйственность и бездеятельность коммуны, допустившей, чтобы лопнули трубы в бане, — с тех пор она не первый год стоит без ремонта и не действует. Как признают коммунары, «единоличники на хуторах живут чище нас».[326]

В описаниях нового быта почти повсеместно чистота, гигиена и санитария выступают как новые ценности. Адриан Топоров в 1925 году пишет про коммуну «Майское утро» на Алтае (обратим внимание и на то, что попадает в ряд достижений, и на последовательность перечисления): «Из квартир выведена грязь. Комнаты красятся, белятся аккуратно. Тут много пользы приносят пионеры. Заводятся металлические ложки, вилки и отдельные тарелки. А если выдают замуж коммунарку или женят коммунара, то прежде всяких разговоров об условиях брака, молодых посылают на медицинское освидетельствование. Без утого условия свадьба не состоится».[327]

Из шестнадцати сельских коммун, которым посвящены брошюры, шесть имеют примитивные, но вполне удовлетворительные медпункты. Все расходы по их содержанию целиком возложены на коммуну. К медпункту прикреплен медработник, как правило, житель коммуны, а иногда нанятый за заработную плату специалист, не являющийся членом коммуны.

Участковый врач регулярно посещает коммуну, как в сибирской коммуне «Красный Октябрь».[328] Эта коммуна приняла к себе значительное количество беспризорных и сирот, и состояние их здоровья требует постоянного контроля. Во время визита в коммуну писателя Федора Березовского у детей обнаружились несколько случаев трахомы. Пишут про трахому (инфекционный конъюнктивит) в «Красном Октябре» и в «Коллективисте». Десяток ясельных детей живут в изоляторе; в коммуне есть фельдшерица, но врач приезжает редко. «Обидно смотреть на меленьких коммунаров, принужденных сидеть отдельно в яслях. Еще хуже на детской площадке, где ребята еще не отделены, где все игрушки “заразных” помечены отдельными значками, где есть отдельное “заразное” полотенце, где дети должны все время остерегаться друг друга».[329]

Когда у коммун нет своего медпункта, они берут на себя доставку больных к врачу и госпитализацию. Но больницы часто находятся далеко и нередко не обладают достаточным количеством медикаментов и оборудованием. Медико-санитарная политика коммун направлена на профилактику болезней посредством санитарного просвещения. Если коммуна находится на небольшом расстоянии от медицинских центров, возможны и другие пути. Так, коммуна «Кудрово» под Ленинградом (716 коммунаров в 1929 году) добилась того, чтобы медработник был откомандирован к ним из городской больницы на неполный рабочий день.[330] В случае эпидемии гриппа или малярии больные помещаются здесь в изолятор, все больные имеет право на специальный режим питания. Все это бесплатно.

Если вспомнить о том, что, несмотря на усилия земств и земских врачей, санитарные условия в дореволюционных русских деревнях были удручающими, а имевшиеся учреждения не были достаточны для медицинского обслуживания всего населения, следовало бы признать, что усилия коммун являют собой значительный прогресс. Мы, впрочем, не можем даже приблизительно оценить, насколько наша выборка образцовых коммун репрезентативна: очевидно, что коммун без всяких медпунктов было больше, чем тех, у которых имелись свои амбулатории.[331] Но те коммуны, у которых был медпункт, получали дополнительные пропагандистские очки: их медицинские кабинеты всегда были открыты для крестьян со всей округи и таким образом содействовали улучшению репутации коммун. Это особенно подчеркивается авторами публикаций. Образцом для пропаганды служила в этом отношении (как и во многих других) показательная тамбовская коммуна им. Ленина: в 1928 году у нее был хорошо оборудованный и снабжаемый всеми необходимыми лекарствами диспансер, в котором работали два фельдшера-коммунара.[332] Уточнение про лекарства не зря появляется в этом контексте, потому что подчеркивает принадлежность этой картины к какому-то другому миру, совсем не такому, в котором жило в то время обычное колхозное крестьянство, не имевшее доступа к лекарствам и врачебной помощи.

Итак, читателям предлагают три положительных момента, которые должны быть причислены к достижениям коммун. Во-первых, это медицинское обслуживание и, главное, первая помощь, оказываемая медпунктами, которые организованы при коммуне. Во-вторых, это успехи санитарной пропаганды. Коммуны ставили целью разрыв коммунаров с тем образом жизни, который теперь считался устарелым, и с бытовыми привычками, которые не без оснований считались пагубными для здоровья. В-третьих, речь идет о таком важном для советской пропаганды всех времен сюжете, как защита материнства и детства. Усилия по сан-просвещению были направлены прежде всего на женщин, которые представлялись основными носителями предрассудков старого быта. Коммуны организовывали уход за детьми и в той мере, в какой это оказывалось возможно, создавали курсы для беременных, проводили занятия для молодых матерей. Еще один примечательный аргумент: так как дети жили отдельно, было проще привить им чистоплотность с самого юного возраста.

Не последним элементом этой картины оказывалось чувство уверенности и защищенности передлицом болезни, старости, потери трудоспособности. В особенности старики, вдовы, сироты — все те, чью семью разрушила Гражданская война, хотели бы рассчитывать на то, что коммуна не оставит их, даже если по состоянию здоровья они станут иждивенцами. Могли ли они, действительно, ожидать такой помощи от коммуны? На страницах брошюр дело описывается именно так. Для того чтобы показан, преимущества коммун перед частнособственнической стихией эпохи нэпа, авторы живописуют случаи, когда крестьяне всей семьей выходили из коммуны, но старики иногда предпочитали вернуться обратно в коммуну, где они чувствовали больше уверенности в завтрашнем дне.

В уставы и внутренние документы коммун включаются нормы, восходящие к новым положениям советских законов (в частности, к Кодексу законов о труде 1922 года), которые провозглашали разнообразные завоевания социализма, предполагавшие социальную защиту трудящихся. В частности, возникает понятие о временной нетрудоспособности, вызванной производственной травмой или болезнью. Вот как это выглядит во «Внутреннем распорядке» коммуны «Пролетарская Воля» (Примечание к Статье 3): «Срок временной неработоспособности по болезни, признанной представителем медицины, считается как работа по 8 часов ежедневно. Полурабочие могут или выработать 150 дней, давая полную выработку нормы, или 300 дней — в половину нормы».[333]

Все коммуны, которые вели учет трудодней и выплачивали зарплату, так или иначе должны были учитывать временную нетрудоспособность по болезни. Но не следует думать, что система социального страхования сама собой возникла в коммунах: проникновению в колхозы советской государственной системы соцстраха предшествовали иные формы, рождавшиеся в дискуссиях. Еще в 1928 году автор одной из публикаций в «Коллективисте» отмечает, что одним из больных вопросов в коммунах является страх коммунаров за завтрашний день, страх за свою судьбу в случае болезни, увечья и старости.[334] Рассмотрев, как этот вопрос решается в разных коммунах, автор вносит предложение об устройстве страховых касс. Журнал стимулирует обмен опытом в этой области. В конце 1920-х денежные отношения и хозрасчет укореняются в передовых коммунах, и поиски форм социального страхования лежат в этой плоскости. В другой публикации отмечается, что «когда все больные целиком лечились на средства коммуны, наблюдались склоки и злоупотребления»; теперь же установлены максимальные суммы, которые в год выделяет коммуна на лечение каждого (взрослому — 15 рублей, подростку — 10 рублей, ребенку — 5 рублей). На каждую семью заводится счет. Если в конце года остаются неизрасходованные деньги, то они приплюсовываются к следующему году, и, таким образом, накопив определенную сумму за несколько лет, семья может кого-нибудь отправить на курорт.[335]

Корреспондент из «Коммунистического Маяка» П. Нестеров также констатирует, что распространенное в коммунах бесплатное (без ограничений расходов за счет коммуны) лечение — не лучший выход: оно «создает возможность эксплуатации колхоза со стороны недобросовестных членов. Кто посмелее и позубастее, да к тому же близко подпущен к общественному сундуку, тот, конечно, сумеет вдосталь использовать общие средства на свое лечение. А тот, кто поскромнее, кто не может проявить необходимой настойчивости, кто считается с материальными трудностями коммуны, тот, как говорится, останется на бобах».[336] Автор указывает, что назначение определенной суммы на каждого человека — тоже плохое решение. Лучше увеличить на эту сумму оплату труда, а расходы по лечению возложить на самих членов. Но отдельные коммуны могут меньше, чем колхозные объединения: последние, по мнению П. Нестерова, могли бы добиться на приемлемых условиях государственного страхования коммунаров. Кстати, в отличие от труда самих коммунаров, по постановлению ВЦИК СССР от 26 октября 1927 года, наемный труд в колхозах страховался процентами от зарплаты — разным процентом у разных категорий наемных работников.

Специальных обследований состояния здоровья жителей коммун не проводилось, и какие бы то ни было данные о состоянии здоровья коммунаров даже в самых благополучных коммунах нам не встретились. Впрочем, у С. Третьякова мы находим очерк реального положения дел в «Коммунистическом Маяке»:

Приезжает к ребятам фельдшерица из соседнего села. Выслушивает их, следит за здоровьем. Но со здоровьем неважно. Ребята все истощенные, желтые. За лето переболели поносом.

Как их ни оберегай, какую особую пищу им ни готовь, мухи, тучами садящиеся на их тарелки, рты, глаза, руки, занесут к ним любую болезнь.[337]

Критические отзывы о состоянии гигиены в коммунах неоднократно встречаются и на страницах «Коллективиста».