Глава V. МАЗДЕИЗМ

Маздеизм, безусловно, представляет собой крупнейший вклад Ирана в мировую мысль и в мировую цивилизацию. Он получил своё название от Мазды, «Мудрого», — определения, каким всегда характеризуется Бог, Ахурамазда, «Мудрый Господь»: это название позже было искажено и превратилось в «Ормузд». Эта религия произошла от древних индоевропейских верований, либо благодаря внезапному скачку, либо, скорей, благодаря непрерывной эволюции, и кульминационной точки она, несомненно, достигла при Заратуштре, или Зороастре, как его называли греки. Изумительно богатая и новаторская, она, увы, по многим причинам трудна для изучения. Возможно, она вызрела уже три тысячи лет тому назад, и по сей день её ещё исповедуют мелкие общины — гебры в Иране, парсы в Индии. Она знала огромный успех, при Сасанидах была государственной религией, а потом, при мусульманском владычестве, число её адептов непрерывно снижалось. В течение своей долгой истории она испытала очевидную эволюцию, подверглась разным влияниям, породила ереси и секты. Поскольку большинство текстов, которые с ней знакомят, — как мы увидим, сравнительно поздние и часто запутанные, то архаическое в ней трудно отделить от неизбежных нововведений и даже от синкретизма, с другой стороны, маздеистское мышление — тонкое, сложное. Работы, посвящённые маздеизму, часто оказываются противоречивыми, и в нём следовало бы разобраться подробно, но это потребовало бы исследования, выходящего за рамки, в которых мы обязаны оставаться.

ТЕКСТЫ

Священный канон маздеизма, Авеста, из которой, как считается, три четверти утрачены, включает разнообразные тексты, относящиеся к самым разным эпохам. Самые древние — это семнадцать Гат, «песен», написанных на архаичном языке, близком к языку индийских Вед: не очень длинные гимны, строф по пятнадцать, авторство которых без абсолютной уверенности приписывают Заратуштре. Они были сочинены между X и VI вв. до н. э., некоторые даже в XIV в. до н. э., и входят в состав семидесяти двух глав Ясны, сборника гимнов почитания. Все остальные произведения — намного более поздние, относятся к сасанидской эпохе и даже к первым векам арабского владычества. Только Видевдат, «закон против демонов» (дэвов), где речь идёт о ритуальных осквернениях и средствах их компенсации, и Хадохт, от которого сохранились лишь две первых главы, датируются первыми веками нашей эры, то есть появились в доисламском Иране. Остальные были написаны на среднеперсидском языке (пахлави) при мусульманском господстве, правда, во многом на основе документов сасанидской эпохи. Если упоминать только самые примечательные, то, помимо пятидесяти шести негатических глав Ясны, это Яшты, двадцать два литургических псалма, гимны божествам пантеона, составляющим «сущность времени»; Датистан-и-Диник, написанный в IX в. н. э. Манушчихром (Мануш читра), главой маздеистов Фарса и Кермана, для ответа на вопросы, задававшиеся его паствой, и, может быть, для борьбы с нововведениями своего брата Затспрама, автора книги, которая носит его имя; Бундахишн, излагающий многие теологические и космогонические предания; Денкарт, энциклопедия, составленная, несомненно, в X в., где используются более древние материалы довольно малоизвестного происхождения. К более поздней эпохе, прежде всего с XIII по XVII в., относятся маздеистские тексты на персидском языке, как правило, содержащие много ошибок. Что касается риваятов, откровенно «новых» текстов, то это переписка гебров и парсов приблизительно XVIII в.

ЗАРАТУШТРА

Был ли Заратуштра (Зороастр) основателем или реформатором маздеизма? Существовал ли он вообще? Об этом много спорили. Хотя для нас он возникает внезапно как носитель откровения, вполне очевидно: даже если он был не реформатором, а основателем маздеизма, его учение могло появиться только на основе верований, существовавших долгое время, несомненно, как индоевропейских традиций, с которыми тогда произошёл полный разрыв, так и сибирских — последние могли стать источником дуализма, какой он усвоил, поскольку дуализм встречался в Средней Азии, Сибири, Арктике. Некоторые из самых видных исследователей отрицали его историчность, из новейших — Жан Келленс: «Я считаю, что Заратуштра не принадлежит истории» (2001). Однако насколько следует доверять такому заявлению, можно судить по тому, что его автор в этой же связи поставил под сомнение и историчность Иисуса, выразившись так: «В случае, если бы он не был тоже мифическим». Действительно, факт, что до Платона греки не знали о Заратуштре, что с тех пор они ассоциировали его с магией («мудрость магов») и считали полубогом. Другой факт, что ахеменидские надписи ни разу не упоминают его имени. Но отсутствие доказательств — не доказательство обратного, и очень трудно отрицать, что он реально существовал. В текстах, которые ему приписываются, слишком ощутимо присутствие живого человека, пылкого, напряжённого, страстного, поглощённого верой и терзаемого тревогами, чтобы их автор был искусственным созданием интеллекта, а не существом из плоти и крови; ссылки на конкретных лиц и конкретные события тоже слишком правдоподобны. Конечно, всё это не позволяет написать биографию, — а биографии, написанные гораздо позже, откровенно легендарны, — но даёт ценные сведения, благодаря которым мы можем составить общее представление о человеке.

Анализ текстов позволяет утверждать, что собеседникам Заратуштры были ещё неведомы города, тогда как по меньшей мере с середины первого тысячелетия до нашей эры в Восточном Иране и в Средней Азии города уже существовали, и что эти собеседники были оседлыми пастухами, занимавшимися скотоводством и приносившими в жертву домашних животных, прежде всего быков, благодаря чему Заратуштру можно ассоциировать с обществом, где такие люди играли важную роль в экономике, и с территорией, где пастбища были достаточно обильны, чтобы их прокормить, вероятно, с дельтой Окса в Хорезме, единственным регионом иранского мира, где выпадает много осадков; такую локализацию как будто подтверждают и другие данные. Кстати, его называли Погонщиком Быков — не затем, чтобы указать, что он был скотоводом или (вопреки тому, что иногда говорили) что он требовал от последователей защищать скот и заботиться о скоте, а потому, что на Востоке есть обычай сравнивать людей со стадом, а их вождей с пастухами: кому неизвестно, что Иисус был «Добрым пастырем»? Официально признанные даты его жизни (628-551 до н. э.) выведены из утверждения, что он жил за 258 лет до Александра, которое ни на чём не основано. Сегодня есть тенденция относить его жизнь к намного более древним временам, к точно не определённой эпохе между 1200 и 900 г. до н. э.

Как любую великую личность, жившую в далёком прошлом, его присвоили себе легенда и миф, и поздние биографии пропитаны ими. Но отдельные факты или аллюзии в его гимнах позволяют сделать вывод о некоторых реалиях его жизни. Он принадлежал к коневодческому роду, был жрецом, заотаром, жертвоприносителем и певцом. Он был женат и имел минимум двух детей, чьи имена известны. Его состояние было скромным, и он сетовал на этот факт, видя в нём одну из причин своих трудностей (Ясна, 46,2). Можно допустить, что годам к тридцати он испытал озарение, когда с интонацией, напоминающей «Свят, свят, свят Господь Саваоф!» у Исайи (Ис. 6:3), воскликнул: «Я признаю тебя святым, Мудрый Господь!». Тогда, приняв свою миссию, он воспроизвёл первоначальный выбор Бога, выбор жизни и добра, и призвал свою паству поступить так же. Всё его учение основано на необходимости следовать этому примеру Бога. Человек своими мыслями, словами и делами способствует Его борьбе против сил смерти и зла и пришествию нового мира: «Дай мне, Господи, полное преобразование жизни, чтобы, поклоняясь тебе и восхваляя тебя, я достиг большей радости» (Ясна, 34, 6).

Он немедленно начал проповедовать — не затем, чтобы упразднить религию, а чтобы восстановить её, и именем Ахурамазды обличать традиционных жрецов — несомненно, за излишества в жертвоприношениях и оргиях. Реакция не замедлила. Гонимый, он был вынужден покинуть свою землю. «Куда бежать? Куда идти? Меня изгоняют из моей семьи, из моего племени. Ни деревня, ни злые вожди не благоволят ко мне» (Ясна, 46, 1). Он укрылся у Виштаспы, царя племени Фрияна, неведомого монарха неизвестно где находящейся страны, который в маздеистской традиции станет образцом посвящённого, как он сам — образцом жреца. Там он и остался жить. Виштаспа подружился с ним, слушал его, долго колебался, верить ли ему, наконец, решился на это после того, как произошло нескольких чудес, согласно агиографии, и стал его покровителем. Вместе с ним Заратуштра предпринял борьбу, в том числе вооружённую, с неверными и со своими заклятыми врагами. Он окружил себя группой учеников, которых называл то «бедняки», то «друзья», то «сведущие», и посылал некоторых из них в дальние края, чтобы распространять учение. Страстный проповедник, неутомимо вопрошавший своего Бога, особенно когда был мучим сомнениями, чувствовавший себя близким к Нему, он был убеждён, что его устами говорит Он, что весть, которую он передаёт, исходит от Него. «Вот что я спрашиваю у тебя, Господи. Ответь же мне», — неустанно говорит он (Ясна, 44, 1). «Говори со мной, как друг говорит с другом. Окажи мне поддержку, какую друг оказывает другу» (Ясна, 46, 2). Он вполне сознает, как сложна проблема жизни, и не собирается её разрешать при помощи нескольких простых формул, так что и в его речах отражена эта сложность. Его жизнь, похоже, стала тогда радостной, рискну сказать — счастливой, и удалась, потому что его учение быстро добилось широкого признания, но тем не менее он будет утверждать, что согласился «страдать среди людей», чтобы способствовать спасению человечества. Это не значит, что он придавал страданию искупительную ценность, хотя эсхатология как будто это делает. Зато его слова лучше разъясняют значение Спасителя, Саошьянта, апокалиптического витязя, совершенного и справедливого человека в качестве смысла существования мира, который уже воплощает он и который после него будут воплощать другие, рождённые девами, пока в конце времён не придёт последний из них, Живущий. Как считают, можно утверждать, что Заратуштра умер в семьдесят семь лет, убитый в храме огня.

Союз Заратуштры и Виштаспы ставит важную и дискуссионную проблему отношений трона и алтаря. Ясно, что трон защищает алтарь, но обе власти, политическая и жреческая, остаются раздельными. Согласно знаменитому мифу Йима, первый царь, отказался обучать религии, но согласился умножать число сотворённых и управлять ими, введя тем самым различие между религиозной и гражданской властями, какое проводил Иран. Всякая попытка духовенства достичь трона завершалась провалом: в истории это наглядно демонстрируют узурпация мага Гауматы и постигшая его кара. Безуспешными оказались и все попытки монархов приобрести священство: возможно, примером такого монарха был Дарий, который, по словам Жана Келленса (2000), хотел стать «последним по счёту преемником Заратуштры». Однако иранского суверена избирал Бог, он обладал властью по Его милости, и его коронация была религиозной церемонией. Поэтому его положение в религиозной системе ценностей оставалось неоднозначным, так как акцент делался то на сакральность его особы, то на её мирской характер, чем могут объясняться как престиж монархии, так и недостаток преданности монархам, о котором свидетельствуют цареубийства и постоянные смены династий.

В легендарной биографии Заратуштры описано много чудес. Якобы имело место его небесное предсуществование. Он родился в центре мира, в середине истории, в свету — в том свету, каким пронизано сердце маздеизма. Его мать во время зачатия получила хварно, и всё её тело оказалось окружено ярким сиянием. За три дня до его рождения это сияние появилось снова и было таким сильным, что жители деревни приняли его за пожар. Когда он родился, он излучал свет и смеялся. Далее он перенёс четыре испытания, инициационный характер которых очевиден.

Хварно (khwaranah, xvaranah, превратившийся в xvarr), которое Анри Корбен толкует как «свет славы», — понятие, которое сложно определить, но оно занимает центральное место в маздеизме и не имеет эквивалентов где-либо ещё. Это созданный Богом, исходящий от солнца флюид, скорей огненная, чем световая сила, которая содержится в питающих водах и поднимается в голову человека, излучающую её в виде ореола — отсюда нимб святых в буддизме и христианстве. Это харизматическое могущество, присущее Богу и в большей или меньшей степени передаваемое любому индивиду, но более всего — представителям некоторых социальных категорий, — уполномочивает их выполнять их функции, наделяя привилегированным и исключительным положением. Оно пронизывает Иран и его царей, в какой-то мере передаётся из поколения в поколение, обеспечивая иранцам превосходство над остальными. Это прочно закрепилось в их памяти, способствовало, по всей вероятности, формированию у них представления о наследственной передаче этих даров, и, «несомненно, не случайно иранские мусульмане разработали собственное учение об имамах и усвоили острое ощущение, что Мухаммаду наследовали они» (Menasce, 1963).

СОТВОРЕНИЕ

Маздеизм, реформированный или нет, воспринимал жизнь как вечную борьбу двух начал — доброго и злого, представленных двумя Существами — Ахурамаздой, Мудрым Господом, и Ахриманом, духом зла, каждый из которых имеет неисчислимое множество помощников. Именно ради участия в ней был сотворён человек, который должен содействовать победе первого над вторым, как поступил Заратуштра, всю жизнь боровшийся с демонами, нападения которых отразил ещё в материнском лоне. Эта борьба завершится окончательной победой Добра, спасением всех сотворённых, уничтожением зла.

Сотворение, которому посвящено несколько космогонических мифов, было делом рук Ахурамазды. Согласно классической версии он последовательно, в состоянии менок, «духовном», а потом в состоянии гетик, «телесном», создал небо, воду, землю, растения, первобыка и человека, Гайомарта, «сверкающего как солнце», обоих последних из глины, и оба обладали световым семенем. Ахриман, начавший тогда своё разрушительное дело, убил быка, потом человека, но последний предсказал: несмотря на его смерть, его род продолжится благодаря сперме, которую он пролил на землю. В самом деле, из неё родилось растение, которое вскоре раскололось надвое, и получились два близнеца, мальчик и девочка, Машйа и Машйана. От них произошло всё человечество. Иногда довольствуются более коротким рассказом: Бог создал человека яма, «близнецов», мужского и женского пола, созданных, чтобы совокупляться, и совокупляющихся. Именно в подражание первому браку, ради воспроизведения акта сотворения всем рекомендовали и всех почти обязывали вступать в брак, который, по выражению Клариссы Херреншмидт, недалеко ушёл от кровосмешения.

Мир, сотворённый Ахурамаздой, — добрый. Обязанность человека — благодарно и вдохновенно интегрироваться в него, содействовать его процветанию, максимально им пользоваться. Маздеизм — религия действия и добра, которой неведомы аскетизм и монашество, которая призывает к усилию, в том числе и военному (со времён Заратуштры, который был воином), восхваляет успех, где труд похвален, поскольку полезен для божьего творения, где тело ценится высоко как созданное Богом и поэтому о теле надо заботиться, добиваясь, чтобы оно было как можно красивей. Она насквозь оптимистична, её сущность — поощрение процветания в жизни, прославление света и радости, пользование благами зримого мира, которые суть лишь предвкушение благ вечной жизни, обещание рая, уверенность, что даже наихудшие преступники после страданий в аду будут в конечном счёте прощены.

ДУАЛИЗМ

Считают, что в основе маздеизма лежит дуализм, но по меньшей мере Заратуштра и, несомненно, те маздеисты, которые не примкнули к его учению, если такие имелись, были по сути монотеистами. Для них первая истина, без которой не было спасения, заключалась в том, что Создатель — не то же самое, что Разрушитель, что зло имеет иной источник, чем добро, что место пребывания первого — абсолют, а второго — относительное. Существует один-единственный Бог, Ахурамазда, который создал всё посредством собственной мысли, некоторые тексты утверждают — посредством Святого духа, Спента-Майнью, с которым он составляет одно целое и который всемогущ, вечен, «первый и последний» (Ясна, 31, 8). Тогда как его «соперник», дух зла, «злой бог» Ахриман обладает лишь временным, иллюзорным могуществом, даже когда проявляет какую-то созидательную активность, потому что обречён на поражение и уничтожение. У его существования, которое может показаться недопустимым, скандальным, и у его вмешательства в дела мира есть свой смысл. Без Ахримана, без его деятельности, человек не был бы должен выбирать один из двух путей, а значит, не пользовался бы таким важнейшим благом, как свобода, хотя ни одна религия никогда не даровала её так щедро. Маздеист ни в каком отношении не раб и не слуга Бога, в отличие от иудея или мусульманина. Он полностью свободен в мыслях, словах, действиях. Он может предпочесть, чтобы те и другие были справедливыми и благими, и тем самым снискать спасение. Член сообщества — семьи, племени, народа, — он существует вне этого сообщества, отделён от него, живёт сам по себе, для самого себя и ничем не обязан действиям близких или предков, не несёт перед ними ответственность, отчего тяготеет к эгоцентризму. Вознаграждение или кара, ждущие его, — не коллективные, не распространяются на детей и внуков до ...надцатого колена, как в Библии, а только на него, он один отвечает за себя. И опять-таки больше ни одна религия не утверждала так настойчиво индивидуальный характер заслуг и виновности.

Вот почему Ахурамазда, с самого начала знавший, чт? выберет дух-разрушитель, и не воспротивившийся этому, не мешал и позже вторжению зла в мир. Ахриман не только делает человека свободным, но и вынуждает вступить в борьбу с собой, а значит, способствовать своему окончательному поражению или делать последнее возможным. Когда чужеземцы, в частности, греки, считали Ахурамазду и Ахримана равными по силе, они ошибались, как будут ошибаться гностики и манихеи. Дуализм у маздеистов, конечно, имел место, но не радикальный. Если во вселенной всё противостоит друг другу: ночь и день, тепло и холод, верх и низ, мужское и женское, — это лишь видимость, и в абсолюте, в высшем мире всё сводится к единому, Бог отменяет любое противоречие. Вся маздеистская теология — длинный диспут о происхождении двух противоположных сущностей, Ахурамазды и Ахримана, «близнецов», как иногда их называют.

В представлениях школы, которая выглядит самой ортодоксальной, Ахурамазда вечность живёт при свете, Ахриман — во мраке, причём вопрос о его происхождении не возникает, проблема появления зла, Ахримана, не ставится; и вечность они борются или же делают это с определённого момента — с тех пор как Ахурамазда создал мир, предполагая, конечно, эту борьбу. Однако целое идейное течение, первые проявления которого обнаруживаются в Гатах, но которое пахлавийские книги рассматривают как еретическое, как будто наделяет этих антагонистов единым происхождением. Полное развитие это течение нашло в зерванизме.

МОНОТЕИЗМ И ПОЛИТЕИЗМ

Зороастрийские гимны Ахурамазде, очень похожие по акцентам, которые в них сделаны, на изъявления веры в ахеменидских надписях, иногда кажутся близкими к монотеистическим: «Ахурамазда, который установил всё, который даёт богатство и хварно, ибо он — величайший, лучший, прекраснейший, самый царственный [?], способнейший, тот, кто имеет прекраснейший видимый облик [...]. Это Бог, который создал нас, который придал форму, который напитал нас и который наиболее благодетелен» (Ясна, I, Journal Asiatique, 1996). Однако не надо придавать этим превосходным степеням слишком много значения. Несмотря на афишируемый монотеизм, Заратуштра не смог изгнать великих богов, унаследованных от прошлого, в первую очередь Митру, а потом Ардвисуру Анахиту, богиню вод, однако определил их как подчинённых Бога, Его создания, Его детей или Его паредров. Народная любовь и искусность богословов позволили им восстановить своё положение. Практически все остальные боги древнего индоевропейского пантеона либо были исключены из него и обращены в демонов, либо хоть и сохранились, но были понижены в ранге, превратившись в гениев или ангелов-хранителей, в олицетворения добродетелей, сил или аспектов единого божества, в когорту Амеша Спента («блаженных святых»), таких, как Процветание, Благочестие, Бессмертие, Целостность, Порядок, Справедливость, либо играли роль стражей, но новый статус не мешал им оставаться «достойными поклонения», язатами.

ЗЕРВАНИЗМ

Зерванизм, эзотерическая, но стойкая теология, сделал и Ахримана, и Ахурамазду сыновьями Зервана, олицетворённого Времени, и тем самым предложил оригинальное решение проблемы зла. В начале, утверждается, существовало только бесконечное время, из которого в конечном счёте возникло всё. Этот миф — древний, и Роман Гиршман (Ghirshman, 1963, р. 52) полагает, что опознал изображение Зервана на бронзовой пластине VIII-VII вв. до н. э. из Луристана. Во всяком случае, о нём явно говорится у Евдема Родосского (вторая половина IV в. до н. э.): «Маги [...] называют всё единое и невещественное то пространством, то временем; из него появились либо Ормузд и Ахриман, либо Свет и тьма» (цит. по: Eliade, II, 297). Похоже, зерванизм имел большую популярность в начале III в. до н. э. и просуществовал до мусульманской эпохи, но о нём известно только из трудов христианских и исламских апологетов, в Авесте содержатся лишь редкие аллюзии. Зерван представляет собой не только последовательность событий, но и формирование существ, их смерть, их возрождение. В самой полной форме миф о нём пересказывает Езник Кохбаци. Он сообщает, что Зерван жил в абсолютном одиночестве, внезапно захотел иметь сына и тысячу лет приносил жертвы, чтобы тот родился, но тщетно, после чего его, наконец, охватили сомнения. Тогда и появилось на свет два сына: один светозарный и благоуханный — Ахурамазда, родившийся из жертвоприношения, другой тёмный и зловонный — Ахриман, плод сомнения.

По мнению Мэри Бойс, зерванизм зародился в Юго-Западном Иране благодаря знакомству магов с вавилонскими спекуляциями и прижился в Согдиане, но не у парфян. Для Жака Дюшен-Гийемена это учение узких маздеистских кругов. Можно было бы упомянуть и другие мнения. Ничто не говорит, какую аудиторию мог иметь зерванизм, кроме того факта, что Мани назовёт Великого Бога Зерваном.

АРДВИСУРА АНАХИТА

Доиранское божество, вероятно, эламского происхождения, Ардвисура Анахита была, согласно этимологии, «Непорочной» и по преимуществу считалась богиней вод. Она действительно была связана со всем жидким, с хаомой, сакральной жидкостью, о которой мы ещё будем говорить, с оплодотворяющей водой, как и с семяизвержением, и потому играла двойную роль как покровительница плодовитости. Она занимала, конечно, важное место, но оно остаётся несколько неясным. Поначалу скромная и второстепенная богиня, она, похоже, попала в милость при Артаксерксе II, который, согласно Плутарху, велел посвятить себя на Царство в её храме в Пасаргадах («Артаксеркс», 3) и, согласно Беросу, воздвиг её изображения в Вавилоне, Сузах, Экбатанах, Бактрах, Дамаске, Сардах (Климент Александрийский). Судя по всему, после смерти этого Ахеменида её культ постепенно утратил популярность, но возродился в эллинистическую эпоху, когда её стали почитать под эллинским именем Анаитиды. Тогда её облик резко изменился. Она, по меньшей мере с I в., стала богиней-воительницей, как подчёркивает Плутарх, и Сасаниды, при которых она полностью интегрировалась в общество, посвящали ей головы побеждённых врагов.

МИТРА

Яшт X — длинный гимн Митре, созданию Ахурамазды, о котором Мудрый Господь говорит, что он «столь же достоин поклонения и почитания, как я сам». Он занимает такое же место, как ведический Митра, а значит, это древний и важный персонаж. Представляется, что первоначально он был солярным богом, идентичным свету или по меньшей мере проникнутым светом, что у маздеистов могло вызвать только расположение к нему. И, действительно, маздеизм сохранил за ним известное место, сделав из него простого слугу Мудрого Господа, а именно такого, который был обязан вершить суд над душами умерших, свидетельствовать, хранить верность, что, кстати, отражено и в его имени, которое ассоциируется с союзом, основанным на договоре. Хотя его часто определяли как «бога с обширными пастбищами», он не был сельским божеством. Конечно, в качестве бога солнца он способствовал процветанию, но прежде всего это был завоеватель. В обмен на почитание от него ожидали получение земного пространства, где люди и скот найдут воду и безопасность (Benveniste, 1960). «Дай нам милость, о которой мы тебя молим [...] богатство, силу и победу». Он не замедлил стать одновременно свирепым богом и богом, который даёт бессмертие.

Точно неизвестно, каким было место Митры в классическом маздеизме, но нет сомнения, что он сохранил приверженцев, которые в большей или меньшей степени были еретиками. Постепенно сформировалась и приобрела известность настоящая самостоятельная религия — митраизм, где он был великим богом. Это была религия спасения, каких в начале нашей эры расцвело много, настоящее тайное общество, адепты которой, в основном военные, давали клятвы держать принадлежность к ней в тайне, объединялись в маленькие группы по сотне верующих, вели аскетическую жизнь с постами и бичеваниями — маздеизму такие практики совершенно чужды, — а главное отправление культа, заклание быка (тавроболий), происходило в пещере, жилище Солнца, в присутствии этого светила и Луны. Женщины туда категорически не допускались, тогда как в религиях спасения и в мистериях они занимали важное место, и это делает малоприемлемой идею Ренана, согласно которой, если бы какая-то случайность прервала карьеру христианства, «мир обратился бы к культу Митры» (Renan, «Marc Aur?le», p. 579): религия не может быть недоступной половине человечества! Это не значит, что митраизм не получил громадного успеха во всей римской Европе, куда его принесли легионы — первое упоминание Митры в средиземноморском бассейне датируется 67 г. до н. э., — и, в меньшей степени, в Северо-Западной Индии в начале III в. н. э. Ни один западноевропейский текст не упоминает о нём, но в Дакии, в Паннонии, в Германии, в Галлии найдено много посвящённых ему святилищ. В Риме их якобы было около сотни, что позволяет оценить численность его приверженцев в Вечном городе тысяч в десять, если не учитывать пещеры, куда более многочисленные, где совершались мистерии и по поводу которых негодовали христиане: отголосок этого слышится у Иустина, когда он заявляет, что сектанты, последователи Митры, «наученные дьяволом», утверждают, что совершают свою инициацию в месте, именуемом speleum [пещерой] (Roux, 1999, р. 293). На рельефах изображён Митра, приносящий в жертву быка. Выражение его лица — не зверское и не торжествующее, а почти грустное: заклание — не подвиг, в жертву приносится соучастник в сотворении. В этом, по меньшей мере, он наследует маздеизму. В отличие от последнего он отказывает в спасении проклятым, которые в конце времён будут уничтожены вместе с Ахриманом. Кто оценит вклад, который Иран передал Западу в багаже божества, ставшего там настолько популярным?

ЭСХАТОЛОГИЯ

Маздеизм одержим вопросом судьбы людей, воздаяния, которое совершается не на земле — где благополучие и несчастье, как показывает опыт, никак не соотносятся с заслугами и грехами, — а в потустороннем мире, и это, несомненно, одно из крупнейших новшеств, введённых им. Умереть значит выйти из течения времени, предельные цели человека — в сердце теологической системы маздеизма.

Может быть, поскольку смерть воспринималась как зло в высшей степени, труп считался нечистым и не должен был осквернять ни одну из четырёх стихий, образующих вселенную: землю, воду, огонь, воздух. Вот почему труп оставляли диким животным, в основном хищным птицам, которые его разрывали. Не без оснований знамениты башни молчания, которые существуют и у современных маздеистов. Кости, освобождённые от мяса, бросали в яму или собирали, как предписывает Видевдат (Gignoux, 1979). Хотя современных маздеистов кости почти не интересуют, встарь они имели существенное значение, поскольку лишь они и давали возможность для воскресения или, точнее, для «костного обновления». Немало говорится о «костных телах» и «костных душах». То, что маги практиковали выставление трупа на открытый воздух, не подлежит сомнению, но позволительно думать, что чаще, в древние времена, как говорят Геродот (I, 140) и Страбон (XV, III, 20), тела покрывали воском.

Душа умершего, раван (урван), лишена всякой способности к общению и обречена оставаться неподвижной и бесчувственной рядом с телом трое суток «в опасной ночи» (Kellens, 1995, «L'?me», p. 24). Потом её будит освежающий или обжигающий ветерок, она приходит в сознание, то есть вновь обретает утраченные способности, — она видит перед собой даэну (даяну); она заговаривает с ней, та отвечает. И вскоре душа за ней следует. Даэна — это женщина. Если душа праведна, это очаровательная девушка пятнадцати лет, в возрасте цветущей красоты, согласно Авесте, «сияющая, белорукая, крепкая, красивой внешности, стройная, высокая, с упругими грудями, с тонким телом», и душа спрашивает её: «Кто ты, дева, в каковой я вижу прекраснейшую из дев?». Та отвечает: «Я твоя вера», то есть твоя верующая душа. И добавляет: «Поскольку ты хорошо мыслил, хорошо говорил, хорошо действовал, то, когда я была любима, ты делал меня любимее, когда я была красива, ты делал меня красивее, когда я была восхитительна, ты делал меня ещё восхитительней». Если душа неправедна, грешна, это старуха, отвратительная, грязная, или ещё более ужасающая молодая особа. Душа задаёт ей тот же вопрос, и та, после того как представится, сказав: «Я — твои дурные мысли, твои дурные слова, твои дурные дела», заявляет ей: «Поскольку ты дурно мыслил, дурно говорил, дурно действовал, то, когда я была презренной, ты делал меня ещё презренней...». Эта женщина, прекрасная или ужасная, — это сам покойник, одна из его душ, возможно, главная, её женское начало, её «собственное Я, которое ей предсуществует [...], но которое в то же самое время есть результат религиозной деятельности души в земной жизни» (Eliade, I, 344), моральная ценность жизни, прожитой каждым. Так обе души узнают друг друга, соединяются, и это узнавание, это соединение возвращает покойнику способность двигаться. Из некоторых версий мифа, как будто древних, не лишённых эротизма, в которых девушка немедленно становится женщиной и беременеет (Journal Asiatique, 1995, 1996), похоже, можно заключить, что эта встреча подразумевает и кровосмесительный союз двух начал, мужского и женского. Но, на наш взгляд, в высшей степени важно и показательно то, что даэна тем или иным образом, в различных рассказах, всегда становится проводником равана по дорогам потустороннего мира, влечёт его к Богу почти в точности так же, как Беатриче поведёт Данте к свету. Она ведёт его к мосту Чинват, «Сортирующему», узкому мосту, перекинутому через бездну, куда падают пр?клятые. «Она бросает грешную душу во мрак, она переводит через мост душу праведника, которая поднимается за ней дальше. Душа делает три шага, проходит три этапа, достигает сначала сферы благих мыслей, потом сферы благих слов и, наконец, сферы благих дел, потом она делает четвёртый шаг и вступает в сферу бесконечного света, где царит вечная радость». Как будто всё сказано. Не абсолютно всё, потому что маздеизм добавляет к этому грандиозному образу загробного мира суд над умершими, который вершат Митра и сам Ахурамазда и который трудновато вписать в этот контекст.

Смерть и разложение тела — высшее выражение зла, его мнимый триумф. Но, поскольку зло должно быть уничтожено, будет уничтожена и смерть, и в конце времён покойник воскреснет. Воскресение тел, о котором никогда не говорилось с большей определённостью, чем в Бундахишне, но которое выглядит признанным догматом, — конечно, важная и новая концепция, порывающая с идеей пребывания умерших под землёй, в Шеоле и Аиде, где мёртвые ведут скрытую и неясную жизнь, концепция, к которой часто обращаются историки, чтобы понять, что поздний иудаизм, христианство и ислам заимствовали в Иране. Маздеисты считают, что это воскресение произойдёт в конце времён, и иногда связывают его с приходом Саошьянта, Живущего, Спасителя, предсказанным Заратуштрой (яшт 19).

Финальное обновление совершается в основном с помощью вечного огня. Идти в вечный огонь значит идти не на вечную муку, как в христианстве, а к обновлению. Ад и рай служат наградой или наказанием праведникам и грешникам, но их существование преходяще, они есть, только пока человечество борется с силами тьмы, живёт в линейном времени, которое однажды закончится. Если праведник спасён с момента кончины и навсегда, если тот, чьи добродетельные и грешные деяния уравновешивают друг друга, ждёт в хаместагане, подобии чистилища, то и неправедный, создание Ахурамазды, не проклят навеки. Он проклят только на время. Претерпев свою кару, злодей вернётся к Богу. Мир завершит существование в пожаре, который часто называют «испытанием расплавленным металлом» и который будет для одних «как тёплое молоко», для других тремя ужасными сутками страдания — страдания, которое, таким образом, станет искупительным (Gignoux, 1968). После этого ад будет разрушен, Ахриман окончательно побеждён, а потом уничтожен, мёртвые вернутся к жизни и воссоединятся в раю со всеми людьми, с Ахурамаздой, Амеша Спента и богами.

Рай — в основном обиталище света, и, кстати, «свет» — одно из его названий. Он, как правило, описывается сдержанно: «Светоносный мир, место полного благополучия и довольства, изобилующее благоуханными цветами, всё украшенное, всё цветущее, лучезарное, исполненное славы, источающее всяческую радость и всяческое благо, где никто не испытывает пресыщения», или ещё: «Самое возвышенное, самое светозарное, самое благоуханное, самое чистое, самое красивое место» (Дадестан-и-Диник, XXV). Зато ад — «низкий, глубокий, тёмный, тошнотворный, ужасающий, испорченный, обиталище демонов, смрада, скверны, кары, страдания, скорби, горя, тягости» (Манушчихр, 26). Грешник там пребывает в полнейшем одиночестве, даже если в пространстве в двенадцать дюймов находится тысяча человек (Бундахишн).

Кто праведен, кто грешен? Чтобы спастись, следовало быть маздеистом, бороться со злом, — и не забудем, что любой, кто не был маздеистом, принадлежал к миру зла, — перенести инициацию (нозуд), представлявшую собой рождение заново и совершавшуюся лет в двенадцать, первоначально только над мальчиками, поскольку девушки инициировались во время вступления в брак, свидетелем которого был огонь; надо было творить благо, под чем подразумевались прежде всего благие мысли, благие слова и благие дела. «Всякая мысль, которую надо было иметь и которой я не имел; всякое слово, которое надо было сказать и которого я не сказал; всякое дело, которое надо было сделать и которого я не сделал [...] во всём этом я раскаиваюсь» (Darmesteter, 1892-1893, III). К традиционной троице «мысли-слова-дела» здесь добавляются упущения, которые и христиане иногда включают в молитву при исповеди. Для женщин к этим условиям добавляют «исполнение религиозного долга, повиновение мужьям, рвение при совершении добра». Прокляты были те, кто совершил плотский грех, к каким относились прелюбодеяние, блуд, педерастия, проституция, кто имел сношение с менструирующей женщиной, кто противился кровнородственному браку, скупцы, лжецы, воры, мошенники, лентяи, клеветники и т.д., а также те, кто позволил своему ребёнку плакать от голода или кто мочился стоя, кто ходил, обув только одну ногу.

КУЛЬТ

В классическом маздеизме культ был сведён к минимуму. Он в основном сводился к молитвам и пению гимнов и не предполагал никаких образов, кроме символического крылатого диска, из которого выходит торс человека, ассоциируемого с Ахурамаздой. Он не допускал никаких храмов, кроме храмов огня, пиреев, очень простых маленьких построек рядом с алтарями на открытом воздухе. Мы видели, что у «еретиков»-сектантов, почитателей Митры и Ардвисуры Анахиты, напротив, были скульптуры и святилища. Жертвоприношения, повторявшие первоначальные и созидательные жертвоприношения Бога или совершавшиеся в их память, конечно, были важны, потому что идея жертвенности — центральная в маздеизме. Это не было принесение жертв божеству, это были действия, имевшие самостоятельную ценность. Именно с помощью жертвоприношения Святой дух создал мир, дал возможность родиться первому человеку Гайомарту, именно так было побеждено зло. В конце времён Спаситель совершит жертвоприношение, алтарём которого будет весь мир. Поэтому совершали заклания животных, прежде всего быков, и преподносили богам, «приносили в жертву», хаому.

Хаома, ведический аналог которого — сома, этимологически «то, что выжимают», представлял собой растение с богатым содержанием хварно, не выясненное и, должно быть, не везде и не всегда одно и то же; из него делали напиток бессмертия, и он тоже первоначально был богом. Его повседневное поглощение («жертвоприношение»), совершаемое после того, как верующие выльют в огонь долю, причитающуюся богам, вызывало экстаз, предвкушение небесных наслаждений, было «благоприятным моментом для отправки души в отпуск»: она на время опьянения покидала своё место, отправлялась в потусторонний мир и предлагала себя божеству (Pirart, 1996). Поначалу аристократический напиток, он понемногу стал обычным в торжественной литургии, а потом его статус значительно снизился. Зороастрийская «реформация» увидела в нём только проявление, благое, «потому что он был создан благим» (Ясна, 9, 2), могущества и мудрости Господа: «Прошу у тебя, о хаома, мудрости, крепости, победы в бою, телесной целостности и благополучия, силы и славы, знания» (Ясна, 9, 17). Что касается жертвоприношений животных, против которых энергично выступал Заратуштра, как восставал и против хаомы, призывая либо отменить их, либо пресечь крайности в них, то они никогда полностью не прекращались. Они отмечены и во времена, когда маздеизм был государственной религией, при Сасанидах. В «Каабе Зороастра» надпись Шапура предписывает совершать жертвоприношения ради его души, душ его родных и высших сановников. Армяне говорят о жертве, которую ради победы принёс Йездигерд... Но жертвоприношения стали гуманней. Впервые при их проведении появилась забота, чтобы животное не страдало. Его убивали с первого удара, что, среди прочих, видели Езник и Страбон: «При жертвоприношениях не применяют ножа, а пользуются чем-то вроде полена, убивая жертву как бы молотом», — пишет последний (XV, 3, 15). Может быть, во многих случаях жертвоприношения даже сделались символическими? Не исключено, что уже в древней индоевропейской религии жертвоприношение, выражавшее идею «освящения», или по меньшей мере человеческое жертвоприношение происходило без пролития крови, а в Гатах слово «жертвоприношение», ясна, эквивалентно понятию «мысль». Когда Зерван приносил жертвы, находясь в одиночестве, он никого не убивал, он «освящал» свою мысль. Маздеисты, несомненно, не убивали корову, они приносили в жертву её молоко, представлявшее её душу, как хаома представлял душу благочестивого человека. Даже растения обозначались связанными ветками и изображались на алтарях огня — знаменитые барсомы, которые можно видеть на ахеменидских рельефах и которые использовались в древнейшем ритуале. Выражение «приносить жертву с прутьями в руке» станет авестийской формулой.

Главным культом был культ огня (Journal Asiatique, 1996), «сына Ахурамазды», «радости Ахурамазды», как говорит Ясна (1, 12), но огонь не обожествлялся, хотя некоторые отождествляют его со Святым духом. Огонь был вечен, и за тем, чтобы он никогда не гас, следили. Он представлял свет, абсолютную чистоту, вечность, обновление, спасение. Он был посредником, передавал молитвы и приношения, мясо и жир, которые первоначально преподносили ему, но на которые он больше не имел права. Он был гарантом клятв, изгонял и убивал демонов. Только на его алтарях отправляли культ, над ними читали молитвы. Только жрецы имели к нему доступ — в перчатках и головных покрывалах, чтобы их руки и дыхание не осквернили его, как будто абсолютную чистоту можно осквернить.

Духовенство существовало с давних времён, и мы отметили, что Заратуштра был жрецом. Изображения жрецов усматривают на скальной гробнице в Кызкапане (VII—VI в. до н. э.), где можно видеть двух человек по обе стороны пирея. Но по-настоящему организовали духовенство, привнесли в него иерархию только при Сасанидах, и, возможно, лишь в V в. н. э. его возглавил верховный понтифик, хотя Иеремия ещё в VI в. до н. э. упоминает «начальника магов» при Навуходоносоре (Иер. 39:3).

Маги (магуш на древнеперсидском, потом магус), название которых имеет тот же корень, что и мага, «озарение», сначала были одним из мидийских племён, но постепенно стали классом духовенства, как левиты или брахманы, и присвоили себе право отправления культа. Они толковали сны, пророчествовали, принося в жертву белых коней (Геродот, VII, 113), и совершали песнопения. Они обращались к звёздам и, несомненно, занимались чем-то загадочным, научным или псевдонаучным, коль скоро от их названия в конечном счёте произошло слово «магия». Неизвестно, какими были их первоначальные отношения с маздеизмом, практиковали ли они его в древние времена или нет, но потом они его пропагандировали или пытались выхолостить и, наконец, стали его служителями. При Ахеменидах они, конечно, уже обладали значительным могуществом, поскольку один из них, Гаумата, попытался захватить власть и, несмотря на провал этой попытки, несмотря на «убийство магов», их влияние продолжало расти. Они появятся у колыбели Христа.

РАСПРОСТРАНЕНИЕ ВЛИЯНИЯ МАЗДЕИЗМА

Без маздеизма не было бы ни манихейства, ни павликиан, ни богомилов, ни катаров. Но это только видимая часть айсберга. Религия иранцев принесла в мир множество понятий, которые до того были неизвестны или, по меньшей мере, никогда не выражались так ясно. Так, в Вавилоне существовала очень подробно разработанная теория греха и прощения, но её действие прекращалось на пороге могилы: вознаграждение и кара имели земной характер. И в Израиле ничего подобного не было до появления книги Даниила, провозгласившей, что «многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление» (Дан. 12:2). Сами понятия индивидуального существования post mortem и воскрешения из мёртвых были новыми. Израиль задался вопросом: раз Бог намерен оживить Свой народ, не хочет ли Он вернуть к жизни человека? Текст апокалипсиса от Исайи, похоже, впервые это допускает: «Оживут мертвецы Твои, восстанут мёртвые тела!» (Ис. 26:19). Маздеистское влияние на иудеев уже давно выявили такие учёные, как Альфред Луази или Рене Бертло: «Целый набор иранских практик и представлений [...] появляется у евреев в эпоху Персидской империи». А второй из этих авторов даже приписывает Персии строгий библейский монотеизм: «Прежде всего [от неё] и ведёт происхождение иудейский монотеизм» (Berthelot, 1938, 216). Преувеличение? Во всяком случае, с тех пор признано, что особое подчёркивание божественной Мудрости было крупным нововведением: его исток искали в Египте, в александрийском иудаизме, но очень трудно не увидеть его в религии, Бог которой носит имя Мудрого; девять первых глав книги Притчей Соломоновых, несомненно, датируемых III в. до н. э., претендуют на божественное происхождение их мудрости.

Поразительную рельефность внезапно приобрёл и в конечном счёте стал вездесущим персонаж, которого ожидало великое поприще и который доселе играл весьма скромную роль, — враг Бога и людей, дух зла, Сатана. Его имя по-древнееврейски означает «противник», «обвинитель». Он вёл происки против человека, а не побуждал его совершать зло. В древнейшие времена один Бог стоял у истока всех действий, будь они хорошими или дурными. Змей-искуситель Евы, проклятый за то, что подтолкнул её к неповиновению, лишь позже стал рассматриваться как демонический дух. Злые силы, если они присутствовали в религии, чаще всего смешивались с ложными богами язычества. В книге Иова, где дьявол впервые стал полноценным персонажем, он ещё действовал только с дозволения Бога. Самостоятельность, постоянный конфликт с Богом у него появились лишь в первой книге Паралипоменон (21:1), в Книге Чисел (22:22) и в первой книге Самуила (19:9). Только в книге Исайи сияющая звезда, Люцифер, назвал себя равным Яхве (14:12), а сюжет падения ангелов был развит лишь в позднем иудаизме, незадолго до наступления христианской эпохи, когда демонология приобретёт почти навязчивый характер. Известно, какое место Сатана и когорта бесов займут в Евангелиях. Конечно, Сатана никогда не будет Ахриманом. Но можно ли считать, что он ничем не обязан последнему? Что касается понятия рая (paradise), противопоставленного аду, можно ли отрицать его иранское происхождение, коль скоро греческое слово парадисос происходит от персидского пайридаэза, составленного из пайри, «пояс» (греч. пери), и даэза, «крепостная стена»?

Если агностик может видеть влияние маздеизма на христианство и открыто заявлять о заимствованиях, сделанных вторым у первого, христианин может признавать в общих или схожих фактах только пропедевтику, предварительное обучение христианскому откровению. «Бог говорил через пророков», — утверждает Символ веры, но не только через ветхозаветных пророков, — говорили первые отцы церкви, усматривавшие второй канал Откровения в греческой философии, пронизывавшей в то время римский мир: «Бог — управитель обоих Заветов — дал эллинам их философию, посредством которой они прославляют его могущество», заявляет Климент Александрийский (ок. 150-ок. 215) в «Строматах» (VI, 5). Похоже, никто не думал тогда об иранском канале, хотя вклад последнего неоспорим. Сколько точек соприкосновения у маздеизма и христианства! Несомненно, они поразили читателя в кратком очерке, который мы смогли составить. Надо ли напомнить некоторые из них? Трое суток, в течение которых умерший остаётся безжизненным и которые соответствуют трём суткам, отделившим смерть Иисуса от воскресения. Особый акцент на свете, который будет так ощутим у святого Иоанна: «Бог есть свет, и нет в Нём никакой тьмы» (1 Иоан. 1:5); «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его. [...] Он пришёл для свидетельства, чтобы свидетельствовать о Свете, дабы все уверовали через Него» (Иоан. 1:5, 7). Понятие о Спасителе, рождённом от девы. Отождествление Святого Духа с Богом-Отцом. Вера в бессмертие души, вскоре оказавшееся в центре размышлений платоников, и в воскресение тел. Великая идея, что человек получает награду или наказание не на земле, а на том свете; идея личной ответственности, лишившая силы принцип ответственности коллективной; идея свободы человека в мире, в котором индивидуальная свобода значила немного...

Тем не менее пусть мне не приписывают того, чего я не говорю: различий между обеими религиями больше, чем черт сходства. Христианство, путь которому, возможно, проторил маздеизм, пошло гораздо дальше. Оно создало учение о любви, оно превознесло милосердие, сострадание, оно придало страданию искупительную ценность, оно посредством догмата об общении святых избавило человека от чрезмерного индивидуализма, присущего маздеизму. Оно сделало творения Бога его детьми. При помощи Воплощения и Евхаристии оно соединило божественное и человеческое.

Выявление влияний маздеизма на ислам нас, несомненно, интересует меньше, и, возможно, они не столь непосредственны, потому что отчасти — но только отчасти — осуществлялись через Библию. Конечно, доисламская Аравия была дальше от иранских земель, чем Израиль, но поселились там не иранцы. На ней сильно сказался протекторат, установленный Сасанидами над некоторыми из её провинций. В конце VI в. Сасаниды в прямой или косвенной форме были властителями Западной и Южной Аравии, и, похоже, на Медину, где-отмечались два больших праздника, весенний (Науруз) и зимний, персы наложили глубокий отпечаток, и, кстати, их политику поддерживали там многочисленные евреи. Минимальное внимание, какое маздеизму уделяет Коран, возможно, отражает замешательство, какое эта религия вызывала у людей, не желавших ни нападать на не, ни казаться близкими к ней. Оно контрастирует с очень значительным местом, которое в течение трёх первых веков хиджры маздеизм занимал в тафсирах (комментариях к Корану) и исторических трудах, не упускающих возможности подчеркнуть давние связи Аравии и Ирана, в апологетических сочинениях (840 г., 861 г. и т.д.), опровергающих учение магов, и такой великий писатель, как ал-Джахиз (ум. 869), в своих произведениях посвящает им интересные заметки. Может быть, ещё важней существование такой фигуры, как Салман ал-Фариси («Перс»), который был спутником Мухаммада, сохранил верность его семье и стал патроном всех братств (Massignon, 1963,1, 453). Важна и роль, которую ему приписывали экстремистские исмаилитские движения, видевшие в нём особу, которая дала Пророку возможность запомнить весь Коран и ради выполнения своей божественной миссии скрывалась под условным именем ангела Гавриила.

Очевидно, наиболее глубокое маздеистское влияние испытал персидский, шиитский ислам, как хорошо показал великий иранист Анри Корбен, особо выделив личность и творчество Сухраварди (1155-1191), название главной книги которого, «Метафизика Света и озарения», показательно само по себе. Без особого труда можно было бы продемонстрировать, что организация иранского духовенства, в которой не было ничего мусульманского, была скопирована с организации духовенства сасанидского; что ожидание махди, скрытого имама, который обнаружит себя в конце времён, — не что иное, как ожидание зороастрийского Саошьянта, и т. д. Существует иранское керамическое изделие 1210 г. (Галерея искусств Фрира, Вашингтон), к которому привлёк внимание Фриц Мейер и которое может показаться не слишком важным, но иллюстрирует распространённое, если не всеобщее верование. На нём изображён человек, который, отвернувшись от благ мира сего, созерцает свою душу, символически представленную в виде женщины, погруженной в воду среди рыб. Это значит, что душа живёт в божественном, как рыба в воде, а также, что она имеет женский пол, как даэна.

Суннитский ислам, менее затронутый древней иранской религией, тоже не избежал её влияний. Если видеть в гуриях рая правнучек даэны (Journal Asiatique, 1995) немного затруднительно, то совсем несложно связать мост Чинват, через который должна была пройти душа умершего маздеиста, с мостом Сират, который тоже перекинут через ад и ведёт в сад наслаждений, хорошо известный по одному хадису ал-Бухари (XXIV), ставшему очень популярным.