2. Большевики и стихия

Я отметил те черты, которые вытекали из общих условий сибирской жизни и которые создались в период как бы дореволюционный. В этих общих условиях легко развивались революционная бацилла бытового анархизма и тот «дух злобы и мести», который насаждал повсюду большевизм. Не в одной только Томской губ. повстанческие отряды «очень часто» не имели «ничего общего ни с какой политикой» [Колосов. С. 227]. Вернее, все партизанские отряды перемешивались с анархическими бандами деклассированных элементов и носили в той или другой степени «просто погромный характер». Неизбежно и чисто крестьянское движение, поскольку таковое существовало, под руководством этих банд приобретало по преимуществу такой же погромный характер. Это станет ясно, когда мы перейдем к характеристике «вождей» движения.

«Народ совершенно развратился, никому не хочет подчиняться», — говорит нам одно из крестьянских писем июня 1919 г. Голос этот совпадает с мнением контрразведывательного отделения, сообщавшего 3 марта о Тасееве: население, развращенное революцией, не желает нести обязательств; переселенческое население настроено большевицки [Партиз. движение. С. 105—106]. Эту стихию и пытаются сорганизовать и использовать против власти сибирские коммунисты... Позднейшая советская беллетристика не поскупилась в наложении красок при изображении борьбы сибирских партизан с «колчаковщиной». Она охотно рисует темноту сибирского мужика, его тупую злобу и нелепую жестокость, зверскую ненависть и бездумные убийства²¹. Под звериной шкурой, конечно, будет выступать тоска по настоящей жизни. Но советские беллетристы забывают сказать, что, в сущности, «звериное начало» обнаруживалось не в массе сибирского крестьянства (ср., напр., с воспоминаниями ген. Сахарова), а в тех повстанческих бандах, которые организовывали большевики.

Эти отряды составлялись из разнообразных элементов, собиравшихся в тайге и оттуда действовавших. Прежде всего, это выброшенные на арену гражданской войны обломки старых армий, являющиеся в значительной степени случайными спутниками политики большевиков — из бывших «фронтовиков», хорошо снабженных оружием, унесенным с фронта (винтовками, патронами и даже пулеметами), не склонных сражаться в рядах регулярных армий, вербуются дезертиры; из них набираются банды во главе с лихими разбойническими атаманами.

В тайге оказались и остатки красногвардейских отрядов, рассеянных в летний период освобождения Сибири от большевиков, — это была своего рода бродячая рать, к которой присоединялись все сохранившиеся вооруженные отряды германских военнопленных²²... Мадьярские части преимущественно сосредоточиваются в тех центрах крестьянского движения, которые Колосов относит к сочувствующим советской платформе. Участие военнопленных отмечается постоянно и в ряде мест: то продвигается из Читы отряд в 500—600 человек с орудиями и пулеметами, преимущественно из мадьяр, под командой члена большевицкой «Центросибири» Прокофьева в целях продержаться в Олекминске до «прихода Троцкого»; то через Зею проходит отряд в 4000 человек, преимущественно мадьяр, вооруженных пулеметами, под руководством той же «Центросибири» (сокращенное название «Центр. Исп. Ком. всей Сибири»)²³. Участие мадьяр — это больше всего противочешская акция. И не так уже были не правы чехи, настаивая на заключении всех мадьяр в иркутские концентрационные лагеря: контрразведка доносила, между прочим, что среди мадьяр (апрель) разрабатывается план нападения и захвата Иркутска [Партиз. движение. С. 153]²⁴. Красноярские коммунисты ухитрялись снабжать свои отряды оружием, и любопытно, что из среды военнопленных мадьяр командируются к партизанам инженеры, химики, оружейные мастера [Шпилев. — «Прол. Рев.». Кн. 72, с. 83]. Причудливо сплетались обстоятельства в сибирской обстановке!

* * *

Мне кажется, невозможно даже оспаривать утверждение, что разнообразная сибирская «стихия» была широко не только использована большевиками, но отчасти ими вызвана и организована. Партийный работник, информировавший Москву о сибирских делах, писал 29 октября (1918) Свердлову: ... «В крестьянской среде также настроения ломаются в пользу советской власти. Прокатываются волной стихийные крестьянские восстания... К сожалению, восстания начинаются без нашего руководства» [«Хр.». Прил. 252]. В действительности, и в первых восстаниях рука большевиков видна с очевидностью, напр. в самом большом славгородском... В дальнейшем организационное влияние — вплоть до снабжения деньгами²⁵ — становится еще более ощутимым. В Тасеевском районе руководителями с самого начала в большинстве случаев являются активные партийные работники, перешедшие на нелегальное положение. Характерен метод, применяемый коммунистами. Автор «Записок партизана» (Яковенко) рассказывает, как большевицкие агенты разъезжали под видом посланцев Красильникова и взимали с населения незаконные поборы, а коммунистические главари обличали и боролись с этим самоуправством [с. 24]. Перед беззастенчивой демагогией большевики, конечно, не останавливались.

Относительно роли большевиков в Енисейской губ. (а ведь это была центральная и самая опасная, в сущности, «пробка») нет никаких сомнений. Оставляя в стороне свидетельства Колосова и др., достаточно познакомиться с текстом воззваний революционного штаба манских партизан (Красноярский у.) против «вампира Колчака» [Партиз. движение. С. 46, 83]²⁶.

Восстание открыто поднимается под лозунгом восстановления советской власти. Первый так называемый «крестьянский» съезд Канского, Красноярского и Ачинского уездов, на котором выступают «товарищ Кравченко», командующий «крестьянской армией», и «товарищ Щетинкин», командующий ачинским отрядом, носит определенно большевицкий характер. И речи и резолюции не оставляют сомнений. Напр., резолюция по «текущему моменту» начинается словами: «Убедившись воочию в пользе, приносимой советской властью», и в том, что «власть советов есть наша непосредственная власть»²⁷. Распоряжения партизанским отрядам на «Шиткинском фронте» (северные волости Канского у. и смежных Нижнеудинского и Киренского — вспомогательный как бы фронт к основному Тасеевскому) отдаются даже на бланках РСФСР от имени «военно-революционного штаба».

Все «четыре фронта» в Енисейской губ. — отмечается в докладе 2-й общесибирской коммунистической конференции — руководятся Крайкомитетом. Близ ст. Камарчаги (район Красноярска) уже образована повстанцами «Канско-Заманская федеративная советская республика». «Во всей Амурской области крестьянство хорошо вооружено и сорганизовано коммунистами» [Борьба за Урал. С. 217]. И это соответствовало действительности. Чрезвычайно опасно увлекаться внешними политическими лозунгами, ибо, по словам Шумяцкого, «революция шла к своей цели всеми путями, доступными в тот момент». Мы видели уже не раз, как гибки были в этом отношении большевики не только в Амурской области (отмечает записка Калашникова, следуя сообщению «Забайкальской Нови»), но и в других местах повстанческие отряды именовались «крестьянскими народными армиями». Выкидывали и знамена: «За власть народа», «За всеобщие крестьянские советы» и т. д. Так, напр., по соображениям «психологическим», после славгородского восстания при организации съезда советов последний был назван «крестьянским съездом» [«Сиб. Огни», 1926, № 5— 6, с. 163].

В значительной степени прав сибирский деятель, коммунист Ширямов, дающий в предисловии к материалам «Последние дни колчаковщины» такую, быть может, несколько преувеличенную характеристику роли большевиков в партизанском движении:

... «Взгляд на развернувшееся в Сибири грандиозное партизанское движение как на движение чисто стихийное — взгляд ошибочный. Опубликованные Истпартом документы достаточно подтверждают сказанное. Это было движение, это была борьба, организованная с первого же выстрела коммунистической партией и ею и ее членами, ее работниками руководимая на всем протяжении Сибири. Мы еще не имеем всех документов этой борьбы, но и то отрывочное, что уже собрано и стало достоянием печати, ясно рисует картину этого руководства...

Два основных района партизанской борьбы сибирского крестьянства — Алтайский и Енисейско-Минусинский — оба начали эту борьбу с выступления мелких отрядов, во главе которых стояли коммунисты.

В Алтайском районе перед восстанием был созван ряд совещаний коммунистических ячеек, на которых было вынесено решение выступить против Колчака и организовать крестьянство для вооруженной борьбы с ним. Начальником штаба Мамонтовской партизанской армии был коммунист Жигалин... Понятно, что и здесь во главе восставших крестьян во многих случаях были выдвинуты новые вожди из своей среды, вошедшие впоследствии в партию...» [«П. Дн.». С. 20—21].

* * *

Кто же были эти «вожди»? Само собой разумеется, тот факт, что среди них были «интеллигенты» и «даже офицеры», абсолютно не противоречит большевицкому характеру этих начинаний. Разве прап. Крыленко — известный «тов. Абрам» — не был офицером в годы европейской войны? Между тем это отметить считала нужным записка Калашникова и особенно подчеркивает Милюков. Участие «интеллигентных руководителей» скорее может служить в пользу мнения о большевицкой организации восстаний. Действовавшие местами «интеллигенты» если и не являлись всегда коммунистами, то работали, за весьма малым исключением, по их указке и действительно очень быстро входили в их ряды. Не следует и здесь обманываться этикетками. Звание тогдашнего эсера, особенно мартовского происхождения, отнюдь не гарантировало от того, что под эсеровской фирмой, взятой в 1917 г., скрывался в 1919 г. подлинный большевик.

Коснемся персонально некоторых наиболее крупных и известных «вождей».

Каждый район имеет своих вождей. Локальная замкнутость вообще характерная черта всех крестьянских движений эпохи гражданской войны²⁸. На первое место надо поставить томскую знаменитость, бывшего унтер-офицера Шевелева-Лубкова. Как будто бы относительно его нет никаких сомнений: и Колосов, и колчаковские военные власти одинаково характеризуют отряды Лубкова как разбойническое предприятие, которое руководится только «интересами грабежа» [Партиз. движение. С. 79]. Лубков не был коммунистом, но «тов. Лубков» не раз доказал преданность советской власти» [«Сиб. Огни», 1923, № 3, с. 139], — его деятельности посвящена даже особая брошюра, выпущенная в 1928 г. омским Истпартом, в Омске же создана была школа его имени²⁹. «Типичным бандитом» является и Рогов, один из руководителей повстанческого движения в Алтайской губ. — такую характеристику дает ему корреспондент с.-р. «Воли России» [6 авг. 1921 г.]. Он занимался больше грабежом — должен признать и обозреватель в «Сиб. Огнях» [1922, № 1, с. 76]. Таков же и бийский Новоселов, хотя и выступает он с лозунгом: «Вся власть Учр. Собр.». Рогов и Новоселов оставили кровавый памятник в Кузнецком уезде: ими «был произведен настоящий погром интеллигенции, нечто вроде уманской резни гайдамаков, причем интеллигенция («буржуи») уничтожалась без различия профессий, пола и возраста. Число вырезанных определялось в одном Кузнецке в несколько сот, именно, по подсчету томской газеты «Рабочее Знамя», — в 325 чел., а на самом деле, вероятно, гораздо больше, особенно принимая во внимание и весь уезд» [ Колосов. С. 242].

Вот другой главарь алтайского движения — Мамонтов, сын зажиточного славгородского крестьянина. Он не был коммунистом, но был среди сочувствующих. Еще на фронте числился среди братавшихся, потом принимал активное участие в октябрьском перевороте, служил в советской милиции и ушел «крестьянствовать» после свержения советской власти. Повздорил со стражником и его убил. Бежал и, собрав двадцать «недовольных», стал совершать «налеты» [Борьба за Урал. С. 273; «Сиб. Огни», 1922, № 1, с. 191]. Позже Мамонтов во главе сибирской бригады сражался на противоврангелевском фронте и в феврале 1921 г. был убит крестьянами. Фигура этого «вождя» достаточно ясна. Как было указано, начальником штаба при нем был коммунист Жигалин. Здесь же действовал анархист Голиков и один из членов большевицкого комитета Громов-Амосов.

В Енисейской губ. орудуют прежде всего Яковенко и братья Бабкины — Тасеевский район Нижнеудинского у. Яковенко — автор записок и будущий нарком земледелия. Это не мешало его деятельности носить характер какой-то смеси бандитизма с коммунизмом. В Минусинском у. оперируют два «интеллигента» — Кравченко и Щетинкин. Колосов дает такую характеристику Кравченко: «Агроном по образованию, много работавший, притом в Минусинском у., поручик запаса во время войны 1914—1918 гг., примыкавший к эсерам по общему уклону своего мировоззрения. В 1918 г. он был очень далек от большевиков» [с. 250]. Во всяком случае, по своим настроениям это был весьма странный эсер, воспринявший удивительным образом всю большевицкую демагогию — его воззвания с угрозой «красным террором»: «За каждую жертву с нашей стороны они заплатят десятками жертв» [Партиз. движение. С. 94]. Кравченко — дезертир, отсюда и его «атаманство». По-видимому, это был горький пьяница — так, в сущности, аттестуют его большевицкие источники [Борьба за Урал. С. 277]. Его помощник Щетинкин — шт.-кап. из выслужившихся фельдфебелей. Назвать его «интеллигентом» трудно — сами большевики говорят, что «по нраву и по кругозору» он оставался «скорее рядовым солдатом» [там же]. В щетинкинском коммунизме весьма много антигосударственных начал, характеризовавших первоначальный период большевизма — период так называемой «власти на местах». Но он «коммунист» и таким выступает на всех съездах...

Если возьмешь других — второстепенных уже деятелей, то все равно натолкнешься на тип, представляющий помесь коммуниста с «башибузуком». «Все партийные люди того времени, — утверждает коммунист Шпилев [«Прол. Рев.». Кн. 78, с. 84], — руководили партизанством». Не высоко приходится ставить такую партию! В воспоминаниях одного военного деятеля в Сибири я встретил указание на то, что если вначале во главе партизанства стояли каторжане и разбойники, то впоследствии — люди «разных классов, профессий и политических убеждений». Летопись сибирских событий такой метаморфозы не открывает. Картина была неизменна с первого дня участия коммунистической партии в организации сибирского повстанчества, — несомненно, уголовщина, переплетавшаяся с политикой, главенствовала над всем.

* * *

То там, то здесь разные свидетельские показания отмечают участие представителей эсеровской партии, наряду с коммунистами, в организации партизанского движения. Дело идет не о том течении в партизанстве, которое Колосов назвал близким «земским традициям» и которым эсеры до некоторой степени руководили³⁰. На Алтай уехал сам Колосов, когда стало небезопасно его пребывание в Красноярске; на Алтае непосредственное участие в партизанской работе принимал видный сибирский эсер Казанцев, занимавший пост председателя Енисейской губ. зем. управы [Гуревич. — «В. Сиб.». II, с. 128]. Этого участия партийные деятели не скрывали. Вопрос идет о помощи «советскому» течению в партизанской борьбе. Контрразведка систематически говорит о планомерной работе «посторонних сил», действующих наряду с большевиками. Этими «посторонними силами» являются эсеры [донесение о Красноярске. — Партиз. движение. С. 82]. Сведения контрразведки дополняют большевицкие мемуаристы — об офицерах в Тасееве из партийных эсеровских рядов говорит, напр., Яковенко [с. 24]. Даже легально работающие, занимающие официальные посты деятели оказывают нередко помощь местному партизанству. Можно привести не мало уже зарегистрированных фактов такой помощи, вроде того, что партизан Славин в Хабаровске через начальника милиции с.-р. Крахмалева получает паспорт для нелегальной работы [Центросибирцы. С. 83]. И это в сатрапии ат. Калмыкова!

В книге Ильюхова и Титова можно найти не мало достаточно показательных примеров этого «сотрудничества» и на том Дальнем Востоке, который остается в значительной степени вне поля нашего зрения. Приморский областной комитет большевиков, в союзе «с максималистами, анархистами и левыми эсерами» руководивший партизанским движением, имел непосредственные связи с владивостокской земской управой. При ее содействии удалось так «обвести» власть, что она дала согласие на отправку «в пострадавшие от гражданской войны районы» 2000 п. муки по жел. дороге. «Эта мука нами была разгружена на глазах у белых и интервенционных гарнизонов и без всякого препятствия с их стороны доставлена в партотряд» [с. 54]. Из этого факта уже видно, что кап. Блукис, начальник гарнизона в Бодайбо, доносивший своему начальству 10 мая, что «гражданские власти, состоящие исключительно из эсеров, или бездействуют, или сочувствуют» (дело идет о большевицком выступлении), мог быть прав в своем утверждении (он говорил, что может его «документально» подтвердить). В июле в Приморской области эсеры действуют еще более определенно. Делегация владивостокского приморского земства посещает нелегальный ольгинский съезд «трудящихся» и предлагает совместную работу в партизанской борьбе при условии признания власти земства. Авторы работы по истории партизанства в Приморье утверждают, что съезд отнесся враждебно к выступлению представителей партий с.-р. [с. 128].

В сущности, по-иному не могло и быть. Колосов указывает, что зимой 1918/19 г. под влиянием слухов, что советская власть сильно изменилась³¹, идея единого фронта «становится уже господствующей среди сибирского населения как города, так и деревни, как в низах, так и в интеллигентных верхах» [с. 245]. В январе выделяется новая фракция «сибирской автономной группы с.-р., стоящая на платформе советской власти, — к подпольной деятельности как этой, так и других эсеровских групп мы еще вернемся.

Если сентябрьский черно-акуйский съезд на Алтае большинством голосов отверг «чисто советскую платформу» и в согласии с «земскими традициями» выдвинул идею организации «особого Народного Собрания» из представителей земств, городов, кооперативов и профсоюзов, то вместе с тем он говорил о «мирных переговорах с Советской Россией на условиях прекращения гражданской войны³². Колосову эти споры казались уже «академическими». Факт становился принципом — идеи диктовал тот, кто побеждал. Побеждала Красная армия, являющаяся «рупором, носительницей советской власти». Ее победа — становилась победой «идейной» [с. 245]. Ответ, как мне кажется, на вопрос, поставленный выше, дан вполне определенный. Впоследствии, впрочем, «Социалистический Вестник » и не сомневался в том, что эсеры и эсдеки в Сибири поддерживали большевицких партизан против власти адм. Колчака [№ 39].