1. Выдача
В иркутские дни Верховный правитель, оторванный от армии и Правительства, беспомощно прикованный к своим литерным поездам, находился в Нижнеудинске. «Я задерживаюсь в Нижнеудинске, где пока все спокойно, — телеграфирует он 27-го Каппелю. — Чехи получили приказание Жанена не пропускать даже моих эшелонов в видах их безопасности» [Последние дни Колчаковщины. С. 170]. «Адмирал жестоко страдал морально, — говорит сопровождавший Колчака ген. Занкевич, — от постоянных недоразумений с чехами в продолжение своего пути, начиная со ст. Тайга» [«Белое Дело». II, с. 149]. Отношение к поезду Верховного правителя России «казалось издевательством» — так характеризует положение Гинс [III, с. 53І].
Каковы бы ни были перспективы будущего, все же Колчак оставался еще «Верховным правителем». Это само по себе обязывало к некоторому, по крайней мере, такту со стороны иностранцев на чужой территории. К сожалению, такого такта соблюдено не было, как свидетельствует хотя бы обращение ген. Сырового, объясняющее «братьям» причины недоразумений на жел. дорогах. Упоминая, что эвакуация чехословацкого войска была решена еще 28 августа, «совершенно независимо от положения на Сибирском фронте», Сыровой говорил, что «десяток русских эшелонов, отходящих в паническом страхе из Омска по обоим путям, грозили прервать не только планомерное проведение нашей эвакуации, но завлечь нас в арьергардные бои с большевиками». Пришлось отказаться от первоначального намерения проводить «свою и русскую эвакуацию с русскими властями».
«Поэтому я распорядился остановить отправку эшелонов на линии от Николаевска на восток, пока не пройдут наши эшелоны в первую очередь, только таким образом мы выбрались оттуда. Это нисколько (?!) не повредило движению поездов по отправке на фронт и для снабжения. Между задержанными очутился и адмирал Колчак со своими семью поездами и стал жаловаться союзникам и Семенову на наше войско... Ген. Каппель даже вызвал меня на дуэль, будто за оскорбление, нанесенное Сибирской армии, задержанием поездов Колчака и других беженцев1. Не отвечаю на этот вызов, как следовало бы, единственно ввиду тяжелого душевного состояния ген. Каппеля»... Касаясь угрозы Семенова, Сыровой заключал: «Наше войско не позволит... чтобы его возвращение на родину кто бы то ни было подвергал опасности» [«Наш счет». С. 23—24].
На рядовую войсковую массу ничего не могло произвести большего впечатления, чем угроза помешать эвакуации. Отсюда растет враждебность к адмиралу. Молва усиленно муссирует несуществующие приказы Колчака о взрыве байкальских туннелей (молву повторяет и сам Жанен) и о проверке имущества чехов во Владивостоке2.
Многие подробности предпоследней как бы страницы жизни Колчака еще не ясны, так как мы не знаем во всех подробностях закулисной стороны. Но стоустая молва, мало, конечно, считавшаяся с фактами, подогревала и так уже достаточно разгоряченную атмосферу.
Только быстрый приезд Колчака в Иркутск мог бы спасти если не дело, то, во всяком случае, жизнь адмирала.
В этом отношении Грондиж прав [с. 533]. Вместо этого началось длительное двухнедельное «нижнеудинское сидение», причем Колчак, фактически арестованный, в последнее время почти был отрезан от внешнего мира, получая случайную информацию от чехословацкой стражи. Для этой страницы, которую нам надо вписать в биографию Колчака, мы имеем довольно хороший источник — подробное показание ген.-квартирмейстера Занкевича, напечатанное в кн. II «Бел. Дела»3. Когда адмиральский поезд прибыл в Нижнеудинск (станция была занята чешской пехотой и артиллерией), явился командир чешского ударного батальона майор Гассек с заявлением, что, по распоряжению штаба союзных войск в Иркутске, поезд адмирала и поезд с золотым запасом должны быть задержаны до дальнейшего распоряжения и что он намерен разоружить конвой адмирала. После протеста Занкевича майор Гассек, получив дополнительные инструкции от Жанена, сообщил, что:
1. Поезда адмирала и с золотым запасом состоят под охраной союзных держав.
2. Когда обстановка позволит, поезда эти будут вывезены под флагами Англии, Ссверо-Амсриканских Соединенных Штатов, Франции, Японии и Чехословакии.
3. Станция Нижнеудинск объявляется нейтральной. Чехам надлежит охранять поезда адмирала и с золотым запасом и не допускать на станцию войска вновь образовавшегося в Нижнеудинске Правительства.
4. Конвой адмирала не разоружать.
5. В случае вооруженного столкновения между войсками адмирала и нижнеудинскими разоружить обе стороны; в остальном предоставить адмиралу полную свободу действий. Последний пункт ясно указывал, что союзники уже не рассматривали адмирала как Верховного правителя.
«Одновременно с этим майор Гассек, — продолжает Занкевич, — передал мне телеграмму ген. Лохвицкого на имя адмирала, в которой ген. Лохвицкий советовал адмиралу приостановить дальнейшее движение в Иркутск». (Вскоре по оставлении Омска ген. Лохвицкий был послан адмиралом в Иркутск с поручением организовать войска Иркутского гарнизона [с. 150—151].)
Таким образом, как будто выходит, что задержка поезда объяснялась заботами о безопасности адмирала. Что в действительности это было далеко не так, показывает выше цитируемый отчет уполномоченного Пол. Цен. Алко: «Остановить местными силами движение эшелона Колчака (Алко сообщал фантастические сведения о размерах его) возможности не представлялось, пропустить же его в тыл обложившим Иркутск революционным войскам было недопустимо. Пришлось повести дипломатические переговоры с чехами, пригрозив разрушением линии дороги, на предмет остановки его в Нижнеудинске» [Последние дни Колчаковщины. С. 166]. Мы видим, что Гинс совершенно точен в своих воспоминаниях, когда утверждает, со слов одного из офицеров колчаковского конвоя, что силы «нижнеудинской республики» были столь слабы, что один конвой адмирала мог бы справиться с «республикой», если бы чехословаки не закрыли доступа в город [с. 512]4. Поезд адмирала свободно мог бы двигаться вперед. Совершенно непонятна при таких условиях речь ген. Жанена, обращенная к Червен-Водали, при иркутских переговорах. По стенографической записи Джемса, Жанен спрашивал Ч.-Водали, имеет ли он какие-либо сведения, касающиеся адмирала:
«Третьего дня я получил от чешского коменданта из Нижнеудинска телеграмму, где говорится, что в этом городе объявлена республика. Эта республика хотела потребовать от адмирала его отречения и передачи всех ценностей, имеющихся в его распоряжении, новым местным властям, за исключением золота, которое должно быть передано сюда главному революционному Правительству... Возможно, что уже поздно говорить с адмиралом, так как, вероятно, ему уже предъявлен ультиматум от представителей республики в Нижнеудинске. Во всяком случае, Господа Высокие Комиссары решат, что возможно сделать. Имейте только в виду, что положение уже не то, что было неделю назад...» [«Отчет», № 9—11].
Или Жанен необычайно плохо был осведомлен, или он был чрезвычайно неискренен.
Охраняющие адмирала чехи действительно получили новую инструкцию: «Если адмирал желает, он может быть вывезен союзниками, под охраной чехов в одном вагоне, вывоз же всего адмиральского поезда не считается возможным»5.
Это новое распоряжение, как говорит Занкевич, поставило адмирала в чрезвычайно трудное положение:
«В поезде адмирала находилось около 60 офицеров (конвой, штаб, чиновники) и около 500 солдат конвоя. Ясно, что разместить всех этих людей в одном вагоне возможным не представлялось. Ясно также, что адмирал, человек в высшей степени благородный, не мог бросить своих подчиненных на произвол судьбы.
По приказанию адмирала, мною была послана высокому комиссару Японии, г-ну Като, телеграмма приблизительно такого содержания: «Адмирал настаивает на вывозе всего поезда, а не одного только его вагона, так как он не может бросить на растерзание толпы своих подчиненных. В случае невозможности выполнить просьбу адмирал отказывается от вывоза его вагона и разделит участь со своими подчиненными, как бы ужасна она ни была».
Тогда, — продолжает Занкевич, — возникла мысль искать спасения в походе в Монголию. Адмирал был горячим сторонником этой идеи. Я должен был принять на себя начальствование этой экспедицией. Переговорив конфиденциально, по поручению адмирала с майором Гассеком, я получил от него заверения, что со стороны чехов никаких препятствий нашей экспедиции сделано не будет; мало того, чехи дали нам сведения о силах большевиков, занимавших тракт, в предвидении нашей попытки пробиться в Монголию. Адмирал глубоко верил в преданность солдат конвоя. Я не разделял этой веры, тем более что большевики Нижнеудинска засыпали конвой прокламациями, требуя его перехода на их сторону. Адмирал собрал чинов конвоя и в короткой речи сказал им, что он не уезжает в Иркутск, а остается здесь, предложил желающим остаться с ним, остальным он предоставляет полную свободу действий. На другой день все солдаты конвоя, за исключением нескольких человек, перешли в город к большевикам. Измена конвоя нанесла огромный моральный удар адмиралу, он как-то весь поседел за одну ночь. Решено было пробиваться в Монголию с одними только офицерами. Поздно вечером я собрал старших офицеров в вагоне адмирала, чтобы отдать распоряжения для похода, который был решен на следующую ночь. Когда распоряжения были отданы и я уже хотел отпустить офицеров с разрешения адмирала, один из старших морских офицеров (моряки обслуживали броневик, охранявший поезд адмирала) обратился к адмиралу со словами: «Ваше высокопревосходительство, разрешите доложить». — «Пожалуйста». — «Ваше высокопревосходительство, ведь союзники соглашаются Вас вывезти?» — «Да». — «Так почему бы Вам, ваше высокопревосходительство, не уехать в вагоне; а нам без Вас гораздо легче будет уйти, за нами одними никто гнаться не станет, да и для Вас так будет легче и удобнее». — «Значит, вы меня бросаете», — вспылил адмирал. «Никак нет, если Вы прикажете, мы пойдем с Вами».
Когда мы остались одни, адмирал с горечью сказал: «Все меня бросили». После долгого молчания он прибавил: «Делать нечего, надо ехать». Потом он сказал: «Продадут меня эти союзнички». Я ответил адмиралу, что отданные союзниками до сего времени распоряжения не дают оснований для таких предположений, но что, если у него есть сомнения, я самым настойчивым образом советую ему этой же или ближайшей ночью переодеться в солдатское платье и, взяв с собою своего адъютанта, лейтенанта Трубчанинова, скрыться в одном из проходивших чешских эшелонов. (Эвакуировавшиеся чехи беспрепятственно принимали и вывозили в своих эшелонах спасавшихся от большевиков наших офицеров.) Для большей верности я предлагал адмиралу в течение 48 часов скрывать от всех его исчезновение. Адмирал задумался и после долгого и тяжелого молчания сказал: "Нет, не хочу я быть обязанным спасением этим чехам"» [с. 151—152]6.
Занкевич составил телеграмму на имя Като с уведомлением, что адмирал, ввиду изменившихся обстоятельств, согласен на выезд в одном вагоне. Колчак согласился на полное разоружение и отклонил предложение окружающих припрятать пулеметы [Гинс. С. 512].
Из своего вагона с 60 офицерами адмирал перешел в вагон второго класса под флагом английским, американским, японским, французским и чешским. Занкевич уверяет, что в инструкции, которую получил начальник чешского эшелона майор Кровак, помимо пункта об охране вагона союзными державами и поручения чехам конвоировать адмирала до Иркутска, значилось: «В Иркутске адмирал будет передан высшему союзному командованию».
«Путешествие до Иркутска, — говорит Занкевич, — длилось 6 или 7 дней и сопровождалось большими трудностями. На всех главнейших станциях большевики собирались в значительных силах, требуя от чехов выдачи адмирала; большевицкие банды из Тайги угрожали взрывом железнодорожного пути и нападением на эвакуировавшиеся чешские эшелоны, железнодорожники — забастовкой; по мере приближения к Иркутску возбуждение на линии и в самом Иркутске все росло и росло. При таких условиях было ясно, что чехи не повезут нас дальше Иркутска. Но мы знали, что в Иркутске находятся два батальона японцев, и твердо рассчитывали, что дальнейшее конвоирование вагона с адмиралом будет возложено на японцев. Так же думали и чехи, нас сопровождавшие» [с. 153]7. При приближении к Иркутску (ст. Иннокентьевская) нач. эшелона предупредил Занкевича, что в данное время происходят какие-то переговоры между ген. Сыровым и Жаненом и что он не знает, пойдет ли вагон адмирала дальше Иркутска. Позже он передал, что вопрос об адмирале решен и что решение он сообщит по прибытии поезда в Иркутск. По словам Занкевича, он не о чем не догадывался — так мысль его была далека о возможности какого-либо предательства. Наконец и Иркутск.
«Начальник эшелона почти бегом направился к Сыровому. Спустя короткое время он вернулся и с видимым волнением сообщил мне, что адмирала решено предать Иркутскому революционному правительству.
Между 5—7 часами вечера многим офицерам, сопровождавшим адмирала, удалось уйти из его вагона, пользуясь темнотой и тем обстоятельством, что окружавшие вагон адмирала чехи беспрепятственно пропускали всех выходивших из вагона офицеров, вооруженные большевики держались в это время еще поодаль, и от них было нетрудно скрыться на забитой вагонами станции» [с. 156].
На вокзале спешно составлялся акт передачи Верховного правителя и председателя Совета министров Политическому Центру8. Это происходило 15 января в 9 час. 55 мин. Арестованных приняли чл. П. Центра Фельдман, пом. ком. народ.-рев. армии кап. Нестерев, уполном. при армии Мерхелев, нач. гарниз. Петелин. Отвозил Верховного правителя в тюрьму наряд из большевицкой дружины под командой члена большевицкого штаба [Ширямов. — Борьба за Урал. С. 292]. Присутствовавшие японцы, по словам Гинса, молчаливо наблюдали.