6.2.3. Сословия: блеск и нищета крепостного права

В начале XVIII века население России составляло 16 миллионов человек. А в 1801 году в России жило сорок миллионов человек. Из них: 225 тысяч дворян (мужского пола), 215 тысяч священников и монахов, 119 тысяч купцов (мужского пола), 15 тысяч генералов и офицеров, 15 тысяч чиновников. Эти 590 тысяч человек (1,5 процента) и образовывали правящее сословие Империи, исключительно в их интересах самодержавие управляло страной. Помещичьих крестьян в это время насчитывалось 15,2 миллиона, государственных – около 12 миллионов.

В 1858 году в России (считая Польшу и Финляндию) насчитывалось 887 тысяч дворян обоего пола, 32 тысячи монахов, 126 тысяч священников, 180 тысяч купцов (мужского пола), 23,1 миллиона помещичьих крестьян, около 19 миллионов государственных крестьян. Население страны за полвека с 1801 до 1857 года увеличилось с сорока до 68 миллионов человек.

В первой половине XIX века естественный прирост населения составлял около одного процента в год. Средняя продолжительность жизни составляла тогда в России 27 лет (из-за высокой детской смертности и частых эпидемий). В начале XIX века в России насчитывалось сто тысяч сёл и деревень (в основном, по 100–200 «душ» жителей) и 630 городов, а в 1863 году в стране было уже 1032 города. Городское население в европейской части России (без Польши и Финляндии) в 1811 году составляло 2,8 миллиона человек, а в 1863 году – 6,1 миллиона (то есть выросло вдвое, тогда как всё население – лишь на 60 процентов). Удельный вес горожан в 1811 году составлял 6,5 процентов, а в 1863 году – 8 процентов от общего числа населения. В подавляющем большинстве городов численность населения не превышала трёх-пяти тысяч человек. В Петербурге в 1811 году жило 336 тысяч, а в 1863 – 540 тысяч человек. В Москве в 1811 году жило 270 тысяч человек, а в 1863—442 тысячи человек.

Рост городов шёл в основном не за счёт роста рождаемости, а за счёт притока населения извне (особенно, крестьян). В середине XIX века крестьяне составляли 60 процентов жителей Москвы и 70 процентов – жителей Петербурга.

Важнейшей особенностью социального, политического, культурного, хозяйственного развития России в XVIII–XIX веках (в послепетровскую эпоху) являлась «многослойность», «многоукладность», неравномерность: жители различных регионов Империи и представители различных сословий существовали как будто в разных «мирах» и «измерениях». Староверы, поляки, финны, казаки, татары, горцы Кавказа, жители столичных городов, представители провинциального дворянства, заводские рабочие, – образовывали пёстрый конгломерат этносов, сословий, конфессий, субкультур.

Натуральное хозяйство общинных крестьян, барщинное хозяйство помещиков, кочевая жизнь многих народов Поволжья и Сибири, элементы рабовладения и плантационного хозяйства, ростки капитализма (с торговлей, рынком, вольнонаёмным трудом) образовывали невероятную мозаику, связанную лишь военной мощью Империи и фигурой самодержца. Центр, юг, Сибирь, Польша, Финляндия, Аляска, Кавказ, столицы и провинция, представляли собой разительные контрасты во всём. Патриархально-родовые отношения крестьянской общины соседствовали с крепостным правом, неграмотный народ – с «образованным обществом» (говорящим и думающим сначала по-немецки, а потом по-французски), мелкопоместное дворянство – с крупными магнатами.

Ведя опустошительную агрессивную войну на Кавказе, колонизируя Среднюю Азию, подавляя постоянные восстания порабощённых народов Поволжья, захватив и удерживая вечно восстающую Польшу, продолжая свирепые гонения на староверов, католиков и униатов, самодержавие создавало многочисленные и разнообразные очаги социального и национального напряжения, сопротивления и противостояния. Разделы Речи Посполитой породили в России ещё и «еврейский вопрос». На захваченных Россией польских и литовских землях жило 600 тысяч евреев. Заявляя о защите православной веры от иудеев и о защите русского купечества от конкуренции, Екатерина II в 1791 году установила для евреев черту оседлости (они могли жить лишь в пятнадцати юго-западных губерниях). В XIX веке дискриминация еврейского населения имперскими властями усилилась: были введены квоты на число евреев-студентов в университетах, евреям было запрещено владеть землёй и т. д., что, естественно, вызывало их возмущение и толкало к сопротивлению.

В глухих деревнях царили чуть ли не первобытные порядки и нравы, суеверия, патриархально-общинные отношения, коллективизм, взаимопомощь, решение всех вопросов «миром» и порабощение женщин. Одновременно в отношениях между крестьянами и помещиком феодализм и рабовладение причудливо сочетались: существовали продажа крестьян, порки, ссылки, рекрутчина, принудительный труд на барской ниве и – отеческая забота барина о своих крестьянах, холопская преданность ему дворовых людей, раздача помещиками крестьянам подарков по церковным праздникам.

В городах: купечество, мещане, мануфактуры, магазины, университеты и газеты – свидетельствовали о зарождении буржуазных отношений и некоторой европеизации. Через двор, салоны и университеты распространялись западные идеи и моды, формировалось общественное мнение и «образованное общество», которое, впрочем, не простиралось дальше двух столиц. Как писал Н.А. Некрасов, выражая присущую России поляризацию, многоукладность и пестроту:

«В столицах шум, гремят витии,

Кипит словесная война,

А там, во глубине России, —

Там вековая тишина».

По словам философа Н.А. Бердяева: «Незрелость глухой провинции и гнилость государственного центра – вот полюсы русской жизни». Бесчисленные конфликты и противостояния пронизывали непрочное и аморфное здание огромной Империи. Центр и провинция, «образованное общество» и «народ», господствующая казённая церковь и гонимое народное старообрядчество и сектантство, колонизаторы и «инородцы», помещики и крестьяне, – вот лишь некоторые линии противостояния, характеризующие жизнь Петербургской империи.

Почти полное отсутствие «среднего класса», слабость сословной структуры, зависимость общества от государства, необычайная централизация и неподконтрольность власти, замкнутой на фигуру монарха, порождали крайнее социальное напряжение. Вся политическая жизнь была сосредоточена в крайне узком кругу (император, его сановники, министры, фавориты, гвардия, двор, столичное общество). Всё же остальное население – составлявшее 99 процентов жителей России, не влияющее на формирование политических решений, отчуждённое, чаще всего, даже не информированное о происходящем и довольствующееся слухами и мифами, – тем не менее, выступало в роли статистов, жертв, рабов, полностью, зависящих от этих решений и оплачивающих их безмерной ценой. Всё здание империи было шатким, всё её могущество – иллюзорным, неправедным и ненадёжным, основанным на военном насилии, полицейской опеке, государственном терроре, экстенсивном развитии хозяйства (при котором не щадили ни людей, ни природу), милитаризации жизни и непрерывном перенапряжении всех сил податного населения России. (Что не могло кончиться иначе, как крахом Империи и мощным социальным взрывом невиданной силы.)

Расточительное, непроизводительное расходование бюджета (на роскошь двора, пожалования фаворитам, казнокрадство и завоевательные войны) приводило к ситуации непрерывного разорения населения и финансового кризиса казны. Если бюджет России в 1796 году составил 73,1 миллиона рублей, то внешний долг империи к этому времени достиг 33,1 миллиона рублей (это была цена, заплаченная страной за блеск екатерининского двора и гром блестящих побед). В 1730-ых годах содержание двора обходилась казне в два миллиона рублей в год, а Академия наук и Адмиралтейская академия – вместе получали 47 тысяч рублей. В 1780-х годах на расходы двора шло 13 процентов расходов бюджета, а на всё народное образование – 1,7 процентов.

О жестокости, лицемерии и бесчеловечности правящего в России режима ярко говорит такой небольшой эпизод. На рапорте, в котором граф Пален просил покарать смертной казнью провинившихся солдат, Николай I собственноручно изволил начертать: «Виновных прогнать сквозь тысячу человек двенадцать раз. Слава Богу, смертной казни у нас не бывало, и не мне её вводить».

Со времён Петра I официально считалось, что все сословия должны служить на «общее благо», на «общую пользу» государства: горожане должны пополнять бюджет доходами от промыслов и торговли, крестьяне – нести повинности в пользу дворян и государства и поставлять рекрутов, дворяне – служить и учиться. Однако, как замечает современный историк Л.М. Ляшенко: «поскольку эти нововведения осуществлялись в иерархическом государстве, то новые обязанности распределялись крайне неравномерно, усиливая, и без того неравноправное положение различных слоёв населения».

Существовали глубочайшие противоречия между дворянами и крестьянами. Слабые попытки монархов подновить социальные отношения в стране не были поддержаны дворянством. Основными чертами социально-экономического развития России в первой половине XIX века, помимо крайней неравномерности этого развития и крайней остроты разнообразных социальных противоречий, являлась решающая роль государства в экономической жизни страны (через систему сыска беглых, монополий, заказов, субсидий), огромная роль государственных предприятий в промышленности (в частности, вся транспортная система: шоссе, каналы, железные дороги – создавалась государством при помощи принудительного труда крестьян; также вся кредитная система страны была государственной), крайне слабое развитие «третьего сословия» (представленного немногочисленными ремесленниками и буржуа). Самодержавие сознательно консервировало крепостническую социальную и экономическую систему, лишь слегка её подновляя. Например, Николай I хорошо понимал, как необходимость отмены крепостного права, так и то, что упразднение власти помещиков над крестьянами неизбежно затронет и самодержавие, прочно опиравшееся на эту власть.

Со времён Екатерины II и вплоть до Николая I императоры думали об ограничении крепостного права, боясь крестьянской революции, чрезмерного усиления дворянства и нарастающего отставания России от Запада. Но, понимая одновременно, что это крепостное право – опора их власти, они и не смели всерьёз на него посягать.

Как отмечал Л.М. Ляшенко: «Уже в XVIII в. монарх, сделавшийся крупнейшим землевладельцем страны, стал и единоличным собственником важнейших отраслей промышленности, монополистом во всех отраслях коммерции». Тем не менее, монополия самодержавия на политическую власть и социальную политику понемногу подрывается и ослабляется. Атомизированное общество начинает пробуждаться, сословия формироваться (правда, сначала под контролем империи). В XVIII веке формируется первое – дворянское – сословие, юридически закрепляя свои права, формирует собственные корпорации, самосознание, этику (но и оно мало влияет на рычаги власти). Отсутствие горизонтальных связей, дозволенной общественной жизни «компенсировалось» в России переизбытком вертикальных связей, всевластием чиновничества. Дав в 1785 году «Жалованную грамоту дворянству» и «Жалованную грамоту городам», Екатерина II создала фундамент для всеобъемлющего сословного законодательства, призванного усилить государство, уменьшив пропасть между монархом и обществом путём создания «посредствующих властей» (сословных органов: дворянских собраний, судов, городского самоуправления) и путём законодательного закрепления прав и обязанностей некоторых сословий.

Центральной проблемой социальной жизни Петербургской России XVIII–XIX веков оставалась проблема крепостного права, «крестьянский вопрос» (впервые официально поставленный на повестку дня Екатериной II и Александром I). Влияние крепостного права на политику, психологию, быт народа было чудовищным, колоссальным и всеобъемлющим. По словам В.О. Ключевского: «крепостное право было скрытой предпосылкой, которая двигала и давала направление самым различным сферам народной жизни. Оно направляло не только политическую и хозяйственную жизнь страны, но наложило резкую печать на жизнь общественную, умственную и нравственную».

Холопская психология формировалась не только у дворовых людей и крепостных крестьян (этих «рабов рабов» и «крещёной собственности», по точным и горьким словам А.И. Герцена). Розги, насильные женитьбы, разлучение жён с мужьями, детей с родителями, насилие дворян над своими крепостными девушками были нормой русской жизни, формируя и «воспитывая» (растлевая) души и взгляды даже «просвещённых людей». Представление о «естественности» рабства и неравенства, о «не готовности» крестьян к свободе господствовало в обществе.

Даже выдающийся русский драматург и поэт А.П. Сумароков (между прочим, женатый вторым браком на своей бывшей крепостной), человек гуманных и передовых взглядов, писал в конце XVIII века: «Потребна ли ради общего благоденствия крепостным людям свобода? На это я скажу: потребна ли канарейке, забавляющей меня, вольность, или потребна клетка, – и потребна ли сторожащей мой дом собаке цепь. – Канарейке лучше без клетки, а собаке без цепи. Однако одна улетит, а другая будет грызть людей… Что же дворянин будет тогда, когда мужики и земля будут не его: а ему что останется?… Свобода крестьянская не токмо обществу вредна, но и пагубна». Подобным образом (с наивным цинизмом уподобляя крестьян канарейкам) рассуждало подавляющее большинство «просвещённых» дворян.

Самодержавие, крепостничество, экстенсивное развитие российского хозяйства, рабская психология различных сословий – всё сплеталось в один «клубок», взаимно порождая, поддерживая и обусловливая друг друга. Не случайно вместо освобождения крестьян Екатерина II предпочла путь «просвещения» их хозяев (создав сеть учебных заведений: четырёхклассные училища в губернских городах, двухклассные – в уездных, Смольный институт благородных девиц и ряд других), поощряла создание частных типографий и журналов.

Дав общую характеристику социального развития Петербургской империи XVIII – середины XIX веков, обратимся к краткому рассмотрению положения различных сословий.

Дворянство играло в Петербургской империи важнейшую, но весьма противоречивую роль. Как сословие, оно окончательно сложилось, осознало себя и выступило на арену общественной борьбы в середине XVIII века (в процессе и в результате дворцовых переворотов), оставаясь при том крайне неоднородным. Так, в 1859 году 1400 богатейших помещиков владели тремя миллионами крестьян, а 79 тысяч помещиков – двумя миллионами крепостных. У многих дворян крепостных не было вообще. С 1782 по 1858 годы численность дворянства увеличилась в 4,3 раза.

Освободившись от государственной службы, дворянство не приблизилось к рычагам управления страной, оставаясь сословием привилегированным, но не правящим и зависящим от прихоти монарха и воли чиновничества.

Это было вызвано несколькими причинами: тем, что ⁹/₁₀ дворян не были зажиточными, тем, что латифундисты из-за распылённости своих владений по различным губерниям не могли слиться с местной властью, тем, что дворяне лишь к концу XVIII века приобрели корпоративные учреждения и получили юридическое оформление своих прав. Дворянство – первое по значению сословие страны – стало и первым сословием, закрепившим собственный статус.

Положение дворянства, тем не менее, было крайне противоречивым. Будучи сформировано самодержавным государством для своих нужд, дворянство позднее позволило себе оппонировать самодержавию и корректировать его политику. Его социальная роль оставалась тройственной: одновременно, ролью аристократии (с развитым чувством чести, человеческого достоинства, неформальными клановыми связями), ролью чиновничества, «служилых людей государевых» (безоговорочно преданных государству и признающих лишь волю монарха и формальные структуры, приказы, чины и ранги) и ролью интеллигенции (европеизированного, образованного сословия в отсталой азиатской стране, осознающего позор крепостного рабства и стремившегося взять на себя ответственность за судьбу отечества, низвергнув иго деспотизма).

Дворянин в своём имении выступал как агент правительства, ответственный за поступление налогов с крестьян, исполнение рекрутской повинности, сохранение порядка (выполнял фискальные, полицейские и судебные функции). Николай I по праву называл помещиков «своими ста тысячами полицмейстеров», охранявшими «порядок» в деревне. За спиной помещика стояла вся репрессивная мощь Петербургской империи. В отношении к своим крестьянам, дворянин выступал и как господин, латифундист, рабовладелец, надзиратель. Однако, беспоместное дворянство стало очень распространённым явлением. Существовал острейший конфликт между старым, родовитым дворянством и новым, выслужившимся.

«Ядро» дворянского сословного самосознания составляли представления о преимуществе дворянства перед другими группами населения, требование ограничить доступ в свои ряды выходцев из других сословий и допустить дворян до рычагов управления страной. Дворянство всё более резко выступало против чиновничьего произвола и бюрократической опеки над собой. Однако само оно, во многом, являлось чиновничеством и, стремясь освободиться от гнёта «рабства» перед самодержавием, само угнетало собственных рабов – крепостных. Наиболее передовые дворяне остро ощущали самодержавный деспотизм, несправедливость крепостничества, собственную ответственность за судьбу России. Дворяне столичные и уездные, мелкопоместные и состоятельные, родовитые и выслужившиеся конфликтовали между собой, а «чиновничья», «рабовладельческая», «аристократическая» и «интеллигентская» ипостаси дворянства осложняли этот конфликт, едва ли не шизофренический. Пётр I и другие монархи, требуя от дворян инициативности и образованности, одновременно желали оставить их покорными рабами престола. Однако, такие пожелания взаимно исключали друг друга. По словам Л.М. Ляшенко: «Попытка воспитания «инициативных рабов» приводила к тому, что сначала трещина появилась в душе дворянина, чувствовавшего себя призванным на службу государственным деятелем и одновременно слепым исполнителем чужой воли. Позже начало расслаиваться первое сословие в целом». Одни дворяне начинали разделять и противопоставлять понятия «государя» и «отечества», «чести» и «службы», другие (большинство) удовлетворялись ролью безгласных слуг самодержавия.

В 1833 году 70 процентов всех помещиков были мелкопоместными (то есть владели имениями с меньше чем 21 душой мужского пола). На каждую из таких мелкопоместных семей приходилось в среднем по 7 душ крестьян мужского пола. Часть таких помещиков сами жили в крестьянских избах и обрабатывали свои земельные владения. Крупнопоместных помещиков (с числом мужских душ свыше 1000) насчитывалось всего три процента, но они владели более чем половиной всех крепостных крестьян (в среднем – по 1350 крестьян на одну семью). Крупнейшие магнаты: Шереметевы, Воронцовы, Юсуповы, Голицыны и другие владели каждый многими десятками тысяч крепостных душ и сотнями тысяч десятин земли. К середине XIX века многие мелкопоместные владельцы и вовсе разорились. К 1858 году во владениях дворян находилось около 32 процентов всех земельных угодий в европейской России.

Будучи наиболее организованным, приближённым к власти слоем общества, опорой трона и угрозой трону, дворянство было, таким образом, крайне неоднородно и противоречиво. В.О. Ключевский ярко охарактеризовал искусственность и противоречивость облика русского дворянина: «В Европе видели в нём переодетого по-европейски татарина, а в глазах своих он казался родившимся в России французом». Рабы перед государем, государи – над своими рабами, чиновники, аристократы и интеллигенты, паразиты и люди чести, «государевы люди» и рабовладельцы, весьма поверхностно просвещённые (но достаточно, чтобы полностью оторваться от русской жизни и культуры), живущие за счёт крестьянского хозяйства (но, обычно, не вникающие в его детали и передоверяющие эту «прозу» старостам и вороватым приказчикам), говорящие по-французски и по-немецки лучше чем по-русски, то восторгающиеся всем иноземным без разбора, то без разбора отрицающие всё иноземное, люди с пробуждавшимся чувством собственного достоинства, то самодуры, то герои, то холопы, завзятые охотники, пьяницы, карточные игроки и дуэлянты – такими противоречивыми чертами можно описать русских дворян. Не случайно, из их среды вышли многочисленные, онтологически и психологически «лишние люди», запечатлённые русской литературой: Онегин, Печорин, Бельтов, Рудин и другие – «лишние» и в Европе, и в России, и при дворе, и в деревне.

Впрочем, отмечал В.О. Ключевский, нечасто указанная противоречивость достигала в дворянине уровня высокого трагизма. Куда чаще русский дворянин, «удобно устроился на этой центральной полосе между двумя мирами, пользуясь благами обоих, получая крепостные доходы с одной стороны, умственные и эстетические подаяния – с другой… Вольномыслящий тульский космополит с увлечением читал и перечитывал страницы о правах человека рядом с русской крепостной девичьей и, оставаясь гуманистом в душе, шёл в конюшню расправляться с досадившим ему холопом». Целый ряд поколений дворян, не без сарказма добавляет Ключевский, «привыкли смотреть на Западную Европу как на русскую мастерскую, обязательную поставщицу машин, мод, увеселений, вопросов, знаний, идей, нужных России и даже ответов на политические вопросы, в ней возникающие».

По-прежнему завися от самодержавия, дворянство сумело отвоевать у него такие права, которые заставляли монархов действовать с постоянной оглядкой на широкие слои дворян. В дворянской среде шла постоянная ожесточённая борьба между тенденцией к его превращению в замкнутое кастовое сословие и тенденцией к постоянному его пополнению за счёт выходцев из других слоёв населения. А получение дворянства, не подкреплённое поместьями и крепостными, вело к увеличению неравенства внутри правящего сословия и к усилению роли чиновничества. Перед лицом усиления деспотизма власти и роста бюрократии дворянство начинало фрондировать, однако в страхе перед угрозой всеобщего народного восстания, в подавляющем своём большинстве вновь стремилось сплотиться вокруг трона.

Основные вехи эмансипации дворянства, становления его как сословия, расцвета (в середине – конце XVIII века) и упадка (в середине XIX века) таковы.

При Петре I и в первые годы после его смерти дворянство находилось в жёсткой зависимости от государства, неукоснительно требовавшего от него обязательной пожизненной службы и обучения и предоставлявшего взамен привилегии и жалованье и пополнявшего дворянское сословие наиболее активными выходцами из иных сословий. Вторая и третья четверть XVIII века стали временем раскрепощения дворянства, а эпоха Екатерины II – его недолгим «золотым веком». Вытащенное Петром I на авансцену истории и принуждённое служить государству и учиться наукам, к царствованию Елизаветы Петровны (1741–1761) дворянство осознало себя не массовкой «государевых холопов» и марионеток, а реальной силой, с которой должен считаться и монарх. И Анна Иоанновна, и Елизавета Петровна «расплачивались» с дворянством, поддержавшим их захваты власти, ограничением сроков службы, отменой указа о единонаследии и расширением привилегий. Если при Петре I дворяне стали лишь называться «благородными», то при Петре III и Екатерине II они стали чувствовать себя таковыми.

Главными вехами на пути дворянской эмансипации от Империи стали Манифест о вольности дворянства (18 февраля 1762 года), изданный Петром III, и Жалованная грамота дворянству (1785), дарованная Екатериной II. Манифест освобождал дворян от обязательной и принудительной государственной службы – военной и штатской. Предполагалось, что дворяне будут отныне учиться и служить не из-под палки, а сознательно, из чувства чести и долга перед отечеством. Впрочем, сами дворяне понимали Манифест как их освобождение от каких бы то ни было обязательств по отношению к государству.

Екатерина II, желавшая сначала отменить Манифест, однако, под мощным давлением дворян, напротив, подтвердила и расширила его положения в Жалованной грамоте дворянству 1785 года. В 1777 году на государственной службе состояло лишь 10 тысяч из 200 тысяч дворян (но большинство остальных не жили и в своих деревнях, занимаясь хозяйством, а собирались в губернских и столичных городах, образуя «свет», предаваясь карточным играм, флирту, интригам и охотам).

Дворянство, боровшееся за освобождение от службы на протяжении четверти века, было наконец-то раскрепощено («откреплено» от государства). Однако тем самым и с моральной, и с юридической точек зрения теряло основание… и крепостное право для крестьян, которое ранее обосновывалось тем, что они служат дворянам, а те – государю. По словам вольнодумца XVIII века Фёдора Кречетова: «раз дворянам сделали вольность, для чего же оную не распространить и на крестьян, ведь они тоже человеки». Логика начавшегося освобождения общества, однако, наталкивалась на эгоизм дворянства, поддержанного абсолютизмом. С точки зрения крестьян, подобные новшества были незаконны и вопиюще несправедливы. Раньше поддерживалось специфическое социальное равновесие, хоть как-то «оправдывающее» крепостное право: дворяне служат и воюют, а крестьяне их кормят. Раньше все сословия были одинаково бесправны перед троном. Теперь же крестьяне продолжали кормить дворян и чиновников, платить подушную подать, да ещё и поставлять в армию рекрутов, в то время как дворяне освободились от обязательной службы. Комментируя сложившуюся ситуацию, В.О. Ключевский остроумно писал о Манифесте о вольности дворянства, изданном Петром III 18 февраля 1762 года: «Манифест 18 Февраля, снимая с дворянства обязательную службу, ни слова не говорит о дворянском крепостном праве, вытекающем из неё, как из своего источника. По требованию исторической логики или общественной справедливости на другой день, 19 февраля, должна была бы последовать отмена крепостного права; она и последовала на другой день, только спустя 99 лет – т. е, 19 Февраля… 1861 года».

А Жалованная грамота дворянству 1785 года, подтверждая положения Манифеста 1762 года, одаривала дворян 92-мя привилегиями! Наряду с освобождением от обязательной военной и штатской службы, дворянам предоставлялось монопольное право на владение землёй и крепостными людьми, право заводить свои предприятия, монополия на винокурение (производство кустарным способом спирта и водки), освобождение от телесных наказаний и уплаты всех податей.

Дворянство сохраняло полицейско-административные функции по отношению к своим крепостным. Теперь, хотя верховным повелителем России и собственником всей земли оставался император, а дворяне-помещики считались его слугами и представителями (как на Востоке), однако, дворянское сословие обладало значительной независимостью, привилегиями и широкими правами (как на Средневековом Западе). Дворяне могли продавать и наследовать землю. Их имения и звания не могли быть отобраны без преступления и судебного решения. Дворяне получали преимущества при чинопроизводстве и получении образования, право свободного выезда за границу и даже право поступления на службу к союзным России государствам.

Отныне права дворян юридически фиксировались, а дворянство получало собственные сословные учреждения: дворянские собрания и суды (разбиравшие дела дворян). Дворянские собрания (губернские и уездные) созывались раз в три года и получали право выбирать себе уездных и губернских предводителей, а дворянские собрания могли обращаться с прошениями к губернаторам, Сенату и монарху. Тем самым широкие слои помещиков привлекались к участию в местном управлении, и дворяне ставились под контроль выбранных ими же органов.

В эпоху Екатерины II дворянство обрело свой язык, сознание, одежду, культуру. В России впервые появились охраняемые законом «права человека» (правда, не всякого человека, а лишь дворянина), разрушив старую «социальную справедливость», заключавшуюся в равном бесправии всех членов общества перед самодержцем. Весь XVIII век императоры широко раздавали дворянам в частные руки государственных крестьян. Так Екатерина II подарила своим фаворитам 800 тысяч крестьян, а Павел I – 600 тысяч. Расширение дворянского земле– и душевладения сопровождалось усилением власти помещика над личностью крестьянина. По справедливой характеристике. В.О. Ключевского, облегчение служебных обязанностей дворянства сопровождалось расширением его рабовладельческих прав, способствуя окончательному оформлению дворянского корпоративного сознания, этики и идеологии.

Привилегии и свободы дворянам были даны в Жалованной грамоте 1785 года «навеки», «непоколебимо и ненарушимо». Правда, в последовавшее затем царствование Павла I обнаружилась истинная цена этой «ненарушимости», что заставило дворян потребовать своего участия во власти (вслед за экономическим и политическим освобождением). К концу XVIII века среди дворян появляется немало людей образованных, думающих и наделённых высоким чувством чести и человеческого достоинства. Это первое «непоротое поколение» дворян требовало человеческого обращения с собой. Однако, после смерти Екатерины II дворяне ощутили свою незащищённость перед троном, когда Павел I (1796–1801) начал урезать права дворянского самоуправления, стремясь вернуться ко временам петровской реакции: регламентируя жизнь и быт дворян, ставя дворянские собрания под контроль государства, восстановив телесные наказания и расправы без суда, принудительную запись дворян на военную службу. В результате Павел I был убит, а его сын Александр I восстановил дворянские привилегии и вольности, подтвердив в полном объёме Жалованную грамоту 1785 года, дарованную его бабушкой. Опасения же перед перспективой новых крестьянских восстаний, подобных пугачёвскому, сплотили дворянство с абсолютизмом перед угрозой возможных социальных потрясений.

Последняя треть XVIII века – первая треть XIX века – эпоха расцвета русского дворянства как политической, культурной и экономической силы, эпоха высочайшего расцвета дворянской культуры. Дворянские усадьбы обрастают парками, прудами, статуями, гротами. Дворянство активно включается в рынки (увеличивая барщину), вывозит хлеб за границу. Многие помещики заводили в своих имениях текстильные и металлургические мануфактуры, винокурение. Дворянство получило собственные суды, собрания, участвовало (через гвардию, фаворитов и дворцовые перевороты) в политике, освободилось экономически и политически из-под давящего гнёта государственной машины.

Однако многие дворяне, не занимаясь ни государственной службой, ни ведением хозяйства, оторванные и от общественной жизни, и от народного быта и культуры, поверхностно (на уровне моды) усвоившие западные обычаи – вели паразитическую и искусственную жизнь, то слепо подражая западным культурным образцам, то предаваясь безудержному «казённому патриотизму». Значительная часть дворян в начале XIX века продолжала служить, получая при этом и доходы от имений в виде оброка (чаще на севере и в Нечерноземье) или барщины (на чернозёмных землях недавно завоёванного «Дикого Поля») или их сочетания. Обычно хозяйством занимались старосты и управители от имени барина. Труд крепостных оставался даровым и малопроизводительным. Попытки чересчур расширить размеры барщины и оброка вели к разорению и крестьян и их помещиков. Большинство дворян мало разбирались в вопросах рынка или в вопросах ведения сельского хозяйства, считая это занятиями ниже своего достоинства. Их попытки увеличить эксплуатацию крепостных (чтобы удовлетворить свои стремительно возрастающие потребности) наталкивались на незаинтересованность крепостных в более производительном труде. Разорив крестьян, помещики занимали в долг и закладывали свои сёла в Государственный заёмный банк или Опекунский совет. Мелкопоместным помещикам трудно было жить на широкую ногу «по дворянски». Разорение одних дворян и осознание другими несправедливости самодержавно-крепостнической системы свидетельствовали о возрастании кризиса этой системы.

«Золотой век» дворянства длился недолго – всего полстолетия. Ощутив себя хотя бы отчасти свободными от государственного гнёта, лучшие представители первого же поколения «непоротых дворян» выступили за ограничение самодержавия, отмену крепостного права и введение политических свобод, что привело к восстанию 14 декабря 1825 года. Расправившись с декабристами, напуганный дворянской революционностью Николай I вернулся к проверенной петровской политике, при которой главной опорой царского трона служили бюрократия, армия и полиция. Дворянство, подвергнувшееся частичным полицейским репрессиям и отодвинутое от власти, начало стремительно приходить в упадок. На протяжении первой половины XIX века самодержавие пыталось частными мерами хоть немного смягчить остроту крестьянского вопроса и стремилось консолидировать дворянство вокруг трона и поставить его под свой полный контроль (ограничив проникновение в него новых элементов).

С 1833 по 1850 годы из 127 тысяч дворянских семей 24 тысячи разорились, лишившись всей земли и крепостных. А в ряды дворянства вливались выходцы из других сословий, поднимавшиеся по чину. К 1825 году их удельный вес уже составлял 54 процента от всех дворян. Николай I стремился затормозить процесс разорения дворянства и проникновения в него новых элементов. Первая цель достигалась путём постоянных государственных ссуд и займов дворянам, вторая – путём ограничения доступа к дворянскому званию. В 1832 году и в 1845 году император издал указы, ограничивающие дальнейшее проникновение в число первого сословия новых элементов и резко повысившие «ранги», дающие человеку право на получение личного и, тем более, потомственного дворянства. Одновременно дворянские собрания были ограничены в правах и поставлены под суровый контроль губернаторов и полиции. Должности предводителей дворянства и иные выборные должности теперь рассматривались, как государственные. А право голоса в дворянских собраниях было оставлено лишь за самыми богатыми помещиками (имевшими не меньше ста душ и трёх тысяч десятин земли). Так, подвергнув репрессиям политический «цвет» дворянства – декабристов (наказав несколько сотен человек), выдвинув на передние роли в управлении полицейских, жандармов, чиновников и генералов (чаще всего, немцев), усилив государственный контроль над дворянскими сословными органами, ограничив доступ в дворянское сословие, поддерживая займами и ссудами казны (выкаченными у крестьян) разоряющихся помещиков, внося косметические поправки в систему крепостного права, самодержец стремился достичь лояльности дворянства и его консолидации вокруг абсолютистской власти.

При этом на захваченных землях Речи Посполитой (в Польше, Литве, Украине и Белоруссии) власти довольно решительно проводили антипомещичью и прокрестьянскую политику, чтобы привлечь на свою сторону крестьянство и разорить и ослабить бунтующую против Империи шляхту. Впрочем, при любых мерах по ограничению и постепенному сворачиванию крепостного права в России, земельные владения признавались «навсегда неприкосновенными в руках дворянства».

Однако ничто не помогало и не могло остановить стремительный упадок, разорение и разложение дворянства. Не умея вести хозяйство, встроенные в новые рыночные отношения, тратя безумно много на предметы роскоши и карточную игру, сталкиваясь с падением производительности крепостного труда, помещики массово «прогорали», разорялись и закладывали крепостных крестьян в кредитных учреждениях. К 1796 году было заложено всего шесть процентов крепостных душ, а к концу эпохи Николая I помещики заложили уже семь миллионов «душ» или 66 процентов всех помещичьих крестьян в России, и были должны кредитным учреждениям государства 425 миллионов рублей (что вдвое превосходило сумму доходов госбюджета). Помещичьи имения шли с молотка. Крепостная экономика полностью исчерпала свои возможности как в промышленности, так и в сельском хозяйстве.

Одновременно с упадком дворянства господствующее положение в Петербургской империи в XVIII–XIX веках постепенно занимает бюрократия. Уже при Петре I её роль была огромна, а спустя сто лет, при Николае I, по словам В.О. Ключевского, «завершено было здание русской бюрократии». За внешней строгой иерархией учреждений и должностных лиц, зависимостью чиновничества от монарха, разделением труда чиновников и унификацией структуры бюрократических органов скрывалась чудовищная коррупция, волокита, неразбериха, способность бюрократов «утопить» и исказить любое начинание верховной власти.

Впрочем, бюрократия была неоднородна. Она отчётливо делилась на три группы (первые четыре, пятый-двенадцатый и тринадцатый-четырнадцатый ранги в Табели о рангах), чьи имущественное положение, статус, стиль жизни, самосознание и интересы различались столь же резко, как и у высшей аристократии, среднего дворянства и разорившегося беспоместного дворянства. Жалованье чиновников низшего ранга было совершенно ничтожным (ниже тогдашнего «прожиточного минимума»), а рабочий день длился более десяти часов в сутки. (Вспомним бессмертного несчастного Акакия Акакиевича из «Шинели» Гоголя!). Однако беспорочная служба – механическая и безынициативная – и лояльность начальству открывали возможность получения дворянства, орденов и богатств. Поэтому погоня за чинами в России XVIII–XIX веков приняла характер стихийного бедствия; чин полностью заслонил человека.

Наиболее многочисленным сословием Петербургской Империи оставалось крестьянство, несущее на себе все «издержки» имперского величия, а также роскоши и праздности презирающих его правящих сословий. Крестьяне состояли из трёх основных разрядов: государственных (казённых), помещичьих (владельческих) и удельных. Помещичьи крестьяне в конце XVIII века составляли до 50 процентов, а в 1859 году – 37,7 процентов всего населения страны. В 1858 году из 23,1 миллиона крепостных I 467 тысяч составляли дворовые люди, а 543 тысячи – приписанные к частным заводам и фабрикам.

Основная масса помещичьих крестьян находилась в центральных губерниях, Литве, Украине и Белоруссии. Совсем немного их было в северных и южных (степных) губерниях и в Сибири (от двух до двенадцати процентов населения). Крепостные крестьяне находились в полной зависимости от своих хозяев, которые по своей воле назначали виды и размеры их повинностей, могли отнять у крестьян всё их имущество, а их семьи продавать, закладывать и завещать – оптом и в розницу (в том числе, разлучая семьи). Помещик мог сдать любого крестьянина в рекруты, сослать его в Сибирь, подвергнуть его телесным наказаниям (но «без увечья»). Правительство вплоть до начала XIX века почти не вмешивалось в отношения помещиков с их крестьянами.

Положение государственных крестьян было несколько лучше, чем у помещичьих. Они принадлежали казне и назывались «свободными сельскими обывателями». К их числу относились и крестьяне, отобранные в 1764 году у монастырей. Основная масса государственных крестьян находилась в северных и центральных губерниях России, на Украине, в Поволжье и Приуралье. Государство предоставляло крестьянам определённые земельные наделы, за которые они платили оброк (редко – отбывали барщину). Кроме того, как и всё податное сословие, государственные крестьяне поставляли рекрутов, платили подушную подать (более высокую, чем помещичьи крестьяне) и несли иные денежные и натуральные повинности. Однако, заплатив положенный взнос, они могли записаться в ряды торгового люда. Положение государственных крестьян было неустойчиво: нередко их могли переводить в разряд помещичьих, раздавая царским фаворитам. К государственным крестьянам по своему статусу примыкали «однодворцы» – потомки служилых людей на юге России (в районе бывшей засечной черты). Они несли рекрутскую повинность и платили подушную подать. В первой половине XIX века их насчитывалось до двух миллионов человек обоего пола. И однодворцы, и государственные крестьяне к середине XIX века находились в ведении Министерства государственных имуществ.

«Удельные» крестьяне принадлежали императорской фамилии (до 1797 года их именовали «дворцовыми»). Ими управлял Департамент уделов для управления землями и крестьянами, принадлежавшими царствующему дому. В 1800 году удельных крестьян насчитывалось 467 тысяч, а в 1858 году – 838 тысяч душ мужского пола (то есть 1,7 миллионов душ обоего пола). В основном, они находились в Поволжье, и по закону пребывали «в том же отношении к императорской фамилии, как и помещичьи к помещикам». Они платили подушную подать, отбывали рекрутчину и платили оброк императорскому дому.

Крепостное право почти не было никак юридически оформлено, что, как ни парадоксально, лишь ухудшало положение крепостных крестьян, ибо подчиняло их ничем не ограниченной воле дворян. Крестьяне считали любую власть чуждой и враждебной себе, повинуясь ей лишь из страха и по привычке – как завоёванные повинуются завоевателям.

Ответом крестьян на Манифест об освобождении дворянства и усиление крепостного гнёта во второй половине XVIII века явилось грандиозное пугачёвское восстание 1773–1775 годов – последняя и самая мощная крестьянская война в России, объединившая под своими знамёнами вокруг самозванца Емельяна Ивановича Пугачёва, (назвавшегося именем популярного и любимого в народе императора Петра III) – староверов, донских казаков и яицких казаков, башкир, калмыков, работных людей Урала, солдат и крепостных крестьян. Впрочем, возникнув на Востоке страны, за Волгой, восстание мало затронуло центральные и южные районы России, по преимуществу населённые помещичьими крестьянами. Именно героическое и упорное сопротивление народных масс, их непрерывные восстания и другие формы протеста (побеги, слухи о «воле», самозванчество) корректировали и смягчали самодержавный деспотизм и помещичий произвол. Пугачёвское восстание было, перефразируя слова Пушкина, «русским бунтом, беспощадным», но отнюдь не «бессмысленным» и не напрасным!

За время правления Николая I (1825–1855) в стране произошло более 500 крестьянских восстаний (в том числе, масштабные «холерные» бунты и восстания несчастных военных поселенцев, подвергавшихся особенно зверскому обращению со стороны начальства).

По словам видного славянофила Ю.Ф. Самарина, крестьяне следующим образом вели себя со всеми господами (которых воспринимали, как своих врагов): «Умный крестьянин, в присутствии господ, притворяется дураком, правдивый бессовестно лжёт ему прямо в глаза, честный обманывает его и все трое называют его своим отцом». Крестьяне ждали от царя защиты от дворян и управы на них. По словам Л.М. Ляшенко: «К императору сельчанин относился примерно также, как к старосте всей земли Русской, абсолютно не понимая, зачем ему такое количество чиновников, помещиков и т. п. Иными словами, по духу крестьянин был и оставался патриархальным анархистом».

В центральных и северных районах страны преобладал оброк, в южных (чернозёмных) – барщина, как форма повинности крестьян. В конце XVIII века на барщине находились 56, а в середине XIX века – 71 процент всех крепостных крестьян. (На Украине – свыше 90 процентов).

Эволюция положения крестьянства на протяжении XVIII – первой половины XIX века в России прошла ряд этапов. В течение всего XVIII века налоговый гнёт на крестьян увеличился в 1,5 раза (по сравнению с петровскими временами), а их повинности в пользу помещиков увеличились в 12 раз! Таким образом, в стране развернулась острая и принципиальная борьба между дворянством и государством за возможности использования плодов крестьянского труда. И, по мере расширения прав и привилегий дворянства, именно оно всё больше пользовалось эксплуатацией крестьянского труда (в отличие от петровских времён).

«Золотой век» дворянства (эпоха Екатерины II и Александра I), век «просвещённого абсолютизма» стал одновременно и временем максимального расцвета крепостного рабства. В эту эпоху власть помещиков над крепостными стала полной. Они в 1765 году получили право по своему усмотрению ссылать своих крестьян в Сибирь (засчитывая их за сданных рекрутов), право продавать крестьян без земли и разлучая семьи. Возможности побегов в XVIII–XIX веках резко сократились, поскольку усилившееся государство могло легко отыскать крепостных в любом уголке империи (чему способствовала и унизительная паспортная система, введённая Петром I). Крепостное право было распространено Екатериной II на Украину. Крепостным было также запрещено (в 1767 году) поступать в университет и в монахи. Наказание помещиков за умышленное убийство своих крепостных было смягчено до минимума (церковное покаяние). Зловещим символом эпохи стала свирепая и кровожадная помещица Дарья Салтыкова («Салтычиха»), зверски замучившая насмерть более пятидесяти своих крепостных.

Все ранее полученные и новые права дворян на безграничную власть над крепостными людьми были подтверждены Жалованной грамотой дворянству 1785 года. Подготовив, одновременно с Жалованными грамотами дворянству и городам, Жалованную грамоту государственным крестьянам, Екатерина II, однако, не решилась её обнародовать, справедливо опасаясь возмущения дворянства (ибо такой пример был бы соблазнительным и для крепостных крестьян). Признавая зафиксированные юридически «права человека» за дворянами и (отчасти) горожанами, императрица полностью отрицала их за крестьянством (а ведь именно оно составляло подавляющее большинство населения страны).

Господ и их «рабов» разделяла культурная и психологическая пропасть, позволявшая дворянам считать себя существами высшей породы. Время Екатерины II – время самого отвратительного произвола помещиков по отношению к крепостным. При этом правительство окончательно отказалось от роли арбитра в спорах между помещиками и крестьянами, запретив под страхом каторги крепостным подавать жалобы на их хозяев. Екатерина II успокаивала свою эластичную совесть аргументом о том, что крепостные – «варвары», «ещё не доросшие до свободы».

А пугачёвское восстание и вовсе перепугало императрицу. Манифест о вольности дворянства вызвал среди крестьян всеобщее убеждение в том, что теперь крепостное право будет отменено. Появились подложные «царские манифесты» антидворянского характера, выдающие желаемое за действительное. Среди крестьян крепло убеждение в том, что «добрый» государь не ведает о подлинных страданиях крестьян, желает им помочь, но не может этого сделать, окружённый «плохими» господами, помещиками и чиновниками, а, значит, дело крестьян – помочь ему и самим позаботиться о собственном освобождении. Заволновались работники уральских заводов, угнетённые колонизаторами народы Поволжья. Именно с эпохи Екатерины II в общественном сознании возник и занял центральное место «крестьянский вопрос»: что делать с крепостным правом, как оно влияет на «рабов» и на их господ?

В первой половине XIX века «крестьянский вопрос» стал поистине главным вопросом жизни русского общества. Павел I попытался несколько ограничить помещичий произвол в предпринятом им фронтальном наступлении против дворянства – издав указ о трёхдневной барщине, по которому помещику не рекомендовалось заставлять крепостных более трёх дней в неделю работать на барском поле, а также запрещалось делать это в воскресные и праздничные дни (впрочем, этот указ мало соблюдался).

Александр I начал осторожную критику крепостничества, и предпринял некоторые меры по его ограничению. Он прекратил массовую раздачу дворянам в частные руки государственных крестьян. В 1803 году он издал Указ о вольных хлебопашцах, поощрявший помещиков добровольно освобождать крестьян, наделяя их при этом за выкуп земельным наделом. (Впрочем, этим правом воспользовались за двадцать лет немногие: лишь 0,5 процента (40 тысяч) крепостных получили свободу).

В 1816 году по предложению эстляндских помещиков, в прибалтийских губерниях было отменено крепостное право – при этом вся собственность на землю оставалась за дворянами, а вчерашние крепостные оказались бесправными арендаторами у своих бывших хозяев. По представлению крестьян, подобное освобождение было грабежом, поскольку земля была «ничьей и Божьей», и могла находиться лишь во временном владении и пользовании, а не в полной собственности частных лиц. Ту землю, которая крестьянская община обрабатывала, она считала своей, общей (регулярно подвергавшейся переделам) и без неё не мыслила своего существования. Поэтому освободить крестьян всей России без земли было совершенно невозможно, ибо привело бы к немедленному поголовному восстанию.

Когда декабрист, человек передовых взглядов, просвещённый и гуманный либерал, И.Д. Якушкин решил освободить своих крепостных, сохранив землю за собой и объявил об этом старейшинам общины, его крестьяне, к его изумлению, дружно ответили ему: «Нет уж, барин, пусть лучше уж всё будет по-прежнему: мы – ваши, а земля – наша».

Помещики, встревоженные слухом о подготовке отмены крепостного права, выступали в его защиту, доказывая, что крестьяне не достигли «гражданского совершеннолетия» и нуждаются, как дети, в «отеческой опеке» со стороны своих хозяев. Тайные проекты постепенной отмены крепостного права при Александре I также не были обнародованы и реализованы, как и составленный, по его повелению, проект конституции для России.

Появились новые сельскохозяйственные культуры: картофель, сахарная свекла, подсолнечник. В нечернозёмных губерниях продолжался массовый отход на заработки и промыслы: в «отходниках» в середине XIX века в этих губерниях состояли полтора миллиона крестьян. В это время уже 30–40 процентов мужского крестьянского населения центральных регионов России занимались отходничеством, а промыслы играли всё более важную роль в крестьянском хозяйстве.

В конце XVIII – начале XIX веков в России окончательно формировались два типа сельского хозяйства и крестьянских повинностей; оброчное, характерное для нечернозёмных областей, и помещичье барщинное, господствовавшее в Черноземье. Денежный оброк предоставлял крестьянам определённый выбор хозяйственной деятельности, поощряя их энергию и предпринимательство. Не случайно, мануфактуристы и богатые купцы из крестьян были староверами-выходцами с севера и из Нечерноземья. Появились целые большие промысловые сёла, жители которых числились крестьянами, лишь номинально. «Отходники»-крестьяне делились на зажиточных крестьян (купцов, владельцев мастерских) и бедных, зарабатывавших промыслами.

В чернозёмных губерниях помещик продавал излишки сельскохозяйственной продукции (часто – за границу) и стремился увеличить прибыль, расширяя барскую запашку за счёт крестьянских наделов и увеличивая количество барщинных дней. Широко распространилась в чернозёмном регионе «месячина» – система, при которой крестьяне вообще лишались земли и работали на помещичьем поле все время – за еду и одежду (этот жалкий паёк и назывался «месячиной»).

Крепостная система продолжала способствовать движению экономики по экстенсивному пути за счёт освоения новых, только что завоёванных земель; Южной Украины, Бессарабии, Северного Кавказа и Казахстана. Нередко барщина сочеталась с оброком. Однако производительность барщинного труда неуклонно падала на протяжении ста лет – с середины XVIII до середины XIX веков. Помещики непрестанно сетовали и жаловались на «лень» и «нерадение» мужиков, которые, разумеется, барскую землю обрабатывали менее тщательно и энергично, чем свои общинные наделы, и работали на ней примерно в два-три раза медленнее (ещё одна распространённая форма народного сопротивления, ставшая, с веками, важной частью российского менталитета). Тем не менее, даровой крепостной труд был для помещиков выгоднее, чем дорогой вольнонаёмный.

Типичным примером косметических шагов, предпринимаемых самодержавием для смягчения остроты «крестьянского вопроса», был стыдливый запрет Александра I печатать в газетах объявления о продаже крепостных крестьян. С тех пор газеты стали писать об «отдаче в услужение» крестьян – но на деле ничего не изменилось. (Как сегодня всем ясно, что скрывается в газетах за двусмысленной рубрикой: «Досуг»).

По приказу Александра I верный граф Аракчеев подготовил в 1818 году проект о постепенной отмене крепостного права – через покупку в казну разорившихся помещичьих имений (при этом освобождая крепостных). Выделяя на это круглую и значительную сумму по пять миллионов рублей в год, государство могло таким образом, не обижая помещиков, освободить всех крепостных всего за… двести лет (!). Но и этот проект не был реализован императором, побоявшимся гнева дворян.

Прекратив раздавать государственных крестьян в частные руки, Александр I одновременно загнал многие сотни тысяч государственных крестьян в военные поселения (заставив их сочетать сельскохозяйственный труд с военной муштрой и казарменным бытом). «Благие» намерения государя снова привели к катастрофическим последствиям и волне восстаний: чиновничья опека легла на плечи «облагодетельствованных» крестьян непосильным бременем, а попытка «цивилизовать» их жизнь (попутно сократив расходы казны на содержание войска) превратила её в сущий ад.

Так и не решённый «крестьянский вопрос» перешёл от Александра I к его брату императору Николаю I (1825–1855). Воспринимая всю Россию как свою вотчину, Николай I психологически не мог посягнуть на вотчины своих дворян и на их власть над подданными. Он заявил, выступая в Государственном Совете: «Нет сомнения, что крепостное право в нынешнем его положении у нас есть зло для всех ощутительное и очевидное, но прикасаться к нему теперь было бы ещё более губительным». На одной чаше весов: явная несправедливость крепостного права, его экономическая неэффективность, растущее возмущение крестьян; на другой чаше весов: связь самодержавия с крепостничеством и беспокойство дворян по поводу возможности потерять своих «рабов».

Всю первую половину XIX века крестьянский вопрос оставался в центре внимания власти и общества. С 1803 до 1861 года – от Указа о вольных хлебопашцах Александра I до отмены крепостного права при Александре II – вводятся мелкие, но многочисленные ограничения системы крепостного права: запрет на продажу крестьян без земли и земли без крестьян, запрет дарить крестьян и отдавать ими частные долги, запрещение ссылать крепостных без суда в Сибирь, отмена крепостного права в Прибалтике, запрет при продаже крепостных разлучать семьи, дозволение крестьянам с согласия их помещиков приобретать недвижимость в частную собственность, разрешение крестьянам выкупаться на свободу при продаже имения с торгов… Все эти меры, незначительно облегчавшие жизнь крестьян и не решавшие «крестьянского вопроса», вместе с тем показывали растущую озабоченность самодержавия этим вопросом и его намерение постепенно отменить крепостное право. Тем не менее господа продолжали владеть своей «крещёной собственностью». А крестьяне мечтали о «воле», но не мыслили её без земли.

Николай I напыщенно заявил, что он намерен «вести процесс против крепостного права», однако, этот процесс бесконечно затянулся, тормозя развитие страны, оскорбляя нравственное чувство порядочных людей и переполнив чашу терпения крестьян. Члены Государственного Совета справедливо указывали монарху, что «существующая в России система крепостничества тесно связана со всеми частями государственного тела: правительственной, кредитной, финансовой, права собственности и права наследственного». Ничтожные меры николаевского режима не способствовали решению крестьянского вопроса, а лишь консервировали ситуацию. Девять (!) «секретных негласных комитетов» по крестьянскому вопросу, поочерёдно созываемые в николаевскую эпоху, так и не продвинули вперёд дело отмены крепостного права.

Впрочем, в 1837–1841 годах была предпринята реформа управления государственными крестьянами под руководством графа П.Д. Киселёва. Государственных крестьян перевели в ведение Министерства государственных имуществ, ввели новую систему управления деревней и землеустройства, создали несколько начальных школ и больниц, построили много дорог и продовольственных складов (на случай неурожая), переселили часть крестьян в малонаселенные губернии, с наделением их землёй (чтобы одновременно уменьшить остроту земельного вопроса в центре страны и начать освоение окраин). Целью реформ было– попечительство над крестьянами (дав пример помещикам). Однако, проводимая традиционно – чисто бюрократическими методами, реформа увеличила число поборов, налагаемых на крестьян, число чиновников, усилила гнёт и опеку над ними и спровоцировала волну восстаний. Над волостным крестьянским самоуправлением была надстроена громоздкая и сложная система бюрократических учреждений, увенчанная Министерством государственных имуществ. Крестьян принудительно заставляли выращивать картофель (что вызвало повсеместно волну «картофельных бунтов»). Налоги с государственных крестьян и контроль государства над их жизнью возросли.

Вся высшая бюрократия и почти все помещики сопротивлялись реформам в крестьянской сфере – забалтывая их и сводя до полумер. Лишь разгром России в Крымской войне заставил правительство одним ударом ликвидировать крепостничество.

Ещё одним сословием было казачество – военизированное сословие, имевшее ряд важных льгот и привилегий и насчитывающее в начале XIX века около 1,5 миллионов человек, населявших далёкие южные и восточные окраины страны. Все казаки мужского пола от 18 до 50 лет считались военнообязанными и служили в иррегулярной коннице. Они занимались промыслами и сельским хозяйством и были свободны от рекрутчины, подушной подати и других повинностей, охраняя южные и восточные границы Империи. К середине XIX века существовали: Донское, Кубанское, Терское, Уральское, Оренбургское, Сибирское и Забайкальское казачьи войска. Вчерашние бунтари и революционеры к XIX веку превратились в верных слуг трона.

При Екатерине II в России появляется новое сословие – мещане (мелкие торговцы и ремесленники). Они, подобно государственным крестьянам, платили подушную подать, обеспечивали постой войск, ремонт дорог и поставку рекрутов. Таким образом, мещане были податным, лично свободным населением городов. В 1811 году мещан числилось 703 тысячи, а в 1858 году – уже 1 миллион 900 тысяч душ мужского пола. Они составляли почти треть городских жителей (наряду с дворянами, чиновниками, купцами, духовенством, военными и крестьянами, приехавшими в город на заработки, составлявшими остальные две трети горожан). Нередко разбогатевшие крестьяне, выкупавшиеся на волю и перешедшие в сословие мещан, «приписывались» к тому или иному городу, но продолжали жить в своей деревне.

Купечество освобождалось от подушной подати и телесных наказаний, а самые богатые купцы – и от рекрутчины. В случае разорения купец выпадал из своего сословия. К началу XIX века в городах жило четыре процента российского податного населения. Наиболее богатые купцы (двух первых гильдий) получили близкие к дворянам права (свободу от рекрутских наборов и подушной подати). Частная собственность горожан, как и дворян, была объявлена неприкосновенной (её конфискации ограничивались законом). Жалованная грамота городам 1785 года вводила элементы выборного городского самоуправления – однако, слабые, недееспособные и не защищающие городские сословия от произвола чиновников.

Купцы и фабриканты требовали предоставить им право покупать крепостных и дать им монополию на торгово-промышленную деятельность. Но ни того, ни другого им не дали. Города Империи по-прежнему развивались не столько как центры ремесла и торговли и самостоятельные живые социальные организмы, сколько как военно-административные единицы. В 1762 году Пётр III отменил многие из государственных монополий и разрешил представителям всех сословий устраивать торговые и промышленные предприятия. Больше всего от этого выиграли дворянство и крестьянство. А хилое «третье сословие», по словам Л.М. Ляшенко, «освободившись из-под контроля государства, вынуждено было вступить в конкурентные баталии с сельским населением, что было для него, пожалуй, тяжелее контроля властей».

У российской юной буржуазии почти отсутствовали традиции политической борьбы, корпоративного самосознания, сословные лозунги и программы. Всё это заменяла тесная связь и зависимость от государства (через взятки, подкуп, откупа, заказы, монополии), стремление получить крепостных и выбиться в дворяне. Указом Екатерины II от 1764 года недворянам запрещалось покупать крепостных крестьян (что должно было одновременно и укрепить привилегированное положение дворянства, и остановить дальнейшее распространение крепостных отношений). Поэтому российские буржуа всеми силами стремились перейти в первое сословие, интегрироваться в крепостническую систему, а не сломать её.

Указ Екатерины II 1775 года разрешал свободно заводить промышленные предприятия всем желающим без особого дозволения «свыше», включая даже крепостных крестьян. Екатерина II ограничила казённые монополии и откупа, которые душили торговлю и безбожно взвинчивали цены. Первые независимые от государственной опеки и крепостного труда промышленники появились в России в последние десятилетия XVIII века.

В 1827 году не служащим дворянам было разрешено «записываться» в купеческие гильдии. Манифест Николая I от 1832 года устанавливал новое городское сословие свободных от подушных податей и телесных наказаний «почётных граждан»: предпринимателей, дипломированных специалистов, учёных и художников. В 1845–1847 годах от порки были освобождены мещане, лица, окончившие гимназии и высшие учебные заведения и… русские писатели. Впрочем, на 72 миллиона населения в николаевской России приходилось всего 22 тысячи почётных граждан.

Даровой ручной труд крестьян не мог обеспечить технического прогресса и роста производительности труда ни в сельском хозяйстве, ни в промышленности. Промышленный переворот – переход от ручного труда к машинному, от мануфактур к фабрикам, формирование постоянного вольнонаёмного пролетариата и буржуазии – в Англии начался в 60-ые годы XVIII века, во Франции – в 80-ые годы того же века, а в России – лишь с полувековым отставанием, в 1830-ые годы (завершившись к 1870-ым годам). Если в 1796 году Россия занимала первое место в мире по производству чугуна и железа, то в 1861 году – уже пятое (после Англии, Франции, США и Бельгии). В 1799 году в России насчитывалось 2094 мануфактуры с 82 тысячами работников на них (из них 48 тысяч (59 процентов) были крепостными, а 33 тысячи (41 процент) вольнонаёмными). В 1860 году в стране насчитывалось уже 157 338 мануфактур. Если в 1799 году крепостной труд обеспечивал 59 процентов всех работников на мануфактурах, то в 1825 году – лишь 45 процентов, а в 1860 году – 18 процентов (сто тысяч человек). Однако, ещё около 543 тысяч крепостных были приписаны к горнозаводскому производству. Таким образом, к моменту отмены крепостного права общее число крепостных работников в промышленности составляло 646 тысяч человек. И всё же вольнонаёмные работники постепенно начинают преобладать. Ведь только свободные люди, заинтересованные в результатах своего труда и имеющие хоть какое-то образование, могли управлять сложными машинами.

В первой половине XIX века в России начинают строить первые шоссейные и железные дороги. В 1851 году начала действовать железная дорога Петербург – Москва. Однако основными видами транспорта оставались водный и гужевой, а состояние транспорта оставалось весьма плачевным. С 1815 года появляются первые пароходы (к 1850 год у их насчитывалось уже до ста штук). Главной артерией страны оставалась Волга. С конца XVIII века, наряду с сезонными ярмарками, появляется (в столицах) постоянная (магазинная) торговля; расцветает и торговля в розницу (мелкооптовая). Из России на экспорт по-прежнему вывозили сырьё: хлеб, лён, пеньку, сало, кожи, лес. Сырьевые товары составляли 90 процентов российского экспорта. Лишь восемь процентов экспорта составляли промышленные товары – они вывозились в Персию, Китай и Среднюю Азию. Ввозились же с Запада ткани, машины, предметы роскоши. Горнозаводская промышленность оставалась, в основном, на Урале; центрами металлургической и текстильной промышленности стали Тула, Москва и Петербург.

Вконец разорившиеся крестьяне пополняли собой ряды формирующегося пролетариата. К середине XIX века в стране насчитывалось уже до 0,6 миллиона рабочих (большинство из которых, впрочем, ещё сохраняли связь с деревней). Вольнонаёмные рабочие, в основном, набирались из помещичьих и государственных крестьян (как, впрочем, чаще всего, и сами предприниматели!). В начале XIX века происходит стремительный рост мелкой крестьянской промышленности. В 1850-ых годах две трети (!) продукции обрабатывающей промышленности России приходилось на долю мелкокрестьянских кустарных промыслов. Особое развитие эти промыслы получили в центральных районах России, где они играли даже более важную роль в крестьянских хозяйствах, чем сельскохозяйственные занятия. Сёла Иваново, Тейково, Городец, Вичуга, Кимры и другие стали центрами промышленности: текстильной, кожевенной, дерево– и металлообрабатывающей. Из крестьянской старообрядческой среды выходили новые капиталы и династии промышленников: Морозовы, Горчаковы, Рябушинские. Многие крестьяне долгосрочно отходили на промыслы (в 1826 году – 756 тысяч крестьян, в 1850-ых годах – уже 1,3 миллиона). Промышленные предприятия, основанные на крепостном труде, переживали кризис; вольнонаёмный труд понемногу начинал доминировать в промышленности. Впрочем, широко были распространены и поддерживались правительством мануфактуры, организуемые в своих имениях помещиками. К середине XIX века на долю машинного производства приходилось уже две трети продукции крупной промышленности в России.

Торговая буржуазия по-прежнему явно преобладала в XIX веке над промышленной и состояла из купцов и торгующих крестьян. Нередко даже очень богатые крестьяне оставались крепостными и не могли выкупиться на волю у своих помещиков.

Привилегированным сословием в Петербургской Империи считалось духовенство (хотя и низведённое на роль подвида государственного чиновничества). Оно состояло из чёрного духовенства (монахов) и белого (приходских священников) и было освобождено от податей, рекрутской повинности, а с 1801 года – и от телесных наказаний.

Если церковь в Петербургской Империи была полностью огосударствлена и имела весьма невысокий авторитет в обществе, то на передний план в общественной и культурной жизни вырвалось новое немногочисленное сословие – разночинная интеллигенция. Разночинцами назывались лично свободные люди, не принадлежавшие ни к податным, ни к привилегированным сословиям. Как самостоятельное сословие они оформились в конце XVIII – начале XIX века. К середине XIX века в России насчитывалось 24 тысячи разночинцев мужского пола: мелкие чиновники, учителя гимназий, учёные, деятели литературы и искусства – выходцы из крестьянства, мещанства, купечества и дворянства, не платящие подати, но, тем не менее, живущие своим трудом. Сословие было немногочисленным, но крайне активным и играющим решающую роль в русской истории и культуре XIX века, став основой формирования русской интеллигенции.

Подобно тому, как в условиях несвободы и централизации в России, вся политическая жизнь сосредоточилась в крайне узком круге населения (царский двор и верхушка бюрократии), также и вся общественная и культурная жизнь сосредоточилась в другом узком круге – разночинской интеллигенции, образованной, болезненно воспринимающей несвободу народа и унижение человеческого достоинства, порвавшей с правящими сословиями, противостоящей режиму и стремящейся помочь крестьянству. Подавление восстания декабристов окончательно противопоставило друг другу самодержавие и интеллигенцию (дополнив этим противостоянием существующий раскол между властью, образованным обществом и народом).

Разночинцы перехватывали в XIX веке лидирующее положение в общественной жизни у стремительно деградирующего и вырождающегося дворянства. Петровские реформы и Манифест о вольности дворянства 1762 года знаменовали собой вехи в рождении российской интеллигенции – искусственно сконструированной самодержавием, оторванной от народа и противостоящей самодержавному деспотизму. Французская Революция, европейское масонство, немецкий романтизм и идеализм сформировали российскую интеллигенцию в духовном плане, побудив её начать своё трагическое и героическое движение «в народ» (через славянофильство и народничество).

Салоны, кружки, масонские ложи, журналы служили центрами «кристаллизации» интеллигенции – сперва по преимуществу дворянской, а затем разночинской (но всегда по своему самоотверженному духу «бессословной, беспочвенной и идейной», по точному выражению философа XX века Г.П. Федотова, всегда одушевлённой высокими идеалами, а не корыстными интересами). По словам известного журналиста XIX века С. Елпатьевского, разночинец – это дворянин, ушедший от дворянства, поповский сын, не пожелавший надевать стихарь и рясу, купец, бросивший свой прилавок, мужик, ушедший от сохи и приобщившийся к образованию, генеральский либо чиновничий сын, отрицавшие бюрократию и милитаризм. «Властителем душ и дум» и поистине архетипическим героем русской интеллигенции стал В.Г. Белинский – «неистовый Виссарион», уязвлённый страданиями народа и социальными несправедливостями, пылко превративший ремесло литературного критика в социальное, философское и религиозное пророческое служение, обличающий пороки существующего общества, гонимый властью и жертвующий собой «за малых сих».

Подводя общие итоги социального развития России в XVIII – первой половине XIX веков, можно говорить о всё более углубляющемся и всё более тотальном, «системном» кризисе крепостничества, пронизавшего и сформировавшего всё российское общество: от горных рудников, помещичьей конюшни и солдатской казармы – до императорского дворца.

К середине XVIII века европейская часть России, не только восполнила чудовищные потери населения, вызванные петровскими реформами и войнами, но и столкнулась (впервые!) с аграрным перенаселением и малоземельем. Традиционно в России было много земли и мало рабочих рук (эта ситуация, во многом, и породила в XVI–XVII веках крепостное право), а в XVIII–XIX веках, напротив, рабочих рук стало чересчур много, а земли – мало. Экстенсивные методы ведения хозяйства были исчерпаны, а социальное напряжение неуклонно возрастало. Повышению производительности труда мешало крепостничество, а рост численности населения в середине XIX века упёрся в малоземелье. Помещик не мог до бесконечности усиливать эксплуатацию крестьян, так как рисковал разорить их и тем самым подорвать источник собственного благосостояния. Отечественная война 1812 года и, особенно, Крымская война разорили значительную часть страны, привели к разрушению многих городов. Так, за годы Крымской войны в 13 раз сократился вывоз из России хлеба, а в 8 раз – льна; в 10 раз сократился ввоз машин в Россию. Разруха охватила страну – при этом 1,5 миллиона мужчин были забраны в рекруты. Если крепостная армия не могла продолжать политику экспансии и агрессии, то крепостная экономика находилась в глубочайшем кризисе. За первые 60 лет XIX века ежегодный вывоз хлеба из России за границу увеличился в шесть раз, однако он в четыре раза уступал вывозу хлеба из США.

Российская крепостная промышленность безнадёжно отставала от западной. Этому способствовали постоянные гонения самодержавия на университеты и острая нехватка образованных людей в стране. Так, благодаря политике жёсткого ограничения числа студентов при Николае I в 1853 году в России на 60 миллионов населения насчитывалось 2 900 студентов! В сфере технического прогресса Россия стремительно теряла свои позиции. По выплавке железа Англия далеко опередила Россию, вытеснив её с мировых рынков. В 1860 году общий объём промышленной продукции России составлял 1,7 процента мирового производства, уступая Англии в 18 раз. Система монополий, казённых заказов и дотаций отсталым уральским заводам – становому хребту тяжёлой индустрии страны – тормозила развитие промышленности. Вольнонаёмный труд по производительности в два-три раза превосходил в промышленности крепостной труд. Крепостные предприниматели (Прохоровы, Морозовы и другие) были вынуждены скрывать свои капиталы, заключать сделки через подставных лиц, «откупаться» от рекрутской повинности, находясь в полной зависимости от помещиков. Крепостная неволя остро стесняла промысловую деятельность крестьян, барщинная и оброчная эксплуатация разоряла их и оскорбляла их человеческое достоинство. Да и помещики в России XIX века повсеместно разорялись и закладывали свои имения. (Вспомним чеховский «Вишнёвый сад».) Система паспортов мешала формировать рынок рабочей силы. Нередки были анекдотические ситуации, при которых крепостной фабрикант на своё предприятие, юридически принадлежавшее барину, нанимал крепостных односельчан, а своего барина «устраивал на работу» в качестве надсмотрщика за собственными крепостными, оставаясь при этом его собственностью!

Уже благородные масоны екатерининского времени (Н.И. Новиков и его друзья) и отважный А.Н. Радищев обличали «язву крепостничества»: первые с позиций мирного христианского морализирования, второй – с позиций просветительского революционного бунтарства. Пугачёвское восстание, с одной стороны, восстание декабристов, с другой, – показали шаткость и непрочность крепостной системы.

Программа Империи Петра Первого: наращивание экспансии государства вне и внутри России, сохранение и усиление державы (с самодержавием и крепостничеством, как несущими конструкциями всего здания), периодическое реформирование государства монархом в целях сохранения и упрочения существующей системы (с ограниченным, поверхностным и однобоко техническим «просвещением»), подновление крепостнической системы, развитие промышленности за счёт крепостного труда работников, закреплённых за мануфактурами и за счёт средств от продажи зерна, производимого подневольными крестьянами. Пугачёвское восстание, Радищев, а затем и декабристы предложили свою, альтернативную имперской, программу развития России – через революционное свержение деспотизма, уничтожение самодержавия (с его полицией, рекрутчиной, чиновничеством, подушной податью), децентрализацию, установление гражданской свободы (а в случае с «пугачёвщиной» – ещё и общинное самоуправление), разрушение империи, прекращение гонений на староверов и угнетения «инородцев», ликвидацию крепостного права. В XIX веке обе эти программы получили своё развитие: правительственный и общественный варианты развития страны столкнулись в ожесточённом противостоянии.