№ 2 Из воспоминаний Б. Н. Чичерина

[…] Самодержавие, в самом грубом его виде, выставлялось исконно неотъемлемою принадлежностью великорусского племени, и все должно было подводиться к уровню этого племени. Исторические предания, местные особенности, родной язык — все подвергалось неутомимому преследованию со стороны не знающей никаких нравственных сдержек власти. Даже то, что щадила железная рука Николая Первого, было раздавлено неосмысленною рукой его внука […]. Одним словом, не знающая сдержек власть всюду проявлялась в выражениях самого дикого произвола […].

Еще возмутительнее гонения, воздвигнутые на совесть.

В начале царствования, перед коронацией, когда все трепетали за жизнь царя и правительство старалось задобрить население разными льготами, дозволено было сектам, отделившимся от православия, собираться беспрепятственно в молитвенных домах. Но скоро пришедшая в сознание власть подняла знамя нетерпимости, и гонения возобновились с новой силой. Распространяющийся на юге иудаизм в особенности подвергся неумолимому преследованию. Еще горшая участь постигла польских униатов, насильственно присоединенных к православию и упорствующих в своей вере. Сотни несчастных по целым годам томятся в тюрьмах; дети остаются некрещеными, а те, которые, ставя божественное повеление выше человеческого, осмеливаются крестить их тайно, с помощью проездных ксендзов, подвергаются всей суровости закона и всей беспощадности административного произвола, посягающего на совесть.

Но всего ярче характеризуют современный дух правительства возобновившиеся гонения на евреев. Самые низкие страсти снизу и самая узкая нетерпимость сверху — всё соединилось для отягчения судьбы этих несчастных. В начале царствования произошли на юге избиения и грабежи, позорные для благоустроенного общества, и как бы в ответ на этот вызов черни со стороны правительства последовал целый ряд мер, которыми не только подтверждались, но и устанавливались новые. Даже в чертах оседлости евреям воспрещается не только покупка, но и арендование земель; воспрещается содержание питейных заведений; ограничивается для них доступ в гимназии и в университеты. Теснимые отовсюду, они нигде не видят исхода. И все эти меры проводятся с неумолимою строгостью. Мягкая политика прошедшего царствования, не отменяя стеснительных законов, смотрела сквозь пальцы на их нарушение. Множество евреев поселилось в разных великорусских городах. Москва ими наполнилась, московский губернатор и князь В. А. Долгорукий пользовался этим для своих денежных дел, как вдруг последовало повеление об изгнании всей этой массы […]. Перед приездом нового генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича, брата Александра III, велено было Москву очистить от евреев. И вдруг в несколько дней произошло повальное изгнание всех, кто по закону не имел права жительства в столице. Семьи, давно поселенные в Москве, имевшие в ней свои занятия и торговлю, ученицы консерватории, учителя и учительницы, ремесленники и антиквары, люди самые безобидные и полезные получили приказание в самый короткий срок выехать в черту оседлости. Никакие просьбы и настояния не помогли. Мера была исполнена с беспощадной суровостью, несмотря на вопли бедных семей. Это был исход, напоминавший времена фараонов […]. История произнесет свой окончательный приговор над царствованием Александра III. Россия выходит из этого царствования внутренне расстроенною, нравственно приниженною, умственно недоумевающей. Что сулит ей будущее? […]

Чичерин Б. Н. Земство и Московская дума.

М., 1936.С. 285, 299.