Глава II. Социальные отношения

В буржуазной  историографии до последнего времени господствовал взгляд, что время царствования фараонов XVIII династии было временем высшего расцвета древнего Египта, его государственности, экономической и политической мощи, культуры. Завоевательные войны фараонов XVIII династии, как известно, привели к притоку огромных материальных богатств в Египет. По мнению американского египтолога Д. Г. Брэстеда, который во всех своих трудах всячески идеализирует рабовладельческое государство древнего Египта, «богатства, которые фараоны захватили в Азии и Нубии во время империи, создали мощь и великолепие, неизвестные до этого миру и особенно ясно выступающие в громадных и роскошных постройках».[1] Американский египтолог, всегда особенно старательно подчеркивающий «благодетельность» древнеегипетской государственности, указывает на то, что «главной заботой правительства было сделать страну экономически сильной и производительной».[2] Равным образом и английский египтолог М. Мэррэй в своей недавно напечатанной книге отмечает, что «в царствование Хатшепсут не было войн и благосостояние Египта настолько возросло, что соседние страны стали бросать завистливые взоры на его богатства».[3]

Однако такого рода обобщенные характеристики односторонни и поэтому неправильны. Советский историк должен вскрыть классовый характер египетского государства того времени и на документах показать, в интересах какого класса и каких социальных групп проводилась та или иная политика древнеегипетского правительства. Поэтому задачей нашего исследования является установить, на какие классы и социальные группы распадалось египетское общество в середине [61] II тысячелетия до н.э., каковы были отношения между этими классами и социальными группами, интересы какого класса защищало египетское государство в эпоху XVIII династии. Для решения этих вопросов историк располагает рядом материалов, в первую очередь письменных источников, а затем и памятников материальной культуры, которые позволяют изучить и охарактеризовать классовую структуру древнего Египта в период царствования фараонов XVIII династии, когда древний Египет достиг высшей точки военного и политического могущества, став на время сильнейшим государством древневосточного мира.

В буржуазной, в частности немецкой, литературе 30-х годов, дается искаженная, тенденциозная картина социальных отношений, существовавших в Египте в период XVIII династии. Так, В. Вольф утверждает, что во время Среднего и, очевидно, Древнего царства «народ существовал только благодаря царю, но и царь существовал только благодаря народу и, таким образом, оба представляли собой единство».[4] Но начиная со времени Нового царства «друг другу противостояли, с одной стороны, абсолютная царская власть, а с другой — народ, разделенный на классы, уже больше органически не расчлененный на сословия».[5] Однако исторические факты показывают, что картина, нарисованная пером, мягко выражаясь, консервативного историка, совершенно неправильна. Никакого единства между египетским деспотом и трудовым народом, в частности, в период Среднего царства нельзя установить, что ясно видно из ряда источников этого времени. Резкое социальное расслоение и развитие рабства приводили нередко к вспышкам острой классовой борьбы. На это указывают «Поучение Гераклеопольского царя»,[6] «Беседа уставшего жить со своей душой»,[7] а также другие сохранившиеся до нашего времени литературные тексты и надписи. Нельзя также говорить о наличии «органического расчленения» египетского общества на сословия в период Среднего царства и о появлении классового расслоения лишь с начала Нового царства. На самом деле классовое расслоение имело место еще в период Древнего царства, о чем говорит факт существования тогда классового рабовладельческого государства. С другой стороны, сословное деление стало оформляться позднее, лишь со времени Нового царства. Конечно, сравнение древнего Египта времени XVIII династии с абсолютизмом новой Европы является произвольной модернизацией. Столь же необоснованно В. Вольф утверждает, что в период Нового царства возникла возможность для появления «индивидуальных личностей властителей». Однако, по мнению Вольфа, в этот период они уже не в состоянии играть «сверхчеловеческую роль богов-царей».[8] Вполне естественно, что [62] реакционный германский историк резко преувеличивает роль личности в истории, совершенно обходя молчанием важнейший вопрос о социально-экономических отношениях в Египте того времени. Энергичные правители могли играть и играли некоторую историческую роль во все периоды египетской истории. С другой стороны, именно в период Нового царства не только усилился, но и получил значительное распространение культ царя и царской власти, на что указывают многочисленные могильные памятники времени Рамзеса II.

В тех же случаях, когда буржуазные историки пытались анализировать социальные отношения, типичные для Египта времени Нового царства, они обычно давали искаженную, спутанную и неправильную картину, что объясняется непониманием процесса развития производственных и классовых взаимоотношений. Так, Д. Г. Брэстед в своей большой «Истории Египта» говорит, что в период XVIII династии «исчезновение земельной знати и управление местных округов огромной армией маленьких коронных чиновников открыли для среднего класса еще более широкий путь к бесчисленным карьерам, нежели в эпоху Среднего царства».[9] Но на этой же странице он пишет, что «в результате возник новый служебный класс, низшие ряды которого выходили из прежнего среднего класса, в то время как его верхи пополнялись родственниками и креатурами старой земельной знати, занимавшей высшие и важнейшие местные должности».[10] Таким образом, остается неясным, исчезла или сохранилась та старая земельная знать, которую Брэстед, как и большинство буржуазных историков, совершенно неправильно называет «феодальной».

В советской исторической науке установился взгляд, что основным классовым антагонизмом в древнем Египте был антагонизм между рабовладельцами и рабами и что основной формой эксплуатации было рабовладение. Естественно, что это рабовладение достигло в Египте своего наивысшего развития именно в период Нового царства. Развитие экономики требовало широкого применения рабского труда. Разорение свободных трудовых масс, главным образом сосредоточенных в свободных сельских общинах, приводило к постепенному их порабощению. Однако все развивавшееся рабовладельческое хозяйство не могло ограничиться этими внутренними ресурсами для пополнения кадров рабочей силы. Необходимость постоянного увеличения количества рабов требовала развития завоевательной политики, которая возникла еще в период Древнего царства, стала реальным фактом в период Среднего царства и достигла своего наивысшего расцвета при фараонах Нового царства, в частности в период XVIII династии.[11] Уже первые фараоны XVIII династии совершали многочисленные походы [63] в Палестину, Сирию и Финикию, а также на юг, в Нубию в значительной степени для захвата пленных, обычно обращавшихся в рабство.[12] Эта завоевательная политика достигла большого размаха при Тутмосе III, совершившем целую серию крупных завоевательных походов. Сохранившийся, к сожалению, не полностью текст «Анналов Тутмоса III» свидетельствует о том, что во время царствования этого фараона было захвачено в качестве добычи и получено в виде дани свыше 7 тыс. пленных из различных завоеванных и подвластных Египту стран. Однако цифра 7671, полученная при подсчете общего числа пленных, упомянутых в «Анналах Тутмоса III», далеко не точна, ибо на самом деле число попавших в Египет рабов в царствование этого фараона было намного больше. Вполне понятно, что весьма неполные «Анналы» не отражают действительной картины значительного роста рабовладения в Египте в данную эпоху. Ведь надо иметь и виду, что только первый поход Тутмоса III описан более или менее подробно, а остальные описаны очень бегло и весьма суммарно. Это объясняется тем, что подлинный полный текст «Анналов» утрачен, а сохранившийся текст во многих своих частях является лишь очень кратким и сжатым резюме.[13] С другой стороны, и дошедший до нас текст сохранился настолько плохо, что не дает права делать окончательные выводы, особенно в отношении цифр. Многие цифры исчезли, а несколько раз в тексте «Анналов» говорится о захвате или доставке пленных и рабов, причем точную цифру установить невозможно. Поэтому приведенную нами цифру следует признать минимальной и более правильно было бы считать, что в царствование Тутмоса III в Египет было доставлено 7671 + х рабов. Как видно из недавно найденной и опубликованной надписи, при Аменхотепе II было захвачено очень много рабов;[14] естественно предположить, что и при Тутмосе III их было доставлено в Египет не меньше. Во многих надписях автобиографического характера говорится о захвате пленников, которых, как правило, обращали в рабство. В юридических текстах, например в контрактах, и даже в автобиографиях вельмож и чиновников часто применяется особый глагол «ини» , который обозначает «приводить, покупать, добывать, получать, захватывать» и нередко применяется по отношению к рабам. Так, например, в надписи Аменемхеба, чиновника, жившего при Тутмосе III, говорится: «Я привел трех людей, которых я захватил в этой стране, и я поставил их перед его величеством в качестве живых пленников».[15] Судя по многим надписям, эти военнопленные рабы часто находились в частном владении, причем это частное рабовладение должно было быть юридически оформлено особым [64] «царским пожалованием», поскольку, очевидно, царь считался верховным собственником не только всего земельного фонда страны, но и всей захваченной во время войны добычи, в состав которой в первую очередь входили пленники, обращавшиеся в рабство. Так, в автобиографии вельможи и архитектора Инени, жившего и занимавшего различные высокие должности при ряде фараонов XVIII династии, говорится: «Наградил меня его величество рабами».[16]

Однако это рабовладение даже в эпоху Нового царства все еще сохраняло во многом неразвитый, домашний характер. На это домашнее рабство достаточно ясно указывали в своих трудах основоположники марксизма еще в прошлом столетии. Так, Маркс писал: «Рабство, в скрытом виде существующее в семье, развивается лишь постепенно, вместе с ростом населения и потребностей и с расширением внешних сношений — как в виде войны, так и в виде меновой торговли».[17] На этот же факт в свое время указывал и Энгельс: «Иное дело домашнее рабство на Востоке; здесь оно не образует прямым образом основы производства, а является косвенным образом составной частью семьи, переходя в нее незаметным образом».[18] О включении рабов, в частности военнопленных, в семью свидетельствует один юридический документ времени Тутмоса III. В этом документе говорится: «27-й год его величества царя Верхнего и Нижнего Египта Мен-хепер-Ра, дарующего жизнь и устойчивость, сына Ра, Тутмоса, Правителя Истины, подобного Ра вовеки. Явился царский брадобрей Са-Бастет к чиновникам ихмес-енкап царского дома, чтобы сказать: «Раб, который был мне пожалован, по имени Амениуи был захвачен рукой моей, когда я сопровождал правителя. Слушайте... Его не ударят, его не остановят у каких-либо дверей царя. Я ему отдал дочку сестры моей Небет-та в жены...»».[19] Очевидно, и в древнем Египте, как, впрочем, и у многих других древних народов на этой стадии развития общества, рабы входили в состав большой патриархальной семьи.

Классу рабов противостоял класс рабовладельцев, который в свою очередь делился на группы в зависимости от имущественного, социального и служебного положения их представителей. Однако уже в эпоху Нового царства возникает представление о значительной социальной группе свободных, образующих народ, в состав которого, очевидно, входили как привилегированные слои богачей, так и средние слои. Само слово «народ» именно в таком смысле появляется в надписях времени XVIII династии, в частности в одной надписи фараона Яхмоса I.[20] Вполне естественно, что бедняки, всегда выступавшие в классовой борьбе вместе с рабами, исключались из этой социальной группы, которая обозначалась словом «народ».[21] [65] В надписях фараонов XVIII династии цари изображают себя в качестве «благодетелей» и «охранителей» этого «народа». Так, в надписи на большом карнакском обелиске, поставленном по приказу царицы Хатшепсут, говорится: «Царица сама сказала: «я поставила его (обелиск. — В. А.) перед народом»» и дальше: «народ, увидят они памятник мой, я думала, что народ скажет, что мой рот был прекрасен благодаря тому, что исходило от него».[22] В особенности характерны в этом отношении следующие слова из той же надписи царицы Хатшепсут: «избрал [бог царицу] для охраны Египта, для защиты людей и народа... семя прекрасное на земле для благоденствия людей».[23] Эти слова — не что иное, как ясно выраженная классовая пропаганда, имевшая целью показать, что царь является защитником и хранителем народа и вся его деятельность сводится лишь к тому, чтобы обеспечить народное благоденствие. Разумеется, в состав этого народа включаются только обеспеченные слои, интересы которых совпадают с интересами богачей и придворных. Так постепенно формируется представление о той прочной и могущественной социальной группе, которая была наиболее мощной опорой царской власти. Даже цари-деспоты принуждены считаться с этой сильной и влиятельной группой населения. Так, в некоторых официальных царских надписях встречаются указания на то, что цари гордились признанием их власти со стороны народа. В одной надписи царицы Хатшепсут из Дейр-эль-Бахри говорится: «Услышал величество ее отца, царя, что соединил весь народ имя его дочери этой с [именем] царя».[24] В этих словах подчеркивается, что «весь народ», т. е. конечно, привилегированная часть египетского населения, признала законность власти царицы Хатшепсут, которая, очевидно, оспаривалась некоторыми группами населения.

Важным фактом социальной истории того времени является несомненное усиление средних слоев населения, в состав которых в значительном количестве входили ремесленники и торговцы. Обзор экономики Египта времени XVIII династии показал, что развитие ремесленного производства и дифференциация труда должны были повести к возникновению и дальнейшему развитию более квалифицированных форм ремесла. Уже в предшествующий период Среднего царства в Египте становится заметным средний слой ремесленников и торговцев. Теперь же, в период XVIII династии, среди этого среднего свободного слоя наблюдается дальнейшее и все усиливающееся расслоение. Многочисленные изображения на стенах гробниц рисуют нам этих ремесленников, многие из которых были опытными мастерами своего дела. Постепенно образуется замкнутый социальный слой профессиональных ремесленников, [66] передающих свои должности и знания своим наследникам. На это, между прочим, указывают знаменательные слова, сохранившиеся в гробнице Рехмира около изображения ремесленников: «дети... на место своих родителей».[25]

Очевидно, из этой постепенно оформлявшейся социальной группы опытных и зажиточных ремесленников иногда выходили и некоторые чиновники, которые благодаря своему богатству, связям, дарованиям или милости самого фараона достигали порой довольно влиятельного положения. Так, в одной Лейденской надписи мы читаем: «Я происходил из бедной семьи и из небольшого города, но Владыка Обеих Стран (т. е. царь. — В. А.) оценил меня... Он возвысил меня выше [царских] друзей, введя меня в среду придворных князей... Меня ввели в дом золота, чтобы делать фигуры и изображения всех богов».[26] Этот процесс усиления средних слоев населения получил особенно яркое выражение в конце XVIII династии, но уже ко времени царствования Тутмоса III он становится достаточно заметным.

Экономически наиболее могущественным классом в период XVIII династии была рабовладельческая аристократия, которая сосредоточила в своих руках огромные богатства. Состав этой аристократии в этот период чрезвычайно расширился. В нее входили представители старой родовой знати, новой придворной и служилой знати, чиновники, жрецы и военные командиры. В надписи Кереса, вельможи времени Аменхотепа I, дается перечень представителей различных социальных групп, входивших в то время в состав рабовладельческой аристократии. В этой надписи говорится: «О вы, князья, писцы, херихебы, спутники, люди войска! Хвалят и любят вас боги наших городов! Вы хотите передать должности ваши детям вашим, достигнув старости».[27] Особенно характерна последняя фраза, в которой подчеркивается стремление этих чиновников, жрецов и военных командиров передать своим детям и закрепить за ними свои должности, источник материального благосостояния.

Как видно из ряда других надписей, в это время постепенно укрепляется обычай передавать должности чиновников их детям, что способствовало внутреннему укреплению правящего класса рабовладельческой аристократии. Так, например, высшую государственную должность везира последовательно занимали три представителя одной высокой аристократической семьи, жившие при Хатшепсут и при Тутмосе III: Амачу, Нефер-убен и Рехмир, роскошная гробница которого прекрасно сохранилась до нашего времени.[28] Высшие представители этой рабовладельческой аристократии, носившие различные придворные титулы и занимавшие высокие государственные [67] должности, хорошо сознавали свою тесную связь с царским дворцом, с царским престолом, с самим фараоном. Ведь фараон был признанным главой этой высшей рабовладельческой знати, ее первым представителем и естественным защитником ее классовых интересов. Об этом ярко свидетельствует следующая надпись из гробницы везира Рехмира: «Друзья («семеры» — придворный титул. — В. А.) фараона, да будет он жив, здрав и невредим! — идут перед лицом везира, воздавая хвалу и возглашая славословия. Говорят они: «О правитель, достославный памятниками, Мен-хепер-Ра (Тутмос III. — В. А.), который утверждает каждую должность и снабжает храмы приношениями и указаниями всякого рода. Если он пребывает прочно на своем престоле, то и дети знатных [пребывают] на местах своих отцов»».[29] В этих словах ясно выражена мысль о том, что прочность положения аристократов в полной мере зависит от прочности власти царствующего деспота. Эта рабовладельческая аристократия была сильна своей сплоченностью и внутренней классовой солидарностью. В ней в течение веков господствовали старинные традиции чинопочитания, согласно которым младшие по должности и званию должны были беспрекословно подчиняться старшим и начальникам. Так, вельможа Инени ставит себе это послушание в особую заслугу: «Я слушал то, что говорил начальник. Не было строптиво сердце мое к вельможам, находящимся во дворце».[30] В состав этой рабовладельческой аристократии в значительной степени входило высшее жречество. Поэтому вполне естественно, что в среде этой аристократии господствовала исконная религиозная идеология, на основе которой создавались мировоззрение и своеобразная классовая этика представителей этого правящего класса. В соответствии с этим религиозным мировоззрением вельможа Инени с гордостью говорил о себе: «Я думал то, что угодно моему городскому богу, я чужд нечестия относительно вещей бога... Я не преступал устами относительно имущества бога в день взвешивания зерна... Страх божий был в моем сердце, страх перед моим господином в моем существе».[31] Особенно характерно, что материальной базой этой древней религиозной идеологии была забота о неприкосновенности храмового имущества, иными словами, забота о прочности существующего классового строя. Ведь в состав рабовладельческой аристократии в этот период входило богатое и влиятельное жречество. Но для того чтобы укрепить это классовое господство рабовладельцев и подавить возможный, а иногда и весьма реальный протест трудовых масс, необходимо было постоянно прибегать к лицемерной и демагогической классовой пропаганде, при помощи которой чиновники и вельможи, являвшиеся рабовладельцами и эксплуататорами, изображались [68] в качестве «справедливых и гуманных» правителей, которые в своем управлении стремились лишь делать «добро» народу. Так, вельможа Карес в своей биографии пишет: «Человек правды перед Двумя Странами, действительно справедливый, свободный от лжи, пребывающий первым в трудных судебных делах, защищающий нуждающегося в помощи того, который не может защитить себя, дающий уйти двум людям мирно речением уст своих, справедливый подобно двум чашкам весов.., склоняющий свое сердце, чтобы услышать слова, подобно богу в его час...».[32]

Нарисовав такими, яркими красками образ «идеального» чиновника, возможно, заимствованный из поучительной литературы, вельможа Инени с гордостью говорит, что и он в своей деятельности руководился этими правилами, чем снискал широкую популярность и «любовь» всего народа: «Не бывает твердосердечен хвалимый своим господином, не бывает нечестив устами хвалимый своим богом. Я достиг старости в своем южном городе, достоинств — в Хефтихернебес (Фиванском некрополе. — В. А.). Похвала моя была у его знатных, любовь — у простых. Я не грабил, я не вламывался».[33] Само собой разумеется, что вся деятельность такого «идеального» чиновника должна была сводиться к тому, чтобы всячески угождать фараону как высшему представителю и признанному главе правящего класса рабовладельческой аристократии. И, конечно, такая преданная служба царю всегда с лихвой вознаграждалась. Так, Инени откровенно признает, что его преданная служба царю была должным образом вознаграждена: «Царь усугубил мне свои милости вследствие [своих] великих достоинств для его сердца. Он возвел меня в начальники работ, в заведующего постройкой его гробницы... Он знал, что я верен, что я угодный сердцу, приятный устами, скрытен языком во [всем] касающемся дома царя. Он возвел меня в начальники двух житниц, в князья моего города, в начальники работ в Карнаке».[34] Еще более откровенно сообщает в своей биографии Инени о доходах, которые он получал благодаря милости царя: «Наградило меня его величество рабами. Хлебы мои из житницы царского дома [доставлялись] ежедневно... Я питался от обеденного стола царя, хлебом от трапезы царя, пивом, равным образом мясом, жиром, овощами, разными плодами, медом, пирогами, вином и оливковым маслом».[35] С особой гордостью сообщает Инени о милостях, которыми осыпала его царица Хатшепсут: «Хвалило меня ее величество, любила она меня, знала она достоинства мои во дворце. Наделила она меня имуществом. Возвеличила она меня. Наполнила она мой шатер серебром, золотом, всякими прекрасными тканями из царского дворца. Нечего и говорить — я стал выше всего».[36] [69] Таким образом, личное обогащение было главной и основной целью, к которой стремились эти «идеальные» чиновники, истинные представители правящего класса рабовладельческой аристократии.

Особенно характерным для времени XVIII династии является соединение в руках наиболее крупных вельмож и чиновников различных государственных и в то же время жреческих должностей. Одни и те же лица, очевидно, управляли как государственными, так и храмовыми землями и имуществами. Например, вельможа Инени писал: «Когда я был назначен князем, начальником двух житниц, поля храмовых владений были в моем ведении, все прекрасные работы были сосредоточены под моим управлением; я наблюдал за великими памятниками, которые он (фараон. — В. А.) сооружал в Фивах».[37]

На соединение государственных и жреческих должностей в одних руках и на одновременное управление храмовым и государственным имуществом одним лицом указывает ряд надписей вельмож и чиновников, живших при Тутмосах и Хатшепсут. Так, Мин-а называл себя: «наследственный князь, великий любимый друг [царя], начальник рабов Амона, царский писец Мин-а правогласный».[38] Представляет интерес в этом отношении служебная карьера вельможи Хапусенеба, жившего при Хатшепсут, подробно описанная в его биографии. Судя по этой надписи, вельможа Хапусенеб был непосредственным ставленником царицы Хатшепсут, которая выдвинула его на различные высокие должности. Так, Хапусенеб пишет: «Хвалил меня его величество, благой бог, царь Верхнего и Нижнего Египта Тутмос II... [назначил он меня] руководить работами в его скалистой гробнице благодаря величию моих планов... Назначен я был начальником в Фивах, в храмах Амона во всей земле Амона...».[39] При царице Хатшепсут Хапусенеб, пользуясь, очевидно, особым доверием царицы, занимал важные государственные, придворные и храмовые должности, объединяя в своих руках управление как государственным, так и храмовым имуществом. Судя по сохранившейся надписи, Хапусенеб в это время был «наследственный князь, первый жрец Амона-Ра, начальник жрецов Южной и Северной Страны, начальник областей юга, начальник скота Амона, начальник всех должностей дома Амона, казначей царя Нижнего Египта, единственный семер»,[40] а также «наследственный князь, великий начальник юга, жрец-сем Гелиополя, начальник города, везир, начальник храмов... И вот его величество было во дворце... Избрал меня его величество перед миллионами, возвысил меня его величество перед людьми благодаря величию своего сердца...».[41] Эти последние слова особенно ясно указывают на то, что Хапусенеб пользовался особым [70] личным доверием царицы и принадлежал к числу ее наиболее приближенных вельмож. Очевидно, именно в этот период образуется особый социальный слой высшей придворной аристократии, обязанной своим возвышением личной милости фараона и являющейся его наиболее прочной опорой. Очень высокое положение занимал при дворе царицы Хатшепсут и другой вельможа, по имени Тутии, который называл себя: «наследственный князь, начальник двух домов серебра, начальник двух домов золота, весьма наполняющий сердце владыки двух стран (т. е. пользующийся особым доверием царя. — В. А.), начальник жрецов Гермополя, опечатывающий сокровища в царском доме, обучающий ремесленников их делу, делающий открытия для опытных в делах, верховный начальник предписаний... безвредный... когда докладывает он дела... хорошо выполняющий задания, порученные ему... не забывающий того, что приказано ему... знающий способ хорошего выполнения [дел] навеки... доверенное лицо царя, владыка дворца... имеющий свободный доступ во дворец... хранитель печати царя Нижнего Египта и начальник всех ремесленных производств царя Верхнего Египта».[42] Тутии особенно гордился тем, что ему было поручено произвести подсчет ценностей, переданных царицей в храм Амона после возвращения экспедиции из Пунта. По-видимому, Тутии соединял в своих руках управление как государственной казной, так и казной храма Амона в Фивах. В своей биографии он пишет: «Пожертвованы все диковинки, все приношения всех иноземных стран, лучшие из диковинок Пунта Амону, Владыке Фив, для его величества, да будет он жив, здрав и невредим, чтобы наполнить дом этого почтенного бога... Он дал ему Две Страны, так как он знает, что он пожертвовал их ему. Я произвел этот подсчет, так как я велик и превосходен для сердца его. Похвала моя пребывает с ним... Предпочитал он меня тем, которые находятся в его свите. Знал он, что предано ему сердце [мое]. Узнал он, что я человек, который, если ему что скажут, замкнет уста свои относительно дворцовых дел. Назначил он меня управителем дворца, зная, что я обучен делам. Я запечатывал два дома серебра и все роскошные драгоценные камни в храме бога Амона в Фивах, наполненном приношениями до потолка. Не происходило подобного со времен предков. Приказал его величество сделать...[43] из электрума, из лучших [его сортов, доставленных из] горных стран, в середине палаты празднеств, и измерить мерами «хекет» [для Амона] в присутствии всей страны. Итог [измерения и подсчета] 88 1/2 хекет электрума, что составляет [85] 92 1/2 дебена, для царя Верхнего и Нижнего Египта, да будет он жив, здрав и невредим [Маат-ка-Ра], живущего вечно. Я получал [71] хлебы из тех, которые поступают к Амону, Владыке Фив. Все это было на самом деле. Ни одного слова хвастовства нет в этом. Я бодрствовал. Сердце мое было превосходно для моего владыки...».[44] Судя по последним фразам этой надписи, Тутии получал продовольственное снабжение из Фиванского храма Амона. Следовательно, он занимал какой-то высокий пост в управлении храмовыми имуществами, являясь в то же время одним из наиболее видных государственных чиновников того времени.

Процесс слияния и соединения в одних руках высших храмовых и государственных должностей особенно ясно виден на примере карьеры Сенмута, одного из наиболее влиятельных вельмож при дворе царицы Хатшепсут. Ряд сохранившихся надписей свидетельствует о том, что Сенмут управлял всеми владениями и имуществами крупнейшего храма — храма Амона в Фивах. Так, Сенмут называет себя «начальник полей Амона, начальник сада Амона, начальник прекрасного скота Амона, начальник великого дома Амона, начальник великого дома царя, начальник рабов Амона».[45] Далее Сенмут указывает, что его влияние простиралось на все храмы страны. Поэтому он называет себя «состоящим при тайнах во всех храмах».[46] В связи с этим Сенмут имел доступ ко всем храмовым архивам и располагал наиболее полной информацией относительно всего происходившего в государстве. «Я — знатный, которого слушали; я имел доступ ко всем писаниям жрецов. Не было ничего такого, случившегося с самого начала, чего я бы не знал».[47] Но наряду с этим Сенмут занимал и ряд очень видных государственных постов и пользовался особым доверием и особой милостью царицы, о чем он подробно говорит в своей надписи: «Я знатный, любимый господином своим, поддерживавший замечательные планы Владычицы Двух Стран. Возвеличил он меня перед Двумя Странами. Сделал он меня начальником своего дома и своих владений во всей стране. Я был начальником над начальниками, управляющим над управляющими всех работ. Я был во всей стране под его начальством, начиная со времени смерти своего предшественника. Я жил при Владычице Двух Стран, царе Верхнего и Нижнего Египта, Хатшепсут, живущей вечно».[48] С особой гордостью описывает Сенмут всю свою служебную карьеру и все свои заслуги перед царицей, которая его вознесла высоко над всеми остальными вельможами. «Приказано было начальнику дома Сенмуту руководить всеми работами царя в Фивах, в Гермонтисе, в храме Амона в Дейр-эль-Бахри, в храме Мут в Ишру, в южной части Фив Амона (Луксор. — В. А.), чтобы успокоить сердце его величества, этого почтенного бога, чтобы украсить памятники Владыки Двух [72] Стран, увеличить и украсить работы... согласно приказанному во дворце... согласно желанию сердца его величества относительного этого... Его верный [слуга], равного которому нет... сильный сердцем... казначей царя Нижнего Египта, жрец Амона Сенмут, говорит он: «Я великий среди великих всей страны, слушающий слушаемое, единственный в одиночестве, начальник дома Амона, Сенмут правогласный. Я действительно наполнял сердце царя, поступая так, что был хвалим своим господином ежедневно, начальник скота Амона, Сенмут. Я был открывающим истину, я не совершал лицеприятия. Радовался Владыка Двух Стран изречениям уст его, уст Нехена, слуги богини Маат, Сенмута. Я вошел в милость и добился похвал. Я радовал сердце царя ежедневно, семер, начальник дворца Сенмут. Я распоряжался в житнице приношений Амона каждый 10-й день, начальник двух житниц Амона, Сенмут. Я руководил праздниками богов ежедневно для Владыки Гора, да будет он жив, здрав и невредим, начальник дома Амона, Сенмут. Я был управляющим среди управляющих, высший над князьями, начальник всех работ царского дома, руководитель всех ремесел, начальник жрецов Монту в Гермонтисе, Сенмут. Я был тот, кому сообщали о делах Двух Стран. То, что доставлял юг и север, было под моей печатью. Повинности всех иноземных стран находились в моем ведении. Я был тот, шаги которого знали во дворце, истинный доверенный царя, любимый им, начальник садов Амона, Сенмут».[49] Именно поэтому Сенмут во всех своих надписях подчеркивает, что он занимал при дворе совершенно особое положение и стоял значительно выше всех остальных вельмож как по своему служебному положению, так и по своему влиянию. Это особое положение Сенмута, очевидно, объяснялось тем, что он соединял в своих руках управление всеми храмовыми владениями и имуществами. В то же время он занимал ряд высших государственных должностей. Поэтому он считал вправе называть себя: «великий среди великих, знатный среди знатных»,[50] «наполняющий склады, обогащающий житницу, начальник двух житниц Амона, начальник сада Амона, руководитель всего народа, начальник всей страны... спутник царя в стране юга, севера, востока и запада, которому пожаловано золото похвалы».[51] В этих последних словах подчеркнута особая близость Сенмута к царице. Таков был один из высших представителей придворной рабовладельческой аристократии. Само собой разумеется, что этот высший слой правящего класса рабовладельческой аристократии был прочно спаян единством классовых интересов. Несмотря на постоянную борьбу, происходившую внутри верхушки этого правящего класса рабовладельцев, в социальной борьбе с трудовым народом этот класс всегда [73] выступал сплоченным и объединенным, что обеспечивало ему конечную победу над классовым врагом — рабами и бедняками. Связующим звеном, объединявшим правящий класс рабовладельцев, был царь, который считался божеством, а на самом деле был лишь высшим представителем правящего класса рабовладельцев. Официальная пропаганда всегда стремилась изобразить преданность аристократов царю или царице. Так, в одной дейр-эль-бахрийской надписи царицы Хатшепсут говорится: «Услышали знатные люди, благородные, вожди народа этот приказ об установлении сана его дочери, царя Верхнего и Нижнего Египта, Маат-ка-Ра, живущей вечно. И вот поцеловали они землю под ногами ее... Услышали все люди всех палат дворца и вот пришли они. Радость на лицах их».[52] Конечно, это преклонение перед особой обоготворявшегося царя должно было поддерживаться не только официальной пропагандой, но и суровыми мерами воздействия. Так, уже в те времена, возможно, был установлен строгий закон о жестокой каре за оскорбление обоготворенного царя, своего рода lex de laese majestatis, который присуждал виновного к смертной казни и был облечен в следующую лаконичную форму: «Если какой-либо человек выскажется против имени ее величества, то бог немедленно постановит его смерть».[53]

С другой стороны, царь, возглавлявший правящий класс рабовладельцев, возглавлял и его постоянную борьбу с трудовым народом, постоянно подавляя восстания как в Египте, так и в покоренных странах. Именно это ставится в особую заслугу царице Хатшепсут, как это видно из надписи, содержащей следующее обращение Тутмоса I к будущей царице: «Ты будешь могущественной в Двух Странах, ты схватишь мятежников, ты появишься во дворце».[54]

В состав правящего класса рабовладельческой аристократии входили, далее, представители местной знати, занимавшие видные должности в отдельных номах, управлявшие земледельческим и скотоводческим хозяйством нома и имевшие в номах свои собственные крупные поместья. Это были не только потомки старой родовой знати, но также чиновники, назначенные царем, пользовавшиеся его особым личным доверием и образовавшие постепенно новый слой поместной и служилой знати. Таков, например, Пахери, «номарх Нехеба и Инит, писец, начальник жрецов Нехебт, писец счета зерна», гробница которого с ее надписями и изображениями хорошо сохранилась до наших дней и дает яркое представление об экономическом и социальном положении ее владельца, типичного представителя местной аристократии времени XVIII династии.[55] Судя по сохранившимся надписям, Пахери занимал должность номарха III нома Верхнего Египта и в то же время являлся [74] «писцом счета зерна» большой территории, включавшей область столицы — Фив и обширный район к северу вниз по течению Нила, включая VI ном Верхнего Египта с его главным городом Перт-Хатхор (Дендера).[56] Таким образом, развитие земледельческого хозяйства в аграрном Египте в период Нового царства и увеличение количества царских и храмовых земель требовали сосредоточения власти в руках отдельных местных чиновников. Именно поэтому контроль над земледельческим, зерновым хозяйством, «счет зерна» в пределах «большого южного округа»  был сосредоточен в руках одного местного чиновника, в данном случае номарха Нехеба и Инит, т. е. III нома Верхнего Египта, Пахери. Изображения и надписи в гробнице Пахери характеризуют его основные обязанности. Художник представил Пахери наблюдающим за выполнением различных земледельческих работ. Здесь показано вспахивание земли плугом, в который впряжены четыре раба, за плугом идет типичный азиат, очевидно, тоже раб. Тут же четыре человека вскапывают землю мотыгами. Далее пахари ведут два плуга, в которые впряжены быки. Всего на пашне здесь работают 15 человек. Далее изображена жатва льна. Пять человек вырывают из земли стебли льна. Один работник очищает корни от земли. Другой связывает снопы. Третий уносит с ноля связанные снопы. Всего на жатве льна работают восемь человек. Еще дальше изображена жатва на зерновом поле. Десять жнецов срезают колосья серпами. Затем художник изобразил молотьбу зерна: три человека несут колосья в больших корзинах и три работника молотят зерно при помощи быков. Наконец, тут же показано, как четыре человека отвеивают зерно и шесть человек насыпают зерно в кучи. На всех этих работах заняты 34 работника, что характеризует довольно крупный объем этих земледельческих работ, которые лично инспектирует хозяин гробницы, крупный местный чиновник, «писец счета зерна Пахери». На заключительных рисунках изображен амбар, в котором насыпаны три большие груды зерна и одна груда, очевидно, льняного семени. Наконец, далее мы видим четыре баржи, груженные зерном, готовые к отправке в столицу. Надпись поясняет, что этот рисунок представляет «погрузку барж ячменем и пшеницей».[57] Общая надпись вполне ясно определяет смысл всех этих изображений: «Осмотр летом и зимой всех работ, производимых в поле правителем Нехеба и Инит, который наблюдает и управляет на зерновых полях Южной Области, писцом счета зерна, Пахери».[58] В обязанности Пахери входило и наблюдение за скотоводческим хозяйством вверенной ему области. Так, на соответствующем рисунке мы видим стада быков, коров, телят, ослов, коз и свиней. [75] Надпись гласит: «Подсчет количества скота номархом Инит, начальником полей Южной Области, наполняющим сердце своего господина, от Дендера до Нехеба, писцом Пахери».[59] Наконец, на стенах этой же гробницы изображена приемка золота и отправка его на корабле в Фивы. Золото взвешивается на больших весах, и особый писец записывает его количество. Весьма возможно, что это золото добывалось в восточной пустыне к востоку от эль-Каба.[60]

Поставка золота в кольцах в сокровищницу Амона. Рельеф гробницы Ипу-им-Ра. Новое царство. XVIII династия.

Как мы уже отметили, жречество составляло значительную экономически мощную и сплоченную группу, входившую в состав правящего класса рабовладельческой аристократии. Жречество и чиновничество были тесно связаны между собой. Одни и те же лица, по большей части знатные аристократы, занимали одновременно жреческие должности, а также высокие гражданские должности как в центральном, так и в местном управлении, часто находясь при царском дворе и пользуясь особым личным доверием и расположением фараона. Поэтому цари XVIII династии с целью укрепления экономической мощи и политического влияния этой могущественной группы рабовладельческой аристократии жертвовали в храмы большие богатства, превращая их в своего рода филиалы царской сокровищницы. Так, в одной надписи, сохранившейся на северном фасаде восьмого пилона в южной части храма Амона в Карнаке, сказано, что Тутмос I покорил население завоеванных стран, обратил побежденных в рабство и заставил местных [76] вождей платить подати храму Амона. В этой надписи Тутмос I говорит: «Я схватил их во время победы согласно приказу твоему (Амона. — В. А.). Они превращены в рабов по указанию твоему. Вожди всех иноземных стран со склоненной головой приносят подати для храма твоего».[61]

Особенно крупные богатства пожертвовал храмам, главным образом храму Амона в Фивах, Тутмос III. Так, в своей коронационной надписи Тутмос III сообщает: «Мое величество устроил затем для него (Амона. — В. А.) новый сад, чтобы пожертвовать ему растения всякие и всякие хорошие цветы. Мое величество пожертвовал затем 1800 стат земли для полей храмовых владений, многочисленные поля в южной и северной стране... снабженные рабами. Я наполнил их пленными из южной и северной страны, детьми вождей страны Речену, детьми вождей Хент-хен-Нофра...».[62]

Выдача материалов из складов храмов Амона. Роспись гробницы Мен-хепер-Ра-снеба. Новое царство. XVIII династия.

Большой и подробный перечень всех даров, переданных фараоном храму Амона в Фивах, дает один из отрывков «Анналов Тутмоса III». В этой надписи говорится, что царь после победы, одержанной над врагом, пожертвовал храму пленников, обращенных в рабство, которые должны были ткать в храмовых мастерских различные ткани, обрабатывать храмовые поля, собирать зерно и наполнять житницы храма. Судя по этой надписи, храму Амона в Фивах пожертвовано 1588 рабов и рабынь, пригнанных из Азии и Нубии. Далее в той же надписи [77] сообщается, что царь передал храму дойных коров различных пород, много гусей для птичьего двора храма, большое количество полей и земельных угодий, разнообразные ценности, в частности серебро, золото, лазурит, малахит, бронзу, руду, свинец, краски, «чтобы соорудить все памятники для отца моего Амона», наконец, три сирийских города — Иниугес, Инуааму, Хуренкару, повинности с которых должны были ежегодно взиматься в пользу Фиванского храма Амона.[63] В надписях фараона Тутмоса III неоднократно говорится о том, как по приказу царя храмам, главным образом Фиванскому храму Амона, стали приносить более многочисленные, чем раньше, жертвы. Так, уже в коронационной надписи Тутмоса III сообщается, что «царь сам приказал сделать жертвенные приношения заново для отца своего Амона-Ра, владыки престолов Двух Стран (Фив. — В. А.)... пива — 30 кувшинов, связок овощей — 100, вина — три сосуда «хебнет», птиц «хетаа», плодов, белого хлеба... Мое величество приказал затем принести в жертву [сделать новое приношение] коров, телят, быков, газелей...»[64] Стремление правительства укрепить экономическую базу жречества особенно сказалось в чрезвычайно широкой строительной деятельности фараонов XVIII династии, которые тратили очень большие средства на ремонт и перестройку старых храмов и сооружение новых роскошных зданий в честь богов Египта. Так, в большой строительной надписи на гранитной стэле из Карнака, ныне хранящейся в Каирском музее, описываются постройки, воздвигнутые Тутмосом III после начала его войн. В частности, в этой надписи сообщается о сооружении большой пристройки к восточному концу большого Карнакского храма и описывается сооружение роскошных колонных зал и святилища, которые образовывали пристройку. Согласно надписи на алтаре, найденном в Карнаке, это здание носило название «Мен-хепер-Ра славен своими памятниками». Можно предполагать, что это название сохранилось до времени Такелота II. Новое и роскошное сооружение было настолько велико, что древнюю часовню божества водного хаоса Нун пришлось перенести дальше на восток. Необходимость постройки была вызвана тем, что Хатшепсут поставила свои обелиски в колонном зале Тутмоса I, так что этот зал лишился своей крыши. Тутмос, произведя перестройку этой части храма, заменил в зале старые кедровые колонны каменными. Возвратившись из второго сирийского похода, на 24-м году своего царствования Тутмос III начал эту постройку, и за два месяца до отправки в третий поход была, как описано в надписи, совершена торжественная закладка здания.[65] После возвращения Тутмоса III из третьего похода в 25-м году на стенах одной из комнат храма были [78] изображены растения и цветы, привезенные из Сирии.[66] Судя по одной надписи, особое помещение было посвящено культу царских предков. В одной комнате находился список царей, культ которых совершался в этом храме и статуи которых здесь были поставлены. Очевидно, культу царских предков придавалось большое значение, так как этот древний царский и заупокойный культ служил для укрепления авторитета власти обоготворенного царя и тем самым для укрепления всего классового строя и рабовладельческой системы в целом. На связь этого храма с заупокойным царским культом указывается в другой надписи Тутмоса III, в которой этот храм назван «памятник в честь его отца, царя Верхнего и Нижнего Египта Тутмоса I и памятник в честь его отцов, царей Верхнего и Нижнего Египта».[67] Таким образом укреплялась неразрывная связь между аппаратом государственной власти, который увенчивался царем, и богатым аристократическим жречеством, входившим составной частью в правящий класс рабовладельческой аристократии.

Гардинер в социальном отношении противопоставляет термин «рехит» термину «пат». См. A. H. Gardiner. Ancient Egyptian Onomastica. Oxford, 1947, vol. I, 98*, 108*.