Глава 13

— Лорд Ловел стоит у конюшни, гладя круп своего жеребца… — Фрэнсис наклонился, едва удержав на коленях лютню, перехватил адресованный даме, сидящей рядом, венок и сам надел его на голову красавицы. Она небрежно улыбнулась обескураженному поклоннику, смотревшему на неё с обожанием, и сказала:

— Мсье Фрэнсис, разве же можно столь откровенно лишать других того, что принадлежит им по праву? У вас в Англии все такие пираты?

— Нет, мадам, мы становимся ими только в Бургундии, — немедленно откликнулся Фрэнсис, устраиваясь поудобнее у её колен. Всё это происходило в саду. Женщины сидели, склонившись кто над шитьём, кто над картами, а англичане оказывали им всяческие знаки внимания. Ветви виноградника густо покрывали стену, и оттуда доносилось жужжание пчёл. За последние недели не выпало ни капли дождя, и в горячем воздухе висел густой медовый запах. Лето достигло своего зенита. «Словно в стране лотофагов из древней легенды»[103], — усмехнувшись, подумал Фрэнсис, опуская лютню на землю. Струны издали жалобный звук.

— Вы не кончили песни, мсье? — обратилась к нему Маргарэт. — Этот лорд Ловел, он что, ваш предок?

— Весьма вероятно, мадам. Надо сказать, повеса он был изрядный и любовник неверный. У женщин было много поводов жаловаться на него. — Лениво потянувшись, Фрэнсис с улыбкой посмотрел на Маргарэт. — Но это не семейная традиция.

Маргарэт не покраснела и не отвернулась от смущения. Она по-прежнему не спускала с него прямого, открытого взгляда, и в конце концов Фрэнсису пришлось отвести глаза. Прямота Маргарэт смущала его, ни с чем подобным ему сталкиваться не приходилось. Беспокойно уминая пальцами сухую землю, Фрэнсис думал, когда же наконец другие заметят то, что так очевидно для него. Маргарэт напоминала цветок, раскрывающийся навстречу солнцу. Что до его кузена, который, словно тень, появлялся в предрассветные часы, то он напоминал беглеца с острова, где живёт волшебник Мерлин, — человек не от мира сего, человек, полностью поглощённый своим счастьем[104]. Впрочем, один из окружения Фрэнсиса наверняка догадывался о том, что происходит. Однажды, только начало светать, кажется, ещё и птицы-то не пробудились, — Фрэнсису почудились шаги, он решил, что это Филипп. Однако увидел Уилла Паркера: тот встал с койки, раздвинул шторы и напряжённо всматривался в даль. Глаза их встретились, но никто не произнёс ни слова.

За стеной послышались шаги. Дверь распахнулась, и Фрэнсис непринуждённо сказал:

— Приветствую вас, кузен. Итак, вы снова с нами. Как там дела в Сен-Квентине?

— Плохо. У Сен-Пола семь пятниц на неделе — снова передумал. Королю нужно было посоветоваться со своими военачальниками.

Филипп присоединился к группе дам и кавалеров, устроившихся под большим ракитовым деревом. Хитро улыбаясь, Фрэнсис отметил про себя, что Филипп рядом с Маргарэт.

— Видно, Глостер гнал вовсю — ведь и недели не прошло, как вы уехали, — заметил Эштон. — Так что, Сен-Пол, выходит, отказывается сдать город? Чума на предателя, он ветрен и переменчив, как женщина. — Эштон улыбкой усмирил сидевшую подле него красавицу — она готова была взорваться от таких слов.

— Ну так и что же дальше? Видно, под Сен-Квентином заварится скоро та ещё каша.

— Да нет, король готов принять эту крепость только как дар, сражаться за неё он не будет. Пока он стал лагерем невдалеке от Перона.

Увидев, что Маргарэт нагнулась, поправляя шелка, ниспадающие с колен, Филипп повернулся к ней.

— Не позволите ли, мадам?.. — Он помог Мэг оправить платье. Пальцы их на мгновение встретились. «Да будет к ним Бог милосерден», — почему-то подумал Фрэнсис и рывком выпрямился. Он поднял лютню и принялся настраивать её, одна из женщин весело заговорила:

— Вы не пожалеете, что вернулись именно сегодня, мсье Филипп. Вечером карнавал, и там будет такая сцена: Геркулес побеждает гидру[105] с помощью птичек, которые вылетают изо рта у фокусника.

Разлёгшись на траве, Филипп ответил:

— Красавица, до вечера ещё слишком далеко. — Он улыбнулся ей и одновременно своей возлюбленной. Маргарэт поднялась на ноги и пошла в сторону ворот. По негласному уговору, вскоре встал и извинился Филипп, сейчас он последует за Маргарэт. Юбки её прошуршали рядом, как бы ненароком задев его руку. У ворот Маргарэт быстро оглянулась, Филипп ответил ей условным знаком.

Ворота закрылись. Фрэнсис снова запел своим красивым, высоким голосом. В его балладе речь шла о любовных и военных подвигах лорда Ловела, нашедшего в конце концов упокоение в церкви Святой Девы Марии.

За воротами послышались невнятные голоса — Маргарэт отвечала на приветствие какого-то мужчины. Мгновение спустя в саду появился Ричард Рэтклиф и, широко улыбаясь, направился к собравшимся.

— Право слово, Филипп, вы слишком быстро исчезли, далее не услышав новостей, которые Глостер привёз из Перона. Только что вернулся герцог Бургундский. Глостер сейчас с ним, и один из пажей услышал их разговор: по словам Глостера, король Эдуард заключает мир с Людовиком и возвращается в Англию. Так что наш бургундский хозяин призывает на головы англичан гром и молнию.

Лютня, жалобно пискнув, соскользнула на землю. Эштон отстранился от своей избранницы. На лице его появилось изумление. Мрачное обычно лицо Рэтклифа по-прежнему озаряла улыбка. Он явно наслаждался произведённым эффектом.

— Честное слово, всё так и есть, как я сказал. На завтрашнем пиру в Сен-Омере нас уже не будет. Но сегодня за ужином лучше попридержать языки — отныне в Бургундии у англичан не много друзей.

Эштон присвистнул и молча направился к воротам. Фрэнсис задумчиво взял свою лютню и медленно поднялся на ноги. Из скромности он не стал оборачиваться, но когда, спустя некоторое время, бросил взгляд назад, к великому своему удовлетворению, увидел, что Филипп исчез.

Англичане поспешили за Эштоном — всем хотелось узнать подробности, Фрэнсис, у которого любопытство смешивалось с явной озабоченностью, не последовал за ними, потоптавшись немного на месте, он направился в сторону высокого кустарника, окаймлявшего сад со всех сторон. Здесь было зелено и тихо. Погруженный в невесёлые мысли, Фрэнсис медленно шёл по тропинке, пока в глаза ему не бросилось яркое пятно. Он остановился. Это была дамская юбка — в просветах между кустами её легко было различить. Дама была не одна. Она гладила, словно дитя в колыбели, мужчину, лежавшего рядом и обнимавшего её за талию. Лица Фрэнсису не было видно — мужчина прижался к груди возлюбленной.

Испытывая чрезвычайную неловкость, Фрэнсис круто повернулся. Он был озабочен лишь тем, чтобы шагов его не было слышно, и не уловил лёгкого движения впереди, там, где кусты следовали изгибу стены. Не расслышал он и чьего-то сдержанного дыхания. По другую сторону высокого кустарника мелькнуло что-то голубое и жёлтое, остановилось на мгновение и наконец исчезло так же бесшумно и незаметно, как и возникло.

Ужинали во дворце герцога Бургундского поздно. Неожиданно появившись в Сен-Омере после недельного отсутствия, Карл вернулся следом за Глостером, привёзшим с собой столь разочаровывающие новости о переменах в планах короля. Устрашающие слухи впервые достигли ушей Карла в Эно, где он участвовал в собрании Штатов[106]. Он немедленно помчался в Перон, но Глостер уже уехал оттуда. Французский король выказал явную готовность откупиться от завоевателей. Итак, в свете двойного предательства Сен-Пола, весьма неопределённых перспектив военной кампании на разорённой территории, а также ненадёжности союзника (в чём англичане имели не одну возможность убедиться), Эдуард не видел причин не пойти навстречу Людовику. Французскими деньгами можно было покрыть расходы, кроме того, с этой стороны династии Валуа в ближайшее время не будет угроз. Избавившись от противника на своей земле, Людовик не поскупится, лишь бы англичане больше не возвращались.

Эдуард хорошо знал своих соотечественников. Они довели себя до изнеможения, стремясь не посрамить славы Гарри Монмоута. Но теперь, стоит им увидеть размер суммы, как они с лёгкостью откажутся от второго Азенкура[107].

Нет смысла, решил Ричард, снова пытаться в чём-то убедить Карла. Он всё равно останется глух к любым доводам. Герцогу было совершенно ясно, что Эдуард Плантагенет обменял своё величие на золото — и презрению его не было границ. Креси, Пуатье и, разумеется, Азенкур, которые явились некогда гордостью Англии[108], взвились победными знамёнами к самому небу, теперь словно были отброшены за ненадобностью и стали лишь поминальным словом о былом величии Англии.

Ричард терпеливо выслушал Эдуарда. У него давно были сомнения относительно мудрости политического курса, который проводит брат. Из всех советников короля только герцог Глостер высказался за то, чтобы начать сражение, а уж потом вести переговоры — вот тогда можно выступать с позиции силы. Когда стих гул несогласных и герцогу дали возможность договорить, он заметил лишь, что не следует больше злоупотреблять гостеприимством Карла Бургундского. Лично он со своими спутниками собирается уехать из Сен-Омера как можно скорее. С этими словами герцог откланялся и вышел из комнаты. В прихожей он встретил целую толпу англичан. Все были изумлены — дверь в комнату, где проходило совещание, была приоткрыта и всё можно было услышать. Здесь был и Эрар Де Брези. Он только что вернулся из Лотарингии — даже пыль с сапог не успел счистить — и ожидал аудиенции у Карла. Бросив на Глостера загадочный взгляд, он прошёл в кабинет Бургундца. Взрыв ярости, которым был встречен Де Брези, показался любопытным слушателям мощным раскатом грома и совершенно заглушал его мягкий голос, который, судя по всему, старался успокоить своего господина. Оставив Де Брези выяснять отношения с Карлом, Ричард вышел из дома.

Час спустя англичане уже собирали свои пожитки, о случившемся говорили все и везде. Встревоженный Фрэнсис всё это время тщетно поджидал кузена в покоях герцога Глостера. Отчаявшись, он отправился в обеденный зал, но, хотя приближался вечер, столы ещё не были расставлены, а испуганный распорядитель метался между кухней и залом. Карл, чернее тучи, прошагал в апартаменты жены, ему не терпелось рассказать, какой фокус выкинул её брат. Весь дом, только что перешептывавшийся, прикидывавший, что будет дальше, замер в ожидании. Эрара Де Брези нигде не было видно, хотя иные из его людей мелькали в зале. Фрэнсис смущённо кивнул им и ничуть не удивился сдержанности ответа. Атмосфера нагнеталась — англичане и бургундцы, встав у противоположных стен зала, напоминали псов на привязи: стоит хозяину сказать слово — и они со злобным рычанием кинутся друг на друга.

В примыкавшей к залу комнате Перси с приятелями играли в кости. Филипп тоже был здесь, он внимательно изучал только что полученный свиток с указаниями насчёт отъезда герцога Глостера и его свиты. Бросив на него беглый взгляд, Фрэнсис присоединился к игрокам. В стаканчике забренчали кости. Рэтклиф нагнулся посмотреть, что выпало, засмеялся и швырнул монетку.

— Ваша взяла, Ральф. Вам чертовски везёт сегодня, честью клянусь! — Эштон подхватил монету на лету.

Позади них, у двери возникло какое-то движение, все расступились, давая дорогу вновь пришедшему. В паузе, возникшей, пока собирали кости, Фрэнсис услышал спокойный голос кузена, обратившегося к слуге, застывшему в почтительной позе:

— Итак, первая остановка во Фрюже, вторая — во Фремене.

Игра возобновилась. Рэтклиф засмеялся было какой-то шутке Эштона, как у входа раздался мужской голос:

— Честь англичанина? Право, мсье, лучше бы подыскать другое слово. Например, милосердие турка… — мягкий французский выговор рассёк наступившую было вновь тишину, словно острая бритва прошлась по бумаге, — или несравненный аромат навоза…

Похолодев от предчувствия и даже не успев взглянуть в лицо кузену, поднявшему глаза, Фрэнсис понял, в чём дело. Филипп застыл как изваяние, а Де Брези твёрдым шагом вошёл в комнату и остановился, не спуская глаз с побелевшего лица.

— Итак, мессир, что скажете по этому поводу? А то весь последний час я только об этом и думаю: куда же англичане подевали свою честь?

— Ну это уж слишком! — В наступившей тишине возмущённый голос Эштона прозвучал особенно резко. Перси схватил его за руку и оттащил в сторону, а Филипп, задыхаясь, с трудом выговорил:

— Оставьте, Ральф, к вам это не имеет никакого отношения.

Скулы его внезапно покрылись ярким румянцем, в глазах застыл невысказанный вопрос, ответ на который он получил, заметив рядом с Де Брези его сына Огюста. Через одну руку у него был переброшен отцовский плащ, в другой он держал веточку самшита, тёмно-зелёные листья контрастно выделялись на фоне пронзительно-голубой туники. В садах герцога Бургундского было только одно место, где рос самшит…

После продолжительного молчания Де Брези снова заговорил:

— Итак, сын мой? — Он и не пытался скрыть насмешку. — Вроде раньше вы не страдали от немоты. Я жду. Может, вы скажете, что меня неверно информировали? Или даже обманули?

Голос его звучал ровно, но сорваться ему не давала именно ярость, а не сдержанность. В какой-то момент Де Брези прижал руку к горлу, словно ворот рубахи душил его. Филипп заговорил тихо, так, чтобы не слышали другие:

— Мсье, зачем оскорблять недоверием всех сразу? У нас с вами свои дела, я охотно признаю свою вину, как признаю и справедливость ваших претензий, Но поверьте моему слову, у вас нет никаких оснований — да и права — обвинять других.

— О чём это вы там толкуете, любезный мой Ловел? — презрительно скривился Де Брези. — Цену вашему слову я знаю. Все необходимые доказательства я получил от этой шлюхи служанки, которая поплатилась хорошей поркой за те взятки, что вы ей, наверное, давали. Ибо, видите ли, любезный, — Де Брези немного наклонился к Филиппу, — должен признать, что до разговора с ней я не мог поверить, что всё так и было.

Дальнейшее произошло слишком стремительно, — сделать уже ничего было нельзя. Огюст оттолкнул отца и сбросил с руки плащ. Увидев, что скрывалось под ним, Филипп подался назад, но недостаточно быстро. Сильный удар едва не бросил его на пол: плётка-трехвостка обвилась вокруг его лица. Горящая щека сразу увлажнилась. Фрэнсис быстро подскочил к кузену и схватил его за плечо, не давая упасть.

— Ах вот как, ублюдок, — прошипел он, — стало быть, ты ищешь ссоры. А ты видел хоть раз, как мой кузен орудует копьём? На твоём месте я бы заказал поминальную мессу.

— Огюст! — В голосе Де Брези прозвучал настоящий страх. Филипп освободился от цепкой хватки Фрэнсиса.

— Кузен, это не ваше дело.

Инстинктивно он прижал руку к щеке, а когда отнял её, на пол хлынула кровь. Три больших рваных шрама полыхали у него на лице, как клеймо. Чуть повыше металлическая окантовка плети порвала кожу до кости. Не говоря ни слова, Фрэнсис сделал шаг назад. Он и так уже вмешался в чужую ссору. Со стороны казалось, что Филипп медленно приходит в себя после тяжёлой дрёмы.

Кто-то из столпившихся у двери пытался разглядеть происходящее, но ему мешали широкие плечи Перси. Де Брези пробился к Филиппу и спросил медовым голоском:

— Не могу ли быть чем-нибудь полезным, мессир? — Филипп едва удостоил его взглядом. Вытащив из кармана платок, он плотно прижал его к кровоточащей щеке.

— Благодарю вас, сэр, — хрипло сказал он, — но к мессиру Огюсту у меня претензий нет.

Все так и ахнули.

— Филипп, как же можно, — резко начал Фрэнсис, но тут же осёкся. Де Брези, ни на кого не глядя, вышел из комнаты. Филипп, бледный от гнева, двинулся было за ним, но его остановили, схватив за плечо.

— Не надо, — сурово сказал Фрэнсис.

Перси поспешно стал с другого бока, а Эштон, повинуясь его взгляду, с грохотом захлопнул массивную дверь. Откуда-то из редеющей толпы послышался одинокий голос:

— Ну конечно же, это был гонец герцога Глостера. Что же удивительного в том, что они повздорили? Подобно своему господину…

Удаляющиеся голоса звучали всё более невнятно, и в комнате наступила тишина.