Глава 20

Вот уже несколько дней небо было затянуто тяжёлыми серыми тучами, судя по всему, скоро выпадет снег. Однако когда Фрэнсис въезжал во двор своего имения Минстер-Ловел, по черепице крыши неожиданно забегали солнечные лучи. Он остановился, разглядывая застеклённый фронтон своего замка и ощущая при виде родных стен обычный подъём чувств. У него были и другие дома, большие и маленькие, роскошные и скромные, — целая россыпь имений, разбросанных по огромной территории от Беркшира[151] до Йорка, но корни его были здесь, на этой земле, откуда выходили и куда возвращались мужчины и женщины его рода, представители многих поколений Ловелов. Фрэнсис отдал бы всё до последнего камня Ротерфилда, столь любимого Анной, лишь бы всегда стоял Минстер-Ловел.

Фрэнсис думал о том, что Уиллу давно пора узнать свою родословную. Сам он был моложе, когда отец открыл секрет потайного помещения между гостиной и большим залом и рассказал, как триста лет назад другой Уильям Ловел последовал за Ричардом Львиное Сердце[152]. Ну что же, может быть, на сей раз у него достанет времени поговорить с сыном хоть немного, рассказать о людях, живших здесь в прежние времена, о тех, чьё дело ему предстоит наследовать. Мысль об этом радовала Фрэнсиса, он даже проявил нежность к жене при встрече. Анна остановилась на нижней ступеньке дома, а он, склонившись в седле, поцеловал её в щёку.

— Что, удивлена? Я ведь словно с неба свалился. До нас дошли слухи, что где-то здесь, немного западнее, всё ещё шныряют люди Тюдора. Вот я и поехал в Глостершир проверить, верно ли это.

Сказав это, он сообразил, что появление своё можно было бы объяснить и потактичнее. Но Анна словно ничего не заметила.

— Ты надолго? — коротко спросила она.

Анна выглядела потерянной и озабоченной — похоже было, что она так и не смогла забыть то последнее прощание с мужем. Испытывая нечто похожее на угрызения совести, Фрэнсис обнял её за талию.

— Я, наверное, на несколько дней. А где Уилл?

Фрэнсис привёз подарки — купил их у торговца, недавно приехавшего в Бристоль: штука зелёного, прошитого золотыми нитями, итальянского шёлка — Анне, небольшой серебряный кинжал с позолоченной ручкой — семилетнему сыну. «Мальчику такое должно понравиться», — думал Фрэнсис. Он угадал, во всяком случае Уилл, к явному удовольствию отца, пробормотал слова благодарности. Прожив семь лет в обществе одной лишь матери, он всё-таки не стал похожим на девчонку, хоть, конечно, давно уже пора серьёзно подумать о его будущем. За ужином, который состоялся в личных покоях, подальше от общего зала с его постоянной суетой, Фрэнсис только об этом и думал. Он поделился мыслями с Анной, которая рассеянно крутила в руке кусочек вафли. Она посмотрела на мужа и сказала:

— Я уже думала об этом. Сейчас он ещё совсем ребёнок, но когда настанет срок, можно послать его к милорду Шрусбери. Это крупное поместье, и к тому же там он не будет среди чужих, ведь милорд — мой родич.

Фрэнсис поморщился. Он был знаком с Шрусбери — тот всегда относился к Фрэнсису со сдержанной вежливостью, как и положено родственнику жены, но взаимопонимания у них никогда не было. Семья, при всей своей лояльности к королю Эдуарду, явно симпатизировала Ланкастерам. Граф-отец был другом Джона Ловела, и Фрэнсис точно знал, что сын считал его предателем. Нетрудно догадаться, какое Уилл мог получить там воспитание. Помолчав немного, Фрэнсис примирительно заметил:

— Ну что же, и это возможно, но мой вариант лучше. Что ты скажешь насчёт Миддлхэма? Послушай, Анна, — чтобы задобрить жену, он положил руку ей на плечо, — я знаю, как ты относишься к королю, но сын-то его при чём тут? Настанет день, он будет законным повелителем Англии. Так зачем же лишать Уилла шанса делать карьеру на службе у наследного принца?

Он почувствовал, как жена вся сжалась при его прикосновении, но никаких возражений с её стороны не последовало. Фрэнсис облегчённо вздохнул и повернулся к сыну, сидевшему в противоположном конце комнаты. Повинуясь жесту отца, мальчик подошёл поближе.

— Уилл, мы тут толкуем о твоём будущем. Пора тебе посмотреть мир: в долине Трента есть земли, которых ты никогда не видел, а ведь со временем они будут принадлежать тебе. По милостивому соизволению короля ты можешь поехать в Миддлхэм и проходить обучение с принцем Уэльским.

В глазах сына мелькнуло какое-то странное выражение. Он посмотрел на Анну, затем потупился.

— Да, милорд, — произнёс мальчик.

Фрэнсис, улыбаясь, положил руку ему на плечо.

— Да, путь тебе может показаться неблизким. Собственно, так оно и есть. Мне было ненамного больше, чем тебе сейчас — может, на три-четыре года, — когда я отправился туда. И представь себе, настроение у меня тогда было примерно такое же. Всех, кто там был, я считал предателями и чувств своих скрывать не собирался.

Карие глаза мальчика внимательно смотрели на него из-под пушистых ресниц.

— Правда? Я этого не знал. А что же заставило вас переменить своё мнение?

— Просто выяснилось, что я ошибался. И ты обязательно поймёшь, что ошибаешься. — Фрэнсис серьёзно посмотрел на сына.

Мальчик сделал шаг назад и, запинаясь, произнёс:

— Нет. Не нужна мне королевская милость. Он злой колдун, он отнимает у людей их истинную веру…

— Замолчи! — Фрэнсис вскочил на ноги, но сын словно этого не заметил.

— Нет, нет, он клятвопреступник, и Бог накажет его за это…

Речь оборвалась — Фрэнсис схватил сына за руку.

— Послушай меня, Уилл, — сказал он, немного остывая, — ты слишком мал и пока поешь с чужого голоса, потому я тебя и прощаю. Но ты должен поклясться, что никогда в жизни не произнесёшь больше этих слов — и это будет первая клятва в твоей жизни. — Наступило молчание. — Уилл! Я жду.

Отец и сын смотрели друг на друга в упор. Фрэнсис почувствовал, что наливается кровью, мальчик, напротив, побледнел и поник. Выражение его лица было знакомо Фрэнсису — точная копия Анны. Молчание затягивалось. Наконец Фрэнсис отрывисто произнёс:

— Иди к себе наверх.

Спальня Анны и Фрэнсиса находилась на втором этаже, к ней примыкала небольшая комната, окна которой выходили в сад. Собственно, её трудно было назвать комнатой — скорее узкий пенал, Анна поставила там кушетку для Уилла, Фрэнсису это с самого начала не понравилось: он всегда считал, что мальчику будет лучше с другими детьми в общем дортуаре. Но сейчас, наверное, так было лучше — пусть побудет один.

Когда мальчик ушёл к себе, Фрэнсис подошёл к камину и, сложив руки на груди, стал задумчиво наблюдать за игрой пламени.

— Фрэнсис, прошу тебя… — начала было Анна, с трудом выговаривая слова. Но в его ушах всё ещё звучал голос сына. Фрэнсис резко выпрямился и почувствовал, что пояс слишком давит, мешает дышать. Странно — это был простой пояс из мягкой кожи, без всяких украшений. Расстегнул его и, не глядя на жену, вышел из комнаты.

Через полчаса он вернулся. Пояс всё ещё был у него в руках. Отшвырнув его в сторону, он тяжело опустился в кресло и прикрыл руками глаза. Анна рванулась к двери, но её остановил голос мужа:

— Оставь его в покое, Анна. Он в постели. — Фрэнсис, оторвав руки от лица, посмотрел на неё. — Тебе не кажется, что ты и так уже поработала достаточно?

Анна вздрогнула — так страшно прозвучал голос мужа, — и опустила голову, чтобы скрыть слёзы.

— Я учила его тому, что кажется мне правильным. А ты на моём месте разве поступил бы иначе?

Фрэнсис промолчал. А ведь Анна права, мелькнуло у него в голове. Он слишком устал, чтобы продолжать этот тяжёлый спор, потому перевёл разговор на другую тему.

— Завтра я пошлю в Миддлхэм грума: надо предупредить о приезде Уилла. У нас не так-то много времени, если хотим, чтобы он попал туда. Надо действовать, пока погода не испортилась.

Анна принялась перебирать складки на юбке. Было слышно, как шуршит шёлк.

— Уилл — всё, что у меня осталось, — произнесла она. — Неужели тебе так хочется лишить меня последней радости?

— Ты всегда любила мне перечить, — устало ответил Фрэнсис. — Если я говорю, что нашему сыну нужно это, ты обязательно скажешь — другое. Может, ты собираешься упрекать меня за то, что я здесь слишком редко бываю? А мне-то казалось, что ты не особенно по мне скучаешь. Иначе я непременно приезжал бы чаще.

— Ну да, разумеется, особенно когда не хватало девок позабавиться. Меня всегда удивляло, отчего это ты в таком фаворе у Горбатого[153], ведь говорят, он не одобряет блуда.

По его молчанию Анна поняла, что наконец-то попала в цель. Глаза его сузились. При свете камина лицо мужа казалось вылитым из бронзы.

— О мадам, если бы я только мог подумать, что вам до этого есть хоть какое-то дело, всё было бы иначе. Но ведь вы слишком давно и слишком ясно дали мне понять, что предпочитаете спать одна.

Анна побледнела и отвернулась. Фрэнсис всегда легко взрывался, но гнев его проходил так же быстро, как и возникал. И теперь ему было стыдно до боли за неосторожные слова. Чтобы уязвить её самолюбие, он выбрал слишком сильное оружие. Фрэнсис приподнялся в кресле, но тут же опустился вновь.

— Извини, мне не следовало этого говорить. Право, мне очень жаль. Это верно, я не много уделял тебе внимания. Но ты же знаешь почему. Неприветливый тон и каменное выражение лица — не лучшая приманка для мужчины.

Она слегка покачала головой — то ли возражая, то ли, напротив, в знак согласия, но так или иначе, Фрэнсис заметил, что Анна плачет. Он понял, что жена вовсе не хотела этой ссоры, что всё вышло наружу помимо её воли — слишком уж много горечи накопилось. «А вообще-то она ждала от этого вечера совсем другого», — думал Фрэнсис. Даже оделась специально для него в голубое — его любимый цвет. Голубое шло ей и сочеталось с цветом глаз — то ли зелёным, то ли серым или голубым. Шея у Анны всё ещё была как у юной девушки: гладкая, молочно-белая. Теперь уж и не вспомнишь, когда они спали вместе в последний раз — слишком часто и грубо она отталкивала его, — но у крови свой инстинкт и своя память, и Фрэнсис подсознательно чувствовал, что только Анна может дать ему детей, которые унаследуют его имя. Она была из тех женщин, которым, похоже, нравится быть беременными. Он говорил в шутку, что беременность ей к лицу, а месяцы, прошедшие после его возвращения из Бургундии, были самыми счастливыми в их совместной жизни. Но Уилл оказался единственным, больше детей не было. Фрэнсис никогда не говорил жене, как его это ранит. Неужели её тело, даже соединившись с ним в единое целое, способно сопротивляться и не принимать его до конца?

В камине догорело полено, и искры разлетались в разные стороны. Он подумал, что молчание слишком затянулось, а взглянув на Анну, понял, что всё это время она смотрела на него. Он продолжал сидеть неподвижно, а взгляд Анны всё ещё был устремлён на мужа; она потянулась к фляге, налила в кубок вина и предложила Фрэнсису:

— Выпьешь?

Он потянулся навстречу. Прикоснувшись к руке жены, Фрэнсис ощутил, как холодны её пальцы. На её щеках проступил слабый румянец. Фрэнсис взял кубок, поставил его на пол и, усадив Анну рядом с собой, прошептал:

— Неужели уже слишком поздно?

Она не пошевелилась в его объятиях. Фрэнсис ощущал, как внутри неё идёт сильная борьба, как рвётся надвое сердце.

Он прикоснулся губами к её бровям — едва-едва, словно боясь, как прежде, встретить холодную усмешку. Фрэнсис почувствовал, что она медленно отогревается, что в ответ на его желание в Анне начинает разгораться огонь, словно искра на летнем вересковом поле. Неожиданно она прижалась к мужу и крепко обняла его за шею.

Потом, спустя год, он вспомнит, как волосы жены коснулись его подбородка, как он возился с булавками и шпильками, как укололся и, рассмеявшись, выругался:

— И зачем это женщины…

Анна лукаво глянула на мужа.

— Чтобы нравиться мужчинам.

Её густые волосы при свете камина отливали медью. Фрэнсис поцеловал Анну, и волосы хлынули вниз, охватив своим пламенем красивую грудь.

— Знаешь, дорогая, о чём я думаю: почему бы нам не поехать на север вместе с Уиллом? Тогда ему не будет так одиноко среди совсем незнакомых людей, и к тому же ты пятнадцать лет не была у брата в Равенспорте. Впрочем, нет, погоди. — Фрэнсис нахмурился. — Через месяц Рождество, а сразу после этого начинается сессия парламента. Я должен быть в Вестминстере. Ладно, слушай. Заседать парламент будет до Сретения[154], а весной король посылает меня на север. Ты поедешь со мной. То есть вы оба поедете. Мы отвезём его в Миддлхэм, а потом поедем в Эскхэм-Брайан. В Йоркшире весной хорошо. Как тебе этот план?

Её ладони спрятались в руках Фрэнсиса — смуглых, с чёрными волосами на запястье. Не произнеся ни слова, Анна прижалась к нему щекой. И оба вспомнили одно и то же: их первый, безоблачный год, когда Фрэнсис привёз жену в Минстер-Ловел. Тогда здесь в ходу была шутка: «Если увидишь закрытую дверь, это значит, хозяев не стоит беспокоить, какие бы срочные дела по дому ни были». Взглянув на Анну, Фрэнсис подумал, что не так уж давно это было. Опуская Анну на подушки, он почувствовал, как бьётся её сердце. Фрэнсис положил руку на её грудь. Чуть отклонившись, Анна прошептала:

— Не здесь.

— Что так? — Ему уже представлялось стройное белоснежное тело жены, позолоченное отблесками каминного пламени.

— Могут войти, — пробормотала она, прижимаясь лицом к его ладони. — Но ты… ты можешь послать кого-нибудь наверх, пусть скажут камеристке, что она свободна.

Фрэнсиса всё это немало позабавило.

— Да ты у нас прямо монашенка.

Он поднялся и, не скрыв улыбки, вышел из комнаты в зал. Тут уже собирались ко сну. Койки для людей, с которыми он приехал, были приготовлены, остатки мяса, хлеба и пустые кружки из-под эля убраны. Он поймал холодный взгляд капеллана. Тот сидел с управляющим и был явно недоволен тем, что милорд так откровенно пренебрегает его обществом. Фрэнсис отыскал полусонного пажа и отослал его наверх. Служанки давно ждали хозяйку, чтобы помочь ей раздеться. Через некоторое время Фрэнсис вернулся в гостиную. От зала её отделял небольшой холл, откуда наверх круто поднималась полутёмная лестница. Увидев мужа на пороге, Анна подошла. В руках у неё был кубок с вином, она словно не знала, что с ним делать. Фрэнсис мигом решил проблему — опустошил его и обнял жену за талию.

— Боюсь, тебе сегодня придётся спать с пьяницей. Они уже, наверное, ушли, дорогая. Пойдём?

Служанки оставили свечи горящими. У кровати стояли кубки с вином и блюда с вафлями. Дверь спальни была плотно закрыта. Фрэнсис запер и другую, ведущую на лестницу. Затем он подошёл к жене и привлёк её к себе. Анна дрожала от холода. Спальня ещё не нагрелась. Фрэнсис достал халат, быстро набросил его Анне на плечи и прижался лицом к её груди.

— Ты так добра, любимая. Я скверно вёл себя по отношению к тебе.

Анна пробормотала что-то невнятное, гладя его по голове. Фрэнсис приподнял её подбородок и наклонился, чтобы поцеловать. Анна отвела глаза, но благодаря стараниям Фрэнсиса халат уже соскользнул с её плеч. Фрэнсис подумал, что жена просто стесняется.

Только потом он стал понимать, что же всё-таки происходило на самом деле. В какой-то момент он заснул. Он буквально провалился в забытье, которое наступает в результате сильной усталости или от большого количества выпитого вина. Подумав об этом, Фрэнсис улыбнулся. Когда он пробудился, долго не мог сообразить: продолжается ночь или уже настало утро. Его смущал бледный свет за окном — такой бывает в лунную ночь или утром на рассвете, Он повернул голову и, к своему удивлению, обнаружил, что песок в часах, стоявших на сундуке у постели, продолжает струиться. А ведь он точно помнил, что сам поставил их перед тем, как лечь с женой. Потом он вспомнил, что Анна тоже пригубила вино, — но не пила. Пил он один. Во рту всё ощущался вкус выпитого, сейчас куда менее приятный, чем час назад. В голове, слава Богу, немного прояснилось. Ладно, до утра ещё далеко, надо спать. Он завернулся в одеяло и лениво потянулся к Анне. Пусть будет поближе. Только тут Фрэнсис понял, что в постели её нет.

Поначалу напрашивалось самое естественное объяснение: она могла пойти в комнату по соседству, чтобы привести себя в порядок. Это было рядом со спальней служанок. Однако рядом с кроватью стояло судно, он заметил это, ещё когда они вошли в спальню. Фрэнсис спокойно ждал Анну, лёжа в кровати. Но она не возвращалась. Он приподнялся на локте, прислушался — никаких шагов, ни малейших признаков того, что в комнате кто-то есть.

Фрэнсис сел на кровати. Одежда его лежала там, где он её и оставил, но халат, который он нетерпеливо сорвал с жены, исчез. Фрэнсис поспешно надел рубаху, рейтузы и камзол, застегнулся и направился к двери, как вдруг остановился, бросив взгляд в сторону спальни сына. Дверь была полуоткрыта, Фрэнсис сам её не закрыл. При звуке его шагов мальчик зашевелился, вздохнул и снова задышал ровно. В комнате ощущался слабый запах духов, но Анны здесь не было.

Фрэнсис вернулся в свою спальню. Лунный свет, проникавший сквозь узорчатое окно, исчертил тенями паркетный пол. Уголь в камине почти догорел. Фрэнсис машинально двинулся в сторону двери, ведущей на лестницу, но что-то его остановило, и он вернулся назад.

Его оружие тускло поблескивало на полке. Фрэнсис взял свой кинжал с тонким лезвием и короткий нож. Он сам не понимал, зачем всё это делает. Им словно кто-то управлял, предвидя то, чего он сам знать не хотел или боялся.

На лестнице и в холле было совсем темно, лишь из гостиной пробивался луч света. Заметив его, Фрэнсис настороженно остановился и прищурился. Он ощутил лёгкое дуновение холодного ветра — окно, выходившее на северную сторону, было распахнуто. Фрэнсис увидел Анну, рядом с ней какого-то мужчину. Тот стоял в профиль, на лицо падало пламя свечи. Фрэнсис с удивлением заметил, что на месте крепкой стены находился ход, который вёл в потайную комнату. Незнакомец нагнулся и прижался губами к щеке Анны — пламя свечи озарило его рыжеватые волосы.

Фрэнсис рванулся вперёд, что-то крикнул — мужчина поднял голову и оттолкнул Анну в сторону. Она закрыла рукой рот, в глазах её был страх. Фрэнсис почувствовал, как что-то холодное прижалось к его шее. Он инстинктивно дёрнулся — лезвие соскользнуло, содрав кожу. Чьи-то железные пальцы схватили Фрэнсиса за горло, ногой его ударили по почкам, к боку приставили что-то острое. Знакомый голос прозвучал у самого уха:

— Ловел, больше всего мне бы хотелось спустить с вас шкуру, жаль, момент сейчас неподходящий. Только не вздумайте поднимать шум — будет только хуже.

Фрэнсис почувствовал укол ножа и не издал ни звука.

— Может, вы хотите, чтобы вас засолили, как селёдку, и вышвырнули на улицу? — ехидно продолжал тот же голос. — Мне-то всё равно, но вам это может не понравиться, и к тому же как-то недостойно вас. Обещайте, что я смогу спокойно уйти. Я поверю вам на слово.

Резко рванувшись, Фрэнсис ударил противника правой ногой. Тот поскользнулся, резко выбросив вниз левую руку. Фрэнсис почувствовал, что боль отпускает его, и услышал, как нож Хамфри со звоном упал на пол. Мгновенно пальцы, только что сдавливавшие его горло, переместились выше. Теперь соперники крепко вцепились друг в друга: рука Хамфри тянулась к ножу Фрэнсиса. К Хамфри подоспела подмога.

— Дэви, найдите, чем заткнуть ему рот, пока шума не поднял, — выдохнул Хамфри Тэлбот. — И принесите верёвку, да поживее, ради Бога, а то этот сукин сын скользкий как угорь.

Слуга наклонился над сумками, сваленными у двери, и, как бы решая, с чего начать, на секунду задумался. Наконец он взял одну из сумок, сделал на ней длинный надрез и отодрал кусок ткани. Дэви пытался сделать из него кляп, но у него ничего не вышло. Он снова взялся за нож. Хамфри негромко выругался. Ноги его в чём-то запутались, ему было всё труднее удерживать Фрэнсиса. Тот тяжело дышал и, казалось, вот-вот сможет кричать. Хамфри сдавил противнику горло, и вовремя: как раз в этот момент в холле послышались лёгкие шаги. Анна закричала:

— Нет, нет, Уилл, не надо, иди к себе…

Но мальчик уже был на пороге. Он изумлённо смотрел то на мать, то на сошедшихся в схватке мужчин.

— Анна, пусть немедленно уйдёт отсюда, — прошипел Хамфри.

Дэви отчаянно рванул ткань, запутался в ней, упал на пол и умоляюще произнёс:

— Господин Уилл, помогите мне, пожалуйста, распутать эти верёвки, вот так, хороший мальчик…

Слуга Хамфри говорил с лёгким кельтским[155] акцентом. Раздался резкий голос Хамфри. Он бросил слуге несколько слов, из которых Фрэнсис ничего не понял. Впрочем, сейчас он и по-английски ничего не разобрал бы. Фрэнсис не отрываясь смотрел на сына, на его мертвенно-бледное лицо и застывшую фигуру. Казалось, он пытается тронуться с места, но что-то ему мешает.

Фрэнсис повернул голову.

— Погодите…

Крепкая хватка на его горле чуть ослабла, так что он смог произнести:

— Погодите, Тэлбот. Я готов дать вам обещание.

Наступило молчание. Фрэнсиса отпустили.

Мальчик всё ещё стоял на пороге. Хамфри, улыбаясь, потрепал его по плечу.

— Что ты так смотришь, словно дикаря увидел, малыш? Что с тобой, право? Ты что, впервые видишь, как приятели ссорятся? Да и всё кончено: просто не хотелось, чтобы ты подходил, ещё задели бы ненароком. — Он повернул голову к Фрэнсису, всё так же улыбаясь, добавил: — А вы уже не тот, Ловел. Двадцать лет назад мне бы вас не удержать.

Он подмигнул кузине. Та гладила сына по шелковистым волосам.

— Не надо было тебе вставать, Уилл, — сказала Анна. — Что, сон дурной приснился?

— Нет, просто что-то послышалось, вроде… — Голос мальчика осёкся. Видно было, что он старается понять, что же всё-таки происходит. Фрэнсис, тяжело дыша, опёрся о спинку кресла. Мальчик метнул на него вопросительный взгляд, но тут же уткнулся глазами в пол. Перевязанные сумки были свалены в кучу у окна. Дэви незаметно затягивал узлы. Словно сообразив, что в них может находиться, мальчик через всю комнату побежал к Тэлботу и уткнулся ему в живот.

— Вы уезжаете, сэр? Возьмите меня с собой, я хочу уехать вместе с вами и Дэви…

Хамфри посмотрел в глаза его отцу. Они почернели, словно угли, веки тяжело набухли. Помолчав мгновение, рыжеволосый ответил:

— Боюсь, ничего не выйдет, Я ведь говорил тебе, что когда-нибудь мне придётся уехать, правда? Вот этот день и настал. А теперь возвращайся в постель. Давай, давай, Уилл, иди и не плачь, ведь ты уже не младенец.

Это подействовало. Кое-как мальчика удалось выпроводить из комнаты, рыдания постепенно затихли.

Задумчиво поглядывая на застывшую фигуру Фрэнсиса, Хамфри сказал:

— Ну что ж, Ловел, полагаю, можно сказать, что мы квиты. — И грубо добавил: — А на что другое, чёрт побери, вы могли рассчитывать? Что он о вас знает? Вы для него — только слёзы матери, и, видит Бог, у неё были причины для них. Вы что, надеялись стать ему настоящим отцом, забрав отсюда?

Фрэнсис почувствовал какой-то странный зуд в ладони и только тут сообразил, что до сих пор держит нож. Он с трудом разжал застывшие пальцы, и нож упал на пол.

— Я не намерен выслушивать ваших нотаций по поводу воспитания моего сына, Тэлбот.

— Фрэнсис, — прошептала Анна. Она протянула к нему руки, и при этом движении халат распахнулся — показалась смятая ночная рубаха. Анна двинулась было к нему, но её остановил острый взгляд мужа.

— Прикройтесь, мадам. Что-то я сейчас не в настроении.

Хамфри шагнул вперёд, остановился и, побледнев, обнял Анну за плечи. Губы её беззвучно шевелились. Хамфри повёл кузину к двери, она прижимала ладонь ко рту. У двери Хамфри остановился и взял лицо Анны в ладони.

— Дорогая, мне надо ехать. Не стоит спускаться вниз, мы слишком долго искушали судьбу, и она может от нас отвернуться, если станет известно, что вы дали мне убежище. Бог вознаградит вас, кузина, — я, к сожалению, не могу. А теперь прощайте и помните, что я сказал: Шрусбери — ваш родич. Я напишу ему. — Он не сводил глаз с её побледневшего лица. — Я полюбил вас, Анна, когда вы были ещё совсем ребёнком. Как жаль, что тех времён уж не вернёшь. Я бы один-единственный час с вами не отдал за всё золото Франции.

Он прижал её руку к своей щеке и лёгким движением подтолкнул к двери. Глядя ей вслед, Хамфри коротко бросил Дэви:

— Ступай, когда надо, позову. — Он повернулся к Фрэнсису: — Ловел, мне нужно с вами поговорить.

— Не стоит испытывать моё терпение слишком долго, Тэлбот, — хриплым голосом отозвался тот. — Я пообещал, что дам вам свободно уехать. И своё слово сдержу.

— Да уж пожалуйста, милорд. Здесь две двери, а между вами и вашими друзьями мы с Дэви. Попробуйте только пикнуть, и не скоро вам удастся воспользоваться их помощью.

Хамфри подобрал с пола кинжалы, один он сунул в ножны, другой швырнул во двор и двинулся к двери, ведущей в холл. Фрэнсис бессознательно отметил, что Хамфри сильно изменился за прошедшие годы, разве что волосы остались рыжими.

Раньше, рассуждал про себя Фрэнсис, и фигура и лицо у него были потяжелее, а губы — всегда готовы искривиться в презрительной усмешке. Теперь от неё и следа не осталось, светлые глаза его горели, он сильно похудел.

— Ловел, — неожиданно вновь зазвучал голос Хамфри, — ваша жизнь только что висела на волоске, а точнее, на кончике моего кинжала, и если вы думаете, что я не пустил его в ход из любви к вам или из боязни нарушить покой тех, кто храпел неподалёку, то заблуждаетесь. Но есть у меня в жизни главное — мир и покой кузины. Немало испытаний выпало на мою долю с тех пор, как вы выставили меня из Англии, и чего бы я только не отдал, чтобы сделать вас рогоносцем в вашей собственной мягкой постели — а возможностей за последнюю неделю у меня было хоть отбавляй. Только, увы, жена ваша любит меня совсем не той любовью, что я её. Она дала мне приют из милосердия и ещё потому, что когда-то я походил на её брата; но для неё всегда существовал и всегда будет существовать только один мужчина — вы, что заставляет меня искренне жалеть её. Странное племя женщины, — Тэлбот мерзко усмехнулся, — полагаю, ваш богатый опыт подтверждает это.

Фрэнсис тяжело дышал, стараясь взять себя в руки. Он посмотрел на потухший камин, пошевелил ногой золу. Слова, произнесённые Тэлботом, отскакивали от него, словно шарики от твёрдой поверхности, — лишь какое-то эхо достигало его ушей, он испытывал сейчас только ощущение холода.

Хамфри раздражённо одёрнул камзол и провёл рукой по волосам.

— Анна вовсе не приглашала меня сюда. Я был в Глостершире с того самого времени, как восстал Бэкингем, да и после его поражения пришлось немного задержаться, были всякие мелкие дела. Но тут ваши друзья что-то уж больно зашевелились, пришлось бежать. Вообще-то мы направлялись в Уэльс, но из-за нерасторопности Дэви лошадь ночью угодила в кроличий капкан и повредила ногу. Оксфордшир был относительно недалеко, и я знал, что здесь можно надёжно укрыться. К тому же я в любом случае хотел повидаться с Анной. — Он запнулся, разглядывая ногти. — Не знаю, имеет ли это для вас значение, но мальчик лишь по случайности узнал, что я здесь. Однажды он застал нас совершенно врасплох — пошёл искать маму, ведь он всё время цепляется за её юбку. Поздновато для его возраста, если вы, конечно, не хотите, чтобы он превратился в девицу. — Хамфри засмеялся. — Впрочем, он начинает подавать некоторые надежды. От вас в нём не много, разве что лицом похож.

— Считайте как вам заблагорассудится, — беззвучно произнёс Фрэнсис.

Хамфри кошачьей походкой подошёл к окну и откинул штору. Лужайку освещала луна, на стенах появились следы первых заморозков. Время шло, и Хамфри понимал это, но он беспокоился за Анну и сейчас, во время этого разговора, почему-то волновался — даже ладони его стали влажными. Плотно сжав губы, он задёрнул штору, повернулся к Фрэнсису, стоявшему всё так же неподвижно, и сказал:

— В общем, главное, что я хочу сказать вам, Ловел, — Анна не несёт никакой ответственности за то, что случилось нынче ночью. Ладно, ближе к делу, я и так потерял массу времени: не вздумайте обижать мою кузину. Даже сейчас, когда Англию захватил Глостер, у неё здесь есть друзья, и вам придётся пожалеть, если граф Шрусбери узнает, что вы скверно с ней обращаетесь. Запомните это.

Фрэнсис медленно оторвал взгляд от почерневшего камина. Он оценивающе посмотрел на заставшее лицо Хамфри, и губы его изогнулись в зловещей улыбке.

— Как я обращаюсь с женой — моё дело, Тэлбот. Ни вас, ни Шрусбери это никоим образом не касается.

Тэлбот пристально посмотрел на соперника. Глаза его походили на гальку, выбеленную морской волной.

— Формально, возможно, вы и правы. Но всё равно, имейте в виду, что я сказал. Да, Ловел, вы сейчас высоко взлетели, — в домах, где мне приходилось останавливаться, вас называют верным псом, который безотказно выполняет все приказы хозяина и преданно виляет хвостом, когда ему швырнули кость. А что скажет хозяин, если ему вдруг станет известно, что вы отпустили с миром слугу Генри Тюдора?

— Вы слишком преувеличиваете собственное значение, — хрипло сказал Фрэнсис. — Благодаря Бэкингему король Ричард хорошо знает, где находили приют друзья Тюдора. Я сомневаюсь, что он лишится сна, узнав, что вы исчезли. Да и Шрусбери нет нужды беспокоиться. Я сам всё расскажу королю, когда увижусь с ним, а это будет не ранее чем через неделю.

— Вы так уверены в этом? А я бы на вашем месте поостерёгся, хотя мои провинности куда как легче. Если бы камни могли говорить, они поведали бы голосом кровных родственников, каким милосердным умеет быть Ричард.

— Бэкингем был предателем, которого схватили во всеоружии. Он что, ожидал, что наградой за предательство ему станут объятия?

— А кто говорит о Бэкингеме? — Хамфри подошёл поближе, он ощерился, как волк. — Но камни молчат. И не надо притворяться святой невинностью, Ловел. Дети короля Эдуарда погребены под плитами Тауэра[156], об этом Бэкингем сообщил нам из Уэльса ещё три месяца назад. А почему иначе, скажите на милость, мадам Вудвил решила присоединиться к нам — ей надо было покарать убийцу.

В ушах у Фрэнсиса оглушительно зазвенело.

— Это ложь… — едва слышно произнёс он.

— Да что вы мне толкуете? Ведь у Генри Тюдора открылся прямой путь к трону, когда миледи Стэнли послала Льюиса в Вестминстер с этой доброй вестью. А до той поры она вряд ли могла рассчитывать на то, что её сыну что-то светит.

Фрэнсис сцепил пальцы. Кровь колотилась у него в висках, волны тошнотворной ярости покатились по всему телу, руки инстинктивно сжались, готовые схватить врага и уничтожить его. Фрэнсис вспомнил настороженную тишину в Вестминстере, луч света, упавший на королевскую корону; он вспомнил дорогу в Глостершир, приветственные возгласы толпы, гирлянды, Бэкингема, излучавшего радость и счастье. Фрэнсис вспомнил и Линкольн: он вымок под дождём с головы до пят, на колени перед ним опустился гонец, и он понял, что случилось несчастье. Но это были только цветочки, только первые глотки из бездонной бочки Бэкингемова яда.

Фрэнсис вдруг ощутил прикосновение чего-то холодного. Он и не помнил, как подошёл к окну и стоял, прижавшись к нему лбом, уже Бог знает сколько времени. Он смотрел невидящими глазами во двор. Наконец к нему вернулся дар речи.

— Ну ладно, Тэлбот, довольно. Когда-то я дурно обошёлся с вами. Теперь возвращаю долг. Убирайтесь к себе в Бретань, я вас преследовать не стану. Но упаси вас Бог вновь ступить когда-нибудь на английскую землю, ибо, помяните моё слово, я тогда хоть из-под земли вас достану, пусть мне понадобится для этого целая армия.

И снова он куда-то провалился: потом Фрэнсис не мог вспомнить, что произошло между ними до того, как позвали Дэви и отворили ворота. Кажется, Хамфри вновь говорил об Анне, но если и так, голос его слился с другими и все эти звуки поглотила ночь. Издали донёсся скрип петель. Фрэнсис остался один.

Пламя догоравших свечей отразилось на стене тусклым узором, по комнате гулял холодный ночной ветер. Где-то далеко послышалось ржание лошади. Наверное, Хамфри и его люди спрятали своих коней в лесу, иначе бы грумы наверняка заметили их в конюшне.

Фрэнсис чувствовал острую потребность деятельности, он больше не мог сидеть сложа руки. Он медленно пересёк комнату, поправил стул с высокой спинкой, аккуратно перешагнул через разбросанное по полу тряпьё. Дэви оставил дверь в холл полуоткрытой; Фрэнсис собрался было захлопнуть её, но услышал в кромешной темноте чьё-то прерывистое дыхание. На лестнице в узкой полоске света мелькнула ночная рубашка и босые ноги. Фрэнсис отпрянул, но Анна[157], поднимаясь по ступенькам, упорно повторяла его имя, он откликнулся, тогда Анна взяла его за руку. При её прикосновении по всему телу у него пошли мурашки. Фрэнсис хотел оттолкнуть Анну, но получилось так, что ударил её по щеке.

Упасть ей не позволила стена. Она оперлась на неё, прижала руку к лицу и, словно не веря самой себе, изумлённо смотрела на мужа. Он быстрыми шагами пошёл в гостиную и резким движением закрыл дверь на обе задвижки — верхнюю и нижнюю. Затем он долго стоял, прислушиваясь к топоту копыт удалявшейся кавалькады. Вскоре все звуки исчезли, наступила полная тишина.