Воля иностранных сюзеренов как основа легитимности власти правителей ойратских ханств XVIII в.

Усиление российских позиций в тюрко-монгольском мире сыграло определенную роль и в укреплении позиций еще одних монгольских ханов, на этот раз — нечингизидского происхождения, т. е. с позиций «чингизизма» нелегитимных монархов: калмыцких ханов. В предыдущем разделе мы уже отмечали, что только два калмыцких хана в свое время получили инвеституру от Далай-ламы — Аюка в конце XVII в. и Дондук-Омбо в первой трети XVIII в., соответственно, другие монгольские государи, исповедовавшие буддизм (в том числе и Чингизиды), должны были признать их законными монархами. Однако ханским титулом обладали и другие калмыцкие правители XVIII в.: Цэрен-Дондук и Дондук-Даши, которые, подобно казахским ханам, утверждались в ханском достоинстве российскими монархами[845]. Впрочем, и вышеупомянутые «ставленники» Далай-ламы — Аюка и Дондук-Омбо — также получали инвеституру от российских монархов[846], иначе в их глазах они выглядели бы узурпаторами и подлежали бы смещению — подобно ряду казахских ханов, провозглашенных в соответствии с чингизидскими традициями, но против воли государя-сюзерена (о них подробнее ниже, в третьем параграфе настоящей главы). Соответственно, до официального утверждения в ханском достоинстве калмыцкие правители в официальной российской имперской документации именовались лишь «наместниками». При этом своеобразным способом легитимации их власти являлось формальное сохранение древней традиции — избрание на курултае; российские власти заявляли, что калмыки выбирают своих ханов по собственному усмотрению, тогда как от императорского двора всего лишь следует «соизволение» на занятие престола избранным ханом, однако со временем вмешательство имперской администрации в процесс избрания ханов становилось все более и более откровенным, что и привело в конечном счете к кризису 1771 г., вылившемуся в попытку калмыков откочевать на территорию бывшей Джунгарии[847].

Аналогичную политику проводили и китайские власти в отношении ойратских государств, подражая действиям своих предков в Восточной Монголии первой пол. XVII в. Еще в 1697 г. хошоутский хан Лхавсан, как и его предки, получивший ханский титул от Далай-ламы, признал себя вассалом империи Цин в обмен на поддержку в противостоянии с ойратскими и тибетскими правителями. Император в свою очередь утвердил его в ханском достоинстве и обещал сохранить титул за его потомками[848]. Как мы помним, Лхавсан, не являвшийся Чингизидом, был потомственным ханом ойратов Кукунора. Однако поскольку его соперники, другие ойратские предводители, к этому времени также успели обзавестись аналогичными титулами, Лхавсан не имел перед ними преимущества. По-видимому, признание его в ханском достоинстве со стороны империи Цин давало ему таковое. Правда, когда Лхавсан-хан в 1717 г. погиб в результате джунгарского нашествия, китайцы, вторгшиеся в Тибет под предлогом помощи его родственникам и обещавшие восстановить их в статусе «царей Тибета», отказались от практики возведения вассальных ханов в Тибете, что вызвало так называемый Кукунорский мятеж 1723–1724 гг.[849]

В середине XVIII в. маньчжурские власти постарались усилить свой контроль над Джунгарией, поддержав претензии на ханский трон (традиционно принадлежавший роду Чорос) Амурсаны, который был внуком хана Галдан-Цэрена только по матери и вообще принадлежал к роду Хойт[850]. Правда, в конечном счете ханской власти он так и не получил, что заставило его начать борьбу с самими маньчжурами, опираясь, как мы увидим ниже, уже на другой фактор легитимации.

Наконец, в 1771 г. китайцы присвоили титул дзоригту-хана Убаши, последнему правителю Калмыцкого ханства, который во главе части своих подданных откочевал из России и, прибыв на территорию Джунгарии (уже включенной к этому времени в состав империи Цин), признал себя вассалом маньчжурского императора[851].

Возникает вопрос: зачем русским и китайским монархам было нужно даровать ханский титул монгольским правителям, не имевшим на него права (как нечингизидам) и к тому же не просто признававшим от них вассальную зависимость, но и непосредственно пребывавшим в составе соответствующей империи? Полагаем, тут могло быть две причины.

Во-первых, не последнюю роль играло упрочение международного статуса самих императоров: каково же должно быть их могущество, если их вассалами являлись ханы, традиционно считавшиеся независимыми верховными правителями! Эта концепция весьма ярко выражена в речи русского посла в казахском Младшем жузе А. И. Тевкелева, описывавшего величие Российской империи-«В подданстве России находятся… самовластные цари и ханы, и князья: перво — царь грузинский, второй — хан калмыцкий, третий — Аликулк-хан мунгальский, четвертый — Усмей-хан калпацкой, самовластные же князья кабардинские, кумыцкие, терские, барагунские, аксайские»[852]. Надо полагать, такими же соображениями руководствовались и власти империи Цин.

Во-вторых, повышая статус ойратских правителей до ханского, российские и китайские власти обеспечивали им поддержку в противостоянии с другими тюрко-монгольскими правителями, имевшими право на этот титул в силу происхождения — в частности, с казахскими Чингизидами, правителями Кашгарии и пр. Инвеституру калмыцких ханов, полученную ими от Далай-ламы, ханы казахов, естественно, не признавали, поскольку сами были мусульманами, а не буддистами. Волю же российского императора, вассалами которого они сами являлись, они игнорировать не могли. Это признание имело наибольшее значение в случае проявления «неблагонадежности» казахских Чингизидов: калмыцкие ханы в случае вооруженного конфликта по воле русского императора могли выступить против них как равные — ведь, не имея ханских титулов, в соответствии с тюрко-монгольскими политико-правовыми воззрениями, они выглядели бы как мятежники против законных ханов. В свою очередь, находясь под угрозой постоянных казахских набегов, сами калмыцкие ханы проявляли большую лояльность к российским властям, поскольку, лишившись их поддержки, они автоматически лишились бы и легитимного ханского титула и не имели бы законной возможности ни противостоять казахским ханам и султанам, ни вести с ними переговоры как равноправные стороны.