Китайский император как монгольский хан

Сходная ситуация складывалась в отношениях Монголии с Китаем, императоры которого начиная уже с конца XIV в. стали предпринимать попытки подчинить себе монголов — подобно тому как ханы-Чингизиды сами подчинили себе Китай полутора веками ранее. Как мы помним, их старания увенчались частичным успехом; некоторые монгольские улусы признали китайское подданство, отдельные монгольские Чингизиды либо признавали себя вассалами Китая, либо были даже его прямыми ставленниками на монгольском троне.

Как и русских царей при завоевании постордынских ханств, китайских императоров не слишком заботило законное с точки зрения «чингизизма» обоснование их власти над Монголией. Например, когда ойратский Тогон-тайши в 1430-х гг. расправился со своими соперниками Аруктай-тайши и Адай-ханом, он даже отправил в Пекин ханскую яшмовую печать — как символ того, что верховная власть над Монголией отныне принадлежит империи Мин, а он, Тогон, признает себя ее вассалом[832]. Однако император презрительно отверг этот дар, предложив ойратскому вождю сохранить печать для себя[833]. Как видим, китайские монархи конца XIV — первой половины XV в. чувствовали себя достаточно могущественными, чтобы (опять же подобно московским царям) обосновывать свою власть силой оружия, а не какими-то «варварскими» с их точки зрения тюрко-монгольскими политико-правовыми средствами.

Тогда монголы сами стали искать основания легитимации власти императоров Мин — вероятно, не столько в интересах сюзеренов, сколько для того, чтобы подчинение иноземному монарху не было унизительным для самих монгольских династов. И такое основание было найдено — им стала легенда о происхождении Юн-ло, третьего императора династии Мин. Согласно монгольской историографии, этот государь, четвертый сын Чжу Юаньчжана, основателя Мин, «на самом деле» был сыном последнего монгольского императора Китая — Тогон-Тэмура. Якобы Чжу Юаньчжан захватил беременную супругу хана-императора, которая упросила Небо, чтобы срок ее беременности продлился двенадцать месяцев и новый супруг поверил, что это его собственный ребенок[834]. Создавая этот миф, монгольские придворные идеологи решали сразу две политические задачи. Во-первых, они «констатировали», что даже после изгнания монголов из Китая на его троне продолжали пребывать потомки Чингис-хана (ведь все последующие императоры Мин были прямыми потомками именно Юн-ло)[835]. Во-вторых, подчинение потомкам императора Юань, а не китайского бунтовщика, было незазорно ни для рядовых монголов, ни даже для знати и Чингизидов. Их не смущал даже тот факт, что Юн-ло родился в 1360 г., тогда как бегство Тогон-Тэмура из Китая (и, соответственно, приписываемое Чжу Юаньчжану пленение его беременной супруги) имели место в 1368 г., т. е. восемью годами позже…

Несколько сложнее оказалась задача монгольских политических идеологов при обосновании права на власть над Монголией маньчжурских императоров династии Цин, сменившей Мин в 1644 г. При всем желании происхождение маньчжурских государей не могло быть выведено от Чингис-хана или даже кого-то из его родственников — для этого не было даже таких зыбких оснований, как в случае с императорами Мин. Поэтому в поисках легитимации нового сюзерена идеологи пошли по другому пути — сближению монгольской и китайской политических традиций, восходящих корнями к эпохе Юань.

Согласно официальной версии, в 1635 г. Эчжэ, сын Лигдан-хана, последнего верховного правителя Монголии из рода Чингис-хана, сдался маньчжурскому правителю Абахаю, передав ему отцовскую яшмовую печать (ту самую, которую Тогон-тайши некогда предлагал императору Мин). Обладание этой печатью делало маньчжурского монарха законным претендентом на трон как-по монгольской, так и по китайской традиции: «мандат Неба» на управление монголами перешел от Чингизидов к маньчжурскому правящему роду Айсинь Гиоро и лично к Абахаю, который годом позже, в 1636 г., и был торжественно коронован как новый верховный хан монголов, «Богдо-хан»[836]. Так Южная Монголия признала власть «хана» Абахая. А когда в 1691 г. китайский сюзеренитет признали и северные Монголы (Халха), третьему цинскому императору Канг-си было уже гораздо проще предстать в роли их легитимного правителя — на основании прецедента, созданного его дедом[837].

Уже позднее в монгольской историографии стали пытаться найти и дополнительные обоснования для оправдания подчинения монголов (в том числе и Чингизидов) чужеземному монарху. Например, делались попытки вывести родословную маньчжурских императоров от Елюя Чуцая, советника Чингис-хана, именовавшегося в монгольской историографии Чу-Мэргэн-нойоном[838]. Создателей этой легенды не смущал тот факт, что Елюй Чуцай был киданем и не имел к маньчжурам никакого отношения: они «записали» его в «чжурчжиты», т. е. чжурчжени, предводители которых основали династию Цзинь и правили Китаем в 1125–1234 гг.[839] Надо сказать, что маньчжурский правящий род и в самом деле претендовал на родство с чжурчженями: неслучайно Нурхаци, основатель маньчжурского государства, первоначально назвал свою династию Поздней Цзинь[840]. Также дополнительным фактором легитимации власти маньчжурских императоров в Монголии стало, как ни странно, их покровительство буддизму — именно религиозная общность побудила монгольских князей и буддийских иерархов в 1691 г. признать зависимость от Китая, а не от России[841]. Как ни странно, практически не поднимался вопрос о легитимации власти императоров Цин в Монголии путем породнения с Чингизидами, хотя сам Абахай, согласно официальной монгольской историографии, женился на двух вдовах Лигдан-хана, а его потомки на протяжении многих поколений роднились с наиболее влиятельными монгольскими ханами и князьями[842].

Однако эти версии не получили серьезного распространения, тогда как версия о преемстве маньчжурскими императорами «мандата Неба» вместе с яшмовой печатью Чингизидов оказалась востребованной не только монголами, но и самими маньчжурами. Впоследствии, при создании официальной историографии империи Цин этот фактор легитимации также учитывался, в результате чего маньчжуры представали в глазах потомков как преемники не только непосредственно предшествовавшей им империи Мин, но и прежних династий, в том числе Юань[843]. В монгольской исторической традиции все маньчжурские императоры носили особые монгольские имена-титулы: Нурхаци — Тэнгээс-Дзаягату, Аба-хай — Ундур-Богдо (затем — Дэгэду-Эрдэмту), Шуньчжи — Эер-Дзасагчи, Канг-си — Энхэ-Амугулан и т. д.[844]