Протоиерей Александр Шаргунов О значении канонизации Царственных страстотерпцев

Прославление Царя Николая Александровича[706], может быть, имеет большее значение, чем прославление любого другого русского святого XX века. Почему его канонизации так сопротивлялись атеисты, демократы и неообновленцы?

Прославление Царя обозначило как преступников очень многих — в том числе вчерашних и сегодняшних большевиков, под каким бы названием они ни скрывались. Их правление было по-настоящему преступным: свою власть они начали с убийства святого, и на этой крови хотели утвердить себя. Как писал Троцкий по поводу расстрела Царской семьи: «Ильич как всегда поступил мудро. Во-первых, мы показали всем, кто мы такие, и во-вторых, что к старому возврата больше нет». И новая власть в России, даже если она именуется демократической, может быть продолжением той же самой власти, духовно и физически.

Как писал несколько десятилетий назад выдающийся богослов нашего времени архимандрит Константин Зайцев, «сейчас, может быть, наиболее явные признаки расщепления русского общества на два духовно разноокрашенных лагеря — при всех их в иных отношениях возможностях сближения — это то, как они относятся к Царской семье»[707]. А сегодня, добавим мы, это как никогда соединяется с отношением к судьбе России, ради которой Царь принес себя в жертву.

Однако мы были всегда готовы и к тому, что в наше время великих подмен эту канонизацию разрешат и примут в ней торжественное участие вчерашние и сегодняшние хулители Царя и распинатели России, чтобы превратить все в красивый узор, как они уже сделали это с трехцветным знаменем и двуглавым орлом Императорской России и как они намереваются сделать это с самой идеей православной монархии, превращая ее в украшение антихристианской власти маммоны.

Тем не менее прославление Царя стало победой над темными антихристианскими силами, победившими Россию в 1917 году. Пусть в небольшой части народа, но победой. Канонизация отогнала какую-то часть бесов от России и от Церкви.

В народе, даже мало духовно просвещенном, но знающем на иррациональном уровне имена Сергия Радонежского и Серафима Саровского как символ русской святости, символ России, совершилось узнавание еще одного великого русского святого. И уже мало у кого язык повернется произнести на него хулу.

Известна мысль преподобного Серафима: «Стань святым, и тысячи вокруг тебя устремятся к святости». Осознание того, что произошло: убили Царя с семьей, проклинали семьдесят лет и еще десять лет глумились, а он оказался святым! — начало покаяния, обретения народом Царя. Народ обрел новую возможность узаконить Царскую власть и победить врагов Отечества. Канонизацией Царя мы осознали себя как нация, поставили немаловажный предел гибели русских. Эта канонизация цементирует нацию, в ней — духовное объединяющее начало. Возвращение русскому народу его достоинства.

У нас оказалось достаточно покаяния, правды и духовности, чтобы признать Царя святым. Наша Церковь достаточно свободна, чтобы явить свою святость. Канонизация Царя стала историческим чудом — еще недавно среди всеобщего предательства и забвения нельзя было представить даже возможность такого. На исходе XX века, когда война со злом вступила в новый период, мы получили от Бога эту неодолимую духовную поддержку.

Как происходило в народе постепенное осознание святости Царя? Не сразу он был прославлен нашей Церковью после крушения советской власти, но отношение к Царю в Церкви и в обществе постепенно менялось. Это было знаком того, что, несмотря на кажущуюся безнадежность ситуации девяностых годов, какая-то часть народа пробудилась. «Есть немало храмов, — было сказано в докладе Комиссии по канонизации в 1997 году, — где уже молятся перед иконами царственных мучеников». Вот чудо, свидетелями которого мы явились: естественная потребность православных русских людей в канонизации Царя совпала с волей Божией.

«Соскучились, что ли, по Царю-батюшке?» — насмешливо говорили противники православной монархии, как будто для России это не было лучшим временем. Между прочим, соскучились. Плохо нам стало без него, и все хуже становится, с тех пор как вместо Божия помазанника пришли помазанники сатанинские.

Вот разговоры, которые я слышал во время крестного хода в память Царя-страстотерпца: «Значение канонизации огромно, не все даже можно выразить словами», — сказал один молодой человек. «Самое главное, — заметил другой, — здесь раскрывается, что это наш Царь. В этом одновременно и покаяние, и все вместе». «Я очень молюсь, чтобы прославили Царя, — добавил третий, — мне легче будет: не в Зарубежной только Церкви, а у нас признали Царя святым. Я этим утвержусь в том, что я живу в России, а не где-то, не в колонии».

Тема канонизации, действительно, прежде всего — тема пробуждения. Размышление о том, как отшибли память у народа, как держали его в гипнотическом сне, внушая, что ничего не было, и не было Царя. Самая запретная тема была — Царь.

В начале 60-х годов Цезарь Голодный, сын известного поэта, «певца революции» Михаила Голодного, человек неверующий, крайне рациональный, рассказал мне, что в войну, когда ему было 14 лет, он с мальчишками тушил на крышах зажигательные бомбы. В одном из домов на чердаке на них свалился откуда-то сверху деревянный ящик. Он с треском раскололся, и они увидели большой портрет Николая II в золоченой раме. Мальчиков охватил непонятный им самим ужас. Они стояли как завороженные и смотрели на портрет. Чего испугались они? Может, прикосновения к чему-то запрещенному, невероятному посреди советской действительности? Тогда ведь, при Сталине, могли обвинить в укрывательстве портрета и огромный срок дать. Поди потом докажи другое. Уже в одном факте, что они это видели, был с точки зрения власти криминал, наглядная антисоветская агитация. «Да нет же, — сказал Цезарь, — это был совсем иного рода страх. В это время уже шли похоронки, одна за другой» — и он стал называть убитых на войне молодых ребят, немного старше его, из его двора. «Какая связь между войной и Царским портретом?» — спросил я. «В том-то и дело, что здесь, на чердаке, произошло то, что как молния просветило сознание: как в каком-то странном калейдоскопе Царь и эта война, и вся наша жизнь соединились в одно, — сказал он. — Глядя на лицо Царя, я вдруг пронзительно, отчетливо понял, что возмездие существует. Мы убежали, оставив на чердаке портрет, и никогда не обсуждали это событие между собой. Но то, что мне тогда открылось, навсегда осталось в душе».

Из вышеприведенного рассказа хорошо видно, что это было табу, бесовская заколдованность народа. У колдунов есть такой прием: напустить на человека порчу, чтобы к нему относились как к мертвому. Однако народ пробуждается и видит Царя. Эта порча постепенно преодолевалась через Церковь, через священников, и канонизацией началось ее преодоление во всем народе. Как говорится, Бог правду видит, да не скоро скажет, — и Бог обнаружил эту правду. И чем больше люди прикасаются к Царю, чем больше видят его портреты, чем больше читают о нем книг, вроде исследований Соколова или генерала Дитерихса, тем слабее это табу. То, что открылась эта правда, — хороший знак для России: Россия осознала, что у нее был Царь, и теперь он есть — в образе святого, заступника небесного. Это начало покаяния: тот, кого убили, кого пытались сделать посмешищем и скрыть вообще всю правду о нем, теперь признан святым.

Наш Царь — святой символ России. У каждого народа свое историческое призвание и свои особенности. Сейчас происходит все большее обезличивание народов, именно потому, что в каждом народе, как и в каждом человеке, истинно и единственно неповторимо только то, что принадлежит Христу. Русский Царь отличается от европейских монархов, и русский народ соответствовал этому образу правления. Русский народ — простодушный, и Царь ему нужен был мудрый и простодушный. В последнем Царе все это соединилось.

Вот почему проросли, устремились к этой тайне души столь многих людей. И размышления молодых верующих во время царского крестного хода, которые я приводил выше, — не поверхностный патриотизм, а проявление глубокого православного самосознания.

Если бы Царя не свергли, не убили, они и священников, и весь православный народ не могли бы убивать. Он явился первомучеником в Церкви новомучеников, пусть хронологически это и не совсем так.

Но враги подбирались к Царю и к Церкви. Когда говорили, что нам не нужен наш православный Царь, они хотели отнять у народа даже инстинкт самосохранения. Они клеветали на Царя, чтобы русские перестали быть русскими, и хотя бы на уровне инстинкта самосохранения мы должны сегодня это понять.

Для прославления святого всегда требовались два условия: первое — почитание верующего народа, второе — посмертные чудеса.

Вышло пять сборников с описанием чудес по молитвам Царя- страстотерпца, а потом двухтомник, собравший прежние и новые чудеса[708]. <…>. Но самое великое чудо в том, что как бы ни старались оболгать Царя, а факт его убийства замолчать (например, в школьных учебниках истории), тем не менее и камни сейчас вопиют об этом. Внезапно многие люди были как бы просвещены таинственным светом, сердцем почувствовали правду — не один, не два, а многие. Почему-то эта тема поразила в самое сердце самых разных людей, в том числе далеких от Церкви. Сила подвига Царя оказалась настолько действенной, что сумела привлечь к себе многих. Почему столько людей откликаются на свидетельства о его чудесах? Почему эта фигура стала не политической, а благодатно мистической?

Святость нельзя понять рационально. Нелепо поэтому фиксировать внимание на недостатках: «Царь курил» или еще что-нибудь такое, как это делали противники канонизации. В принципе, как известно, ни одного святого не было без греха. Жизнь нельзя разложить по полочкам. Церковь основана на камне веры, исповеданной человеком, трижды отрекшимся от Христа и явившим свою величайшую святость[709]. Церковь прославляет того или иного святого не за те или иные его достоинства и недостатки, а за особенный подвиг веры, который всегда сияет для всех особым присутствием Христа.

Что мы можем сказать о нашем Царе? Он был испытан в огне и оказался золотом, в котором нет никакой ложной примеси, с печатью самой высокой пробы Креста Христова. Царственные страстотерпцы были возлюблены Богом. И они принесли Ему плод своей жизнью и смертью. По плодам их узнаете их[710]. Каков же этот плод? Этот плод прежде всего — они сами, вся семья.

Семья Царя — образец семьи, икона семьи. Брак Государя, сила его чувств по отношению к супруге и детям уже говорит о его необыкновенной глубине, о духовной незаурядности этой личности. Его единение с Царицей было таким, что мы через этот союз начинаем постигать смысл слов Писания: Тайна сия велика[711] — то, что уподобляется союзу Христа и Церкви. В этом браке так раскрылась единственность и незаменимость человека, что двое действительно стали одной плотью. Вследствие нашей бездуховности мы плохо воспринимаем, насколько значителен этот дар Божий. На самом деле это величайшая редкость — подлинная семейная жизнь, где двое соединяются во Христе, также говорит о воссоединении с Богом человека. Они умерли всей семьей, и это было не просто стечение обстоятельств, но даже смерть не могла их разлучить. Что Бог сочетал, того человек да не разлучает[712], - исполнение этой заповеди до конца возможно только в любви до конца.

Они были настолько единомысленны, что всей семьей заботились о своем народе и при жизни были готовы пожертвовать собой для России. И это тоже было свидетельством их пребывания в Боге. Господь пророчески явил на такой высоте образ православной семьи накануне крушения семьи и государства.

Убийство Царя имело много далеких целей, в том числе и разрушение семьи. Троцкий писал в 30-е годы: «Опять Россия стала буржуазной, снова в ней культ семьи». Они хотели уничтожить семью. Семья — малая Церковь, и таким образом осуществлялось разрушение всей Церкви.

На семье держится все: и нравственность, и государство. За убийством Царской семьи в обществе последовало: «Долой брак!», «Долой стыд!» — как бы прорвалось и ясно обозначилось (пока на время) то, что было духовной сутью этого убийства. Мощь государства сохранится на десятилетия, но не может в конце концов не рухнуть.

Семья и Родина — от Бога, две составляющие «удерживающего». И потому кто хранит их, тот исполняет волю Божию. Символично, что убили не одного Царя и его семью, а всех верных слуг его. Царственные мученики и слуги их — символ России. Это было как уничтожение всей России, всех, кто был предан Царю. А потом старались убить тех, кто их знал, чтобы не было памяти. Мы не должны удивляться, что после разрушения православной монархии последовало быстрое разрушение черт неповторимости русского народа, вначале — в обезличивающей коммунистической коллективизации, а теперь, в более страшной степени, — обезличивающей народ оскотинизации через узаконивание самых растленных грехов как нормы.

То, что происходит в России сегодня, — распад семьи, нравственности и государства, — является непосредственным результатом неосознанного и нераскаянного преступления 1918 года. Сейчас, когда уничтожение семьи достигает предела, канонизация Царя должна способствовать собиранию русского народа в единую семью и возвращению блудного сына к своему отцу.

Как только заходила речь о прославлении Царя, все его противники начинали обвинять его в отречении от престола. На самом деле это вина не Государя, а его окружения, которое бесовски на него навалилось со всех сторон. Его слова в самый момент отречения: «Если требуется, я готов принести эту жертву за Россию», — говорят сами за себя. От него это все требовали, причем в категоричной форме.

Кругом были только «измена, трусость и обман». Великий князь Кирилл Владимирович с красным бантом на груди привел свой Гвардейский экипаж и встал на сторону «революционного народа». Всем известно предательство генералов Алексеева и Рузского. Командующие фронтами, которые должны были быть опорой Государя, слали телеграммы, где говорилось, что для спасения России необходимо отречение Императора. Все призывали Царя «принести жертву на алтарь Отечества и отречься».

В послании бывшего Верховного Главнокомандующего Великого князя Николая Николаевича говорилось: «Я как верноподданный считаю по долгу присяги и по духу присяги коленопреклоненно молить Ваше Императорское Величество спасти Россию и Вашего Наследника, зная чувства святой любви Вашей к России и к нему». Он предлагает сделать это, «осенив себя крестным знамением», и добавляет: «Другого выхода нет. Как никогда в жизни, с особо горячей молитвой молю Бога подкрепить и направить Вас». Самые близкие и, казалось, искренние по отношению к Государю люди подступали к нему с этим требованием.

Вот телеграмма от командующего Румынским фронтом генерала В. Сахарова, которая пришла последней: «Горячая любовь моя к Его Величеству не допускает душе моей мириться с возможностью осуществления гнуснейшего предложения, переданного Вам председателем Думы. Я уверен, что не русский народ, никогда не касавшийся Царя своего, задумал это злодейство, а разбойная кучка людей, именуемая Государственной Думой, предательски воспользовалась удобной минутой для проведения своих преступных целей. Рыдая, вынужден сказать, что, пожалуй, наиболее безболезненным выходом для страны и для сохранения возможности биться с внешним врагом является решение пойти навстречу уже высказанным условиям, дабы немедленно не дало пищи к предъявлению дальнейших, еще гнуснейших притязаний».

А что же народ? Народ, по крайней мере в столице, превратился в ту самую толпу, которая кричала: «Распни, распни Его! Не Его хотим, но Варавву»[713]. Как пишет историк Александр Боханов, «торжествовал красный цвет флагов и наскоро намалеванных транспарантов, на которых преобладал один лозунг: „Долой самодержавие“. Никто уже не работал и, казалось, что чуть ли не все жители трехмиллионного города вышли на улицы в уверенности, что черные дни миновали, что теперь начнется новая, светлая жизнь без горестей и печалей… Как-то разом опустели церкви и быстро входило в моду новое слово „товарищ“»[714]. Шульгин уверяет, что он поехал в Псков, чтобы спасти Царя и его жизнь, понимая, что иначе они его убьют. Совершенно ясно, что здесь нельзя уже ничего было сделать. Здесь было Божие попущение, нечто неотвратимо роковое. Современники сравнивают эти события со снежным комом, который катится, превращаясь в лавину и сметая все.

Однако чтобы понять, почему Государь отрекся от престола, недостаточно распознавания темных сил, действующих в истории, — требуется вера в Промысл Божий. Подвиг мученичества, святости заключается в полном отвержении себя, в совершенном предании себя воле Божией. И тайна отречения от престола последнего святого Царя в том, что для него не было разницы между долгом Государя и долгом христианина, исполняющего заповеди Божии.

Ожидания православных людей, что после прославления Царя наступят большие перемены, не оправдались. У некоторых, особенно когда они видят намерения врагов России использовать канонизацию для декорации власти маммоны, это вызывает чувство безнадежности. «Поздно сейчас говорить о возрождении России», — сетуют они. Но Богу все возможно. Как татаро- монгольское иго, как польско-шведское нашествие, когда, казалось, все кончено с Россией, внезапно рассыпались, так сегодняшнее иго «золотого тельца» и нашествие лжи на Россию расточатся только силой Божией.

Почему канонизация Царя должна была дать духовную силу верующему народу, почему мы рассматриваем ее как чудо из чудес? Потому, что это событие означает, что вся ложь XX столетия спала, слезла, как гниль, а истина открылась. Царь наш — ориентир и поводырь для слепых. Это тот, кому Россия должна довериться и в какой-то части уже доверилась.

С расстрелом Царя от России как бы отступила благодать. Все загадилось в России. Замутилось. Настолько чудовищно было преступление, что народ наш как бы лишился своего детства, чистого, первозданного, прекрасного. Как ребенок с открытыми глазами и чистым сердцем, на которого зло, окружающее его, давит сознательно или подсознательно, не может уже жить естественной беззаботной жизнью, так природность из нашего народа ушла. Это был грех противоестественный, противоприродный.

«Мне бабушка об этом рассказывала, когда мне было 7 лет, — поделилась со мной своими впечатлениями одна прихожанка нашего храма. — У бабушки лицо менялось, когда она говорила о расстреле Царя, Царицы, детей, слуг. Хотя она сама была революционеркой. Этот ужас мне передавался».

Этот ужас переходил из поколения в поколение. Вот почему люди из поколения в поколение с такой рабской покорностью шли в ГУЛаги. Вот почему говорили «царь-Николашка» об убитом и смеялись противоестественным смехом — это они так свой испуг прятали. И теперь вступили в еще больший ужас. Это было противонародное, противозаконное, против всякой духовности преступление. И то, что к памяти Царя-страстотерпца вернулись (а почему, собственно, вернулись? Почему бы не забыть?), свидетельствует о том, что эта память — все, что связано с ней, — подспудно жила в сердцах и совести людей.

Выше мы говорили о потере своего лица русским народом и русским человеком. В заключение скажем несколько слов о лице святого Царя. Как написано в Отечнике:

— Почему ты ни о чем не спрашиваешь меня? — говорит авва своему ученику.

— Мне достаточно смотреть на тебя, — отвечает тот[715].

В лице Царя — благодать божественного спокойствия. Глядя на его фотографию, можно успокаиваться. Даже в ссылке покой ему не изменил (посмотрите на снимки, где он сидит на бревнах или с лопатой чистит снег). И наш народ может после смятения возвращаться к покою. Человек с чуткой душой не может этого не понять.

Да, лицо Царя говорит само за себя. Оно благообразно, оно просветлено. Оно исполнено высшего благородства. Царь сохранил детскость, чистоту. Царь сохранил застенчивость, ему как бы неловко, что он облечен властью над людьми. Это отмеченность Божественная, которую он сохранил до конца.

Как бы кто ни смотрел на Царя, никому невозможно отрицать, что лицо его всегда исполнено подлинной значительности. Удивительная эта естественность Царской семьи отражена в фотографиях. Не было ни у кого ничего актерского. Нет лукавства в лице, прямой взгляд, — потому эти лица отчасти иконописны, сами по себе. Икона Царя в Зарубежной Церкви — по существу, просто фотография с нимбом, и некоторые фотографии Царственных мучеников воспринимаются как иконы. Неслучайно во многих православных домах они висят вместе с иконами.

Сравни портрет Царя и любых других государственных деятелей. Не только очередных наших Черненко, Черномырдиных и Чубайсов, но и всех западных знаменитых правителей вроде Черчилля, Рузвельта или де Голля. Есть отмеченность свыше в лице Царя.

Покажи лицо Царя ребенку, и это благотворно подействует на душу его. Дети чувствуют сердцем — их не обманешь. И что бы ни происходило, жива еще детская душа русского народа. Детское есть в иконах, и лицо Царя в этом смысле имеет общее с ликом Христа. Лицо, доверчивое по отношению к Богу и людям.

Очень важно увидеть, что это Русский Царь, который был у нас. Это Царь, которого убили. И это Царь, у которого отношения с народом могли быть действительно другие. Канонизация узаконит в глазах народа святость Царя. Над Россией будет Царь!