Глава 2 Бюргеры-олигархи и купцы-авантюристы

Городские патриции, ликовавшие по поводу заключения Мюнстерского договора, во многом отличались от своих дедов и отцов, которые поддерживали борьбу против Испании во времена принца Морица и Вильгельма Молчаливого. Будучи изначально сословием, в первую очередь озабоченным торговлей, а уж во вторую местным управлением и внутренними делами, городской патрициат в 1648 г. сильно приблизился к тому, чтобы стать закрытым сообществом олигархов, приоритеты которого оказались расставленными с точностью до наоборот. В 1615 г. бургомистр Амстердама утверждал, что городские правители были либо действующими торговцами, либо теми, кто недавно отошел от дел. 37 лет спустя мы видим амстердамских купцов, жалующихся, что их правители больше не являются ни торговцами, ни участниками заморской торговли, «а получают доход от домов, земель и ростовщичества». Другими словами, купцы превратились в рантье. Эта конкретная жалоба является явным преувеличением — достаточно вспомнить хотя бы влиятельных братьев Биккер, торговцев и правителей Амстердама, инспирировавших оборону города от принца Вильгельма II в 1650 г. и чьи коммерческие связи охватывали большую часть земного шара. Более того, некоторые правители городов всегда жили в основном на доходы от недвижимости и только часть своего времени посвящали торговле и коммерции. Тем не менее сетования 1652 г. отражают тот факт, что многие члены правящего сословия переключились с активного участия в торговле на проживание за счет доходов от земли, инвестиций и ренты — вдобавок к своему более скромному государственному жалованью. В течение XVII в. такая тенденция становилась все более очевидной, и наследники купцов-олигархов 1630-х гг. превратились к 1690-м в бюргеров-олигархов. Однако следует помнить, что к 1650 г. быть членом городского совета Амстердама означало для тех, кто занимал эту должность, полную занятость. Купцы, заседавшие в городском совете, вряд ли могли уделять много непосредственного внимания своим собственным делам. Разделения исполнения служебных обязанностей и прямого участия в торговых операциях было не избежать. Однако, даже если правители становились рантье и в целом или по большей части чиновничьим сословием, они по-прежнему оставались тесно связаны — через инвестиции и семейные узы — с состоятельными городскими банкирами и, таким образом, были прекрасно осведомлены, что благосостояние Семи провинций зависит в основном от заморской торговли. Родственные браки между семьями правителей и богатых торговцев, ведших самостоятельный образ жизни, с течением времени становились все более распространенными, однако этот процесс шел не так быстро. Торговым семьям приходилось жить на широкую ногу многие годы, возможно одно-два поколения, до тех пор один из их членов смог посредством вступления в брак попасть в городской патрициат и таким образом получить доступ сначала к нижним, а с течением времени и высшим постам в городском правлении.

Как указывалось в предыдущей главе, различия между отдельными провинциями были в некоторых случаях столь значительны, что обобщения относительно социальной структуры Голландской республики просто не могут не вводить в заблуждение. Но поскольку провинция Голландия, безусловно, являлась наиболее значительной в Семи провинциях и поскольку данная работа посвящена в основном Голландской республике, как морской империи, мы продолжим игнорировать фермеров-джентльменов Фрисландии, сквайров Гелдерланда и фермеров-арендаторов Оверэйссела, дабы сконцентрировать свое внимание на правителях, торговцах и моряках Голландии и Зеландии.

Переход от торговой олигархии к олигархии рантье, который занял в провинции Голландия большую часть XVII столетия, иллюстрируется тремя поколениями Яна де Витта — «истинного голландца», как описал его Уильям Темпл, и одного из величайших нидерландцев всех времен. Его семья была представлена в городском совете Дордрехта с конца XV в., и они достигли еще более высокого положения после 1572 г., когда примкнули к Вильгельму I и выбрали кальвинизм. Родившийся в 1545 г., Корнелис де Витт унаследовал от своего отца торговлю строевым лесом, которой он продолжал управлять лично, хотя посвящал ей не все свое время. В 1575–1620 гг. он неоднократно становился олдерменом и бургомистром Дордрехта, представителем провинции Голландия в адмиралтействе Зеландии в 1596–1599 гг. и стал крупнейшим вкладчиком в зеландском отделении VOC в 1602 г. Три его сына, Андрис, Франс и Якоб, в молодости изучали юриспруденцию и ездили за границу, чтобы подготовиться к последующим государственным и муниципальным должностям, — практика, ставшая общим правилом для сыновей правителей. Хотя Якоб продолжал в течение нескольких лет вести дело своего отца, он уже побывал казначеем Дордрехтского синода в 1618 г., а затем, после кончины отца в 1622 г., занял его место в городском совете. С тех пор он все более погружался в свои служебные обязанности и где-то между 1632 и 1651 гг. совсем отошел от семейного дела. Он неоднократно служил олдерменом и бургомистром, представлял Дордрехт в Голландских и Генеральных штатах, состоял членом многих правительственных комитетов, в 1644 г. стал дипломатическим представителем в Швеции, а в 1650 г. известным противником Вильгельма II.

Якоб де Витт, хоть и подвергавшийся насмешкам своих политических оппонентов за происхождение из семьи выскочек, определенно чувствовал себя вполне оперившимся членом правящего сословия, и ему приписывают замечание, что «пока бюргер мал, ему и следует оставаться таким». Также он был типичным представителем набожного правящего сословия в том, что, оставаясь усердным прихожанином церкви и прилежным читателем Библии, руководившим домашними богослужениями для своей челяди, он решительно выступал против вмешательства церкви в любые политические дела. Его самый знаменитый сын Ян де Витт, хоть и не такой нарочито набожный, следовал принципам своего отца и всю жизнь являлся защитником власти и привилегий правящего сословия. «Некомпетентным и посредственным людям» нечего делать в правительстве и администрации, «которые должны быть оставлены лишь компетентным людям», категорически заявлял он. Ян де Витт вместе со своим братом Корнелисом получил прекрасное классическое образование в знаменитой школе Дордрехта и читал юриспруденцию в Университете Лейдена, хотя ученую степень получил в гугенотском Университете Анже. Не пренебрегал он и физическими упражнениями, что помогало ему, сильному от природы человеку, выдерживать утомительные часы на службе и бумажную работу, с которой ему пришлось справляться несколько последних лет. Он замечательно знал французский и приобрел некоторые знания в английском, немецком и итальянском языках. Также он был исключительно одаренным в математике человеком и написал трактат о пожизненной ренте (в 1671 г.), что позволяет считать его основателем науки страхования.

В 1645–1647 гг. молодые братья де Витт предприняли то, что Ян назвал den grooten tour — «большим турне» большей частью по Франции и частично по Англии — после краткого визита к своему отцу в Стокгольм. Вернувшись домой из своих странствий, оба брата оказались достаточно подготовленными для адвокатской практики; но тогда как Корнелис остался в Дордрехте, где его избрали олдерменом, и решил следовать по стопам карьеры отца, Ян, после того как он создал успешную адвокатскую практику в Гааге, стал сначала пенсионарием Дордрехта (в декабре 1650 г.), а затем великим пенсионарием Голландских штатов (в июле 1653 г.). Его женитьба в 1655 г. на богатой невесте, Ванд еле Биккер, обеспечила ему близкие и выгодные связи с ведущими членами правящих семей, уже многие годы контролировавших городской совет Амстердама. Карьера его отца как государственного деятеля слишком хорошо известна, чтобы повторять ее здесь; однако, возможно, стоит упомянуть, что, хотя вся его карьера являлась исключительно должностной, а его деньги инвестировались в основном в правительственные долговые обязательства, в число его друзей входили амстердамский банкир-торговец Жан Дойч и лейденские промышленники, братья де ла Кур. Довольно зажиточный еще в начале своей карьеры, после смерти он оставил наследство в полмиллиона флоринов — как результат своего экономного образа жизни и прозорливых инвестиций капиталов, своих и жены.

Семья де Витт из Дордрехта типична тем, что они были правителями города на протяжении нескольких поколений, однако более внезапные взлеты к высшим должностям муниципальной власти не были столь уж редким явлением до того, как правители превратились в закрытое и увековеченное общество рантье-олигархов. Франс Баннинг Кок, центральная фигура «Ночного дозора» Рембрандта, который в 1650 г. стал бургомистром Амстердама, происходил из семьи выскочек. Хирург и ученый Николас Тульи, также знакомый нам по другому полотну Рембрандта, «Урок анатомии», тоже был человеком незнатного происхождения, поднявшимся до должности бургомистра Амстердама. Однако с наступлением XVII в. такие случаи происходили все реже, и еще более редко в XVIII в. Кроме того, хоть и можно с некоторыми допущениями утверждать, что сословие правителей выросло из торгового, это могло и не быть общей тенденцией, особенно в отношении более мелких городов. Сама по себе проблема происхождения правящего сословия и его постепенной эволюции в бюргерскую олигархию еще требует более тщательного изучения, как недавно показал в своем углубленном исследовании правящих сословий Голландии XVII в. Д. Я. Роорда.

Каково бы ни было их происхождение, степень, в какой эти бюргеры-олигархи стали четко определенным правящим классом во время правления Яна де Витта — в период «истинной свободы», как назвали это время его приверженцы и почитатели, — совершенно очевидна из классического труда «Замечания по устройству Соединенных провинций Нидерландов» Уильяма Темпла, который прекрасно знал республику в годы, предшествовавшие изданию этой книги (1672).

«Те семьи, что живут в своих родовых поместьях всех крупных городов, являются людьми, обладающими воспитанием и манерами отличными от торговцев, хотя и походят на них скромностью одежды и привычек, а также бережливостью. Их молодежь воспитывается в основном в школах и университетах Лейдена и Утрехта, получая общее гуманитарное образование — но главным образом по гражданскому праву своей страны… Если такие семьи богаты, их молодежь после обучения на родине несколько лет путешествует, как и отпрыски нашего дворянства; однако их путь лежит в основном в Англию и Францию, реже в Италию, еще реже в Испанию, иногда в более северные страны, да и то только в компании или в свите дипломатических посланников. Конечная цель их воспитания — сделать этих людей пригодными для служения своей стране в магистратах их собственных городов и штатов провинций. И именно из таких людей состояли в основном гражданские служащие правительственных учреждений, будучи выходцами из семей, которые многократно занимали постоянные должности в магистратах своих родных городов в течение многих лет, а то и веков.

Такими были большинство или все главные министры и люди, из которых состояли их основные кабинеты во времена, когда я проживал среди них, а не ничтожные ремесленники или торгаши, как это было принято считать среди иностранцев и что являлось объектом насмешек по поводу их правительства. Это вовсе не исключало того, что в администрациях их городов и среди депутатов штатов зачастую можно было увидеть купцов или оптовых торговцев, как не исключало и вложение некоторыми штатами своих фондов в управление через своих служащих каким-либо весьма прибыльным делом или в торговые дома, специально созданные для этой цели. Однако большинство членов штатов и магистратов совершенно другого сорта; их состояния включают в себя оплату исполняемых ими общественных обязанностей, земельную ренту или проценты от займов канторам (регентам или правителям), акции Ост-Индской компании или долевое участие в экспедициях крупных торговцев».

Нельзя сказать, что эти семьи, привыкшие к работе в магистратах своих городов и провинций, обычно наживали особо большое богатство; жалованье за исполнение общественных обязанностей и проценты были невелики, а доходы от земли и того меньше, редко превышая 2 процента. Они удовлетворялись честью быть полезными обществу, почетом и уважением своих городов и страны и комфортным существованием. Последнее редко нарушалось благодаря экономному образу жизни, который, будучи (как я полагаю) первоначально необходимым, перерос в общепринятый, но по-прежнему почетный среди них.

Мощный рост и чрезмерное обогащение наблюдались в среде купцов и торговцев, чьи усилия были целиком приложены именно в этом направлении, и кто больше довольствуется столь малым участием в управлении, желая лишь гарантированности своего имущества, не беспокоясь ни о чем, кроме своего благосостояния и ведения дел, обращая свободное время и мысли на поиски увеселений. И все же они, достигнув значительного состояния, предпочитают воспитывать сыновей подобающим образом, а дочерей выдавать замуж в семьи наиболее уважаемые в городах и магистратах, таким образом выводя свои семьи на путь правления и почета, который состоит не в титулах, а в служении обществу.

Стоит отметить, что Уильям Темпл ставил отпрысков старой земельной аристократии и титулованного дворянства намного ниже по значимости, чем правящее сословие. Он добавлял, что «они ценят свое благородное происхождение значительно выше, чем люди других стран, где подобные им встречаются намного чаще, и посчитали бы себя совершенно опозоренными браком с людьми не их положения, хоть это и должно было принести их благородной семье состояние за счет богатств плебеев». Другими словами, голландская земельная аристократия — там, где она еще сохранилась, — была еще более закрытым обществом, как во Франции, Испании и Португалии, в отличие от относительно открытой аристократии, такой как в Англии, где смешанные браки с недавно обретшими дворянство семьями людей, создавших свои капиталы посредством торговли, на государственной службе или в юриспруденции, были более распространены. Как правило, голландские аристократы не являлись крупными землевладельцами, и даже самые большие поместья в Фрисландии нельзя было сравнить с бескрайними владениями земли, принадлежавшими множеству других европейских земельных аристократов от Польши до Португалии. Уильям Темпл резко осуждает склонность голландского дворянства к подражанию в одежде и манерах французской аристократии, однако признает, что «во всех других отношениях они честны, добродушны, дружелюбны и обладают хорошими манерами; находясь на службе своей стране, они ведут себя с честью и достоинством». В своих предпочтениях они были в основном оранжистами, хотя во времена штатгальтера Вильгельма III (1672–1702) правители всегда могли столкнуться с некоторыми аристократами вроде Якоба ван Вассенара Обдама (Опдама), командовавшего военно-морским флотом Нидерландов в 1655–1665 гг.[24], который венценосному правлению предпочел буржуазную республику — то ли по личным убеждениям, то ли из ревности к дому Оранских. Что до социальных отношений старой аристократии и мелкопоместного дворянства с обычными бюргерами, то один английский путешественник записал: «Те, кто ведет рассудительный и умеренный образ жизни и не брезгует знакомством с нижестоящими, пользуются почетом и уважением, тогда как надменных и высокомерных по большей части ненавидят и презирают».

Для всех иностранных путешественников в Соединенные провинции в первые семь или восемь декад XVII столетия стало привычным, что правящее и купеческое сословия и даже (хоть и в меньшей степени) титулованная аристократия, а также армейские офицеры проявляли большую скромность в «поддержании престижа», чем подобные им в других странах. Уильям Темпл отмечал, что Михиела де Рейтера и Яна де Витта, «пользовавшихся уважением других наций — первый как великий флотоводец, а второй как великий государственный деятель своего времени», в повседневной одежде было невозможно отличить соответственно от «самого обычного капитана корабля» и «самого обычного городского бюргера». Их домашние одевались столь же скромно, и, хотя и тот и другой накопили огромные состояния, никто из них не пользовался услугами более чем одного слуги, что дома, что на людях. «Такой образ жизни, — добавляет Уильям Темпл, — был принят не только этими отдельными людьми, но являлся всеобщей манерой поведения или стилем всех государственных служащих: поскольку я говорю не об армейских офицерах, которые считаются слугами государства и имеют другой стиль одежды, хоть и более скромный, чем в других странах». Несомненно, здесь имело место влияние кальвинистской умеренности, и мы еще увидим, что, когда обычные бюргеры из Амстердама и Мидд ел бурга переселились в Восточную и Западную Индии, они могли позволить себе купаться в такой же роскоши и материальном достатке, как и их иберийские предшественники и английские конкуренты.

Многие современники отметили, что в последнюю четверть XVII в. верхняя прослойка среднего класса стала принимать более показной и роскошный образ жизни. Например, холостой сын флотоводца Михиела Адриансзона де Рейтера, Энгель, жил на более широкую ногу, чем его отец. Вдобавок к своему прекрасно меблированному дому с двумя слугами — мужчинами, двумя служанками — женщинами и кучером Энгель де Рейтер владел внушительным сельским домом, которым пользовался по выходным дням и в летние каникулы. Точно так же лейтенант-адмирал Корнелис Тромп, сын знаменитого «парусинового» адмирала М.Х. Тромпа, придерживался более высоких жизненных стандартов, чем его отец, «который довольствовался соленой селедкой на завтрак». Через женитьбу Корнелис породнился с правящей семьей и прожил последние годы жизнью «большого сеньора» — между своим городским домом на канале Хееренграхт и роскошно обставленным сельским домом «Де Тромпенбург» в с. Гравеланде в Северной Голландии. Уильям Карр, английский консул в Амстердаме, чье описание Семи провинций было издано там же в 1688 г., поразился заметным ростом жизни на широкую ногу среди правителей и состоятельных бюргеров, произошедшим всего за 16 лет с момента написания Темплом своей знаменитой книги. «Прежний суровый и строгий образ жизни в Голландии теперь почти совершенно вышел из употребления; сейчас очень редко увидишь такую же умеренную скромность в одежде, в питании и жилье, как раньше. Вместо удобных жилищ голландцы теперь строят величественные дворцы, заводят роскошные сады и дома для приятного времяпровождения, держат кареты, повозки и сани, покупают для своих лошадей очень дорогую упряжь с украшенными серебряными колокольчиками уздечками… более того, характер женщин, а также их детей так сильно изменился, что их не устраивает никакая одежда, кроме как самая лучшая и дорогая, какую только могут поставить Франция и другие страны; а их сыновья так пристрастились к азартным играм, что многие амстердамские семьи оказались совершенно разорены».

Критика Карра и других современников, которых также можно было бы процитировать на эту тему, относится в основном, если не исключительно, к провинции Голландия, а более всего — к богатой буржуазии Амстердама и Гааги. На эту конкретную часть голландского общества кальвинизм никогда не накладывал особо заметного отпечатка, как на все остальные его слои, и богатые молодые люди, совершившие «большое турне», несомненно находились под влиянием того, что видели в Англии и (более всего) во Франции. Другим фактором, который мог послужить стимулом к демонстрации богатства, было, возможно, возвращение людей, сколотивших себе состояние в Восточной Индии. Эти голландские эквиваленты и предтечи английских «набобов» XVIII столетия уже привыкли к роскошному образу жизни в тропиках и после возвращения домой вряд ли были склонны приспосабливаться к пуританскому существованию. Как бы то ни было, голландская архитектура и искусство того периода четко отражают такие перемены, хотя голландские правящие сословия всегда оставались менее экстравагантными, чем английская и французская аристократия. Уильям Карр достаточно объективно подвел итог ситуации, когда отметил, что, хотя голландцы «не были склонны к такому мотовству и распутству, как англичане. тем не менее серьезные и умеренные люди Голландии крайне чувствительно относятся к таким серьезным переменам, происходящим теперь в их стране».

Один из таких «серьезных и умеренных людей Голландии» бил тревогу еще тогда, когда Уильям Темпл восхищался экономностью и скромностью голландского правящего сословия. В 1662 г. анонимный памфлетист сетовал на то, что мелкие владельцы магазинов, портные, сапожники, трактирщики и их почтенные жены одеваются теперь в такие роскошные бархатные и шелковые одежды, что трудно отличить худородных людей от стоящих выше их по социальному положению. Дошло до того, сетует он, что «господин Простолюдин считает, будто имеет право носить все, что ему заблагорассудится, пока он в состоянии за это платить». Точно так же некоторые мелкие торговцы и ремесленники обставляют свои дома на манер совершенно не соответствующий их скромному образу жизни. «Разве можно снести такое, — возмущенно вопрошает аноним, — когда видишь комнату или гостиную портного, обитую гобеленами или тисненной золотом кожей? Или-то тут, то там — торговца тканями или ремесленника, украшающих свой дом так, словно он принадлежит дворянину или бургомистру?» Автор призывает положить конец такому неестественному положению при помощи введения ограничивающих расходы законов, дозволяющих использование бархатных и шелковых одежд исключительно верхней прослойке среднего класса и обязывающих рабочее сословие носить только «сукно и т. п.». Верхнюю прослойку среднего класса аноним обозначил как состоящую из правителей, должностных лиц, административно-судебных чиновников, шерифов и их заместителей (бейлифов), казначеев и прочих старших чиновников, а также купцов и торговцев, обладающих капиталом от 40 до 50 тысяч гульденов и «соответственно облагаемых налогом». Он полагает, что врачи и адвокаты могут быть приравнены к должностным лицам, однако поверенные и нотариусы находятся уровнем ниже и приравниваются к клеркам и подчиненным шерифа. Владельцы магазинов, мелкие торговцы и младшие чиновники собраны в нижнюю прослойку среднего класса, который, с точки зрения автора, немногим выше ремесленников. Автор признает, что армейские офицеры представляют собой отдельный класс, но заходит в тупик при определении класса для художников и актеров. Многие из них склонны к dol van geest — сумасбродству, хотя некоторые из вышеупомянутых «наделены искрой божьей в искусстве и умственных способностях». Дальнейшие предложения этого анонимного памфлетиста не имеют к нам отношения, однако его сочинение представляет интерес как отражение остроты классового сознания, которое пронизывало общественную жизнь в золотой век Голландской республики и которое еще более усилилось в следующем столетии.

Степенное и благоразумное поведение, исключавшее банкеты и пьянство высшего сословия в первой половине XVII столетия, и их глубокое почитание финансовой платежеспособности вовсе не означали, что им были неведомы кумовство, взяточничество и коррупция. Наоборот, они являлись неотъемлемой частью социальной структуры, хотя будет только честным отметить, что эти пороки были не более злостными, чем повсюду в Европе, несмотря на заверения некоторых иностранцев в обратном. Сдерживать подобную порочную практику в рамках помогало то, что ее было можно относительно легко выставить напоказ в той объемистой памфлетной литературе, которая стала столь характерной чертой Семи провинций. Властям редко удавалось полностью контролировать решительно настроенных памфлетистов в силу масштабов имевшейся децентрализации управления и взаимного соперничества суверенных провинций. Запрещенные в одном городе памфлеты часто могли быть переизданы в другом.

Разумеется, открытая критика прессы не предотвратила такие скандалы, как использование правителями Амстердама своего служебного положения ради получения возмутительно большой прибыли от продажи земли при расширении города в 1615 г., или обогащение правителей Хорна во время депрессии 1619 г. за счет бедняков и простолюдинов, или расхищение членами адмиралтейства Роттердама государственных средств в 1626 г. Также весьма сомнительно, чтобы открытое обвинение во взяточничестве и коррупции, выдвинутое делегацией Зеландии против Генеральной Ассамблеи 1650 г., произвело на официальные круги более чем мимолетный эффект. Депутаты наверняка имели в виду Корнелиса Муша, Griffier — доверенное лицо Генеральных штатов, чья ненасытная жадность при вымогательстве взяток была притчей во языцех. Он не колеблясь предоставил послу Португалии копии всех секретных донесений и конфиденциальных постановлений, которые потребовались последнему. Несколько лет спустя Джордж Даунинг, неразборчивый в средствах английский представитель в Гааге, подтвердил, что «здесь трудно сыскать хоть кого-то, кто попал в Генеральные штаты не для того, чтобы составить себе на этом состояние и оказаться подкупленным».

Ранее цитировавшийся португальский посланник Соуза Коутиньо показывает нам забавный образец того, как подвергалась искушению определенная личность, женатая и имевшая много детей. Во время визита вежливости к такому человеку и обсуждения рассматриваемого вопроса «некто дает упасть, якобы случайно, драгоценному камню стоимостью примерно в тысячу крузадо[25] (плюс-минус некоторая сумма, в зависимости от поста и положения этого человека) в руку одного из его детей». Отец не заставляет ребенка вернуть драгоценность, и таким образом «лицо» сохранено. Возможно, исключения в виде честных граждан встречались намного чаще, чем готовы признать неприязненные критики, и французский посол д’Эстрад, несомненно, преувеличивал, когда написал, что «кроме М. де Витта там нет никого, кого деньги не могли бы переубедить». Однако, если «идеальный голландец» пользовался репутацией исключительно честного человека, когда дело касалось интересов его страны, ему было намного сложнее игнорировать родственные и дружеские связи, когда подходящие кандидаты на какой-либо пост просили его использовать свое влияние ради них. И даже при всем при этом услуги, которые он оказывал в таких случаях своим родственникам и политическим друзьям, никогда не принимали размеров крупного скандала.

Чего нельзя сказать о многих современниках де Витта, и кумовство неизбежно укоренилось в олигархической системе Голландской республики. Как и правящие сторонники «истинной свободы», так и штатгальтеры из дома Оранских были в равной степени замешаны в практике определения своих покладистых приверженцев на ключевые позиции или на прибыльные посты, если только это можно было сделать, не вызывая излишнего скандала, а порой даже не обращая на него внимания. В долгосрочной перспективе кумовство, вероятно, принесло государству больше вреда, чем взяточничество и коррупция. Естественно, оно вызывало все большее недовольство и постепенно размежевало интересы правящей олигархии и среднего и низшего сословий. Наиболее скандальные черты этого кумовства правителей отразились в соглашении членов городского совета по очереди назначать своих друзей и родственников на государственные и общественные должности. Сначала устные, а потом и письменные, эти «договоры очередности», относительно редко встречавшиеся в XVII в., в XVIII стали все более распространенным явлением. И хотя люди со способностями не обязательно оказывались отстраненными от управления из-за подобной системы патронажа, остается фактом, что основной критерий для кандидата определялся не столько его качествами, сколько семейными связями. Другими словами, общественные должности в Голландской республике — и, если уж на то пошло, повсюду, хоть и по разным причинам, — стали рассматриваться как частная, в той или иной степени покупаемая или продаваемая, семейная собственность. Как писал в 1740 г. один долго проживший в Голландии англичанин: «Их правительство аристократическое, поэтому столь восхваляемая свобода голландцев не должна пониматься в общем и абсолютном смысле, а только в cum grano salis — ироническом. Бургомистры и советы обеспечивают суверенитет городов; а когда из-за смерти кого-то из них освобождается вакансия, бургомистр крайне оскорбился бы, если вдруг какой-то нахальный бюргер вздумал бы возмущенно роптать по поводу занятия ее кем-то из сыновей бургомистра или его родственников».

Хотя в XVIII в. правящая олигархия все более отстранялась от простых бюргеров, было бы неправильно делать слишком сильный акцент на пропасти, разделявшей правителей и находящихся под их управлением в более ранний период. Общеизвестно, что многие — возможно, большинство — из правителей золотого века согласились бы с Якобом и Яном де Виттами, что маленькому человеку таким и следует оставаться и одни лишь правители обладают способностью править своими соотечественниками. Но, несмотря на возмущение, которое вызывала подобная аристократическая заносчивость, и несмотря на широко распространенное восхищение домом Оранских, остается фактом, что большую часть времени люди были готовы мириться с правителями, как со своими естественными лидерами. К дому Оранских они обращались только во времена серьезных опасностей, таких как французские вторжения 1672 и 1748 гг. Как отмечают некоторые голландские историки, многие большие группы населения республики — хоть и не такие крикливые, как кальвинистские экстремисты или убежденные оранжисты, — имели все причины предпочитать правящую олигархию ее непосредственным противникам. Католики, ремонстранты и инакомыслящие протестанты в целом, которые в совокупности составляли, возможно, две трети населения (на 1662 г.), осознавали, что правители были их основным бастионом против нетерпимых predikanten — духовенства «истинной реформированной христианской религии». Дай волю этим фанатикам, и они установили бы верховенство ортодоксальной кальвинистской церкви над относительно веротерпимым государством.

Не только правящее сословие настороженно относилось к династическим амбициям и монархическим наклонностям, демонстрируемым порой домом Оранских. Примечательно, что при нападении Вильгельма II на Амстердам в 1650 г. все население города без колебаний стало на сторону олигархов, братьев Биккер. Даже во времена Яна де Витта и «истинной свободы» правителям приходилось все же учитывать общественное мнение, чему был свидетелем Уильям Темпл, написавший, что «путь к должности и власти лежит через качества, заслуживающие признания народа». Хотя позднее правители превратились в непредставительное меньшинство, большинство соотечественников не оспаривало их многолетнее право на управление, раз они правили Голландской республикой в величайший период ее истории.

Для современников и потомков одним из самых впечатляющих проявлений смелого коммерческого предприятия послужил взлет Вест- и Ост-Индской компаний, даже притом что экономическая значимость этих двух больших торговых корпораций на самом деле была меньше, чем будничное фрахтовое дело в Западной Европе и рыболовство в Северном море. Торговля зерном на Балтике была, как отметил в 1671 г. де Витт, «источником и основой наиболее значимой коммерции в этих землях». В начале XVII в. в этой торговле участвовало около 1200 голландских судов, и за первую половину того же века количество прошедших через пролив Зунд голландских кораблей превосходило число английских в соотношении примерно 30 к 1. Уже к 1666 г. в торговле на Балтике было задействовано почти три четверти активного капитала Амстердамской биржи. Рыболовство в Северном море — лов сельди, пикши, трески и щуки — в 1580–1639 гг. также называлось «наиважнейшим промыслом и основной золотой жилой» Соединенных провинций. Примерно 40 лет спустя де ла Кур утверждал, что в этом промысле участвовало более тысячи рыболовецких судов грузоподъемностью от 48 до 60 тонн. Он подсчитал, что в рыбной индустрии, вместе с ее вспомогательными производствами, было занято примерно 450 тысяч человек по сравнению с 200 тысячами, задействованными в сельском хозяйстве, и около 650 тысяч в остальных производствах. Оценки стоимости улова варьируются в широком диапазоне, однако де ла Кур приводит цифру (на 1662 г.) 8 миллионов флоринов (почти миллион фунтов), что, вероятно, не так далеко от истины. Рыбная промышленность строго контролировалась посредством правил, установленных гильдией и правительством, обеспечивающим высокий стандарт качества для бочковой сельди в рассоле на экспорт, а также свежей и копченой рыбы, которой питались по всей стране, где только богатые могли позволить себе мясо более одного раза в неделю. Большую часть XVII в. Энкхёйзен и Роттердам являлись двумя основными центрами ловли сельди, как Амстердам центром арктического китобойного промысла. Последний был организован в 1614–1642 гг., как монопольная Северная компания, а впоследствии — и более успешно — как свободное предпринимательство, когда Генеральные штаты отказались возобновлять монопольные привилегии компании.

Провал грандиозных планов Северной компании представляет собой любопытный контраст с развитием Вест- и Ост-Индской компаний в тот же период времени, хотя позднее для WIC добром это не кончилось. Как и другие образования Голландской республики, эти две компании несли на себе печать олигархии, которая со временем становилась все более заметной. Их создание и первоначальное становление также иллюстрируют взаимодействие торгового и правящего сословий и усиливающуюся роль амстердамских капиталистов и инвесторов в заморской торговле.

Каждое из шести региональных отделений Ост-Индской компании имели совет директоров, изначально идентичных местным директорам объединенных компаний-первопроходцев, пожизненно занимавших свои посты. Когда директор умирал или, крайне редко, выходил в отставку, его коллеги-директора представляли список из трех кандидатов местным представителям штатов провинции, которыми обычно являлись заинтересованные городские бургомистры и которые выбирали одного кандидата на освободившуюся вакансию. Heeren XVII — 17 директоров избирались из региональных директоров, которые, в свою очередь, выбирались из вкладчиков с минимальной долей в 6 тысяч флоринов для региональных советов и 3 тысячи флоринов для подчиненных советов Хорна и Энкхёйзена. Таких ведущих вкладчиков называли hoofdparticipanten — основные акционеры. Восемь из Heeren XVII представляли Амстердамский совет, четверо Мидделбургский, и по одному от каждого из остальных советов. Семнадцатый директор назначался на основе ротации из представителей всех советов, за исключением Амстердама.

Такое несменяемое и олигархическое по своей природе управление вскоре породило сильную враждебную критику как среди обычных вкладчиков, не имевших никакого влияния на политику руководства, так и среди hoofdparticipanten — основных акционеров, остававшихся вне узкого круга директоров и их друзей. Когда в 1623 г. был впервые обновлен устав компании, Генеральные штаты предприняли вялую попытку как-то отреагировать на эту критику, постановив, что с этого времени директора могли избираться только на трехлетний срок и что список на заполнение трех директорских вакансий будет подавать комитет, включающий в себя равное количество директоров и основных акционеров. В итоге на практике это мало что изменило. Все вышедшие в отставку директора имели право быть избранными заново, а обладавшие правом голоса основные акционеры не испытывали желания наносить ущерб своим будущим прибылям, восстанавливая против себя действующих директоров. Поэтому отставные директора почти неизменно переизбирались, а вакансии, освободившиеся в результате смерти одного из них, по-прежнему заполнялись из того же узкого круга основных акционеров — порой путем жеребьевки.

Тесные связи директоров с правящим сословием убедительно изображены в 1622 г. одним памфлетистом, повторившим английские и французские сетования по поводу невозможности добиться возмещения действительного или мнимого ущерба, причиненного этим странам на Востоке служащими VOC. «Ибо, — говорят они, — если мы жалуемся правителям или в магистраты городов, то там сидят директора… если в адмиралтейства, то там опять же директора. Если в Генеральные штаты, то и там мы обнаруживаем, что они заседают совместно с директорами». Такие близкие связи директоров с правящим сословием послужили главной причиной того, почему они могли откладывать в долгий ящик или вовсе игнорировать критику недовольных вкладчиков относительно их поведения и укреплять свои позиции никому не подотчетной бессменной олигархии. К 1644 г. Heeren XVII чувствовали себя до того уверенно, что заявили Генеральным штатам: «Поселения и укрепления, захваченные в Восточных Индиях, следует рассматривать не как завоевания государства, а как собственность частных торговцев, которые имеют право продать эти селения кому только пожелают, хоть королю Испании или любому другому врагу Соединенных провинций». Можно добавить, что после 1634 г. критика в адрес директоров со стороны вкладчиков быстро пошла на убыль, когда Heeren XVII приступили к выплате щедрых годовых дивидендов в звонкой монете. Диапазон выплат составлял от 15,5 до 50 процентов, достигнув в 1715–1720 гг. высшей точки, когда шесть этих лет подряд выплачивались ежегодные дивиденды в 40 процентов.

Вкладчики первоначального оборотного капитала VOC привлекались из всех слоев общества, хотя естественно, что среди них преобладали богатые и состоятельные, по причинам, разъясненным летописцем того времени относительно успешности экспедиции ван Нека: «Прибыль эта предназначалась для богатых и влиятельных людей, которые могли позволить себе вложения капиталов на длительный срок; обычный же человек не мог замораживать свой ежедневный доход так надолго, и подобные люди поступали с большей пользой, вкладывая свои деньги в торговлю с соседними странами». Высшие чиновники, городские советники, богатые купцы и торговцы-капиталисты внесли основную массу капитала, и сумма вкладов ранжировалась от 10 до 85 тысяч флоринов. Среди первых инвесторов заметно выделялись эмигрировавшие из Антверпена и Южных Нидерландов банкиры-торговцы, и к концу десятилетия их финансовый перевес стал еще более ощутимым. С течением времени эти богатые эмигранты растворились в правящем сословии, и крупные акционеры перекупили большую часть долей мелких инвесторов. Одновременно амстердамские инвесторы, внесшие больше половины первоначального оборотного капитала компании, протянули свои щупальца к другим региональным палатам. К концу XVII в. 108 амстердамских вкладчиков контролировали около трех восьмых акционерного капитала палаты Зеландии и более половины всего капитала, которым владела VOC в Амстердаме.

Помимо финансового доминирования в VOC Амстердам также имел огромное и все более возрастающее влияние на управление делами компании и ее политику. Влияние это упрочил Питер ван Дам, занимавший пост поверенного компании в Амстердаме с 1652 г. вплоть до своей смерти в 1706 г. В 1688 г. постоянный английский консул сравнил шестидесятилетнего адвоката с великим Яном де Виттом «за его участие в деле, хоть и не столь значимое в политике.

Это неутомимый высокопоставленный служащий, денно и нощно трудящийся на благо компании. Он более чем дважды читает гроссбухи, поступившие из Индий, и на их основе подготавливает проект вопросов, которые необходимо обсудить большим советом семнадцати и подчиненными комитетами компании, а также приказы для отправки их руководящим чиновникам в Индиях». То, что Уильям Карр ничуть не преувеличивает, доказывает всестороннее описание компании и ее деятельности, которое с 1693 по 1701 г. ван Дам составлял для секретного и личного использования директорами VOC. Этот объемистый многотомный рукописный труд держали подальше от посторонних глаз, и он оставался vade-mecum — руководством для всех последующих поколений директоров компании, вплоть до ее роспуска в 1795 г.

То, насколько правящее сословие в некотором роде отделилось от купеческого, отразилось на составе директоров VOC. Несмотря на то что в 1644 г. Heeren XVII заявили Генеральным штатам, что компания является собственностью частных торговцев, в 1743 г. правители, занимавшие кресла в Heeren XVII, приняли резолюцию, что торговцам в конце концов может быть дозволено становиться директорами! Из 24 правителей, занимавших посты бургомистров Амстердама в 1718–1748 гг., только двое занимались активной торговлей — поразительный контраст с составом городского совета столетней давности. Надо сказать, что контраст становится менее разительным, если вспомнить, что после 1650 г. работа муниципального советника требовала полного рабочего дня. Деятельные купцы вряд ли смогли бы одновременно служить бургомистрами и уделять серьезное внимание своей коммерческой деятельности. Но опять же, в этом вопросе не стоит проявлять категоричность. Coup d’etat — государственный переворот, совершенный оранжистами и приведший к власти другую группу правителей, — имел результатом баланс сил более выгодный для коммерческих интересов. С 1752 по 1795 г. из 30 бургомистров Амстердама 13 являлись активными или недавно отошедшими от дел торговцами, а остальные имели прочные семейные связи с коммерческими предприятиями. Также стоит отметить, что должность бургомистра Амстердама — с первого и до последнего — почти всегда занимал один из директоров VOC.

Вест-Индская компания также несла на себе олигархическую отметину и имела тесные связи с правящим сословием, хотя один из самых ранних ее обличителей, неутомимый памфлетист Виллем Усселинкс, тщетно пропагандировал, что «никакой чиновник не должен быть директором и никакой директор не должен быть чиновником в одно и то же время». В составе правления Heeren XIX Амстердам представляли восемь директоров, Зеландию четыре, а остальные три палаты по два; девятнадцатый директор представлял Генеральные штаты. Как и Heeren XVII, Heeren XIX шесть лет подряд заседали в Амстердаме, а следующие два года в Мидделбурге. Первые директора были выбраны правителями пяти городов, где имелись провинциальные палаты, среди ведущих акционеров с минимальным вкладом в 6 тысяч флоринов для Амстердама и 4 тысячи для остальных. Вакансии заполнялись точно так же, как в VOC, в результате консультаций и кооптаций между городскими правителями и директорами соответствующих палат. Мелкие инвесторы оставались более важным фактором в WIC намного дольше, чем в родственной компании. Что было особенно заметно в Зеландии, где в 1648 г. отмечалось, что более 50 жителей Мидделбурга, Флиссингена и Вере являются вкладчиками WIC.

Как это было и в старшей компании, правила, относящиеся к периодическому общественному аудиту, сверке счетов и обнародованию балансовых отчетов, директора или игнорировали, или уклонялись от них. В обоих случаях в результате укреплялась власть директоров — партнеров-вкладчиков; хотя в случае WIC ведущие акционеры устраивали собственные заседания и могли оказывать большее влияние на своих директоров. Сравнение имен директоров обеих компаний до 1636 г. показывает, как и следовало ожидать, что некоторые видные купцы-олигархи — такие, как Биккеры из Амстердама и Лампсины из Флиссингена, — были представлены в обоих акционерных обществах. И хотя наблюдался значительно меньший энтузиазм по поводу WIC среди торговцев Амстердама в 1622 г., чем они проявляли в отношении VOC 20 годами раньше, тем не менее 83 ведущих вкладчика из Амстердамской палаты WIC внесли более миллиона флоринов, что составляло больше трети общего вклада города. Что касается VOC, то амстердамцы позднее расширили свое влияние через покупку долей в других региональных палатах. К 1670 г. более половины общего капитала WIC принадлежало Амстердаму, и этот город переводил деньги в другие палаты.

Колонизация пригодных регионов особо оговаривалась в уставе WIC от 1621 г., однако эта компания с самого начала предназначалась в качестве наступательного оружия для агрессии против источников иберийского могущества в Новом Свете. Вскоре WIC оказалась задействована в завоевании всей — или хотя бы части — Бразилии; и в результате военно-морские военные расходы значительно превзошли прибыль, полученную от экспорта сахара и других товаров с непрочно удерживаемых южноамериканских территорий. Захват Питом Хайном мексиканского «серебряного флота» в 1628 г. позволил Heeren XIX заявить в 1629–1630 гг. о необычайно больших дивидендах в 75 процентов, однако компании до своего роспуска в 1674 г. удалось выплатить их всего один-два раза. Ближе к 1650 г. западноафриканская торговля, особенно в части гвинейского золота, принесла хорошую прибыль, но вся она потонула в бразильской финансовой трясине. При реорганизации компании в 1674 г. инвесторы получили только 30 процентов своих вложений, однако ее кредиторам выплатили все полностью, и обновленная компания все еще могла зарабатывать деньги с прибылью 4 процента в 1694 г. К тому времени она стала заниматься в основном работорговлей, вывозя негров из Западной Африки в Западные Индии, где остров Кюрасао стал идеальной базой для контрабандной торговли с Испанской Америкой.

Мы уже упоминали, что организация WIC была сохранена до тех пор, пока не произошло убийство Олденбарневелта (Олденбарнвелде) по сфальсифицированным обвинениям и не восторжествовал воинствующий кальвинизм, или партия контрремонстрантов, в которой имелось многочисленное представительство эмигрантов из Южных Нидерландов. По этой и другим причинам WIC несколько лет являлась оплотом этой партии в Голландии и намного дольше в Зеландии; однако менее пылкие протестанты — так называемые арминиане и либертарианцы — всегда присутствовали как среди директоров, так и вкладчиков. На протяжении 1630 — х и 1640-х гг. эти последние взяли верх в Голландии; хотя не позже чем в 1649 г. бургомистр Амстердама Биккер, который за много лет до этого продал свои доли в WIC на пике их стоимости, сказал о наполовину обанкротившейся компании: «Пусть эти брабантцы и валлоны теперь увидят, какие баронства они собираются извлечь из нее!» Однако внутренние потрясения и неурядицы, которые так сильно способствовали краху Вест-Индской компании, были вызваны не столько отсутствием сотрудничества между кальвинистами и либертарианцами в совете директоров, сколько провинциальной ревностью между Голландией, и особенно Амстердамом, и Зеландией. Что отразилось в памфлетах того времени, столь же многочисленных, сколь и оскорбительных, в адрес WIC, тогда как печатная критика Heeren XVII, то есть VOC, после 1625 г. фактически исчезла на целых 150 лет.

Одна из причин критики, с которой часто обрушивались на служащих обеих компаний оставшиеся дома современники, состояла в том, что служившие в Восточных и Западных Индиях были по большей части людьми низкого происхождения. Такое утверждение бытовало не только в среде язвительных памфлетистов, но и периодически служило темой переписки директоров со своими высокопоставленными представителями в Батавии и Ресифи. Знаменитый исследователь ислама XIX в., Христиан Снук-Хюргронье, обладал прекрасными знаниями этих источников, когда давал характеристику двухсотлетнему пребыванию Ост-Индской компании на Востоке в следующих резких выражениях: «Первый акт нидерландско-индийской трагедии носит название «Компания», и он начинается практически одновременно с XVII веком. Главные действующие лица заслуживают нашего восхищения за свою неукротимую энергию, но цель, ради которой они трудились, и средства, которые они использовали ради ее достижения, были такого рода, что мы, даже при полном понимании того, что их деяния и поступки следует судить по стандартам того времени, с трудом можем подавить свое отвращение. «Эксперимент» начался таким образом, что обитатели Азии столкнулись с отребьем голландской нации, которое обращалось с ними с невыразимым презрением и чьей задачей было приложить все усилия для обогащения кучки вкладчиков на родине. Служащие этой фрахтовой компании, слишком скупо оплачивавшиеся своими работодателями, но не менее алчные, чем последние, во всей красе продемонстрировали такую картину морального разложения, которая затмевает самое худшее, в чем обвиняют в данном отношении восточные народы».

В следующих главах я надеюсь показать, что такое поспешное суждение не совсем справедливо и что на Восток отправились не только отбросы голландского общества. Однако нельзя отрицать, что обвинение Снук-Хюргронье содержит огромную долю правды. VOC, как и португальская корона до нее и как соперничавшие с ней английские и французские компании, платила — за редким исключением — всем своим служащим такое мизерное жалованье, что они не имели возможности прожить на свое денежное содержание. Таким образом, они были вынуждены прибегать к более или менее нечестным мерам ради того, чтобы заработать на жизнь. Более того, лишения шести — или восьмимесячного путешествия, опасность проживания в тропических странах, когда практически ничего не знали о профилактике и лечении таких смертельно опасных болезней, как малярия, холера, проказа и дизентерия, естественно отпугивали подавляющее большинство людей, которые могли найти какую-либо работу дома, от того, чтобы попытать свою судьбу в Восточных и Западных Индиях. Отвращение голландцев из средней прослойки верхнего и среднего сословий к службе в монополистической торговой компании также помогает объяснить, почему директора редко могли позволить себе производить отбор подчиненных, а были вынуждены обходиться теми, кого могли заполучить. То, что Дэвид Хэнни написал о служащих Британской Ост-Индской компании XVII в., в равной степени применимо к их современникам и конкурентам из VOC: «Нет ничего более распространенного или более абсурдного, чем контраст между обильными заверениями компании, будто она абсолютно уверена в добродетелях господина А., только что назначенного в ту или иную факторию, и гневными обвинениями в возмутительной нечестности в его же адрес, написанными, возможно, в течение года и дня»[26].

Высшие чины VOC и WIC за границей назначались в основном из представителей средней и низшей прослоек бюргерского сословия с небольшим вкраплением людей из городского патрициата. Обращает на себя внимание отсутствие представителей земельной аристократии. Хендрик Адриан ван Реде тот Дракестейн, владетель Мейдрехта, губернатор Малабара в 1669–1677 гг., являлся одним из немногих исключений. Директора часто находили работу для своих — в основном более бедных — друзей и родственников, готовых попытать счастья в Индиях; но в общем и целом, по приведенным выше причинам, лучшие представители голландских сословий предпочитали искать работу поближе к дому и поступали на службу в этих двух индийских компаниях только в случае крайней нужды. Из чего становится ясным, почему компании нанимали так много иностранцев. Но это также означает, что способным и целеустремленным людям было несложно подняться вверх по служебной лестнице, поскольку в обеих компаниях, несмотря на неизбежное кумовство, в основном работало правило «Carriere ouverte aux talents» — «Карьера открыта для способных». Это доказывают многочисленные примеры людей, поступивших на самую низовую — а порой и черновую — работу и поднявшихся до самых высоких постов. Антони ван Димен, обанкротившийся делец, который поступил на службу солдатом и стал генерал-губернатором Батавии в 1636–1645 гг.; Франсуа Карон, корабельный кок, ставший там же генеральным директором в 1647–1650 гг., — вот только два примера людей, поднявшихся к вершинам власти исключительно благодаря собственным достоинствам и усердию. Двое из наиболее известных генерал-губернаторов Батавии в XVIII в., Якоб Моссел (1750–1761) и Ренье де Клерк (1777–1780), начали свою карьеру с простых матросов на службе Ост-Индской компании.

Вместе с тем скандальная карьера сына правителя Зеландии, Питера Нюйта, заявившего, что «он приехал в Азию не для того, чтобы жрать сено», и получившего от компании 18 тысяч флоринов после того, как его с позором сняли с должности в Батавии за превышение должностных полномочий в Японии и на Формозе (в 1627–1630 гг.), показала, что тем, кто обладал влиятельными семейными связями, все сходило с рук. Возможно, что не было существенной разницы между людьми, поступившими на службу в Ост — или Вест-Индскую компанию, и тем не менее один из многочисленных служащих, который работал на обе компании, в 1655 г. заявил, что старшие чиновники WIC представляли собой сборище «пьяных идиотов», которых родственная компания на Востоке никогда не назначила бы на высокие посты.

И если в общем и целом служащие обеих компаний оставляли желать много лучшего, то все же здесь имелись достойные исключения. Хотя подавляющее большинство голландцев, как и их португальских предшественников, а также их английских и французских конкурентов, отправились на Восток (или Запад), чтобы «потрясти дерево пагоды»[27], всегда находились те, которых заботили не только деньги. Я не вижу причин сомневаться в искренности признания Якоба ван Нека, что всю свою жизнь ему хотелось посмотреть на чужие страны и что это послужило главным мотивом, приведшим его на Восток. То же самое можно сказать о корабельном хирурге, Николасе де Граффе, который, хотя и находясь в счастливом браке и будучи прекрасно устроенным в родном городе, не смог долго сопротивляться зову морей и тропиков. Возможно, подобные люди встречались относительно редко, но ведь были и такие, кто отправился на Восток единственно за деньгами и, будучи очарованным жизнью или местными жителями, записал свои впечатления для потомков. Вышеприведенные замечания, разумеется, применимы в основном к выходцам из буржуазии, чьи мотивы объяснены в их собственных записях и книгах. Теперь нам нужно рассмотреть более многочисленных, но менее образованных представителей голландского общества, которым приходилось зарабатывать хлеб насущный в поте лица своего.