5. Закон и насилие в практике престолонаследия

Принцип престолонаследия.

Порядок преемства власти.

Формы перехода верховной власти.

Узурпация власти.

Формулы обоснования узурпации.

Подставные ханы и ханы-самозванцы.

Выше (раздел 2) мы рассмотрели обстоятельства восшествия на престол первых четырех преемников Чингизхана, источники права на власть, и можем обоснованно утверждать, что в Еке Монгол улусе (таково было официальное название государства монголов с 1211 г.) единственно правовым основанием для получения сана хана служила принадлежность претендента к „золотому роду“, однако четкого законодательства о престолонаследии не существовало. Сам основатель монгольской династии Чингизхан был за то, чтобы власть в государстве переходила в руки самого достойного члена „золотого рода“, к какому бы из четырех царских домов (дом Джучи, Чагатая, Угедея, Тулуя) он ни принадлежал. Свою приверженность именно к наследственно-династическому принципу передачи верховной власти независимо от степени родства нового суверена с предыдущим он со всей определенностью высказал еще в 1219 г. Когда на совещании перед походом на земли современного Казахстана и Средней Азии Чингизхан назначил Угедея своим наследником, Угедей выразил опасение, что его дети и внуки будут люди без достоинств и не смогут наследовать престол. Чйнгиз-хан сказал: „Если у Угедея народятся такие потомки, что хоть травушкой-муравушкой оберни — коровы есть не станут, хоть салом окрути — собаки есть не станут, то среди моих-то потомков ужели так-таки ни одного доброго и не родится?“ [Сокровенное сказание, с. 186].

Назвав еще при жизни наследником престола Угедея, Чингизхан тем самым узаконил право правителя по своей воле назначать себе преемника, а заодно определил и предпочтительную форму преемственного порядка власти от одного члена „золотого рода“ к другому — политическое завещание. Великий хан Угедей (правил в 1229–1241 г.) в вопросах о престолонаследии во всем следовал своему отцу.

В правление великого хана Гуюка (1246–1248) мы видим в жизни Монгольской империи принципиальное политическое новшество — попытку закрепления верховной власти за представителями исключительно одной семьи — семьи Гуюка. Вспомним его памятное обращение к царевичам и военачальникам на курултае 1246 года: „Я соглашусь принять престол на том условии, что после меня каанство будет утверждено за моим родом“. Он же, Гуюк-хан, первым в истории Монгольской империи определил порядок прямого наследования — от отца к сыну, выразив это четкой и лаконичной формулой: при жизни сына царство не может перейти к внукам [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 119].

Однако и семейно-клановый принцип передачи власти не стал у Чингизгидов общепризнанным. После смерти Гуюка, сына Угедея, царевич Бату, который, как и его дед Чингизхан, придерживался принципа выборности великого хана из среды наличных Чингизидов по их личностным качествам, пользуясь своим главенствующим положением в империи, добился в 1251 г. передачи царской власти дому Тулуя, четвертого сына Чингизхана.

Словом, в государственной жизни Монгольской империи уже в начальных этапах ее истории главной проблемой была проблема соотношения между правом и силой, что в свою очередь явилось естественным следствием отсутствия в стране строго фиксированных правил о порядке избрания хана. Такое состояние дела приводило к тому, что после смерти каждого государя разворачивалась борьба за престол между отдельными партиями царевичей и эмиров; причем, каждая из соперничающих сторон обосновывала свои права на власть как единственно законные. Столкновение разных прав было результатом того, что право на власть могло выражаться в различных порядках.

Мы уже знаем, что политическим идеалом Чингиз-хана, завещанным им своим потомкам, был порядок выборности, согласно которому на престол ханства возводится (самый) способный и порядочный из членов „золотого рода“, которого царевичи и знать признают за благо. При таком порядке преемства власти все зависело от обстоятельств, и провозглашение хана обычно совершалось путем интриг различных партий Чингизидов, менялась линия старших и младших родоначальников и т. п. Показательный пример — восшествие на престол сына Тулуя, царевича Мунке (правил в 1251–1259 г.). Оно совершилось, как это описано выше (раздел 2), не путем законности, а полным произволом Бату и войска. Ведь и впрямь Мунке был по возрасту не старше других царевичей, его родители не царствовали, ему никто не завещал власть, он не отличался исключительными качествами, кроме разве того, что был выдающимся кутилой своего времени, зато на него большое влияние имел могущественный Бату, умный, хитрый, но, по словам источников, добрый (саин) царевич.

Порядок выборности, согласно которому личные качества принца ставятся превыше всего, не стал, однако, ни единственным, ни основным политическим порядком в чингизидских улусах, хотя он действовал до конца династии Чингизидов. Вот какие речи произносились, например, в 1583 г, на совете, в котором решался вопрос о возведении на престол Шибанида Абдулла (Абдаллах) — султана; правда, в речи порядок выборности приписывается не Чингиз-хану (ум. в 1227 г.), а самому пророку Мухаммаду (ум. в 632 г.), что тоже показательно. „Хотя по предписанию и установлениям чингизовым, корона владычества и узда ханства принадлежат самому старшему летами, и его имя нужно поминать на зктениях, и с его именем чеканить монеты, но есть еще закон пророка, чтобы государем был тот, кто истинно достоин сана царского и в состоянии сделать подданных счастливыми“ [Хафиз-и Таныш, рук., л. Вельяминов-Зернов, 1859, с. 398–399]. Небезынтересно отметить, что во второй половине XVIII в., когда казаки Киши (Младшего) жуза и части Орта (Среднего) жуза приняли российское подданство, российское правительство выдвинуло предложение, чтобы в Казахских степях звание хана „доставалось не старшему и ближайшему по линии ханства, но токмо достойнейшему“ [Сабырханов, 1981, с. 158].

Другим порядком преемства власти, установившимся в чингизидских улусах, был порядок старшинства, согласно которому преимущественное право на ханство имел старший в ханском роде, и, например, дядя, брат хана, считался старше своих племянников, сыновей хана [Бартольд, т. 2, ч. 1, с. 268; т. 8, с. 140; Федоров-Давыдов, 1973, с. 68–70, 168; Султанов, 1982, с. 85]. Но и при этом распорядке бывали случаи, когда престола домогался не брат умершего хана, а сын хана, основывая свое право на своем старшинстве лет перед дядей по отцу. В таких случаях возникал спорный вопрос: кто выше на „лествице старшинства“ (выражение В. О. Ключевского, т. 1, с. 190), младший ли летами дядя или младший по поколению, но старший возрастом племянник? Тогда способом решения политических споров между претендентами на престол нередко становилось поле боя.

Так или иначе отступления от порядка старшинства (генеалогического, когда старшинство определяется порядком поколений, т. е. расстоянием от родоначальника, и физического, когда старшинство определяется порядком рождения, т. е. сравнительным возрастом лиц в каждом поколении) бывали часто. В чингизидских улусах видим иной порядок, который держался не на очереди старшинства, а по которому передача власти происходила в одном поколении — от брата к брату. Действие этого порядка, который в исследовании Г. А. Федорова-Давыдова (1973, с. 104, прим. 191) назван „архаическим порядком престолонаследия“, хорошо иллюстрируют политические события в Чагатайском государстве: там, например, в первой трети XIV в. один за другим правило пятеро братьев, сыновья Дувы (Тувы): Есен-Буга (1308–1318), Кебек (1318–1326), Ильчигидай (ок. 1326–1328), Дурра-Тимур (ок. 1328–1330), Тармаширин (ок. 1330–1334) [Мунтахаб ат-таварих, изд., с. 107–111; Шаджарат ал-атрак, с. 368–371; Бахр ал-асрар, т. 6, ч. 2, л. 14б-23а; Бартольд, т. 5, с. 161–163]. Примеры действия „архаического порядка престолонаследия“ в Казахском ханстве будут приведены ниже, во второй главе настоящего исследования.

Наблюдения показывают, что нередко престол занимали в порядке прямого наследования, т. е. власть переходила непосредственно от отца к сыну (а при смерти сына — к внукам). Переход ханского достоинства по прямой нисходящей линии не вызывал особого сопротивления, и потому в политической жизни чингизидских улусов и образованных на их развалинах государствах этот порядок престолонаследия соблюдался на протяжении многих десятилетий кряду.

Каждый из перечисленных выше порядков престолонаследия признавался традицией правильным, и вопрос о предпочтении того или иного из них решался всякий раз с учетом конкретных обстоятельств. Поэтому, по замечанию В. В. Бартольда, обсуждение вопроса о том, который из Чингизидов в том или другом случае имел больше права на престол и было ли избрание того или другого хана законным, не является корректным [Бартольд, т. 1, с. 109].

Передача верховной власти преемнику происходила разными путями. Одним из них было духовное завещание. Хотя передача власти по завещанию и не была ни общим фактом, ни общепризнанным правилом, но она практиковалась на всем протяжении существования династии Чингизидов, начиная с самого Чингизхана (ум. в 1227 г.) и Угедей-хана (правил в 1229–1241 г.) и кончая ханами Казахских степей XIX в. Наследник престола определялся по усмотрению завещателя и обычно объявлялся заранее. Чтобы завещательное распоряжение государя получило большую гласность, в некоторых случаях имя законного наследника престола упоминалось в хутбе (проповедь по пятницам в мечети) и чеканилось на монетах с титулом „наследник престола“. Как показывают материалы источников, наследником престола по завещанию являлся, прежде всего, сын завещателя (завещание Чингизхана, Шейбани-хана, Букей-хана и др.), но также — его внук (завещание Угедея, Чагатая, Тимура-, и др.) или брат (завещание Газан-хана, Мухаммад-Гирей-хана, Абд ал-Азиз-хана и др.), даже при сыновьях.

Политическое завещание делалось устно, в присутствии членов царствующего дома и знати, или письменно, и те давали письменное заверение-клятву исполнить духовную. Выше (раздел 2) уже было рассмотрено завещательное распоряжение Чингизхана. (Напомню, Чингизхан еще при жизни назначил своим преемником своего третьего сына Угедея и незадолго перед смертью подтвердил свое политическое завещание). Чтобы полнее охватить эту тему, приведу еще два примера из более позднего периода.

Тимур (правил в 1370–1405 гг.) еще при жизни назначил своим преемником своего внука Мухаммад-Султана, предпочтя его своим сыновьям [Бартольд, т. 2, ч. 2, с. 57–58, 436; Manz, 1989, р. 87–88, 180–190]. Но судьба распорядилась по-иному. Во время военных действий Тимура в Малой Азии Мухаммад-Султан заболел и умер около Карахисара весной 1403 г., 29 лет от роду. Тогда Тимур назначил своим преемником другого своего внука, Пир-Мухаммада, брата Мухаммад-Султана, и перед своей кончиной подтвердил свое политическое завещание. Вот как описывается зта сцена в „Зафар-наме“ Йазди, официальной истории Тимура.

В начале 1405 г. Тимур с большой армией выступил в поход на Китай и прибыл в Отрар (город на правобережье Сырдарьи). Там в начале февраля Тимур заболел, „сила болезни и боли все время возрастали“. „Так как ум Тимура с начала до конца оставался здоровым, — пишет Йазди, — то Тимур, несмотря на сильные боли, не переставал справляться о состоянии и положении войска. Когда вследствие своей проницательности он понял, что болезнь была сильнее лекарств, он мужественно приготовился к смерти, приказал явиться к нему женам и собственным эмирам и с чудесной предусмотрительностью сделал завещание и изложил свою волю в следующих словах: „Я знаю наверное, что птица души улетит из клетки тела и что мое убежище находится у трона Бога, подающего и отнимающего жизнь, когда Он хочет, милости и милосердию которого я вас вручаю. Необходимо, чтобы вы не испускали ни криков, ни стонов о моей смерти, так как они ни к чему не послужат в этом случае. Кто когда-либо прогнал смерть криками? Вместо того, чтобы разрывать ваши одежды и бегать подобно сумасшедшим, просите лучше Бога, чтобы Он оказал мне свое милосердие, произносите и прочтите фатиху, чтобы порадовать мою душу. Бог оказал мне милость, дав возможность установить столь хорошие законы, что теперь во всех государствах Ирана и Турана никто не смеет делать что-либо дурное своему ближнему, знатные не смеют притеснять бедных, все это дает мне надежду, что Бог простит мне мои грехи, хотя их и много; я имею то утешение, что во время моего царствования я не позволял сильному обижать слабого, по крайней мере мне об этом не сообщали. Хотя я знаю, что мир не постоянен и, не будучи мне верен, он не станет к вам относиться лучше, тем не менее я вам не советую его покидать, потому что это внесло бы беспорядки среди людей, прекратило бы безопасность на дорогах, а следовательно, и покой народов, и наверное в день Страшного Суда потребуют ответа у тех, кто в этом будет виновен“.

„Теперь я требую, чтобы мой внук Пир-Мухаммад ибн Джехангир был моим наследником и преемником; он должен удерживать трон Самарканда под своей суверенной и независимой властью, чтобы он заботился о гражданских и военных делах, а вы должны повиноваться ему и служить, жертвовать вашими жизнями для поддержания его власти, чтобы мир не пришел в беспорядок и чтобы мои труды стольких лет не пропали даром; если вы будете делать это единодушно, то никто не посмеет воспрепятствовать этому и помешать исполнению моей последней воли“.

„После этих советов он приказал явиться всем эмирам и вельможам и заставил их поклясться великою клятвой, что они исполнят его завещание и не допустят, чтобы было оказано этому какое-либо сопротивление; затем он приказал отсутствующим эмирам и военачальникам принести те же клятвы“ [Зимин, с. 500–502].

А вот завещательное распоряжение Джанида (Аштарханида) Субхан-Кули-хана (правил в 1680–1702 г.). В августе 1702 г. Субхан-Кули-хан заболел, говорится в источнике. Болезнь хана не поддавалась лечению. Тогда Субхан-Кули-хан потребовал к себе эмиров и близких лиц, „будучи в состоянии бодрости“, сделал им такое завещание: „Я точно знаю, что птица моей души скоро вылетит из клетки тела и найдет убежище в божественном чертоге… Мое завещание таково: я усмотрел на челе моего внука, Мухаммад-Мукима, сияние огней царствования и зрелость ума. Среди моих детей он благородный с той и другой стороны и потому я назначаю его своим преемником“. Эмиры и близкие к хану лица склонили к земле свои заплаканные лица и сказали: „Мы, подчиняясь августейшим приказаниям и заветам, не уклонимся с пути повиновения им…“ [Мухаммед Юсуф Мунши, с. 176–178].

Для обозначения наследника престола у народов Средней Азии и Казахстана, Поволжья и Крыма в рассматриваемую нами эпоху (XIII–XIX вв.) употреблялось несколько слов. Одно из них — калга (варианты написания: каалга, калхан, калкан); это же слово пишется также кагилгай, а в некоторых случаях — кагилхани (или кугулхани). Происхождение рассматриваемого сановного титула неизвестно; по предложению известного российского востоковеда В. Д. Смирнова, кагилгай — вероятно, монгольское слово; согласно мнению польского исследователя З. Зайончковского, форму кагилгай кажется вполне удобным объяснить как „пусть будет утвержден“, т. е. „пусть наследует“ [Смирнов, 1887, с. 358–362, 439: Зайончковский 1969, с. 20, 23]. В сочинениях мусульманских авторов понятие „наследник престола“ передается также словами варис, но чаще — валиахд. Для обозначения второго наследника престола (а случаев, когда при жизни первого наследника престола назначался и второй, было немало) используется словосочетание — валиахд//сани [Бартольд, т. 5, с. 537].

Наследник престола иногда носил титул хана. После завоевания Хорасана (1507 г.), говорится в источнике, Шейбани-хан (ум. в 1510 г.) назначил своим наследником престола (валиахд) своего сына Тимур-султана и пожаловал ему титул хана, вверив ему управление Самаркандом. Шибанид Абдулла (правил в 1583–1598 г.) еще при жизни своей позволил своему сыну, Абд ал-Мумину, как наследнику престола (калга), носить титул хана, поэтому отца называли Улуг-хан („Старший, или Великий, хан“), а сына-наследника Кичик-хан („Младший, или Меньший, хан“).

В „Сборнике летописей“ Рашид ад-Дина утверждается, что Угедей (правил в 1229–1241 г.) объявил Ширамуна, своего внука, наследником престола и „воспитывал в своей ставке“. По словам Джувайни, когда умер сын Бату, Сартак, (1255–56 г.), Мунке-хан (правил в 1251–1259 г.) отдал приказ, чтобы Баракчин-хатун, старшая из жен Бату, отдавала приказы и „воспитывала“ (несовершеннолетнего) сына Сартака, Улакчи, до тех пор, пока он вырастит и заступит место отца“ [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 118; Джувайни, изд., т. 1, с. 223]. О том, какое именно воспитание и обучение получал наследник престола до некоторой степени можно судить на примерах воспитания Газан-хана и Муким-хана.

Газан-хана (правил в 1295–1304), сына Аргун-хана, сына Абага-хана, сына Хулагу-хана, сына Тулуй-хана, сына Чингизхана, с рождения воспитывали как будущего „великого государя“, и с четырех лет он „пребывал в ставке своей бабушки Булуган-хатун и „неотлучно состоял“ при своем деде Абага-хане (правил в 1265–1282 г.). Когда царевичу Газану исполнилось пять лет, Абага-хан поручил его китайскому бахши Яруку, чтобы „он его воспитал и обучил монгольскому и уйгурскому письму, наукам и хорошим их, бахшиев, приемам. В течение пяти лет он превзошел в совершенстве эти предметы, а затем упражнялся в искусстве верховой езды, стрельбы из лука и игре в чов-ган“ [Рашид ад-Дин, т. 3, с. 138–141].

Выше уже упоминалось, что Аштарханид Субхан-Кули-хан (правил в 1680–1702 г.) назначил своим преемником (третьим по счету: первые два наследника престола погибли при жизни хана) своего внука Муким-султана. Когда Мукиму было еще только четыре года, говорится в источнике, его „великий дед“, в целях приобретения учености и великих совершенств „той жемчужиной моря государства и величия, назначил к царевичу совершенных наставников и знаменитых учителей для обучения его религиозным наукам, точным знаниям, искусству письма, верховой езды, стрельбе из лука, военным потехам и другого рода сведениям, необходимым для управления государством, для воспитания благородства и разных руководящих начал энергии и храбрости“ [Мухаммед Юсуф Мунши, с. 130].

Однако здесь необходимо упомянуть об одной важной детали рассматриваемой темы, на которую обратил внимание академик В. В. Бартольд, а именно: как в государстве Тимура, так и в государствах Чингизидов „разницы между воспитанием наследника престола и воспитанием других царевичей не могло быть, так как не было точно установленного порядка престолонаследия; кроме того, государство считалось собственностью всего рода, и отдельные царевичи в своих уделах были почти совершенно самостоятельными правителями; вмешательство главы династии происходило только в тех случаях, когда удельный князь обнаруживал мятежные наклонности или ссорился с другими князьями, или когда область подвергалась явной опасности от дурного управления, от внешних или внутренних врагов“ [Бартольд, т. 2, ч. 2, с. 54].

Есть множество примеров, указывающих на то, что наследники престола жили каждый в своем уделе. Но есть примеры и обратного порядка: так, при Аштарханидах (1599–1785) с титулом калга было сопряжено звание правителя Балха, и Балх являлся официальной резиденцией наследника престола, в то время как Бухара была резиденцией хана. По словам Махмуда ибн Вали, автора многотомного „Бахр ал-асрар“, наследник престола (по терминологии источника — калка) согласно правилу местничества располагался при узбекском дворе в XVII в. по левую сторону от престола.

Единственным правовым основанием при наследовании власти по завещанию являлась личная воля завещателя. Последняя воля усопшего государя о наследнике престола принималась во внимание, но не связывала безусловно царевичей и знать. Так, в частности, не было исполнено завещательное распоряжение Угедея, Тимура, Субхан-Кули и многих других государей. В одних случаях наследнику престола по завещанию отказывали во власти, ссылаясь на то, что он „не достиг зрелого возраста“, а в других — право на власть по завещанию открыто признавалось как притязание, захват. Последнее положение нагляднее всего иллюстрируют действия потомков Тимура после его смерти в 1405 г.

Тимур еще при жизни назначил наследником престола своего внука Пир-Мухаммада. Но после смерти Тимура никто не признал этого наследника по завещанию государем. Пир-Мухаммада не поддержали даже военачальники, давшие Тимуру клятвенный обет, что свято исполнят его последнюю волю (см. выше). Назначенного волею Тимура наследника престола предупредил другой внук Тимура, Халил-Султан, сын Мираншаха и Севин-беки, внучки золотоордынского хана Узбека (правил в 1313–1341 гг.) и захватил Самарканд. Вот что рассказывает о том, что произошло дальше, Ибн Арабшах, очевидец событий тех лет.

Пир-Мухаммад повел из Кандагара в Самарканд войско и отправил нарочного с посланием к Халил-Султану и сановным вельможам столицы, в котором, между прочим, говорилось следующее. Поскольку Пир-Мухаммад „назначен наследником и преемником своего дедушки Тимура, после его смерти трон по праву принадлежит ему, почему же его (трон) вырывают у него? И что государство — это его государство, почему его (т. е. государство) у него крадут?“

Но Халил отверг притязания Пир-Мухаммада и сказал так: „Это не столько вопрос о царской власти между нами сейчас, о, ты, кто бы ты ни был, а о том — получена ли она по праву наследия или по праву овладения. Если первое, то, конечно, существуют еще некоторые другие, которым оно принадлежит по большему праву, чем мне или тебе, а именно: мой отец Мираншах и мой дядя Шахрух, его брат, и в этом случае доля обоих будет равной, и тебе будет нечего им сказать… Но если речь идет об овладении, твои слова бесполезны, поскольку царская власть бесплодна, и еще до моего и твоего времени было сказано:

Снаряжай своих самых породистых коней

и точи оружие,

Препоясывай чресла,

поскольку от этого зависит победа.

„Ты хвастаешься, что твой дед назначил тебя преемником, своей волей определил тебя наследником престола. Но как он сам получил власть, если не путем военных побед, и как тебе достанется царство, если не путем вооруженного захвата… Верховная власть — цель охоты, в которой наиболее подходящее лицо тот, кто, вырвавшись вперед, хватает добычу первым…“

Сторону Халила принял и Ходжа Абдулавал, который был первым среди правоведов и самым важным среди вельмож Мавераннахра. Он также отверг притязания Пир-Мухаммада и в своем ответе сказал следующее: „Конечно, ты — законный наследник и преемник эмира Тимура. Но судьба неблагосклонна к тебе; если бы она была таковой, ты оказался бы около столицы. В твоем положении самое лучшее — довольствоваться тем, чем ты владеешь, своим состоянием, пощадить свою лошадь и ноги, сохранить за собой ту часть государства, которую ты держишь. Но если ты будешь очень добиваться получить больше и не доволен тем, что Бог дал и предписал тебе, и если ты двинешься из своего владения в поле брани, ты наверняка попадешь в беду и потеряешь власть, которую имеешь, и ничего взамен не получишь“ [Ибн Арабшах, с. 259–261].

Бывало, государи уступали престол своим наследникам при жизни. В одних случаях это происходило добровольно, вследствие болезни государя. Так, например, под конец своей жизни хивинский хан Абу-л-Гази (годы жизни 1603–1664) заболел, поручил управление ханством своему сыну Ануша-султану и всецело предал себя работе над знаменитым историческим трудом „Родословное древо тюрков“ [он диктовал свой рассказ четырем писцам: см. Султанов, 1986, с. 102].

Процедура передачи власти в случае добровольного отречения государя от престола в пользу наследника в „Тарих-и Муким-хани“ описана так. У бухарского хана Имам-Кули (правил в 1611–1642 гг.) приключилась болезнь глаз; болезнь стала прогрессировать и, в конце концов, хан ослеп. В государстве возникли волнения. Тогда Имам-Кули-хан потребовал своего брата, Надир-Мухаммада, из Балха и передал ему престол и корону. „В пятничный день, — говорится в источнике, — оба они отправились в соборную мечеть, где собрались все сановники и знатные лица госуарства. Когда хатиб после восхваления Аллаха, прославления и возвеличения пророка и праведных халифов, дошел до похвалы царствующему государю и только что хотел упомянуть Имам-Кули-хана, как последний приказал: „На имя брата моего, хана“. И едва хатиб провозгласил: „Абу-л-Гази Сайид Надир-Мухаммад Бахадур-хана“, — как сразу среди присутствующих поднялось сильное смятение и крики; все как один зарыдали“ [Мухаммед Юсуф Мунши, с. 92–93].

Иногда государи уступали престол своим наследникам или соперникам при жизни под давлением. Чтобы придать делу благородный вид, в одних случаях отказ государя от престола объясняли подданным, например, его заветным желанием совершить паломничество в Мекку (хадж), так как хадж царствующего государя рассматривался в некоторых частях мусульманского мира, в частности в Средней Азии, как добровольный отказ от престола; такой взгляд сохранялся в Средней Азии до начала двадцатого века [Бартольд, т. 6, с. 26].

Золотоордынский хан Туда-Менгу (правил в 1280–1287 гг.), согласно арабским источникам, сам отрекся от престола в пользу своего племянника Тула-Буги, и „с ним согласились его жены, братья, дяди, родственники и приближенные“ [СМИЗО, т. 1, с. 105–106]. Однако, как утверждает Рашид ад-Дин, в действительности родичи Туда-Менгу-хана свергли его с престола „под тем предлогом, что он помешанный“ [Рашид ад-Дин; т. 2, с. 83].

В некоторых случаях государю предъявляли обвинение публично, устраивая над ним суд во время курултая (собрание царевичей и знати). Обвинители вставали с места поочередно и говорили: „Ты изменил то-то и то-то, сделал так-то и так-то, а поэтому тебя нужно свергнуть“. Государя, официально признанного виновным, „брали за руки и заставляли сойти с царского трона и на его место сажали другого потомка Чингиза“ [Ибн Баттута, с. 87]. Разумеется, как заметил В. В. Бартольд, обряд смещения хана мог происходить только тогда, когда власть фактически уже находилась в руках другого лица.

В истории чингизидских улусов случалось и такое. Порою самого кандидата на престол, которого царевичи и знать признавали за благо, на месте не было; тогда избирался (или назначался) временный правитель. Вот два примера. Осенью 1301 г. умер глава среднеазиатских владений Чингизидов Хайду. По словам историка XIV в. Вассафа, Хайду завещал власть Туве (Дуве), сыну Барака, правнуку Чагатая. Но Тува поступил иначе; собрав царевичей вокруг гроба Хайду, он уговорил их признать своим государем отсутствовавшего тогда Чапара, старшего сын Хайду. Однако обстоятельства сложились таким образом, что вступление Чапара на престол произошло лишь весной 1303 г. [Бартольд, т. 2, ч. 1, с. 71–72].

Согласно рассказу, содержащемуся в „Мунтахаб ат-таварих-и Муини“ и „Муизз ал-ансаб“, когда в 1306–07 г. умер Тува (Дува) — хан, его старший сын и наследник, Есен-Буга, отсутствовал в стране. По этой причине царевичи и знать передали султанат его брату Кебеку. „После того как Кебек отцарствовал полтора года, к нему прибыл Есен-Буга, находясь в числе прочих подчиненных. Кебек по крайнему добросердечию отдал престол султаната своему старшему брату, и сам стал в круг повиновения и покорности.

Есен-Буга в награду за это повелел: „Изберите себе из всего улуса богатых людей“. Кебек так и сделал. И те, которые теперь (в начале XV в. — Т. С.) с гордостью называют себя собственными людьми Кебека, из их потомства [Муизз ал-ансаб, л. 32а; Мунтахаб ат-таварих, изд., с. 107; МИКК, с. 116]. Вторично Кебек вступил на престол в 1318 г., после смерти своего старшего брата Есен-Буга-хана.

По словам Плано Карпини, Чингизхан „издал многочисленные законы и постановления“; „одно постановление такое, что всякого, кто, превознесясь в гордости, пожелает быть императором собственною властью без избрания князей, должно убивать без малейшего сожаления“ [Плано Карпини, с. 43]. Но, как известно, жажда власти не знает законов, постановлений. Только за время второго междуцарствия, т. е. в период между смертью Угедей-хана в 1241 г. и торжественным возведением на престол царевича Гуюка на августовском курултае 1246 года, было совершено, по меньшей мере, две попытки захватить престол верховной власти „военной силой и смелостью“ — братом Чингизхана, Отчигином, и внуком Чингиз-хана (в источнике имя его не называется); первый был прощен, а второй — казнен. [Плано Карпини, с. 43–44; Рашид ад-Дин, т. 2, с. 116–117].

Зато в последующей истории чингизидских улусов было немало лиц, которые поставили самого себя ханом насильно, посредством меча, и путем убийства царствующего государя. Чаще всего в оправдание низложения и убийства царствующего хана приводилось то, что он лишился своих прав вследствие своего развратного, недостойного престола образа и многократных нарушений Ясы Чингизхана. Насильственной смене государя свойственна одна любопытная особенность; приход узурпатора к власти, путем убийства хана, не считался преступным деянием, не преследовался законом. Иными словами, судьбу правителя определяли не столько степень законности его прав на престол и способ прихода к власти, сколько его текущая политика и образ жизни.

При ослаблении ханской власти и пресечении династии власть обычно переходила к главарям кочевых родов и племен. В частности, такое событие имело место в середине XIV века в Чагатайском улусе. А произошло вот что.

Против Чагатаида Казан-хана, который отличался крайне жестоким характером, взбунтовалась часть тюркских эмиров. Хан выступил на них войной. Но борьба оказалась для Казан-хана неудачной, и в 747/1346–47 г. он пал в битве с эмиром Казаганом.

Казан был последним полновластным ханом Чагатайского ханства. После его гибели Чагатайская держава распалась на два отдельных государства — западное и восточное. В западных владениях — Мавераннахре (Среднеазиатское междуречье), род Чагатая потерял свое господство, и фактическая власть находилась в руках тюрко-монгольских эмиров (беков), среди которых затем выделился эмир Тимур (годы жизни: 1336–1405) из отюреченного монгольского племени барлас.

Тимур начал свою политическую карьеру в конце 50-х годов XIV в. с установления власти над племенем барлас; к семидесятому году XIV в. он сумел подчинить себе весь Мавераннахр. В ту эпоху в Средней Азии сохранялся принцип, что право на престол и титул хана имеют только прямые потомки Чингизхана. Поэтому эмиры, захватившие власть, начиная-с эмира Казагана и кончая эмиром Тимуром, возводили на престол подставных ханов из потомков Чингиз-хана. Так что Тимур, хотя и был полновластным правителем своего государства, никогда не носил ханского титула. Придаваемый ему в некоторых документах (например, грамота из Сыгнака) ханский титул — „Эмир Тимур-хан“, как установил В. В. Бартольд, являются поздними подделками. На своих монетах и в своих письмах к иностранным монархам он везде называл себя „Эмир Тимур Гурганом“ [о Тимуре и его государстве см.: Бартольд, т. 2, ч. 2, с. 27–62; Якубовский, 1946, с. 42–74; Тамерлан, 1992; Haider, 1976, р. 61–82; Manz, 1989; Woods, 1990, p. 1–61; Ismail Aka, 1991].

Эмир (собст. амир) — арабское слово, равнозначащее тюркскому бек и монгольскому нойон. Гурган — монгольское слово „зять“. Со времени Чингизхана (ум. в 1227) и первых Чингизидов это нарицательное имя превратилось в почетное прозвание, титул лиц, женатых на царевнах из дома Чингизхана. Как уже говорилось, генеалогия играла важную роль в государственной и политической жизни той эпохи, и во всех частях обширной Монгольской империи, даже после ее распада, высоко ценилось родство с „золотым родом“ Чингиз-хана. Согласно историку Хафиз-и Абру (ум. в 1430 г.), „по старинному уставу и обычаю, гурган должен стоять, как слуга, перед уругом“, т. е. перед Чингизидом. Тем не менее, однако, почетное прозвание гурган („Зять ханского рода“) служило предметом стремления тогдашних честолюбцев.

В Средней Азии прозвание гурган стало особенно известно с тех пор, как его принял эмир Тимур (правил в 1370–1405 гг.). Захватив в 1370 г. гарем своего предшественника эмира Хусайна, Тимур взял себе четырех из его многочисленных жен, между ними Сарай-Мульк-ханум („Биби-ханым“), дочь Казан-хана, убитого в 747/1346–47 г. Как ханская дочь, она стала старшей женой Тимура, а Тимур получил право носить почетное прозвание гурган. По его примеру с домом Чингизхана породнились многие из его детей и внуков: Мираншах, Шахрух, Улугбек и др. В этой связи интересно отметить, что среднеазиатский историк XVII в. Мах муд ибн Вали называет династию Тимуридов словом „гурганийан“. которое можно переводить как „семья Гурганов“, „династия Гурганов“.

Тимур был рьяным представителем монгольских традиций и называл себя полномочным представителем державных прав монгольских ханов и преобразователем созданной волею Небес империи Чингизхана. Однако для таких широких полномочий одного брачного родства с ханским родом было мало. Чтобы объяснить и оправдать фактически установившееся политическое господство Тимура и его рода в Средней Азии, была придумана совершенно фантастическая легенда, цель которой — осветить историей идею наследственной власти, значение Тимура как преемника прежних властителей Средней Азии. Согласно этой легенде, которую мы находим у нескольких тимуридских историографов, у Тимура и Чингизхана предки были общие и что будто прадед Чингизхана, Кабул-шах, заключил письменный договор со своим братом Качули, легендарным предком Тимура, по которому потомки одного должны были быть царями, потомки другого — полновластными правителями. Будто бы этот договор был возобновлен между Чингиз-ханом и Карачаром, потомком Качули, и на его основании некоторые из предков Тимура при современных им монгольских ханах управляли Средней Азией. Но этот документ, снабженный „красной печатью“ (ал тамга), якобы исчез во время политических смут в Чагатайском улусе в начале XIV в. Так что совместное властительство ханов-Чингизидов и эмира Тимура над Чагатайским улусом имеет, мол, юридическое основание — письменное благословение их властных предшественников.

Короче говоря, хотя Тимур ханского титула никогда не носил и называл себя только представителем „обладателя престола“ (сахиб ат-тахт), т. е. подставного хана, однако этот статус принял такую форму суверенности, которая позволила ему передать власть непосредственно своим потомкам и положить в Средней Азии начало новой династии-нечингизидов. Царевичи дома Тимура носили титул мирза (сокр. от амирзаде — „сын эмира“).

При Халиле, внуке Тимура, была совершена первая попытка перенести „ханство“ из рода Чингизхана в род Тимура. Заняв в 1405 г. столицу государства, Самарканд, Халил провозгласил „ханом“ Мухаммад-Джахангира, сына умершего в 1403 г. первого наследника Тимура, Мухаммад-Султана. Однако вместе с владычеством Халила в 1409 г. окончилось и „ханство“ Мухаммад-Джахангира, представителя Тимуридов. При Улугбек-мирзе (правил в Мавераннахре в 1409–1449 г.) в Самарканде были подставленные ханы из Чингизидов.

Государство Тимуридов было завоевано в начале XVI в. кочевыми племенами из Восточного Дешт-и Кипчака во главе с Шейбани-ханом, потомком Джучи, старшего сына Чингиз-хана. Небезынтересно отметить, что в официальной истории Шейбани-хана Тимур представлен как безродный узурпатор, даже имена предков которого толком неизвестны. В источнике обыгрывается имя отца Тимура — Тарагай и созвучное этому имени тюркское слово тариг (просо). Некто, сообщает придворный историограф Шейбани-хана, состоял на службе у Чагатай-хана, второго сына Чингизхана. „Он сеял просо (тариг) для дома Чагатая и был хранителем его амбаров в городе Алмалыке (тогдашняя столица Чагатайского улуса в долине р. Или. — Т. С.). Отец Тимура, Тарагай, — потомок того самого таригбагчи“ („работника по уходу за просом“) [Нусрат-наме, л. 116а].

Сам факт завоевания Шейбани-ханом государства Тимуридов в источниках шейбанидского круга обосновывается так. Мавераннахр — владение Чингизидов. Но случилось так, что эта область оказалась в руках Тимура и его предков, „совершенно вышла из повиновения потомкам Чингизхана и имеет намерение быть независимым и полновластным в управлении государством…“. „Если некоторые области мы и отняли из рук потомков Тимур-бека, — говорил Шейбани-хан историку Ибн Рузбихану, — то не из жажды царствовать и не из-за недовольствования малой страной, а скорее в силу божественного предопределения, которое требует, чтобы наследственное владение вновь вернулось в руки нашей власти и воли“ [Михман-намейи Бухара, пер., с. 95–96].

В Средней Азии и Дешт-и Кипчаке право Чингизидов на власть оставалась непререкаемым долгое время, оказывая огромное влияние на идею суверенности политических образований. Лишь со второй половины XVIII столетия в Средней Азии местные аталыки (аталык — букв. „заступивший место отца“; самый высший чин в бухарской служебной иерархии) и инаки (инак — „доверенное лицо“, „наперсник“; в Хиве — полновластный вельможа, по полномочиям соответствовавший бухарскому аталыку) начали присваивать себе права государей и титул хана. Вот как описывается ход этого ответственного политического акта в известной работе В. В. Бартольда „История культурной жизни Туркестана“. В Туркестане в XVIII веке образовались три ханских династии в Бухаре, Хиве и Коканде. „Во всех трех случаях ханский титул был принят правителями, не происходившими по мужской линии от Чингизхана, что находилось в противоречии с идеей кочевой монархии, как она была унаследована от монголов. До принятия ханского титула представители всех трех династий, фактически захвативших власть, находили нужным, подобно Тимуру, действовать от имени подставных или (в Коканде) предполагаемых ханов; сила традиции была так велика, что в Бухаре и Хиве после первых представителей новых династий, принявших ханский титул, их преемники довольствовались более скромными титулами и вернулись к обычаю возводить на престол подставных государей из потомков Чингизхана; только после этого промежуточного периода, наглядно свидетельствующего о колебаниях в среде самого правительства, окончательно установился новый порядок вещей“ [Бартольд, т. 2, ч. 1, с. 278–279].

Кстати, обычай возводить на престол подставных ханов из потомков Чингизхана имеет давнюю традицию и восходит к XIV в. В государстве Хулагуидов после смерти в 1335 г. монгольского хана Абу Саида фактическая власть в стране перешла в руки главы племени джалаир Шейх Хасана Бузурга (ум. в 1356 г.). Но он, соблюдая традиции, возвел на престол, в качестве подставных ханов, сначала Мухаммада (потомка Чингизхана), потом Тута-Тимура (потомка брата Чингизхана, Хасара), Джахан-Тимура (потомка Чингизхана) и лишь после этого промежуточного периода присвоил себе самому права государя.

В государстве, основанном монголами в Средней Азии, в 30–40-х годах XIV в. происходили смуты, которые в Мавераннахре привели к переходу власти после убиения Казан-хана в 747/1346–47 г. от потомков Чингизхана к тюркской кочевой знати — эмирам (бекам). Первым из таких эмиров был эмир Казаган (ум. в 1358.) из караунасов [сводку сведений о караунасах см. Manz, 1989, р. 159–161]. Впоследствии выделился эмир Тимур (правил в 1370–1405 г.) из отюреченного монгольского племени барлас, который объединил под своей властью Среднюю Азию и Иран. Поскольку понятие о наследственных правах Чингизидов на власть сохранялось строго, то и здесь, в Средней Азии, возник институт подставных ханов: для придания законности своим действиям эмир Казаган и его преемники провозглашали кого-либо из потомков Чингизхана ханом, управляя формально от его имени, фактически же единовластно. Вот список подставных ханов тюркских властителей Мавераннахра XIV–XV вв.

1. Данишманджа-оглан. По одним сведениям он был потомком Чагатая (второго сына Чингизхана), по другим — потомком Угедея (третьего сына Чингизхана). Он был возведен на престол в 747/1346–47 г. по желанию Казагана и с одобрения всех эмиров. Года через полтора-два, обвинив Данишманджа-хана в том, что он „нечагатаид“, предали его смерти [Мунтахаб ат-таварих, изд., с. 102, 113, 116, 199; Муджмал-и фасихи, с. 74–75; Тарих-и джахан-ара, с. 198].

2. Байан-Кули-хан. Согласно Муин ад-Дину Натанзи (XV в.), Байан-Кули был сыном Ясавур-оглана, потомка Чагатая; по сведениям другого тимуридского автора, Фасиха ал-Хавафи, Байан-Кули был сыном Сургаду, сына Дува (Тува) — хана, потомка Чагатая. По словам источников, он был очень умным, справедливым и несущим с собой счастье царевичем. Его возвел на ханство эмир Казаган в 749/1348–49 г. В 759/1357–58 г. эмир Казаган умер и его место заступил его сын эмир Абдаллах (Абдулла), который утвердил на ханский престол Байан-Кули так же, как это было установлено эмиром Казаганом. Но в том же году Байан-Кули-хан был обвинен в любовных связях с одной из жен эмира Абдаллаха и казнен [Мунтахаб ат-таварих, изд., с. 114; Муджмал-и Фасихи, с. 75, 86].

3. Кабул-шах. По рассказу Фасиха ал-Хавафи (XV в.), Кабул-шаха возвел на ханский престол эмир Абдаллах, сын эмира Казагана, в 759/1357–58 г. Однако в другом месте своего сочинения он утверждает, что Кабул-шаха „вытащил из рубища дервиша и возвысил на ханство“ эмир Хусайн и эмир Тимур и что это событие имело место в 766/1364–65 г. [Муджмал-и Фасихи, с. 86, 91; изд., т. 2, с. 97]. Вероятно, здесь речь идет о том, что эмир Хусайн и эмир Тимур, новые властелины Мавераннахра, утвердили на ханский престол Кабул-шаха так же, как раньше это сделал эмир Абдаллах. Согласно Шараф ад-Дину Али Йазди, автору официальной истории Тимура, утверждение на ханский престол Кабул-шаха эмиром Хусайном и эмиром Тимуром состоялось в 1364 г. и сопровождалось следующей церемонией. Кабул-шаха, который вел дервишский образ жизни, переодели в богатое царское одеяние, устроили многолюдное пиршество, во время которого ему вручили царский кубок и все присутствующие в знак признания его власти девять раз преклонили колено. По словам Йазди и анонимного автора „Муизз ал-ансаб“, Кабул-шах был сыном Дорджи, сына Ильчигидая, сына Дува (Тува) — хана, потомка Чагатая. По утверждению Муин ад-Дина Натанзи, Кабул-шах был сыном Джанкши-хана, другого потомка Чагатая; он был очень обаятельным и милым человеком с характером дервиша и писал стихи, пользовавшиеся известностью еще в начале XV в. Природа Кабул-шаха и природа эмира Хусайна не сошлись, и эмир Хусайн без всякой на то причины низложил и убил хана [Мунтахаб ат-таварих, изд., с. 129].

4. На место Кабул-шаха эмир Хусайн провозгласил ханом другое лицо — некоего Хуббе, который вскоре также был казнен; о его происхождении ничего не говорится [Мунтахаб ат-таварих, изд., с. 114].

5. Адил-Султан. Согласно Муин ад-Дину Натанзи, он был сыном Кабул-шаха и провозглашен ханом эмиром Хусайном. Точная дата провозглашения его номинальным ханом не известна; в „Зафар-наме“ Йазди его имя упоминается в 1369 г.; Адил-Султан был убит сразу после победы Тимура в 1370 г. над эмиром Хусайном [Мунтахаб ат-таварих, изд., с. 129; Бартольд, т. 2, ч. 2, с. 142].

6. Суюргатмыш-хан. По словам автора „Мунтахаб ат-таварих-и Муини“ и „Шаджарат ал-атрак“, царевич Суюргатмыш был сыном Данишманджа-хана, потомка Угедея. Он был провозглашен ханом Тимуром в 1370 г. по настоянию эмиров. Согласно „Муизз ал-ансаб“, генеалогическому сочинению, составленному в 1426 г. при дворе Тимурида Шахруха, у Суюргатмыш-хана было два сына — Султан-Байазид, Султан-Махмуд и одна дочь по имени Урун-Султан, которая была замужем за Мираншахом, сыном Тимура. Суюргатмыш-хан участвовал во многих походах эмира Тимура и умер естественной смертью в 1388 г.

7. Султан-Махмуд-хан, сын Суюргатмыш-хана, возведен на престол эмиром Тимуром в 1388 г. Султан-Махмуд-хан, как и его отец, участвовал во многих походах Тимура (в Индию, Дешт-и Кипчак, Малую Азию и т. д.). В 1402 г. в битве при Анкаре он сыграл немаловажную роль и даже со своим войсковым подразделением захватил в плен османского султана Байазида. Согласно известиям автора „Шаджарат ал-атрак“, Султан-Махмуд-хан был еще жив в феврале 1405 г., когда умер эмир Тимур; по Йазди и Фасиху ал-Хавафи, он умер в 1402–03 г. Согласно „Муизз ал-ансаб“, у Султан-Махмуд-хана было двое детей: дочь Акил-Султан (на ней был женат Улугбек, внук Тимура) и сын по имени Султан-Абу Сайд. Носил ли сын Султан-Махмуд-хана, Султан-Абу Саид, ханский титул неизвестно.

8. Сатук-хан. Его родословная неизвестна. Согласно Мирза Хайдару (ум. в 1551 г.), автору „Тарих-и Раши-ди“, царевичу Сатуку ханский титул был присвоен Тимуром; очевидно после смерти Султан-Махмуд-хана. Но в 1428–29 г. Улугбек-мирза (правил в Мавераннахре в 1409–1449 гг.) низложил Сатук-хана и отправил его с войском в Моголистан против Вайс-хана. Вайс-хан пал в битве с Сатук-ханом, но и последний должен был бежать в Кашгар, где был убит при набеге на этот город внука дуглатского эмира Худайдада, Каракул-Ахмад-мирзы. Улугбек провозгласил на место Сатука ханом в Самарканде другое лицо [Тарих-и Рашиди, рук. в 648, л. 396–406; с 395, л. 53а-54а].

9. Об имени, происхождении и судьбе преемника Сатук-хана в источнике ничего не говорится.

10. В следующий раз новый хан, насколько можно судить по источникам, был провозглашен в Самарканде уже после низложения самого Улугбека в сентябре или октябре 1449 г. По словам источников, Абд ал-Латиф, поднявший восстание против своего отца Улугбека и низложивший его, провозгласил ханом „какого-то обиженного судьбой потомка Чингизхана“ [Бартольд, т. 2, ч. 2, с. 158; Сахаиф ал-ахбар, т. 3, с. 65]. Имя его и судьба также неизвестны. Как полагает В. В. Бартольд, он был последним подставным ханом из потомков Чингизхана в государстве Тимуридов.

Подставные ханы Чагатайского улуса XIV–XV вв. являлись марионеточными государями и одновременно хранителями политических традиций. Не обладая никакой фактической властью, подставные ханы из потомков Чингизхана все же оставались формально источником всякой власти. В частности, ярлыки Тимура и Улугбека издавались от имени ханов; за ханом были сохранены важные внешние атрибуты власти — обычай чеканить имя хана на монетах и упоминать его имя в хутбе, правда, не всегда соблюдавшихся столь уж строго. Зато, как отметил В. В. Бартольд, нет никаких известий о том, чтобы эмир Тимур (правил в 1370–1405 г.) когда-нибудь в присутствии войска, при торжественной обстановке, воздавал почести подставным ханам; почести, воздаваемые по монгольским обычаям государю, всегда принимались самим Тимуром. По материалам источников, на пирах и праздниках хан, предоставляя первенство эмиру Тимуру, сам скромно сидел, поджав под себя ноги; также, когда приходили послы иностранных держав, хан, предоставляя прием их эмиру Тимуру, сам сидел тут в скромном положении; смотр войску также производил Тимур, и он же сам принимал все воинские почести. Смерть ни одного подставного хана не делалась народным зрелищем; они отходили в мир иной без народного плача, без траурноторжественных церемоний и пышного погребального обряда; даже места захоронения большинства подставных ханов Средней Азии XIV–XV вв. неизвестны.

Тимур находился в очень хороших личных отношениях со своими ханами (Суюргатмыш-ханом, Султан-Махмуд-ханом), брал их с собой во время похода и не держал их взаперти, как это было при Улугбеке. Вот какой любопытный рассказ о положении подставных ханов в Самарканде содержится в „Тарих-и Рашиди“. Улугбек Гурган, пишет Мирза Хайдар, по примеру своего деда эмира Тимура, возводил на престол в Самарканде подставных ханов из потомков Чингизхана. „Он держал хана под присмотром внутри города Самарканда, в махалле (квартал), границы которой были обнесены оградой и укреплены. Теперь (в 40-е годы XVI в. — Т. С.) эта махалла города носит название „Хайат-ихан“ („Ханский двор“). Это большая махалла, и у каждой махалла, входящей в нее, свое название. Одна из этих махалла — „Хауз-и Бустан-и хан“ („Бассейн ханского сада“) — является хорошо известным местом в Самарканде. Во времена эмира Тимура в этой махалле проживал Суюргатмыш-хан“ [Тарих-и Рашиди, рук. В 648, л. 396; С 395, л. 53а].

Институт подставных ханов из потомков Чингизхана был вновь возрожден в Средней Азии, как уже говорилось, в XVIII столетии. В частности, в Хивинском ханстве после пресечения там в конце XVII в. династии Шибанидов вся власть перешла в руки главарей кочевых родов. Однако в государственной жизни сохранялся принцип, что только представители „белой кости“, т. е. Чингизиды, могут быть законными ханами. Для удовлетворения требований этой формальной законности люди не ханского происхождения, в руках которых была фактическая власть в стране, засылали приглашение султанам принять ханское звание то туда, то сюда, чаще всего в Казахские степи, так что в течение XVIII в. на престоле Хивы перебывало немалое число казахских Чингизидов. Наиболее подробные известия о казахских султанах — ханах Хивы содержатся в сочинении хивинских историков XIX в. Муниса и Агахи, а также в различных русских источниках XVIII — начала XIX вв.

За немногими исключениями подставные ханы Хивы не играли политической роли и являлись фигурами чисто декоративными. Вот что сообщает, например, в своих „Путевых записках“ о положении подставных ханов в Хиве врач майор Бланкеннагель, который по поручению российского правительства провел в Хиве пять месяцев — с 5 октября 1793 г. по 12 марта 1794 г. „Хивинский хан, — пишет он, — в правительстве значит меньше всего; три раза в год показывается он народу, окруженный теми, которые делами правят; в прочее же время сидит взаперти под строгим присмотром. В придворном его содержании не соблюдается даже благопристойности, и нередко в самом необходимом претерпевает нужду… Хива есть столица и пребывание ничего незначащего хана и всех знатнейших родов“ [цит. по кн.: Веселовский, 1877, с. 245].

Подставные ханы Хивы занимали престол (за редким исключением) только короткое время: одни уходили сами, а иных главы местных родов отсылали обратно на родину, в Казахские степи, и заменяли другими ханами. Среднеазиатский историк начала XIX в. Абд ал-Карим Бухари (т. 1, с. 79) метко называет этот политический обычай „игрой в ханы“ — ханбази.

В заключение раздела несколько слов о ханах-самозванцах. В литературе давно отмечено, властолюбие — такая неуемная страсть, против которой бессильны право, традиции, разум, страх перед возмездием. Жажда власти испокон веков не давала покоя авантюристски рисковым натурам — время от времени то и дело появлялись люди, называвшие себя именем какого-нибудь лица царствующей династии и предъявлявшие права на престол. Памятен, например, красочный рассказ отца истории Геродота (род. в 484 г. до н. э.), о маге Гаумата, который в 522 г. до н. э., выдав себя за внешне очень похожего на него Смердиса, младшего брата отправившегося в поход персидского царя Камбиса, занял престол и стал на некоторое время „царем царей“ [Геродот, с. 147, 157–164]. В истории России хорошо известны события, связанные с Лже-Дмитрием (некоторые подробности см. ниже, глава 2). О политических самозванцах, появившихся в государстве Сефевидов после внезапной смерти шаха Исмаила II в 1577 г., сообщает автор „Накават ал-асар“ Махмуд ибн Хидайаталлах. Были ханы-самозванцы и в средневековой и новой истории Средней Азии. Замечательно, что среднеазиатские политические самозванцы рассматриваемого периода объявляли себя если не Чингизидами, то по меньшей мере их родичами. Вот несколько примеров.

В „Путешествии Ибн Баттуты“ содержится трогательный рассказ о злоключениях некоего человека, который выдавал себя за Чагатаида Тармаширин-хана (правил ок. 1330–1334 г.) и в середине 30-х годов XIV в. прибыл в земли Синда (низовье р. Инд). По рассказу автора „Мусаххир ал-билад“, в 1012/1603–04 г. каракалпаки нарекли Абд ал-Гаффар-султаном некоего человека, внешне очень похожего на султана Абд ал-Гаффара, объявили его государем и посадили на престол правления в Туркестане; тот захватил ряд присырдарьинских городов и сделал своей столицей Ташкент. Но вскоре хан казахов Ишим, который являлся истинным владетелем тех пределов, выступил на войну с Лже-Абд ал-Гаффаром и убил его [Мусаххир ал-билад, л. 996; Абусеитова, 1983, с. 172].

В 1687 г. умер сын и преемник хивинского хана-историка Абу-л-Гази, Ануша; через два года после смерти Ануша-хана, т. е. в 1689 г., вступил на престол его сын Эрнек (Эренк). По словам жившего в начале XIX в. хорезмийского историка Муниса, молодой Эрнек-хан был дерзким мужчиной красивой наружности, любителем увеселений и имел пламенную страсть — волочиться за женщинами. „Всякую ночь после вечерней молитвы он верхом на ветроногом скакуне с двумя махрамами скакал из Ак-Сарая в Хивак, развлекался и наслаждался там с розоликими девами и еще до рассвета возвращался в Ак-Сарай“. При возвращении с одного из таких любовных похождений он был сброшен лошадью и разбился насмерть. Его мать, Тохта-ханым, которая происходила из туркмен, живших на южной окраине Хорезма, около Даргана, узнав о смерти хана, поспешила его похоронить, прежде чем известие о его смерти успело распространиться и отправилась в Дарган, в дом своего отца. У ее старшего брата был сын, который был сверстником Эрнек-хану и очень походил на него наружностью. Выдав своего племянника за Эрнек-хана, Тохта-ханым распространила слух, что хан ездил навестить своих туркменских родственников и теперь возвращается домой. Посредством такой хитрости молодому туркмену удалось привести в Хиву тысячу своих соплеменников и овладеть городом, после чего он стал подвергать преследованию узбеков Хивы. Некоторые узбеки ушли на Арал, собрали там войско из конгратов, мангытов, канглы, кипчаков и хо джаз ли и пошли походом на Хиву. Самозванец был убит; Тохта-ханым казнена: ее привязали к коням, которые волочили ее; из даргинских туркмен спаслась одна сотая часть. Это событие произошло в 1106/1694–95 г. [МИКХ, с. 456].

И, наконец, пример из истории Кокандского ханства. К середине XIX в. Кокандское ханство превратилось в одно из крупнейших государств в Средней Азии, в состав которого вошли обширные территорий о Памирских высот на юге до бассейна реки Или на северо-востоке. В 70-х годах XIX в. там происходили стычки между российскими войсками и жителями ханства. Ситуацией в стране своеобразно воспользовался некий мулла Исхак, родом из Пскента (современный Бишкек — столица Кыргызстана). Назвав себя царевичем Пулат-беком, он со своими сторонниками из кыргызов и кипчаков занял Коканд, где осенью 1875 г. был провозглашен ханом, в то время как настоящий хан находился в Ходженте. Но правление самозванца было недолгим: в январе 1876 г. власти Пулат-хана был нанесен решительный удар [Бартольд, т. 2, ч. 1, с. 396–397].

Итак, в настоящей главе мы рассмотрели ситуацию рождения в XIII в. новой властной элиты — „золотого рода“ Чингиз-хана, проследили, как вырабатывалось в практике жизни понятие о сословных правах и привилегиях Чингизидов и как это понятие выражалось в государственной идее и деятельности верховной власти. Обратимся теперь к истории Казахского ханства, в котором дольше всего сохранились традиции кочевой государственности, и проследим принципы функционирования властной элиты в политической организации конкретного общества и историческую судьбу этой степной государственности до начала XVIII века.

Ты не знаешь, о чем петухи голосят?

Не о том ли, что мертвых не воскресят?

Что еще одна ночь истекла безвозвратно.

А живые, об этом не ведая, спят?

Омар Хайям

От безбожья до Бога — мгновенье одно.

От нуля до итога — мгновенье одно.

Береги драгоценное это мгновенье:

Жизнь — ни мало, ни много — мгновенье одно!

Омар Хайям