3.10. Отношение к христианству

Может показаться странным, что мы противопоставляем друг другу христианство и «Консервативную революцию». В широком восприятии консервативные революционеры могут быть как сторонниками, так и противниками христианства, а в большинстве случаев христианское отношение совпадает с «консервативным». И это относится не только к «старому консерватизму» («реакционерам» в консервативнореволюционном смысле), но и к носителям новой консервативной идеи, которую мы находим выступающей общим фронтом с христианством. Однако этот союз в первую очередь базируется на наличии общего противника. Это радикальные сторонники прогресса, ставшие мятежным и секуляризированным детищем, выступающим против своих родителей. Прогрессисты стали противниками христианства, от которого в итоге и происходят. Если бы «Консервативная революция» была бы господствующей силой, то разграничительная линия, пожалуй, очень быстро пролегала бы между нею и христианством.

Однако столь запутанное положение вызвано тем, что в лагере «Консервативной революции» — прежде всего у умеренных представителей младокон-серватизма, а также среди некоторых фёлькише и даже у национал-революционеров были убежденные христиане. Август Винниг, Вильгельм Штапель, Герман Улльман — это примеры того (если не считать находящихся на периферии движения христианских теологов) как можно объединить христианство и «Консервативную революцию». Однако, кажется, что попытки наведения мостов предпринимались только с одной стороны, тогда как движение с двух сторон ставилось под сомнение. От этих попыток отказывались как авторитетные христианские теологи, так и последовательные консервативные революционеры, так как обе стороны откровенно скрывали собственные намерения.

Наше допущение о несовместимости христианства и «Консервативной революции», базируется на анализе последней, что в свою очередь выводит нас на противопоставление «линии» и «шара». «Консервативная революция» находится всё ещё в стадии становления, а потому она являет собой движение переходных стадий и промежуточных ступеней, а потому выделенные нами характерные черты могут быть не всегда отчетливо видны. Однако нам кажется непосредственно постигнутым «линейный» характер христианства, которое выстраивает бытийственное направление между двумя точками — между распятием и моментом Страшного Суда. Это может быть более ярко выражено в раннем христианстве, нежели в средневековом католицизме, которое можно обозначить как великую и провальную попытку «огречевания» (придания греческого вида) христианству или как попытку тормозить неистовый ход времени²³. Есть, конечно, некоторые таинства католической церкви, которые пытаются сломить этот ход событий. Можно также указать на более поздние христианские формы, которые «очень сильно отличаются от линии», — однако повсюду, где христианство пытается избавиться от наносного, везде, где оно стремится восстановиться в истинном виде, можно наблюдать торжество «линии».

Из относящегося к современности католического лагеря мы цитировали выше Романо Гвардини. Если же говорить о протестантизме, то здесь самой выдающейся книгой является работа Оскара Кулльмана «Христос и время», в которой как раз говорится о «линии Христа». В данной работе можно обнаружить отказ от восприятия вечности как безвременья, как внезапного прекращения времени, но подобно «философии» и «метафизике» она воспринимается как безграничное время. В данном случае «вечность» по своему качеству не отличается от «времени», то есть вечность является бескрайней линией. Время же есть ничто иное как «как один ограниченный Богом отрезок того же самого бескрайнего промежутка Божественного времени». По этой причине Кулльман так же говорит, что «время согласно дохристианским воззрениям не является Вновь-Божественным»: «С одной стороны время не противоречит вечности Бога, с другой стороны, оно упоминается не как линия, а как круг. Так как это будет следование из одного начала и до одного конца. Однако «начало» и «конец» могут быть различным относительно адекватной фигуры». Христианин должен исходить из осознания того, что «символ времени для раннего христианства, равно как и для библейского иудаизма — это восходящая линия, в то время как для античной Греции — это круг». Поэтому Кулльман констатирует: «Переход дохристианской точки зрения и привязка её к метафизике восходящей линии исторического времени через искупительный подвиг Христа — это корень ересей».

Книга Кулльмана — это наиболее яркое, но отнюдь не единственное свидетельство «линейности» протестантизма. Не правда ли показательно, что единственное место, где воистину говорится о цикличности, теологи едва ли не единогласно обвиняют в недостоверности? Эти слова приписываются Соломону, приведены они в книге Экклезиаста, которая является основой христианства: «Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки. Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. Все вещи — в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас». Подобный отрывок должен был считаться откровенно еретическим, так как он низводит Христа до уровня одного из спасителей.

Само собой возникает подозрение, что противопоставление христианства и «Консервативной революции» стало очевидным только лишь в настоящий момент, когда этот вопрос оказался на повестке дня нашего исследования. Что именно акцент на интенсивной современности, рушащей прошлое и будущее, девальвирует как «искупительную жертву Христа через распятие», так и ожидающий «впереди» Страшный Суд. Но противоположность воззрений становится заметной и при изучении других существенных вопросов.

Возьмем, к примеру, индивидуума. В «Консервативной революции» он утрачивает свою безусловную значимость и является лишь частью Целого — частью, которой оказана великая честь как раз быть в составе этого Целого. Однако какое место отводится индивидууму в христианстве? Если мы вспомним цитаты из Гвардини, то обнаружим у него слова о том, что христианство дало человеку «личную честь». А у Георга Кваб-бе мы можем прочитать: «Я уже говорил, что у либерального индивидуума есть могущественный союзник — христианское учение. Безусловное новшество этой религии — это познание безграничной ценности человеческой души. Смысл мессианской традиции заключался не в избавлении евреев, хотя они и были любимым народом Бога, а в высвобождении индивидуума».

Это свидетельство ценно хотя бы тем, что его автор принадлежит консервативному лагерю, чьи приверженцы полагают свои действия согласованными с христианской этикой. Несколько позже можно будет обнаружить весьма примечательное предложение: «Одним из удивительнейших фактов нашего умственного политического устройства являются наивные представления о личной унии и реальном союзе между общепринятым консерватизмом и христианской религией. Я говорю об общепринятости, так как полагаю, что консервативная идея может договориться с христианством хотя бы на чисто теоретическом уровне. Если было бы нечто иное, то я был бы подвержен серьезным сомнениям не только относительно природы, но и относительно моральной приемлемости консерватизма». Так же весьма показательным является место, где Кваббе рассматривает вопросы войны, которая для консерватора является чем-то неизбежным, а в некоторых случаях даже необходимым: «Я не льщу себе, что в состоянии принимать грамотное участие в теологических дискуссиях, но меня никак не покидается ощущение, что Христос, как он нам явлен в Евангелиях, проповедует воззрения, похожие на представления о сегодняшних изменениях — пацифистские, социалистические, я бы даже сказал коммунистические. И возникает масса сомнений, как случилось, что Христос воспринимается как близкий к этим идеям, нежели к учению о необходимости войны?»

Кваббе понимает, что вступил на путь очень сомнительных размышлений, а потому стремится избежать противоречий следующим путем: «Не надо рассматривать вопрос, почему консерватор является антипацифистом. Я полагаю, что должен иметься ощутимый идеал, к которому наше учение должно быть навечно привязано». То есть консерватизм превращается в нечто формальное. Для других идеалов Кваббе приводит доказательства, но пацифизм обходит стороной. Это происходит по причине того, что он верит в возможность избегания войн, но вместе с тем нарушает консервативный постулат, что соотношение добра и зла остается неизменным, и что самое великое зло может обернуться великим добром.

Если мы указываем на противоположность христианства и «Консервативной революции», то мы должны хотя бы бегло рассмотреть два следующих вопроса: о «единстве» и о консервативном «отношении».