Мои детские воспоминания

29 октября в 01 час 30 минут на линейном корабле «Новороссийск», стоявшем на внутреннем рейде Севастополя, произошел сильнейший взрыв, приведший к колоссальным разрушениям и в конечном итоге к опрокидыванию и гибели корабля с большей частью экипажа.

До октября 1954 года наша семья жила в доме на улице Подгорной, что ведет от Центрального рынка вверх — в сторону улиц Частника и Бакинской. Так вот, все два с лишним года, что жили мы на Подгорной, нашими соседями по «коммуналке» были мичман Владимир Лобатюк с женой Надеждой Максимовной. По слишком малому возрасту, я не помню от кого знал, что мичман Лобатюк, кроме того, что он был старшиной команды электриков, но и выполнял обязанности водителя служебной машины командира линкора. То, что командиру линейного корабля был положен служебный автомобиль, не вызывает удивления. Я отлично помню, как за отцом моего товарища по дому Вячеслава Серова каждое утро прибывал служебный газик, или, как в те времена любовно-уменьшительно его называли, — «козлик». Так вот отец Славы во второй половине 50-х годов командовал одним из крейсеров 68 «б» проекта — таких современников «Новороссийска», как «Адмирал Нахимов», «Адмирал Ушаков», «Михаил Кутузов», «Дзержинский». То есть не стоит сомневаться в том, что и командиру линейного корабля был положен служебный автомобиль. Кстати, в том же 4-м подъезде нашего дома до убытия в 1955 году на учебу в Академию Генерального штаба проживала семья командира крейсера «Адмирал Нахимов» капитана 1-го ранга Леонида Чулкова.

Нужно ли напоминать о том, что до назначения командиром крейсера Леонид Чулков служил старшим помощником командира линкора «Новороссийск».

Всю значимость последнего факта, несмотря на свой очень юный возраст, я четко осознал сразу же после гибели линкора. Дело в том, что в те далекие времена соседи по коммунальным квартирам становились чуть ли не родственниками. Когда папа в редкие вечера и тем более редкие дни приходил с корабля домой, родители стремились хотя бы на часок выйти в город, и меня — трехлетнего пацана — иногда брали с собой, а чаще оставляли на попечение соседки. У Лобатюков не было детей, и Надежда Максимовна всегда с охотой меня опекала, а я, оставаясь на ее попечении, чувствовал себя очень комфортно. Теперь же, по прошествии 60 лет, я все больше убеждаюсь в том, что «дядя Володя» и «тетя Надя» были далеко не так просты, какими в моем представлении должны были бы быть по социальному положению и служебному уровню главы семейства. Во-первых, у них в комнате всегда царили порядок и чистота, такую же чистоту Надежда Максимовна поддерживала на правах старшей хозяйки на общей кухне. Именно — на общей, потому как у меня язык не поворачивается сказать — на коммунальной, с учетом все той же чистоты и порядка. Моему отцу в ту пору было 33–34 года, а Лобатюку как минимум — лет сорок. Лобатюк был образцовым мичманом, поэтому неудивительно, что, несмотря на разницу в возрасте, он очень уважительно относился к моему отцу, в те годы командиру морского тральщика, капитану 3-го ранга. Должно быть, такое уважение было вызвано боевыми заслугами отца, — даже в те, по сути, послевоенные годы нечасто можно было встретить молодого офицера, награжденного четырьмя орденами, два из которых — ордена Красного Знамени…

В октябре 1954 года в связи с назначением отца командиром дивизиона морских тральщиков мы получили квартиру его предшественника по должности — капитана 3-го ранга Забелина и переехали в дом № 1 на улице Садовой. Я и по сей день живу в этом доме, но уже в квартире своего тестя, а в те — пятидесятые годы окна родительской квартиры выходили в сторону улицы, противоположную от бухты. Быть может, в этом и была причина того, что взрыва на линкоре я не слыхал. В те годы я спал так крепко, что отец, не пробуждая, запросто меня «кантовал» из одной комнаты в другую. В те годы он частенько шутил на эту тему, говоря, что из меня вырастет либо пожарный, либо офицер-артиллерист. Сбылось его второе предположение, с той только поправкой, что я стал офицером-ракетчиком. Это я к тому, что взрыва на линкоре я таки не слышал и узнал о гибели «Новороссийска» только утром 29 октября. В городе о трагедии говорили вполголоса, но как можно было скрыть то, что громыхнуло на пол-Крыма и происходило на виду всего города? Первая и наиболее достоверная информация к нам пришла от нашей бывшей соседки по коммунальной квартире на Подгорной — Надежды Максимовны Лобатюк. Уже только в этой связи первоисточник информации был самый надежный. Что касается Владимира Ивановича Лобатюка, то уж так сложилось, что последующие тридцать лет именно с его фигурой у меня ассоциировалась трагедия с «Новороссийском». Надежда Максимовна была старше мамы лет на десять, не меньше. Как это часто бывало с соседями по коммунальным квартирам, последующие лет десять мама поддерживала связь с Надеждой Максимовной. Основой этих контактов были, прежде всего, хозяйские, женские дела. По специфике блюд и домашних заготовок, что готовила Надежда Максимовна, и чему научила она маму, логично было предположить, что Лобатюки — крымские татары. В те годы в Севастополе и Крыму такое «признание» или «открытие» могло обернуться большими проблемами. И, естественно, признаваться в этом никто бы не стал. По многим признакам, капитан 1-го ранга Александр Кухта и мичман Владимир Лобатюк были «годками» — старше их на корабле был только Сербулов. По моему нынешнему разумению, выбирая себе водителя, Кухта практически вводил Лобатюка в свою семью. Вспомните фильм, построенный на местном фольклоре, — «Водитель для Веры»… Вполне естественным было и то, что уходя в отпуск 20 октября, Кухта отправил в отпуск и своего водителя Лобатюка. Не исключено, что до санатория Владимир Иванович доставил своего командира на служебной машине.

До того момента, как я стал писать эти строки, я вполне естественно воспринимал рассказ Надежды Максимовны о том, что, услыхав взрыв, Владимир Иванович тут же оделся и побежал на корабль. О домашнем телефоне мы в те годы и мечтать не могли. Ближайший телефон был у дежурного по строительной части за несколько кварталов на Партизанской улице. Возникает вопрос: почему мичман Лобатюк в такой тревоге побежал в сторону бухты? Ведь, казалось бы, взорваться могло все что угодно и где угодно. Что это было — предчувствие катастрофы или какая-то информация о возможности трагедии? Непонятно и другое. Если мичман — водитель автомашины командира — ощущал приближение беды или катастрофы, как мог командир линкора спокойно отправиться на курорт?

В те годы мой отец не расставался с фотоаппаратом, дома часто собиралось застолье с обязательным приглашением сослуживцев и соседей, но ни на одной из фотографий я не обнаружил Лобатюков. И вдруг на первой же фотографии из «новороссийской» подборки, выложенной в Интернете, я увидел Владимира Ивановича во главе своей команды электриков с переходящим вымпелом в руках.

Помнится, что много лет после переезда на Садовую мы с мамой, посещая центральный рынок, частенько захаживали в гости к Лобатюкам. Причиной этого было и то, что в бараке рядом с «нашим» бывшим домом жила мамина землячка по Горькому — жена мичмана Роганова, и ее сын Валера, который еще долгие годы оставался моим товарищем по детским играм. Самое же главное, что после демобилизации Владимир Иванович Лобатюк лет двадцать работал водителем персональной машины какого-то чиновника из главка АЗ-ЧЕР-РЫБЫ, располагавшегося напротив нашего дома на Садовой, с 1962 года переименованной в улицу Терещенко. Так что мне частенько приходилось видеть «дядю» Володю, ожидавшего своего «шефа» на перекрестке Таврической и Терещенко. Видимо, он проработал в этом качестве до упразднения главка… Так он и запомнился мне — с очень смуглым, с жесткими чертами лицом, и добрыми, улыбающимися глазами. Только сейчас, просматривая подписи под фотографиями, я обнаружил, что Владимир Иванович Лобатюк умер в 1977 году.

Что касается меня лично и моего изначального отношения к трагедии «Новороссийска» и к самой теме… Мой отец с июля 1952 года — командир базового тральщика 254-го проекта, а с октября 1954 года — командир дивизиона тральщиков бригады траления Дивизии ОВРа. В этой связи отец, сначала в качестве командира флагманского тральщика дивизиона, а затем — командиром дивизиона из 12-и БТЩа, руководил тралением севастопольских бухт. Мы неоднократно будем упоминать о том, что севастопольские бухты с момента освобождения Севастополя от немцев и румын в мае 1944 года тралились поэтапно десятки раз. Первый этап интенсивного траления проводился в августе — октябре 1944 года. Этот этап предшествовал возвращению в севастопольские бухты из баз Кавказа кораблей Черноморской эскадры. Второй, еще более интенсивный и тщательный, этап траления последовал в октябре декабре 1944 года перед Ялтинской конференцией в ожидании визита в Севастополь глав союзных держав. И, как известно, такой визит состоялся и посуху, и по морю. На английском крейсере в Севастополь прибыла супруга президента США — Элеонора Рузвельт. Можете ли вы себе представить те усилия и ту степень ответственности, что легла на «плечи» команд наших тральщиков и групп водолазов в процессе поиска и уничтожения донных и якорных мин. Я не оговорился — не только донных, но и якорных. Зимой 1984 года многие моряки, служившие на кораблях 30-й дивизии, были свидетелями того, как в районе 13-го — 14-го причалов после жесточайшего шторма года всплыла очередная якорная мина. Аналогичный случай был рядом с Павловским мыском в 1992 году.

Для тех, кто запамятовал, напомню, что в первые же дни войны в прибрежных водах в районе Севастополя в несколько приемов было выставлено несколько тысяч якорных мин и минных защитников. Несмотря на послевоенное интенсивное траление, в ходе которого основная масса этих мин была вытралена и уничтожена, сотни якорных мин по техническим причинам, не отделившись от своих якорей и оставаясь на дне, естественно, не поддавались тралению контактными тралами, многие десятки мин срывались штормами с минрепов, носились по морю, попадая в том числе и в Севастопольскую гавань. Не составляет большого секрета и то, что по сей день дно севастопольских бухт представляет собой редкостную по насыщенности свалку всякого, в том числе и взрывоопасного, хлама. По условиям военного характера, еще большую свалку представляли гавани Пиллау-Балтийска, Данцига-Гдыни, но они по протяженности значительно меньше севастопольских, и их было значительно легче очистить. К специфике траления и поиска мин в севастопольских бухтах мы еще вернемся, пока лишь отметим главное — тот этап траления, что возглавлял мой отец, было третьим, и если не самым масштабным, то самым тщательным и эффективным. Я не стану вдаваться в технические проблемы контактного и магнитного траления, скажу лишь то, что количество галсов тральщиков с магнитными тралами превышало максимально возможную кратность, устанавливаемую на взрывателях немецких, советских и английских мин. Вы конечно же слыхали о том, что практически в течение 2 лет, с июля 1942 по май 1944 года, наша торпедоносная, она же — миноносная авиация «успешно» сбрасывала в севастопольские бухты свои отечественные и английские донные магнитные мины. Севастополю в этом отношении просто больше «уделяли внимания», а так — наши авиаторы не с меньшим успехом засыпали минами гавани Одессы, Николаева, Констанцы, Бургаса и Варны… Для того, чтобы все последующие годы напряженно и с переменным успехом вытраливать эти мины… Такая вот военно-морская «рулетка», с реальной возможностью подрыва не только на вражеской, но и на «своей родной» мине.

Для максимального повышения эффективности траления севастопольских бухт применялись так называемые шнуровые заряды. Представьте себе двухсотметровый брезентовый шланг диаметром в 20 сантиметров, внутри которого уложены толовые шашки. Этот «шланг» укладывался на дно и подрывался. В радиусе 10–15 метров от линии взрыва гарантированно детонировали и уничтожались все взрывоопасные предметы. Такая «незатейливая» операция проводилась поэтапно на всех фарватерах, рекомендованных судам, входящим в бухту. После этого составлялись отчеты, скрепленные подписями ответственных лиц. Это все говорится к тому, что когда случилась беда, и после взрыва перевернулся линкор, погибли люди, была назначена правительственная комиссия, ее возглавил заместитель председателя Совета министров генерал-полковник Малышев. Ответ пришлось держать всем, начиная с командующего флотом вице-адмирала Пархоменко, кончая мичманом, дежурившим в ту трагическую ночь на посту НиС Константиновский. Перед вызовом на минную секцию комиссии Малышева — к контр-адмиралу Першину мой отец достал из сейфа четвертый, ранее неучтенный экземпляр калек траления бухты (первые два экземпляра были в свое время разосланы в штаб флота и МТО ГШ ВМФ, а последний (?) третий экземпляр уже пару лет пылился в архиве флота), заверил его задним числом в секретной части дивизии ОВРа и вместе с начальником штаба бригады траления отправился на «ковер» к председателю Государственной комиссии. Когда эти кальки с приложениями и пояснениями легли на стол членов комиссии по «взрыву», вопросов к представителям бригады траления не последовало. Это что касалось на тот момент «минной» версии в ее «чистом» виде. К отдельным нюансам этой памятной «встречи» нам еще предстоит вернуться.

На следующее утро после катастрофы перевернувшийся линкор возвышался над поверхностью воды частью своего днища и с каждой минутой все больше погружался в воду. Со всех сторон, в том числе из той части корпуса, что уже была скрыта водой, были слышны звуки ударов металла о металл. Находившиеся внутри корпуса моряки пытались привлечь к себе внимание, напоминая о том, что они еще живы. Моему будущему тестю — на тот момент помощнику флагманского механика бригады эскадренных миноносцев капитан-лейтенанту Алексахину Николаю Ивановичу приказали срочно прибыть на портовый плавкран и организовать доставку и установку тубуса на днище перевернувшегося линкора. Задумка была — поставить тубус на днище, создать компрессором подпор воздуха и, вырезав участок днища, выводить через образовавшийся проход находившихся в трюме моряков. Пока плавкран поставил себе на палубу этот «тубус», снятый с УТС тренировочной базы подводников, пока буксиры перетаскивали его в район днища перевернувшегося «Новороссийска», группа «аварийщиков» с СС «Карабах» стала автогеном резать днище в том районе, откуда ближе всего раздавались стуки о корпус корабля… Это было отчаянное и технически необоснованное решение. Как только вырезали лист днищевой стали, то из отсека, обжигаясь о дымящиеся края металлического листа, вылезли семь моряков из трюмной команды линкора. Но сразу же из отверстия в трюме линкора стал выходить воздух, корпус корабля с большей скоростью стал погружаться в воду. Когда плавкран с «тубусом» подошел к находившейся над поверхностью частью днища линкора, то установить тубус уже не представлялось возможным. Волна уже перекатывалась через выступавшую часть днища линкора. Вроде участвовали, но и вроде как опоздали?.. Претензий не было, особых вопросов не последовало. Но и вспоминать Александру Николаевичу Алексахину об этом эпизоде первые пятьдесят лет после катастрофы с «Новороссийском» вроде как-то не хотелось. И это тоже вполне естественно.

Последние два эпизода напрямую касались родителей… Заметьте, это только отдельно взятая севастопольская семья…

Весной 1959 года отец моего одноклассника Александра Ракитина взял нас на «взрослую» рыбалку. Наверняка он дважды пожалел об этом. Переправившись на Северную сторону, мы пришли к дому старого рыбака, жившего на берегу в районе Инженерной пристани. Пока взрослые рыбаки готовили снасти (предстояла рыбалка на камбалу), мы с Сашей стали обследовать окрестности и, войдя в большой каменный сарай, обнаружили несколько десятков гробов, сложенных в несколько ярусов. Естественно, мы задали вопрос — для кого эти гробы предназначались и почему до сих пор не были использованы по назначению? Пожилой рыбак, взглянул на Сашиного отца, затем, печально пожевав губами, рассказал нам о том, что после трагедии с «Новороссийском» на берег выносило тела погибших и утонувших моряков. Комендантская служба гарнизона, совместно с администрацией, обязала рыбаков-яличников, имевших «хибары» на берегу, в случаях обнаружения мертвых тел помещать их в брезентовые мешки, загружать в гробы и сообщать помощнику коменданта по Северной стороне. Несколько по-иному взглянув на окружавшую нас обстановку, у нас хватило ума не задавать лишних вопросов. Сам рыбак, чтобы избежать возможных вопросов, рассказал о том, что первые два сезона после катастрофы они отказались от придонного лова в бухте и два года не ели крабов — пожирателей мертвечины. Веселенькая тема… Помню, что рыбалка в тот раз не сложилась, оставлять нас на берегу взрослые не решились, а выходить на ялике вчетвером на внешний рейд вроде бы не позволяла погода. Мой будущий тесть лет тридцать выходил на рыбалку с рыбаками из этого рыбацкого кооператива, ставшего со временем — просто коллективом. Хороший был рыбацкий коллектив из отставных мичманов. По совпадению — всех звали Николаями.