1. Республиканские leges de majestate Изменения в практике закона при Августе

Тацит сообщает, что при Тиберии закон об оскорблении величия римского народа, созданный для защиты государственных интересов, начинает использоваться против ни в чем не повинных граждан (Tac. Ann., I, 72). Чтобы разобраться в этом, обратимся сначала к истории римских законов о политических преступлениях.

Понятие "величия" (majestas) имело в жизни римской республики большое общественно-политическое значение. Сопоставление его с imperium, potestas, dignitas, auctoritas показывает, что невозможно ни идентифицировать данное понятие с какой-либо одной этих государственно-правовых категорий, ни признать majestas их суммарным выражением. Обладателями majestas выступают, прежде всего, римские боги, затем Populus Romanus, римская гражданская община (civitas), её политические институты (в первую очередь сенат), и должностные лица (magistratus). Величием по отношению к членам своей семьи обладал и pater familias.[325] Диктаторы, консулы, народные трибуны не могли быть привлечены к суду во время пребывания в должности именно в силу majestas их магистратур.[326]

Вместе с тем, данная категория долгое время не имела строго фиксированного политико-правового значения, однако со временем, в период поздней республики, majestas точнее laesa majestas (оскорбление величия) начинает широко использоваться в уголовном праве.[327]

В развёрнутом виде понятие оскорбления (умаления) (laesa majestas; majestas minuta) величия Римского народа как действия, наносящего ущерб благополучию и безопасности республики было впервые сформулировано в законе трибуна Аппулея Сатурнина в 104 или 103 г. до н. э. (Cic. De or., II, 107, 201; Val. Max., VIII, 5, 2),[328] хотя отдельные процессы случались и раньше (Suet. Tib., 2). Закон создавал специальную судебную комиссию (quaestio majestatis), которая, по-видимому, не была постоянной, и предусматривал наказание должностных лиц, нанёсших своей деятельностью ущерб интересам народа.[329] При этом, вероятно, имелся в виду вполне конкретный случай: под действие lex Appuleja, скорее всего, попадали лица, виновные в неудачном для римлян начале германской войны.[330] В 90 г. до н. э. был принят закон Вария, на основании которого осуществлялось судебное преследование римских граждан, связанных с восставшими италиками.[331]

Первым lex majestatis общего плана стал закон диктатора Суллы 81 г. до н. э., отличавшийся в этом плане от более ранних leges, принимавшихся так сказать ad hoc и каравших конкретные преступления, совершённые вполне определёнными лицами. В число crimina, наказуемых по lex Cornelia, входили самовольное оставление провинции наместником и вывод войск, ведение войны и возведение на престол царей без санкции сената и народа, самовольный ввод войск в провинцию, а также, возможно, организация мятежа (seditio) и убийство римского магистрата (Cic. Pro Cluen., 97; Ad fam., III, 11, 2; In Piso, 50). Таким образом, lex Cornelia de majestate подвёл черту под развитием законов об оскорблении величия в предшествовавший период и стал основой для дальнейшей разработки этого понятия в законе Юлия.[332]

Lex Julia de majestate, принадлежал ли он Цезарю или Августу, был, как и lex Cornelia, направлен против практики Гражданских войн. Закон (или законы, так как не исключено, что существовало два leges Juliae, соответственно Цезаря (46 г. до н. э.) и Августа (8 г. до н. э.)) предусматривал наказание в виде лишения огня и воды (изгнание из Италии) за широкий круг преступлений и злоупотреблений. Б. Кюблер классифицирует их следующим образом:

1) преступления, направленные против властей (Hochverrat);

2) преступления против страны (Landesverrat);

3) нарушение обязанностей гражданина.[333]

К первой из вышеназванных категорий относятся следующие crimina: созыв противозаконных сходок, подстрекательство к мятежу, организация беспорядков среди солдат, дача присяги и принесение клятв против государства, а также убийство римского должностного лица (Dig., XLVIII, 4, 1).

Во вторую группу преступлений входят: внешнеполитические акции без санкции (injussu) принцепса, сговор с врагами Рима и действия, могущие послужить к их выгоде (ibidem), причинение ущерба войску и подстрекательство друзей Римского народа (amici sociique Populi Romani) к отпадению от него, дезертирство из римской армии (Dig., XLVIII, 4, 1; 4, 4; Paul. Sent., V, 29, 1).

И, наконец, к третьему разряду относятся: отказ передать провинцию или начальство над войском законно назначенному преемнику, занесение в государственные документы заведомо ложных сведений, ведение войны и набор войск без соответствующего приказа императора, узурпация обязанностей магистрата (Dig., XLVIII, 4, 2; 3, 3).

Примечательно, что в точно такой же формулировке этот закон известен и Тациту, писавшему, что lex majestatis прежде (то есть во времена республики) карал лишь тех, кто причинил ущерб войску предательством, гражданскому единству — смутами, величию Римского народа — дурным управлением государством: "…cui nomen apud veteros idem, sed alia judicium veniebant: si qui proditione exercitum aut plebem seditionibus, denique male gesta re publica majestatem Populi Romani minuisset; facta augebantur, dicta impune erant" (Tac. Ann., I, 72).

В то же время, уже в республиканскую эпоху понятие умаления величия трактовалось очень широко (Cic. Ad fam., III, 11, 2), а сам закон использовался как оружие в политической борьбе соперничающими аристократическими группировками.[334] На практику lex majestatis всегда оказывала сильное влияние конкретная политическая ситуация, так как под величием римского народа фактически имелись в виду жизненно важные интересы тех, кто располагал реальной властью в государстве.[335]

Тем не менее, пока обвинения в оскорблении величия были орудием одной партии против другой, пока политические дела были предметом свободного и гласного судебного разбирательства, а судьи имели возможность выносить независимые решения, словом, пока в республике сохранялась свобода, lex majestatis не мог стать тем инструментом репрессий, каким он сделался впоследствии.

Крушение республики и утверждение на руинах старого порядка режима принципата, сосредоточение громадной власти в руках одного человека не могло не отразиться на практике закона, призванного охранять существующий политический порядок, каким по идее, был lex majestatis.[336] Ближайшим результатом свершившихся в римском государстве перемен стало распространение понятие величия на принцепса: закон берет под защиту особу императора.

Важно отметить, что для превращения lex majestatis в закон, охраняющий, в первую очередь, персону принцепса, не требовалось вносить в него какие-либо дополнительные изменения. Вполне достаточно было простого развития тех возможностей, которые были заложены в республиканских законах об оскорблении величия.[337]

На основании lex majestatis разбирались дела о заговорах против Августа. Первый из них был организован в 31 г. до н. э. Марком Эмилием Лепидом, сыном триумвира, раскрыт Меценатом, исполнявшим в тот период должность префекта Рима и заместителя Октавиана в Италии (Tac. Ann., VI, 11), который обвинил молодого Лепида в заговоре, а его мать — в укрывательстве. Лепид был схвачен, отправлен к Августу в Акциум и там казнен (Vell., II, 88; App. B. C., IV, 50). В 23 или 22 г. до н. э. за оскорбление величия были осуждены Фанний Цепион и Варрон Мурена, организовавшие новый заговор. Дело разбиралось в сенате,[338] а обвинителем Цепиона был Тиберий, тогда еще только начинавший свою политическую карьеру (Vell., II, 91, 93; Suet., Aug., 19, 66; Tib., 8).

К сожалению, состояние наших источников не позволяет датировать дело Цепиона и Мурены более точно. Восходящая к Диону Кассию (LIV, 3, 2) традиционная датировка процесса — 22 г. до н. э., - оспаривается рядом исследователей. Х. Дессау, М. Гельцер, Т. Аткинсон и др. отождествляют организатора заговора с консулом 23 г. до н. э. Авлом Терренцием [Варроном] Муреной, имя которого упоминается в Капитолийских Фастах (CIL., I, 2, 1, р. 28), и предлагают отнести суд над ним к году его консульства.[339] Р. А. Бауман в специальной статье отстаивает правильность традиционной датировки, но, на наш взгляд, его аргументация недостаточно убедительна.

Основываясь на известии Светония (Tib., 8) о том, что обвинителем Фанния Цепиона, сообщника Мурены и бывшего легата республиканского полководца Гая Кассия, был никто иной, как Тиберий, Р. А. Бауман утверждает, что данный факт не мог иметь места в 23 г. до н. э., когда Тиберий исполнял должность квестора. По римским процессуальным нормам магистрат не имел права выступать в роли обвинителя в quaestio perpetua или в сенате до истечения срока своих должностных полномочий, следовательно, заключает Р. А. Бауман, Тиберий не мог обвинять Цепиона в 23 г. до н. э. Процесс Цепиона, таким образом, должен быть отнесён к 22 г. до н. э., в соответствии с датировкой Диона Кассия. Тогда же состоялся, по его мнению, и процесс Мурены, так как невероятно, чтобы соучастник заговора, Мурена, был осуждён раньше, чем республиканец Цепион, его вдохновитель и организатор.[340]

Однако Р. А. Бауман явно не учитывает того обстоятельства, что в случае Цепиона и Мурены речь шла об опаснейшем государственном преступлении — покушении на жизнь принцепса. Август, безусловно, был в состоянии легко обойти неудобные для него правила римского судопроизводства, и Тиберий мог также свободно обвинять Цепиона в 23 г. до н. э., как и в 22.

Другое допущение Р. А. Баумана, что суд над Цепионом непременно должен был предшествовать процессу Мурены, также, очевидно, не принадлежит к числу обязательных. Всё же было бы неверно совсем отбросить датировку Диона Кассия, так как отождествление заговорщика-Мурены с Муреной-консулом является, по существу, лишь предположением. Упомянутая выше надпись с его именем (CIL., I, 2, 1, р. 28) повреждена, и возможны различные варианты её восстановления; что же касается литературных источников, то в них имя организатора заговора встречается в нескольких вариантах: Murena (Suet., Aug., 56, 66; Sen. De clem., I, 9, 6; De brev. vit., 4, 5); Licinius Murena (Dio., LIV, 3, 4); L. (Lucius) Murena (Vell., II, 91, 2; Suet., Aug., 19; Tib., 8; De gramm., 9); Varro (Tac. Ann., I, 10); и, наконец, Licinius (Hor. Odes., II, 10). Неудивительно, поэтому, что не только дата и обстоятельства процесса, но даже сама личность заговорщика Мурены определяется различными исследователями неодинаково.[341]

Возможные аргументы за и против датировки заговора и процесса Мурены 23 г. до н. э. суммирует в своей статье Д. Стоктон.[342] Взвесив все pro et contra автор приходит к заключению, что данная проблема не имеет однозначного решения,[343] и, как нам кажется, на лицо все основания, чтобы принять этот, в общем то, негативный вывод. Таким образом, сделать выбор в пользу какой-либо одной из имеющихся датировок процесса Мурены не представляется возможным.

Цепион и Мурена пытались спасти свои жизни, отправившись в добровольное изгнание, но были убиты по приказу Августа (Vell., II, 91, 93). В современной исторической литературе вопрос о законности этой акции сделался предметом оживлённой дискуссии. Он обсуждается, в частности, в статьях Б. Левик и Л. Дэли.[344]

По мнению Б. Левик, убийство Мурены и Цепиона, хотя и не было должным образом юридически оформлено, следует рассматривать скорее как казнь, со всей очевидностью продемонстрировавшую, что принцепс не намерен оставлять безнаказанными людей, виновных в тяжких уголовных преступлениях.[345] Напротив, Л. Дэли усматривает в образе действий Августа явное нарушение римского законодательства. Дело Мурены, по его мнению, является ярким примером тех циничных махинаций с законом, которые неоднократно проделывал основатель империи.[346] Нам кажется, что последняя точка зрения, безусловно, ближе к истине. В действиях Августа по устранению Мурены и Цепиона налицо, по крайней мере, нарушение юридического обычая, в силу которого обвиняемый мог избежать наказания, отправившись в добровольное изгнание.[347]

Процесс Мурены и Цепиона был, по всей вероятности, самым крупным делом о laesa majestas эпохи Августа, и не случайно различные обстоятельства именно этого заговора против наследника Юлия Цезаря стали предметом оживлённого обсуждения в научной литературе. Из других событий подобного рода следует отметить раскрытый в 19 г. до н. э. заговор Эгнация Руфа, которому Август не позволил стать консулом (Vell., II, 91, 93; Suet., Aug., 19). Что же касается заговоров Юлла Антония, Эмилия Лепида и Юлии Младшей, то они, по всей вероятности, носили династический характер, если, конечно, вообще имели место. К этому нужно добавить дело Гельвия Цинны, закончившиеся помилованием осужденного.[348]

Понятие "величия" (majestas) при Августе распространилось не только на персону принцепса, но и на его фамилию. Когда скандальное поведение сначала дочери, а потом и внучки вынудило Августа удалить обеих из Рима, их любовники были наказаны смертью или изгнанием, как за оскорбление величия (Tac. Ann., III, 24).

Римский сенат в правление Августа, по традиции, продолжал оставаться одним из носителей majestas. Более того, в этом качестве в тот период выступал не только сенат как учреждение, но и представители сенаторского сословия. Дважды, в 8 и 6 гг. до н. э., принцепс издавал декреты о наказании лиц, сочинявших и распространявших под чужим именем памфлеты, порочившие представителей высшего сословия (Dio, LV, 27, 1–3; Suet., Aug., 55). Первым, но, возможно, не единственным, автором "злонамеренных сочинений", пострадавшим от действия этих эдиктов, был Кассий Север, изгнанный за то, что в своих наглых писаниях порочил знатных мужчин и женщин (Tac. Ann., I, 72).

В том, что касается защиты чести и достоинства знатных граждан от словесных нападок, Август отнюдь не был абсолютным новатором: подобного рода законы были известны в Риме, по крайней мере, с эпохи ранней республики. В частности, уже среди "Законов XII таблиц" (традиционная датировка (Liv., III, 32–37) 451–450 гг. до н. э.) встречается юридическая норма, предусматривающая наказание человека, сочиняющего и распевающего песни, в которых высмеиваются другие лица (Cic. De re publ., IV, 10, 12).

О том, что высказывания, содержащие impietas, могли рассматриваться как повод для судебного преследования уже в эпоху ранней республики, свидетельствует Светоний (Tib., 2). Биограф Тиберия рассказывает о том, как в 249 г. до н. э. знатная дама из рода Клавдиев, застрявшая на своей повозке в уличной толчее, пожелала вслух, чтобы воскрес её брат, незадачливый флотоводец Клавдий Пульхр и, в очередной раз погубив корабли, поубавил бы в городе людей. За это она была обвинена в оскорблении величия римского народа (ibidem). Тем не менее, И. П. Портнягина справедливо отмечает, что Август своими декретами создал некое новое качество.[349] Именно это и имел в виду Тацит, когда назвал Августа первым, кто ввёл в судебную практику наказания за famosi libelli и probrosi sermones (Tac. Ann., I, 72).

Таким образом, сфера применения закона, в республиканское время недостаточно четко определенная, в век принципата растягивается до предела: как оскорбление величия квалифицировалась, например, клеветнические выпады против знатных лиц или прелюбодеяние с женщинами императорского дома. Дела о laesa majestas времени Августа дают нам многие характерные черты аналогичных процессов при Тиберии,[350] как-то: обвинителей-доносчиков, разбор дел в сенате, привлечение к ответственности родственников обвиняемых и т. д.

Однако в целом эпоха Августа отличалась согласием в отношениях власти и общества, а политические преследования в период его правления были как раз тем исключением, которое, как известно, лишь подтверждает правило. Среди причин, способствовавших этому, следует выделить общий энтузиазм, вызванный наступлением долгожданного мира и возможностью наслаждаться его благами, конституционные соглашения 27 и 23 гг. до н. э., обеспечившее партнерство сената и принцепса, подъем национальных чувств — следствие крупных внешнеполитических успехов и, наконец, благоразумную умеренность Августа в проявлении своей власти.

Но были обстоятельства, делавшие дальнейшую перспективу весьма угрожающей. Во-первых, фактическое утверждение монархии ничуть не уменьшило остроту традиционного аристократического соперничества.[351] В Римской республике такое соперничество принимало форму открытой борьбы группировок знати, строящихся на основе личных связей (factiones).[352] Принципат покончил с борьбой партий: сенаторы соревнуются теперь за милость принцепса, от которого зависит их служебная карьера. Средством свести счёты в этой борьбе, а заодно и ускорить собственное продвижение по дороге почестей (cursus honorum) подчас становится политический донос.

Во-вторых, принципат возник в результате фактической узурпации государственной власти Октавианом в годы последовавших за смертью Цезаря гражданских войн. Август немало потрудился, чтобы придать новому режиму приемлемую конституционную форму, но Цезари, надо полагать, ещё долго помнили, как возникла та власть, которую они олицетворяют, и в глубине души чувствовали себя узурпаторами. Подозрительные, как всякие узурпаторы, они ревниво оберегали себя и своё положение от всех действительных и мнимых покусительств. Неудивительно поэтому, что в их лице доносчики легко могли найти и нередко находили благоприятно настроенных слушателей.

Юридическая разработка понятия majestas и развитие практики соответствующих законов при Августе с формальной точки зрения являлись всего лишь развитием тенденций, обозначившихся в этом процессе к концу республиканской эпохи, а в некоторых своих аспектах выглядели даже как реанимация правовых норм, действовавших в период ранней республики. Всё это, однако, было не более чем видимостью, за которой скрывался подлинный переворот в практике lex majestatis, свершившийся с наступлением эпохи принципата. В условиях империи политическое обвинение превращается в политический донос, а обвинитель (accusator) — в доносчика (delator).[353]