15. От вражды к дружбе

15. От вражды к дружбе

Если Гитлер начал уважительно относиться к фигуре Сталина с осени 33-го, хотя до поры до времени имел возможность признаваться в этом только близкому кругу лиц, то Сталин свое мнение о Гитлере, как случайном и временном клоуне на политической арене, изменил чуть попозже. В июне 34-го, после событий "Ночи длинных ножей", когда фюрер решительно уничтожил распоясавшееся руководство штурмовиков во главе с Ремом. Известно, что Иосиф Виссарионович не без восхищения сказал на этот счет: "Гитлер, какой молодец! Он нам показал, как следует обращаться с политическими противниками".

И действительно, приоритет в физическом уничтожении бывших соратников принадлежит фюреру. Сталин на тот момент еще не позволял себе подобного. Например, на ноябрьском пленуме ЦК ВКП(б) 1927 г., когда были разгромлены сторонники Троцкого, Лев Давидович не постеснялся заявить, что если победят они, то не удовлетворятся взятием власти, а расстреляют "эту тупую банду безмозглых бюрократов, предавших революцию. Вы тоже хотели бы расстрелять нас, но не смеете. А мы посмеем. Так как это будет совершенно необходимым условием победы".

И в самом деле, не смели еще расстреливать видных деятелей партии, ограничивались кратковременными ссылками, и даже самого Троцкого лишь выслали из страны. Позже, правда, троцкистов и всяких «уклонистов» начали сажать, а кое-кого и к стенке ставить, но все равно только мелкую сошку, а с шишками более высокого ранга деликатничали. Так, в 1932 г. была раскрыта оппозиционная группа во главе с бывшим секретарем московского комитета партии М. Рютиным, сторонником Бухарина, который составил и распространял документ, известный как "Платформа Рютина", где называл Сталина "могильщиком революции" и "разрушителем партии". Смертельно оскорбленный вождь на Политбюро потребовал расстрела обидчика. Но Политбюро отказало «за» проголосовали двое, пятеро «против» и двое воздержались.

А Гитлер вот взял и обошелся безо всяких голосований, безо всякой коллегиальной канители — просто взял и перебил тех, кого считал нужным. И оказалось, что авторитета его власти это отнюдь не ослабило, а наоборот, укрепило. Поэтому вовсе нельзя исключать, что Сталин и в самом деле перенял "полезный опыт" германского лидера. Ведь как раз в 34-м, после "Ночи длинных ножей", произошло убийство Кирова, а за ним, с января 35-го, покатились судебные процессы над бывшими конкурентами в борьбе за власть, массовые чистки и репрессии в партии.

Ну а с другой стороны, в этот же период советская сторона имела возможность проверить союзническую надежность западных партнеров, на которых переориентировалась после разрыва альянса с Германией. За несколько лет попытки наладить с ними военные и политические контакты продвинулись очень мало — можно сказать, остались на декларативном уровне. В отличие от немцев, у которых слово обычно не расходилось с делом, тут шли бесконечные переливания из пустого в порожнее, позиция того или иного должностного лица не значила практически ничего, а любые достигнутые договоренности поминутно могли измениться в зависимости от правительственной, парламентской конъюнктуры и других мелочных соображений.

Англия вообще не желала идти на сближение, явно делая ставку на Гитлера. Франция колебалась, ни туда, ни сюда: с одной стороны, ей заманчиво было иметь дружбу с Россией, а с другой — она не решалась вступать в противоречия с Англией. Французские офицеры и генералы стали вместо немецких появляться в советских дивизиях, проходили стажировку, осуществлялся обмен делегациями — но взаимными любезностями, общими фразами и союзническими тостами на банкетах все и ограничивалось. Да и немудрено ведь из упомянутой в прошлой главе "политики пацифизма" логическим образом вытекало следствие: хотя союзницу в лице России иметь и выгодно, но еще выгоднее, если эта союзница подерется с немцами одна, без Франции (что и случилось впоследствии с другой французской союзницей, Польшей). Пожалуй, самой последовательной выглядела лишь позиция Чехословакии, которая панически боялась усиливающейся Германии и выступила сторонницей создания «оси» Париж-Москва-Прага. То есть, в своих собственных интересах всячески старалась использовать прозападные тенденции, возникшие в руководстве СССР и готова была на посильные ответные услуги, широко предоставив военно-техническую помощь своих заводов взамен немецких и взвалив на себя функции посредника в налаживании советско-французских связей.

Однако где-то к 1935 г. советское политическое и военное руководство (в отличие от западного) уже имело довольно четкое представление, что антисоветизм Гитлера имеет не только идеологическую, но и чисто практическую сторону, позволяя ему водить за нос прежних победителей и преступать их запреты. А может, и вполне определенные данные в этом отношении имелись — за период "братского сотрудничества" сеть советской разведки в Германии была создана очень даже приличная. Во всяком случае, Тухачевский в одной из своих публикаций в этом году точно обрисовал ближайшие стратегические цели нацистов: "Гитлер пытается успокоить Францию… Гитлер усыпляет Францию, ибо он не хочет давать повод к росту французских вооружений… Антисоветское острие является удобной ширмой для прикрытия реваншистских планов на западе (Бельгия, Франция) и на юге (Познань, Чехословакия, аншлюс)".

Разумеется, такие данные не были тайной и для Сталина.

Вот только выводы они делали противоположные. Маршал, увлекшийся заигрыванием с французами, перед которыми имел возможность покрасоваться и показать себя в лучшем свете, пытался наконец-то подтолкнуть их к действительному сотрудничеству, потому и разбрасывался в открытых статьях стратегической информацией. А Сталин к самой возможности и целесообразности этого альянса относился все более прохладно и задумывал более выигрышную политическую игру. И в его ближайшем окружении Гитлера стали называть "ледоколом революции". Точнее, данное определение относилось сперва к внутригерманской ситуации — когда считалось, что нацистский режим лишь расчистит путь коммунистам. Но потом оно перенеслось и на ситуацию международную. Прогнозировалось, что фюрер своей агрессией взломает "единый фронт мирового империализма" — а значит, Советскому Союзу нужно было поумнее воспользоваться моментом.

И следующий шаг Гитлера вполне подтвердил данные прогнозы. По навязанному немцам Англией и Францией Локарнскому договору 1925 г. о неприкосновенности германо-французской и германо-бельгийской границ предусматривалось сохранение демилитаризованной Рейнской зоны, где Германия не имела права располагать свои воинские части. 7. 3. 1936 г. Гитлер денонсировал этот договор и ввел войска в Рейнскую зону. Это тоже было "пробным шаром", даже можно сказать — брошенной в физиономию перчаткой: возмутятся или утрутся? Причем на случай возмущения фюрер готов был извиниться. Реорганизация и перевооружение армии только начинались, Германия могла выставить всего 30–35 тыс. боеспособных солдат без танков, без самолетов, со слабой артиллерией. Ее военачальники отмечали, что страна не смогла бы выдержать столкновения не то что с Францией, а даже с Польшей. Поэтому командирам частей строго-настрого указывалось: если французы двинут на них хоть одну роту, боя ни в коем случае не предпринимать и отходить обратно на исходные рубежи.

Однако французы не сочли нужным пальцем о палец ударить. Потому что гарантом соблюдения договора должна была выступать Великобритания. А Великобритания вела свои игры, и вмешиваться в германо-французские дела ей показалось не с руки. И лишь спустя 13 дней после ввода войск Совет Лиги Наций приступил к голосованию — нарушила ли Германия границы Рейнской зоны? После долгих дебатов все же большинством голосов пришли к выводу, что нарушила. И приняли резолюцию о нарушении статьи 34 Версальского договора и Локарнского соглашения. Но резолюцию совершенно беззубую, лишь констатирующую факт этого нарушения, даже без формального осуждения, не говоря уж о более решительных выводах. Тут уж советской верхушке окончательно должно было стать ясно, во-первых, чего стоят на деле ее западные «союзники», а во-вторых, что не так уж последователен гитлеровский антисоветизм, как его малюют. При одном взгляде на карту было ясно, что против СССР Германия смогла бы воевать только в союзе с Польшей или Чехословакией — что было весьма сомнительно из-за их антагонизма. А вот пути для удара на Запад были теперь открыты…

Правда, в том же 1936 г. Германия заключила пакт с Японией, подчеркнуто названный «антикоминтерновским». Но Сталин впоследствии говорил: "Антикоминтерновский пакт на деле напугал главным образом лондонское Сити и мелких английских лавочников". Ведь в Первую мировую именно Япония наложила лапу на германские колонии и концессии в Тихоокеанском регионе. А потом и японцев заставили крупно «поделиться» англичане с американцами. Так что объединение двух обиженных государств угрожало в первую очередь англо-американским интересам, а название «антикоминтерновский» очень уж смахивало на нарочитую маскировку, причем довольно грубую. И действительно, секретные приложения к пакту, добытые через Зорге, подтверждали его неконкретность и декларативность в части антисоветской направленности. Да и в Берлине ходила шутка: "Сталин еще присоединится к антикоминтерновскому пакту".

А Иосиф Виссарионович как раз и подумывал о том, что пора прощупать истинные намерения Гитлера и самому определиться насчет будущей стратегии в международных делах. И он запустил собственный "пробный шар" по линии спецслужб. Как уже отмечалось, для самых сомнительных и грязных операций советская разведка нередко использовала агентов в эмигрантской среде. Так было и в данном случае. Исполнителем явился «Фермер», он же генерал Скоблин, который к этому времени развернулся вовсю и стал уже «двойником», работая не только на чекистов, но и на гитлеровскую СД (надо думать, по заданию Москвы). И через него в начале 1937 г. к начальнику службы имперской безопасности Гейдриху поступили вдруг материалы о том, что маршал Тухачевский совместно с рядом офицеров германского Генштаба составил заговор с целью свержения Сталина. Причем Янке, один из лучших экспертов немецкой разведки, сразу предположил, что материал сфабрикован советскими спецслужбами с двоякой целью — либо для того, чтобы вызвать у Гитлера недоверие к своему Генштабу, либо — чтобы компромат на Тухачевского поступил в СССР извне. Однако вызвал лишь крайнее недовольство начальника, который даже посадил его на три месяца под домашний арест. Гейдрих счел, что он покрывает закулисные интриги своих генштабовских дружков. Сам же он в подлинность материалов Скоблина поверил и доложил о них фюреру.

Хотя дело Тухачевского и было той самой "лакмусовой бумажкой", которую подбросил Гитлеру Сталин, поскольку оно позволяло не только уничтожить одного из неугодных военачальников, но и получить важнейшую стратегическую информацию — если немцы промолчат о полученных сведениях, тем самым поощряя мифический заговор, или тем паче, попытаются поддержать его, выходя на контакты с советским маршалом (что вряд ли могло ускользнуть от внимания Лубянки), это означало бы непримиримое и бескомпромиссное отношение Гитлера к сталинизму. А следовательно, первый германский удар будет нанесен на Восток. Если же фюрер сочтет за лучшее заложить Тухачевского, значит, он предполагает удар на Запад и допускает возможность альянса со Сталиным. Впрочем, тут стоит сделать одну поправку. Гитлер рассматривал материалы Скоблина под иным углом, нежели авторы плана, и оценивал политические реалии совершенно по-другому. Он рассудил, что пассивно или активно поддержать заговор означало бы поощрить удар по политической системе СССР, но одновременно это привело бы к усилению Красной Армии. А выдача Тухачевского вела к удару по армии и усилению политической системы. Но как раз советская политическая система считалась в германских верхах фактором, ослабляющим Россию — вызывающим недовольство народа и снижающим его волю к сопротивлению. Поэтому решение настучать Сталину выглядело вдвойне выгодным — и с точки зрения временного альянса, и с точки зрения будущей войны.

Правда, по признанию Шелленберга, информация Скоблина обладала важным изъяном: она не содержала никаких документальных и фактических доказательств. Но коли уж сам фюрер обратил на нее внимание и придал ей такое значение, подкрепить ее расстарались сами немцы. По указанию Гейдриха были созданы две группы, в состав которых вошли специалисты-взломщики из уголовной полиции, и ночью вскрыли сейфы архивов Генштаба и Абвера. Выгребли оттуда материалы, способные в умелой подборке прямо или косвенно подтвердить контакты Вермахта с руководством Красной Армии, а чтобы замести следы взлома, в нескольких местах устроили пожар, скрывшись в поднявшейся суматохе. И в четыре дня было состряпано убедительное досье. Через штандартенфюрера СС Беме был установлен контакт с доверенным лицом президента Чехословакии Бенеша, и тот перепугался, что в случае переворота в СССР и альянса Тухачевского с немцами Чехословакия останется перед ними беззащитной. Правда, решил на всякий случай устроить проверку, но не придумал ничего лучшего, как послать своего начальника тайной полиции Новака в Берлин… для встречи с начальником гестапо Мюллером. И естественно, там были получены самые что ни на есть весомые подтверждения.

Бенеш поспешил довести информацию до Сталина — и личным письмом, и через полпреда в Праге Александровского. После чего контакты советских и германских спецслужб установились уже напрямую, и в Берлин прибыл личный представитель Сталина и Ежова. Немцы настроились преподнести документы в качестве акта доброй воли, демонстрации дружеских чувств, и были немало удивлены, когда советский уполномоченный сразу поинтересовался, в какую сумму они оценивают досье. Гейдрих сориентировался мгновенно и с потолка запросил 3 млн. руб. золотом — предполагая, что это стартовая цена для торга. Но русские и торговаться не стали, а заплатили безоговорочно, не отходя от кассы. Разве что потом почти все эти деньги пришлось уничтожить они были в крупных купюрах, чекисты переписали номера, и несколько агентов, попытавшихся использовать их в СССР, сразу провалились.

Параллельно, для пущей достоверности, та же дезинформация запускалась по другим каналам: через корреспондента «Правды» в Берлине Климова, через министра обороны Франции Даладье, через сеть Разведупра РККА. Где уж постарались немцы, а где сами чекисты, трудно разобраться. Ну а в итоге 11. 5. 37 г. Тухачевский был снят с должности. 1–4. 6 в Кремле состоялось заседание Военного Совета по поводу его «измены», и никто из присутствовавших военачальников не посмел за него вступиться, никто не высказал сомнений, все в угоду Сталину топили его с потрохами (из 42 выступавших 34 были сами потом репрессированы). А 11. 6 маршала осудили и расстреляли вместе с «сообщниками» — Якиром, Уборевичем, Корком, Эйдеманом, Медведевым, Путной, Фельдманом, Примаковым. И опять же, в составе суда вовсю усердствовали другие красные военачальники — Буденный, Блюхер, Алкснис, Шапошников, Белов, Дыбенко, Каширин, Горячев (вскоре уничтожили всех, кроме Буденного и Шапошникова).

Любопытно, что некоторые видные западные историки до сих пор выражают сомнения, что акция с германским компроматом разыгралась с советской подачи и по советскому сценарию, причем фактам противопоставляют соображения собственного "здравого смысла". Например, И. Пфафф писал: "Если бы Сталин действительно сам хотел устранить Тухачевского, то ему не потребовалось бы выбирать такой сложный и рискованный путь. В условиях нарастания репрессий можно было бы найти материалы для обвинения маршала значительно проще, прямым путем в Советском Союзе, при этом И. В. Сталин весь ход дела держал бы под своим непосредственным контролем".

Но дело на Тухачевского действительно было заведено до всяких заграничных компроматов, большинство обвиняемых, оказавшихся вместе с ним на скамье подсудимых, было арестовано еще в августе 1936 г. В рамках предшествующей кампании репрессий, развернутой против «оппозиции» Каменева и Зиновьева, за решетку попал начальник ПВО РККА Медведев. По вытянутым у него показаниям взяли военного атташе при полпредстве в Великобритании Путну, затем начальника главного управления кадров РККА Фельдмана и заместителя командующего Ленинградского округа Примакова. Их «признания» и повели к обвинениям против Тухачевского. Его имя было названо уже 24. 1. 37 г. на открытом судебном заседании над Радеком и иже с ним. Правда, еще не в качестве обвинения — просто было упомянуто, что Тухачевский посылал Путну в Берлин. Но по тогдашним меркам это был уже очень грозный признак, так что маршала в самом деле могли уничтожить гораздо раньше, без "лишних хлопот". Да только Сталин-то руководствовался не примитивной логикой Пфаффа, а более сложными стратегическими соображениями. Почему было не убить сразу нескольких зайцев?

Кстати, даже в случае, если бы немцы догадались, откуда ветер дует, и кто является автором подброшенных им материалов, это выглядело откровенным "приглашением к танцу" со стороны чекистов. А если бы не доперли или отмели такую вероятность (как это и случилось), то возможность сделать "приглашение к танцу" предоставлялась самим германским спецслужбам. Кроме того, нельзя забывать, что Тухачевский возглавлял в тот момент "французскую партию" в советском командовании. Поэтому можно предположить и такой вариант, что жизнь самого маршала была поставлена в зависимость от реакции Гитлера. Неужели Сталин не знал истинную цену обвинениям и «доказательствам», возникавшим в недрах НКВД по его указаниям? Известно, что для крупных государственных фигур, попадавших под прицел ретивых чекистов, он сам решал, давать ли делу ход. (Скажем, он некоторое время колебался, стоит ли репрессировать Молотова, и в конце концов распорядился вычеркнуть его фамилию из всех показаний и свидетельств). Так что и дело Тухачевского он имел возможность похоронить, если бы выявилась невозможность примирения с Гитлером, а значит и необходимость продолжения контактов с Западом. То обстоятельство, что гибель маршала подорвет эти контакты, Сталин тоже наверняка сознавал.

О том, что Москва выжидала реакции Берлина и ставила в зависимость от нее отношения с Францией и Англией, говорит и другой факт — весной 1937 г. Тухачевский должен был в составе советской делегации посетить Лондон. Но Политбюро распорядилось отказаться от поездки, поскольку по данным НКВД на военачальника якобы готовилось покушение со стороны белогвардейцев. Компромат уже был запущен — а ну как немцы вздумали бы поддержать мнимый заговор? И попытались бы связаться бы с маршалом в Великобритании? И вся интрига вскрылась бы там, на глазах западных политиков?

Так что самым одураченным во всей этой истории оказался президент Чехословакии Бенеш. Но тут остается только развести руками насчет традиционной заштампованности «демократического» мышления, порабощенного собственными стереотипами. Иначе недоумие и наивность видного западного политика зашкаливает до такого абсурда, который вряд ли поддается нашему с вами пониманию. Получив сведения о Тухачевском, Бенеш срочно проинформировал президента Франции Леона Блюма об опасности переворота в СССР и установления там военной диктатуры!

А 4. 7. 1937 г., уже после расстрела маршала, президент Чехословакии пригласил для встречи полпреда Александровского, рассыпавшись в заискиваниях и комплиментах, и запись этой беседы, переданная в Москву, представляет собой настоящий трагикомический курьез: "Он (Бенеш) почти не сомневался, что победителем окажется режим Сталина… Он приветствует эту победу и рассматривает ее как укрепление мощи СССР, как победу сторонников защиты мира и сотрудничества Советского государства с Европой… Бенеш заявил, что последние годы он расценивает советскую внешнюю политику как ставку СССР на западноевропейскую демократию французского, английского и чехословацкого типа, как союзника в борьбе с фашизмом за мир… Бенеш заявил, что мыслит себе опору именно на СССР сталинского режима, а не на Россию и не на демократическую Россию, как в этом его подозревали в Москве. Уже начиная с 1932 г. он все время отдал решительной схватке между сталинской линией и линией радикальных революционеров. Поэтому для него не были неожиданностью последние московские процессы, в том числе и процесс Тухачевского".

Тут мы еще раз видим, что борьбу Сталина за власть с Троцким, Каменевым, Зиновьевым многие западные политики упрощенно восприняли лишь как победу «бюрократов» над "радикальными революционерами", и это вполне их устраивало. А абстракции, вроде "прав человека", все так же никого не волновали, пока они оставались "внутренним делом" России и не затрагивали непосредственных интересов демократических держав. В той же беседе Бенеш поспешил заверить, что "Чехословакия является неизменным союзником Москвы, и никакие расстрелы не могут поколебать эту дружбу". И поделился своими мудрыми прогнозами: дескать, если бы победил Тухачевский, то Чехословакия должна была бы стать союзником "России Тухачевского". А значит, и Германии. И была бы подмята ею, поскольку "Россия Тухачевского" "не постеснялась бы расплатиться Чехословакией за союз и помощь. А Бенеш ценит именно "нынешний СССР", "сталинский режим", потому что он не предъявляет претензий на Чехословакию и ее свободы".

Но очень скоро Бенеш вдруг обнаружил, что почему-то сел в лужу причем похоже, до конца жизни так и не понял, почему. Под удар в СССР попали именно те кадры, которые держали в руках хилые нити сотрудничества с Западом. Французское и британское военное командование были шокированы масштабами развернувшихся чисток в красноармейских верхах. Шокированы, разумеется, не самим фактом очередной вспышки репрессий в Советском Союзе они и раньше бывали в еще большем размахе. Но тут наложился персональный фактор. Если истребления безликих миллионов крестьян даже и не заметили, то теперь на расстрел в качестве "немецких шпионов" отправлялись те самые военачальники, с которыми иностранные представители еще вчера вели переговоры, обменивались комплиментами и поднимали тосты на банкетах. По количеству расстрелянных нетрудно было догадаться о надуманности обвинений. А на их место приходили другие, демонстрирующие гораздо более прохладное отношение к Западу и о прежних договоренностях знать не желающие — мало ли, мол, чего вам наговорили "враги народа". В отношениях СССР и Франции наступил кризис, военное сотрудничество оказалось вообще замороженным, и детище Бенеша, "ось Париж-Прага-Москва", благополучно развалилась.

А для Германии возможность сделать "приглашение к танцу" оказалась очень кстати. Как свидетельствует Шелленберг, "дело маршала Тухачевского явилось подготовительным пунктом к сближению между Гитлером и Сталиным. Оно явилось поворотным пунктом, ознаменовавшим решение Гитлера обеспечить свой восточный фронт союзом с Россией на время подготовки к нападению на Запад". Вообще-то мемуары Шелленберга — источник, наименее всего заслуживающий доверия, это отмечают многие исследователи, придерживающиеся самых различных политических взглядов. Но в данном случае он близок к истине. Подспудное решение о целесообразности альянса Гитлер и Сталин вынашивали уже давно, хотя каждый со своих позиций. Теперь же был дан первый реальный толчок к налаживанию контактов.