6. Время стабилизации

6. Время стабилизации

В 1922-23 гг. Зарубежная Россия стала осознавать, что пребывание на чужбине затянется дольше, чем виделось изначально. На Родине период массового сопротивления сменился относительно-спокойным нэпом, а на внешнеполитической арене Запад вовсю наводил мосты для торговли с Москвой, а потом и дипломатические контакты. По этому поводу у разных течений эмиграции также возникли противоречия. Одни считали, что международное признание ускорит падение коммунистического режима, поскольку влившись в мировое сообщество, большевики вынуждены будут «цивилизоваться» и пойти, на демократические реформы. Другие — например, Милюков, доказывали, что произойдет обратное — после признания и выхода из изоляции коммунисты уверятся в полной безнаказанности, утвердят власть и легче справятся с оппозицией. Третьи предпринимали активные попытки сорвать это беспринципное признание.

Так, 13. 4. 1922 г. в Генуе, во время пресловутой конференции, полиция задержала Савинкова, у которого обнаружили план гостиницы, где размещалась советская делегация. Но если этому профессионалу не удалось совершить теракт, то вскоре успеха добились дилетанты. 10. 5. 1923 г. в Швейцарии сотрудниками Российского Красного Креста Конради и Полуниным был убит В. В. Боровский — один из видных предателей своего народа, в период революции ведавший перекачкой германских денег на нужды большевиков. Он так и оставался потом на дипломатической работе, стал полпредом в Италии и возглавлял советскую делегацию на Лозаннской конференции. То, что его убийцы были связаны с Российским Красным Крестом, вряд ли случайно. Как раз в эту организацию стекались многочисленные свидетельства о зверствах коммунистов, и совершая теракт, два молодых человека жертвовали собой, чтобы привлечь внимание общественности к истинным событиям в России…

И отчасти это удалось. Они были одиночками, но после своих выстрелов получили поддержку и сочувствие от самых разных группировок. Перед судом над ними бурную деятельность развил лидер октябристов А. И. Гучков, сумевший не только нанять хороших адвокатов, но и вывести действо на более высокий уровень: защита превратилась в обвинение советской власти. В ходе заседаний были представлены многочисленные свидетели и документальные доказательства большевистских преступлений. (Как раз в ходе сбора и систематизации этих доказательств появилась знаменитая работа С. П. Мельгунова "Красный террор в России"). И поскольку суд, конечно же, широко освещался в мировой прессе, он стал трибуной, распространившей правду о большевизме. Обвиняемые были с триумфом оправданы, а один из их адвокатов, Т. Обер, настолько проникся правотой их дела, что стал основателем новой международной организации — "Лиги борьбы с Третьим Интернационалом" (чаще называемой "Лига Обера"). Она ставила своей целью противодействие советскому влиянию на международной арене, сбор материалов о преступлениях коммунистов и разоблачение их замыслов. Секции «Лиги» образовались в 17 странах, в нее вошли многие политические и общественные деятели, как иностранные, так и эмигрантские — руководитель Российского Красного Креста Ю. И. Лодыженский, А. И. Гучков, генерал фон Лампе и др.

Но никакие протесты, просьбы, предостережения в вопросах большой политики не действовали. И то же самое общественное мнение с помощью той же самой печати быстро перестраивалось в нужное русло, поэтому даже такая громкая акция, как процесс Конради и Полунина, стала не более чем сенсацией одного дня. Стоит учесть и то, что дело об убийстве Воровского разворачивалось в 1923 г., когда Запад встревожили подрывные действия большевиков в Германии, Польше и Болгарии, и европейские державы разворачивали свои собственные демарши против СССР, так что и процесс пришелся "в струю" информационной войны. Но стоило обстановке успокоиться, как снова взяли верх меркантильные интересы.

В качестве иллюстрации тут можно привести любопытный пример с "Союзом торговли и промышленности" — вот он-то как раз выступал за признание Западом советского правительства, будучи уверен, что при налаживании торговли неизбежно встанет вопрос о собственности экспортируемых из СССР товаров — продукции заводов, нефтепромыслов, шахт, рудников, отобранных у законных владельцев. Казалось естественным, что цивилизованные Франция и Англия не захотят покупать награбленное, и Советы будут вынуждены искать какие-то компромиссы с прежними хозяевами, предусматривая им некие компенсации. Не тут-то было! Европейская демократия закрыла глаза и на священное для нее "право собственности", практически выступив в роли перекупщиков краденого, а все попытки «Торгпрома» напомнить о юридической стороне вопроса и о необходимости учесть в переговорах с СССР их интересы, просто-напросто игнорировались.

Генуэзская конференция, давление Франции и Англии, роспуск белых частей в Болгарии подписали окончательный приговор Русской армии Врангеля. Впрочем, из одного лишь факта, что жизнь в эмиграции затягивается на неопределенный срок, следовал вывод о невозможности сохранения прежних полков и дивизий. Финансовые возможности для их содержания у Врангеля были мизерными, а "общественные работы" — тяжелый черный труд по прокладке железных и шоссейных дорог, могли представлять лишь временный выход из положения. В долгосрочном варианте они превратились бы просто в каторгу. Становилось ясно, что неизбежен распад армии, когда люди будут разъезжаться в поисках работы и пристанища по разным городам, странам, континентам. И Врангель решил перейти к новой форме организации — в виде "воинских союзов", где солдаты и офицеры, морально причисляющие себя к армии, состояли бы на учете, как бы "в запасе", готовые вернуться в строй, когда обстановка станет более благоприятной. Так возник Русский Общевоинский Союз (РОВС), окончательно оформившийся в 1924 г.

В нем было зарегистрировано около 100 тыс. членов, существовало 5 европейских, 2 североамериканских и дальневосточный отделы, была создана "Особая казна для ведения политической работы по связям с Россией", существовали так называемая "внешняя линия", занимавшаяся делами разведки и засылки агентуры в СССР, и "внутренняя линия", ведавшая вопросами контрразведки и борьбы с советской агентурой — этими направлениями руководил А. П. Кутепов. Обращалось внимание на поддержание высокого военно-научного уровня, на работу с детьми эмигрантов, выражающими желание примкнуть к РОВС и числить себя русскими военными. Для этого разрешалось принимать в организацию лиц призывного возраста, организовывались образовательные кружки и курсы, низшие — для подготовки унтер-офицеров, средние — для младших офицеров, и высшие — для штаб-офицеров. Звания присваивались после экзаменов специальными комиссиями. В Париже действовали Высшие военно-научные курсы под руководством профессора генерала Н. Н. Головина. Здесь, кроме подготовки слушателей, изучался опыт Мировой и гражданской войн, передовые достижения военной науки, издавались некоторые учебные пособия.

Точно так же, как РОВС пытался в этот период сберечь для будущего лучшие кадры и традиции российской армии, так другие эмигрантские круги старались сохранить духовный, культурный и научный потенциал прошлого — то, что в самой России было погублено и в какой-то мере уцелело лишь в Зарубежье. На этот счет существует богатая специальная литература, поэтому стоит лишь кратко упомянуть, что русские научные общества возникли в Праге, Берлине, Париже, Белграде, Харбине, в 20-х годах прошло пять съездов эмигрантских академических организаций. Если технические науки не имеют четкой государственной и национальной специфики, и их представители могли реализовывать свои исследования в иностранных фирмах и институтах, то для гуманитариев возможность выразить себя и плоды своей мысли в полной мере открывалась только в среде соотечественников. Для этого в Праге с 1925 г. начал работать исторический семинар, в Париже был создан богословский институт, а в Харбине — богословская школа. В Праге и Харбине были также образованы русские юридические факультеты — считалось, что после освобождения страны ей понадобятся квалифицированные специалисты в данной области.

Что касается потенциальных путей возрождения, то изначальная надежда на успех народных восстаний уступила место другим вариантам. Теперь большинство партий и движений стали склоняться, что это произойдет в результате постепенной внутренней эволюции и демократизации большевистского режима, доказательством чего считался нэп. РОВС придерживался другой точки зрения — что свержение коммунистов не обойдется без иностранного вмешательства. Но отнюдь не в качестве готовящейся агрессии Антанты, как это изображала советская литература. Белогвардейцы хорошо знали, что нападать на СССР никто на самом деле не собирается, а призывать чужеземцев к такому нападению не могли из чувства собственного патриотизма. Просто считалось, что большевики сами своей агрессивной политикой вскоре вызовут столкновение с Западом. И как мы видели по событиям 1923 г., для подобных выводов у врангелевского штаба и его разведки имелись серьезные основания.

Но обстановка вокруг СССР становилась все более стабильной, и эмиграция все так же продолжала существовать "между прошлым и будущим". Были предприняты несколько попыток ее объединения, если не политического, то хотя бы организационного, что-то вроде "единого фронта". Отчасти это удалось только на Дальнем Востоке, да и то благодаря специфике тамошних условий. До революции полоса КВЖД принадлежала России, и Харбин был почти русским городом. Поэтому нахлынувшие сюда беженцы прибыли как бы и не совсем на чужбину. И генерал Хорват, прежний управляющий КВЖД, остался общепризнанным "единым лидером", поскольку хорошо знал местную жизнь и имел прочные связи с китайской администрацией. А представителем РОВС сюда был назначен ген. А. С. Лукомский, сумевший наладить неплохие отношения с Хорватом и Дитерихсом.

Попытка создания "единой зарубежной России" была предпринята и в мировом масштабе. В 1923 г. по инициативе ряда политических деятелей, в основном — врангелевской ориентации — П. Б. Струве, И. П. Алексинского, генералов Шатилова, Миллера и др., родилась идея "всемирного русского съезда". Задумку поддержали П. Н. Краснов со своими сторонниками, Совет Послов, "Союз торговли и промышленности" — всего в оргкомитет вошли представители 72 организаций. Стал выходить печатный орган оргкомитета «Возрождение», предполагалось образовать "широкий национальный фронт" во главе с великим князем Николаем Николаевичем, создать некие органы общеэмигрантского представительства, выработать скоординированную политическую тактику. Однако уже на этапе подготовки организаторы столкнулись с непреодолимыми трудностями. Вся левая часть эмиграции наотрез отказалась от какого бы то ни было участия в съезде и обрушилась на него с ожесточенными нападками. Сыпались обвинения в реакционности, монархизме, персональная критика. Общественности доказывалось, что мероприятие заведомо не будет иметь никакого значения из-за недостаточного представительства. Но и отношение монархистов оказалось неоднозначным. Так, сторонники Кирилла Владимировича выпустили "циркуляр канцелярии его императорского величества", в котором повелевалось "никакого участия в созываемом некоторыми эмигрантскими группировками зарубежном съезде не принимать", а результаты заранее объявлялись ошибочными и подтасованными.

Да и между самими организаторами единство оказалось весьма условным, по каждому мелкому вопросу возникали споры, любую формулировку любого документа приходилось долго утрясать и согласовывать. В результате, долгожданный съезд открылся только в апреле 1926 г. В парижской гостинице «Мажестик» собралось 420 делегатов из 26 стран. А каких-либо ощутимых результатов акция не принесла. Те же внутренние разногласия в полной мере выплеснулись и на съезде, споры пошли и при выборах председателя, и по повестке дня, и по списку выступающих, и по вопросу, нужно ли исполнять российский гимн "Боже, царя храни", и даже по проблеме, какому митрополиту служить торжественный молебен — Антонию или Евлогию. Правительство Франции, от которого ожидали хоть какой-нибудь официальной реакции, сочло за лучшее проигнорировать съезд — в тот момент оно как раз вело переговоры с СССР о поставках нефти и осложнять их не хотело. Разумеется, такое пренебрежение сразу же сказалось на рейтинге мероприятия.

Выступления разных делегаций тоже приняли противоречивый характер. Председатель Торгпрома С. Н. Третьяков спровоцировал скандал, обвиняя съезд в "засилии дикого помещика", и покинул его с группой сторонников (как потом выяснилось, Третьяков был уже завербован советской разведкой). Какого-либо объединения вокруг фигуры Николая Николаевича тоже достичь не удалось. Из-за неоднозначного отношения к монархизму ему было послано лишь приветствие, составленное в округлых формулировках, на что и он прислал столь же округлый ответ, повторив свой призыв не предрешать судеб и образа правления будущей России. Так что в итоге, никто толком и не понял состоялось ли признание великого князя национальным вождем, или просто произошел обмен любезностями.

И закончилось все, собственно, ничем. Как писал Врангель: "После зарубежного съезда общественность оказалась у разбитого корыта. Ни одна группа не оказалась достаточно сильной, и в чувстве собственного бессилия все ищут союзников".

Даже политических органов в результате разногласий было создано не один, а два — как шутили в эмиграции, "съезд, вместо того, чтобы родить законного ребенка, разродился внебрачной двойней". Один орган, ориентирующийся на РОВС и сохранивший за собой газету «Возрождение», назывался "Центральное объединение". Другой — "Патриотическое объединение", он опирался на сторонников Краснова, БРП, Высший Монархический Совет. Платформы этих организаций отличались только в формулировках, обе признавали верховный авторитет Николая Николаевича, обе понимали необходимость связи с иностранными политическими кругами, с "внутренней Россией" — и естественно, борьбы с коммунизмом.

Что же касается Советской России, то ее внешняя политика в данный период тоже претерпевала серьезные изменения, хотя из эмиграции это не всегда можно было разглядеть. Все так же нагло безобразничали за рубежом коммунистические службы и организации — Разведупр РККА, ОГПУ, Коминтерн. Действовали они независимо друг от друга и отчаянно соперничали. И все три мешали и путали карты наркомату иностранных дел. Отсюда, кстати, и пошла традиционная вражда этих ведомств, выплеснувшаяся кровью в 30-х, когда чекисты получили волю над конкурентами. Но в первой половине 20-х самым крутым считался Разведупр, и именно на его долю приходилось большинство диверсий, терактов, вооруженных провокаций. За ним шел Коминтерн, претендовавший на роль "государства в государстве", а точнее надгосударственного образования. У него были свои "вооруженные силы" Военная комиссия, при которой существовали диверсионные и командные школы, штат военных инструкторов, направлявшихся за границу для подготовки отрядов боевиков при братских компартиях. Имелась собственная разведка, постепенно в каждой стране появились свои радиостанции.

А изменения внешнеполитической стратегии и тактики обозначались по мере того, как Сталин в междоусобной борьбе одолевал Троцкого, Зиновьева и Каменева. И соответственно, «государственная» идея начала брать верх над "интернационально-революционной". Нет-нет, вовсе еще не "национально-государственная", как изображают порой защитники Сталина (а иногда и его противники), а, скажем так — "коммунистическо-государственная". Но все же заметно отличающаяся от возведения мировой революции в сверхзадачу. Решительный поворот произошел в 1925 г. Троцкий, подставившийся под удар со своей книгой "Уроки октября", был объявлен антиленинцем, по всей стране прошла кампания под девизом "Похоронить троцкизм", и на заседании ЦК в январе 25-го разразилась гроза над самим Львом Давидовичем. Его осудили и подвергли моральному избиению. Зиновьев и Каменев предлагали исключить его из Политбюро, ЦК и партии. Но меры наказания Сталин смягчил — то ли приберегал врага для противовеса Зиновьеву, то ли предпочитал похоронить их вместе. Троцкий был лишь снят с должностей председателя РВС и наркомвоена, но в политическом плане стал уже «битой» фигурой.

В это же время нашелся подходящий повод для пересмотра международной стратегии — Разведупр и Коминтерн несколько раз подряд крупно обделались. В ноябре 1924 г. Коминтерн спровоцировал восстание в Эстонии. Ни малейшей поддержки трудящихся путч не получил, поскольку жилось этим трудящимся в сытой и благополучной республике довольно неплохо. Так что выступили против правительства лишь несколько сотен вооруженных боевиков — фактически наемников. Были перестрелки, лилась кровь, но разумеется, такому восстанию быстро пришел конец.

В том же году в Вену был направлен резидент Разведупра бывший офицер Нестерович (Ярославский) с задачей снова подтолкнуть мировую революцию. Сценарий оставался почти прежний, по «аграрному» варианту, и реализовывался вместе с Коминтерном. Сперва предстояло разжечь восстания в Болгарии и Югославии (причем кроме классовых, предполагалось использовать и панславянскую идею). Из этих государств революции предстояло перекинуться на все Балканы, а затем через Австрию и на Германию. Опять готовились боевые дружины, конспиративные организации, обстановка накалялась терактами. Восстание в Болгарии должно было начаться убийством царя, что по мнению организаторов вызвало бы кризис в верхах, растерянность властей, панику и способствовало бы успеху. И 16. 4. 25 г. во время отпевания убитого генерала Георгиева, на котором ожидали присутствия монарха, в Софийском соборе прогремел мощный взрыв.

Царь по случайности остался жив, хотя погибли и пострадали сотни людей. А заговорщикам это ни малейшей пользы не принесло — наоборот, все население консолидировалось в гневе против террористов. Да и правительство, уже наученное событиями 23-го, среагировало мгновенно — сразу после взрыва в стране было объявлено военное положение, а полиция начала облавы и аресты. У нее имелись списки лиц, заподозренных в коммунистической деятельности, вот по этим спискам и брали всех подряд. Те, у кого "находили оружие и взрывчатку, быстро получали смертные приговоры. И подготовленное восстание было раздавлено в зародыше, так и не успев начаться. Кстати, у бывшего офицера Нестеровича, видать, сохранилось что-то от прежних моральных устоев. После взрыва в соборе его совесть замучила. Он оставил об этом письмо и стал одним из первых советских невозвращенцев — сбежал в Германию. Но хотя и пообещал в письме хранить молчание обо всех секретах, его быстренько вычислили и прикончили.

Кроме того, 1925 г. Разведупром готовилось восстание на Волыни. Да только один из созданных там "партизанских отрядов", обложенный войсками, не счел нужным скрывать свою принадлежность и с боем прорвался из Польши в СССР, что вызвало грандиозный дипломатический скандал. Впрочем, надо отметить и то, что серьезной опасности поплатиться за международное хулиганство для коммунистов в тот период не существовало. Это только советская пропаганда не уставала мобилизовывать сограждан угрозой империалистической агрессии, на самом же деле в западноевропейской политике была возведена в абсолют идея пацифизма — дескать, после ужасов Мировой войны главное — это сохранение мира, а остальное — мелочи. Хотя стоит иметь в виду, что данный идеологический штамп, как и другие подобные, тоже внедрялся в массовое сознание по "заказу сверху".

Просто по опыту Первой мировой западные политические и деловые круги пришли к выводу, что современная война оказывается убыточной для всех участников, в том числе и для победителей. А экономическое сотрудничество с СССР рассматривалось как выгодное. Поэтому выходки большевиков оставлялись без последствий. И того, что Советский Союз стал мощным центром международного терроризма, как бы и не замечали, и ни о каких «санкциях» даже близко речь не заходила. Время от времени появлялись грозные ноты Англии, которые спускали пар, а практического развития не получали. И западные дипломаты предпочитали удовлетворяться детскими объяснениями, будто Коминтерн и советское правительство — это, дескать, разные епархии, поэтому за действия местных компартий СССР не отвечает. И даже когда в руки зарубежных компетентных органов попадали серьезнейшие разоблачительные документы — например, приказ Коминтерна о вооруженном выступлении в Болгарии в 1925 г., или в 1926 г. — письмо Зиновьева руководству британской компартии, где перечислялись различные способы государственного переворота, это тоже не вызывало должной реакции. Москва просто отпиралась от таких компроматов, с невинным видом объявляя их "фальшивками".

Но Сталин нанес мощный удар, ломающий всю «интернациональную» стратегию. Еще в полемике с Троцким по книге "Уроки Октября" он отрицал, что успех русской революции однозначно зависит от победы социализма во всем мире или, во всяком случае, в нескольких промышленных странах Запада. Хотя в данном случае, взгляды Троцкого четко совпадали с ленинскими — Ильич тоже считал, что без мировой революции Советской России не устоять. Но Сталин не зря создавал Институт марксизма-ленинизма по сбору и изучению наследия вождя. И в этом наследии откопал мощное оружие против Троцкого малоизвестную до того времени статейку "О Соединенных Штатах Европы", написанную в 1915 г., где Ленин теоретизировал о возможности победы революций не одновременно, а в нескольких странах, а то и вообще в одной из-за "неравномерности развития капитализма" (хотя конкретно Россия там не называлась). А после победы над Троцким и имея на руках дополнительные козыри в виде упомянутых провалов заграничных акций, Сталин предпринял дальнейшие шаги. В марте 25-го на V расширенном пленуме ИККИ и в апреле на заседании Политбюро впервые был уже официально озвучен тезис о "построении социализма в одной стране".

Тезис этот отнюдь не ленинский, а сталинский, он лишь подкреплялся надерганными ленинскими цитатами. И разумеется, для многих он прозвучал как гром среди ясного неба. Например, вызвал резкие возражения Зиновьева и Каменева, которые были по сути не менее ярыми «интернационалистами», чем Троцкий, а боролись против него не по принципиальным, а по персональным соображениям. Зиновьев в частных беседах говорил: "Наша марксистская партия при отсутствии мировой революции держится на честном слове". Да ведь только и сами они были нужны Сталину лишь в качестве временных союзников. И почти сразу после разгрома Троцкого сами стали "левой оппозицией".

Правда, внешнеполитические разногласия шли вторым пунктом, а главным предметом споров в это время стала внутренняя политика, судьба нэпа и отношение к крестьянству. И тезис о "победе социализма в одной стране" Зиновьев с Каменевым из тактических соображений со скрипом согласились внести в резолюцию Политбюро к XIV съезду ВКП(б) в декабре 25-го. Ну а на этом съезде оппозиция Зиновьева, Каменева, Сокольникова и Крупской потерпела жестокое поражение. А сталинский тезис проскочил автоматом, не вызвав у делегатов особого интереса, поскольку страсти кипели по другим вопросам.

Тем более, что генсек не отказывался от самой идеи мировой революции. Но для достижения этой цели он выдвинул "теорию гири". Дескать, в грядущем столкновении между империалистами, которое когда-нибудь произойдет, СССР станет "решающей гирей", брошенной на весы. "Если война начнется, то нам не придется сидеть сложа руки — нам придется выступить последними" — и естественно, стать победителями. Согласитесь, что по сравнению с теорией "охапки хвороста" для разжигания мирового пожара, в коем качестве должна была выступать Россия по мысли Ленина и Троцкого, "теория гири" имела существенные отличия. Во-первых, предполагалось вмешиваться в уже начавшийся конфликт, а не лезть на рожон самим, как в 19-м, 20-м и 23-м. Во-вторых, страна должна была воспользоваться плодами победы, а не жертвовать собой во имя "пролетариев всех стран" (хотя ясное дело, Ленин и Троцкий собой жертвовать не предполагали, им просто было все равно, пролетариями каких стран "вождить"). В третьих, в ожидании применения «гирю» следовало сохранять и утяжелять — т. е. укреплять экономический и военный потенциал СССР, а не разбазаривать ресурсы на растопку сомнительных пожарчиков в других странах.

И в 25-м произошли серьезные организационные изменения. Была ликвидирована Военная комиссия Коминтерна со своими боевиками и школами. А коминтерновская разведка перенацеливалась на сбор военной и экономической информации, больше требующейся для нужд СССР, а не абстрактного "мирового коммунизма". (Например, во Франции для этого стали использовать институт «рабкоров» при «Юманите» — рабочим предлагалось присылать в редакцию заметки о положении на своих заводах, условиях труда и быта. Если же корреспонденция приходила с оборонного предприятия, к рабкору выезжал штатный «журналист», якобы заинтересовавшийся материалом и имеющий опросник для уточнения "некоторых сведений". Руководили операцией К. Лиожье и И. Вир, был к ней причастен и будущий лидер французских коммунистов Ж. Дюкло). Кроме того, вышло постановление Политбюро "Об активной разведке" — таким термином обозначались диверсии, терроризм, непосредственные боевые действия. Постановление дальнейшую работу в данном направлении отменяло.

А главное направление коммунистической экспансии с этого времени развернулось на Восток. С точки зрения "мировой революции" это тоже получило теоретическое обоснование. Дескать, главным оплотом империализма является Великобритания, но революционная ситуация там не может возникнуть, поскольку буржуи избаловали рабочий класс за счет ограбления колоний. А вот если колоний у англичан поубавится и им придется потуже затянуть пояса, то глядишь, и возьмутся за ум, поднимут знамя борьбы. Поэтому СССР активно поддерживал гражданскую войну в Китае в 1925-27 гг., разворачивал подрывную работу в Иране и Афганистане. И легко увидеть, что такая деятельность тоже весьма отличалась от предшествующего периода. Хотя она и велась под идеологическим флагом, но приобретала явные черты «державности» — борьбы за сферы влияния и геополитических интересов. Да и формы советского проникновения — финансирование и поддержка своих ставленников, направление военных и политических советников и т. д., по сути ничем теперь не отличались от того, что делали западные державы. И кстати, любопытно отметить, что идеологическая подкладка больше мешала, чем помогала успеху. Планы, рождавшиеся в Москве (в том числе и сталинские) вырабатывались строго на основе непогрешимых ленинских теорий. Но эти догмы в конкретные условия других стран ну никак влезать не хотели, и подобные инструкции, внедряемые через советников, только путали карты местным сторонникам Москвы и приводили их к поражениям — как было в том же Китае.

Фактический поворот от стратегии «интернационализма» к «государственности» завершился в 1926 г. В январе вышла работа Сталина "К вопросам ленинизма", где среди прочих вопросов уже однозначно обосновывалось, что СССР обладает всеми необходимыми ресурсами для построения социализма в одиночку. Дальнейшее утверждение этой линии шло параллельно с добиванием конкурентов. Весной 26-го Троцкий и Зиновьев со своими сторонниками сумели объединиться, и Лев Давидович составил проект "платформы оппозиции". Его представили в ЦК, опальные вожди принялись организовывать демонстрации на заводах с требованием проведения партийной дискуссии по своей программе. И сами же подставились по чисто формальным признакам — потому что еще при Ленине было принято решение о недопустимости фракционности в коммунистических рядах. Их обвинили в расколе, "оскорбительном вызове единству партии". Перепуганные оппозиционеры — и Троцкий, и Зиновьев, и Каменев, и Сокольников, каялись в ошибке и обещали, что больше не будут. Крупская публично отреклась от соратников. В октябре 1926 г. Троцкого и Каменева исключили из Политбюро, Зиновьева сняли с поста председателя исполкома Коминтерна. На XV партконференции "троцкистско-зиновьевский блок" был совершенно разгромлен и растоптан. Но характерно, что главным вопросом этой же конференции стали тезисы о "построении социализма в одной стране", которые и были одобрены подавляющим большинством. С этого времени и Коминтерн окончательно утратил прежнее значение, превратившись просто в придаток советских спецслужб.