6. ПОХОД НА МОСКВУ
6. ПОХОД НА МОСКВУ
В мае 1919 года Вооруженные Силы Юга России были готовы к наступлению. В частях Красной Армии на Юге к тому времени произошел перелом, боевой дух упал. Тыл Южного фронта красных разъедало восстание казаков Верхне-Донского округа. На Украине восставали недовольные продразверсткой крестьяне.
Удар Деникина на северном направлении был силен, наступление — стремительно. По Южной Украине деникинские казаки, кубанцы и терцы, прошли триумфальным маршем. Генерал Шкуро описывал ситуацию на Украине следующим образом: «Музыка играет, казаки поют, весна, солнце, любовь, размножение народов и прочее такое»
Но главный удар наносился в северо-восточном направлении, на соединение с Колчаком.
Главную тяжесть борьбы в России союзники возлагали на Колчака. Своим наступлением он мог отвлечь большевиков, рвущихся на Запад, в Европу, на соединение с революционной Венгрией. Вторым, не менее важным фактором, была «платежеспособность» Колчака, захватившего часть русского золотого запаса. 12 июня Верховный Совет Антанты признал колчаковское правительство правительством России «де-факто».
Деникин в свою очередь признал главенство Колчака, чтобы добиться объединения всех белых сил, и рванулся к нему на соединение, в Поволжье.
Кавказская Добровольческая армия, кубанские и терские казаки генерала Врангеля, захватила Царицын, чего на протяжении всего 1918 года не смогли сделать донцы. Врангелевцы перемахнули через Волгу и даже вышли кое-где на контакт с уральскими казаками. Но в июне 1919 года Колчак уже потерпел ряд поражений и откатывался к Уралу.
Тем не менее наступление Деникина в мае—июне 1919 года закончилось победоносно, полным расстройством Южного фронта большевиков. Война, по мнению «добровольцев», вступила в последнюю фазу. Прибывший в Царицын А И. Деникин провозгласил поход на Москву. Три армии — Добровольческая, Донская и Кавказская Добровольческая — должны были, выполняя «Московскую директиву», широким фронтом двинуться на север. «Добровольцы» по Украине, донцы — в воронежском направлении, Кавказская армия — вдоль Волги на Саратов.
В трех армиях было (на 1 августа 1919 года) 107800 штыков и 55 550 сабель. Сил было явно недостаточно для создания полноценной линии фронта. Деникинцы наступали вдоль железных дорог и водных путей. «Механически были завоеваны большие площади территории одним фактом занятия железной дороги — стратегического пункта; не было никакой необходимости выбивать противника из большинства мест; мирно занимали их исправники и стражники». Такое безостановочное движение вперед «при полном отсутствии резервов и совершенной неорганизованности тыла» было опасно. Врангель считал, что деникинская «Московская директива» — смертный приговор армиям Юга России, поскольку «все принципы стратегии предавались забвению». Командующий Донской армией генерал Сидорин предлагал вместо наступления на Москву укрепить тыл и усовершенствовать внутреннее устройство.
Первоначальный план создать единый Восточный фронт с Колчаком претерпел изменения. Большевики теснили Колчака все дальше на восток. Кроме того, в районах Поволжья и севернее Донской области в Тамбовской, Саратовской, Воронежской губерниях деникинцы сразу же встретили серьезное сопротивление. Раньше здесь было крупное помещичье землевладение. При большевиках крестьяне помещиков «ликвидировали» и теперь опасались возмездия. Вторым фактором было то, что натерпевшиеся от «расказачивания» казаки вели себя за пределами Донской области не лучшим образом. Даже иностранные историки считают: «Никакие войска не вели себя более жестоко во время гражданской войны, чем донские казаки, занимающие иногородние деревни». Уже через десять дней после объявления «Московской директивы», 12 июля, белые увязли. Правофланговая Кавказская Добровольческая армия, «взявшая число пленных в десять раз больше нежели она сама», остановилась, считая дальнейшее продвижение на север невозможным.
«Добровольцы», делавшие ставку на национальный подъем против «ненационального правительства» большевиков, столкнулись с классовым противостоянием.
В июле Деникин перестал ожидать реальной поддержки от Колчака и, учитывая настроение населения в Поволжье, перенес всю тяжесть борьбы на левый, западный фланг Вооруженных Сил Юга России, ожидая здесь найти симпатии населения и возможных союзников. Чисто стратегические вопросы отошли на второй план. «Преобладающее влияние имело политическое положение, которое являлось мощным орудием стратегии, но вместе с тем довлело над ее велениями», — писал Деникин. В гражданской войне иного пути не было. Троцкий, возглавляя военное ведомство враждебного лагеря, шел по тому же пути: «...Стратегическая позиция моя определялась политическим и хозяйственным, а не чисто стратегическим углом зрения. Нужно, впрочем, сказать, что вопросы большой стратегии не могут иначе разрешаться».
Ставка Деникина переводится из Екатеринодара в Ростов, а затем с 1 августа в Таганрог.
Отступавший Колчак, чтобы обеспечить большую самостоятельность Деникина, назначил его своим заместителем, а затем верховным правителем и наместником Юга России.
К этому времени окончательно установилась система гражданского управления на занимаемых территориях, создан был аппарат. В своих воспоминаниях Деникин писал, что верхушку аппарата он подбирал по признакам деловым, а не политическим, но были ограничения — не брал крайне правых и не брал социалистов, хотя ему и предлагали «безобидных социалистов» в качестве «министров без портфеля». С управлением на местах дело обстояло гораздо хуже. В занятых районах «под рукой не было никакого организованного аппарата. За продолжительное владычество красных была уничтожена подавляющая часть местных интеллигентных сил, все приходилось создавать сызнова». К отсутствию кадров добавлялось отсутствие желания работать. Деникин упрекал интеллигенцию, что она занимается политикой и «будированием», а не повседневной работой. В целом же, по мнению известного монархиста В. В. Шульгина, «в гражданском управления выявилось русское убожество, перед которым цепенеет мысль и опускаются руки...»
Главной причиной неспособности гражданской власти была своеобразная стихия. «Дело не в правой или левой политике, — считал Деникин, — а в той, что мы не справились с тылом». «Белая идея» и «белое движение» были заранее обречены, поскольку к ним прилепилась и поглотила все здоровые, идейные элементы та самая «верхушка общества», разложившаяся, ни на что не способная, уже развалившая Российскую империю. «Нет душевного покоя, — писал Деникин жене. — Каждый день — картина хищений, грабежей, насилий по всей территории Вооруженных сил. Русский народ снизу доверху пал так низко, что не знаю, когда ему удастся подняться из грязи. Помощи в этом деле ниоткуда не вижу. В бессильной злобе обещаю каторгу и повешенье...»
Сам Деникин «влачил полунищенское существование», гардероб свой он смог привести в порядок лишь к началу лета 1919 года, когда поступило английское обмундирование. Оклады в Добровольческой армии были мизерными, и участники белого движения ставились «между героическим голоданием и денежными злоупотреблениями». Деникин пытался влиять личным примером, Врангель «с шумом и треском публично вешал грабителей в своей армии», но в целом «в стране отсутствовал минимальный порядок. Слабая власть не умела заставить себе повиноваться... Понятие о законности совершенно отсутствовало...
Хищения и мздоимство глубоко проникли во все отрасли управления». Грабежи стали повсеместным явлением. «О войсках, сформированных из горцев Кавказа, не хочется и говорить», — писал Деникин. Грабили казачьи части. Грабеж для них, по мнению Деникина, был «исторической традицией». Особенно отличились казаки генерала Мамонтова, ушедшие в глубокий рейд на север. Мамонтов, будучи неказаком по происхождению, глубоко проникся романтикой «походов за зипунами». Обозы его корпуса ломились от добра, калмыцкие полки щеголяли тем, что опрыскивали своих лошадей духами. Выйдя из рейда без потерь, корпус распылился, так как казаки хотели доставить награбленное по домам.
Но казаки с их сепаратистским или автономистским самосознанием грабили великорусскую и украинскую территорию и везли на Дон «даже заводские станки», то есть воюя за Дон (Кубань, Терек), не забывали взимать в пользу своего новообразовавшегося государства, а вот «добровольцы», воюющие за «Единую и Неделимую», практически грабили свое, грабили себя. В армии «крайне редки были те, кто обладал твердой моралью и не участвовал в этом», — вспоминали участники белого движения. Впрочем, «то же население, страдавшее от грабежа, само грабило с упоением».
Попытка наладить свою экономическую базу на Юге России натолкнулась на таможенные барьеры Дона, Кубани, Терека, что влияло даже на снабжение войск на фронте. Частные фирмы конфликтовали с органами государственного регулирования. Иногда налаживанию производства мешал открытый саботаж иностранных фирм.
Страшная девальвация (фунт стерлингов приравнивался к 217 рублям 40 копейкам «николаевскими», 498 рублям 60 копейкам «керенскими» и 544 рублям «донскими») позволяла добывать оружие и снаряжение лишь путем товарообмена. Экспорт угля, сырья, хлеба в обмен на оружие, предназначенное для «усмирения» собственного народа, дискредитировали Деникина в глазах самых широких масс, но иного пути не было.
Разрастание могущества и влияния крупного капитала, построенного на невиданном расцвете спекуляции («нормальные» капиталисты бежали из России и перевели свой капитал еще в начале революции, а многие и в преддверии ее), стало вызывать недовольство армии. В конечном итоге появилось противопоставление «фронта» и «тыла». Боевой генерал Голубинцев впоследствии писал: «Наши цели — бойцов на фронте — были различны с целями тыловых проходимцев и демагогов; их пугали успехи белых армий».
Краеугольным камнем стал аграрный вопрос. По мнению современников, крестьяне хотели услышать от Деникина «слово, закрепляющее за ними земельный надел и прощающее все прошлые прегрешения. Но этого слова они не услышали». Под давлением помещиков, примкнувших к «добровольцам», был составлен «Закон о сборе урожая 1919 года», согласно которому 1/3 хлеба, 1/2 трав и 1/6 овощей, собранных крестьянами на бывших помещичьих землях, безвозмездно поступали возвратившимся помещикам. Летом это противопоставило Деникину крестьянские массы Саратовской, Воронежской и Тамбовской губерний, осенью — массы крестьян Северной Украины, где раньше было много помещичьих имений.
«Все зависит от того, как будет разрешен земельный вопрос», — совершенно справедливо предсказывали многие политики. Отступающий Колчак помогал Деникину, как мог, брал на себя ответственность. В телеграмме от 23 октября (5 ноября) он предлагал «по возможности охранять фактически создавшийся переход земли в руки крестьян... Думаю, что ссылка на руководящие директивы, полученные от меня, могла бы оградить вас от притязаний и советов заинтересованных кругов». Но, как считал Деникин, вся обстановка не способствовала аграрной реформе, «не было ни идеологов, ни исполнителей». В результате «добровольческие» сводки из Киевской губернии сообщали, что раньше крестьяне ждали Добровольческую армию, были «всецело на ее стороне», сейчас отношение безразличное, скоро будет враждебное.
Придя на Украину, издал обращение «К населению Малороссии», где указал, что отделение Украины от России — результат немецких происков, начиная с 1914 года. Украинский лидер Петлюра был объявлен немецким ставленником. Его войска, подошедшие к Киеву одновременно с «добровольцами», были выбиты из города деникинскими казаками. Украинцам обещалась организация мирной жизни на началах «самоуправления и децентрализации при непременном уважении к жизненным особенностям местного быта». Государственным языком объявлялся русский, но малороссийский язык запрещалось преследовать и разрешалось изучать его в частных школах. Кроме того, украинцам оказывалась «честь стать опорой и источником армии».
На Украине Деникину пришлось острее, чем где-либо, столкнуться с еврейским вопросом. Там волна антисемитизма «проявилась ярко, страстно и убежденно, — в верхах и на низах, в интеллигенции, в народе, и в армии: у петлюровцев, повстанцев, махновцев, красноармейцев, зеленых и белых...» — вспоминали очевидцы. Бернар Лукаш подсчитал, что три четверти еврейских погромов, произошедших в России во время гражданской войны, приходится на Украину. 226 раз погромы устраивали «добровольцы», 211 — петлюровцы, 47 — поляки, 47 — отряды Булак-Балаховича, 989 — прочие, «но некоторые из них работали за счет Петлюры». Всего погибло около 300 тысяч евреев. Если у петлюровцев погромы стали чем-то вроде государственной политики, и сечевики, вырезав евреев, «уходили в походном порядке с развернутыми прапорами и духовой музыкой», то лидеры «Доброволии», большевики и даже Махно пытались подобные настроения пресекать (что не мешало рядовым махновцам расправляться с евреями «на общем основании»).
Большинство «добровольцев» отождествляли евреев с большевиками, и когда большевики брали заложников, «добровольцы» со своей стороны тоже брали в качестве заложников евреев. Но в целом отношение к евреям было мягче, чем к последним относились «банды», и евреи часто искали у «добровольцев» защиты от «бандитов». Сам же Деникин считал: «Если бы только войска имели малейшее основание полагать, что высшая власть одобрительно относится к погромам, то судьба еврейства Южной России была бы несравненно трагичнее».
И еще одна национальная проблема вставала перед Деникиным. Для приобретения веса на международной арене он выступил в роли объединителя славянских народов (против германской угрозы). Многие национальные государства, образовавшиеся на обломках австро-венгерской империи, славянские по своему национальному составу, с надеждой поглядывали на Россию, то есть на того же Деникина. А так как славянские народы были в зоне пристального внимания Франции, деникинцам, невзирая на их прошлые конфликты с французами, приходилось идти с ними на более тесный контакт, тем более, что антигерманская основа объединения славян французов устраивала (но настораживала англичан).
Идея объединения славян стала давать плоды. 20 октября 1919 года в ставку Деникина прибыл сербский дипломатический представитель Ненадич. Еще раньше в зоне, контролируемой «добровольцами», побывали квартирьеры сербской дивизии Живковича, вызвавшие обеспокоенность у румын.
3 сентября с целью координации действий была установлена связь между французско-польской миссией и «добровольцами». 13 сентября в Таганрог прибыла польская миссия во главе с генералом Карницким. Деникин, сам поляк по матери, во время встречи говорил о «двух братских славянских народах», о «новых взаимоотношениях, основанных на тождестве государственных интересов и на общности внешних противодействующих сил» (имея в виду все ту же германскую опасность). Во время переговоров с «братьями-славянами» одним из коренных стал вопрос об Украине. Поляки об украинских националистах высказались пренебрежительно: «В политическом отношении они для нас не существуют».
Повторно вопрос об Украине всплыл, когда в октябре на Юг России приехал бывший президент Чехословакии Крамарж. Крамарж заявил: «Самостоятельность Украины нанесла бы вред всем славянам», но успокоил Деникина: «Я знаю, что французское правительство ни за что не признает самостоятельной Украины». Как результат — Деникин, встречаясь с представителями французской миссии, сказал: «Окончательно исчерпаны все недоразумения с Францией».
Но и взаимоотношения с «братьями-славянами» давали сбои. С июля 1919 года в Беловеже шли польско-советские переговоры. Затем начала работу конференция русского (советского) и польского Красного Креста. Она проходила с октября по декабрь 1919 года. Параллельно с конференцией большевик Ю. Мархлевский вел неофициальные переговоры с представителями Пилсудского. В это же время «добровольцы» вступают в контакт с войсками Западно-Украинской Народной Республики (Галиции), которые ведут военные действия против поляков за Восточную Галицию. Завязывается клубок новых противоречий.
Поляки с середины 1919 года все чаще начинают вспоминать о Польше времен короля Станислава Понятовского, о «Речи Посполитой от моря до моря», о границе 1772 года, проходившей по Днепру. Польское командование начинает зондировать отношение к этому вопросу и деникинцев, и большевиков. Деникинский представитель генерал Щербачев сообщал из Парижа, что поляки готовы драться с большевиками, но «этнографическая граница их не удовлетворяет, и хотели знать теперь же, какие компенсации могут быть даны Польше». На уступки украинской территории полякам Деникин пойти не мог. Большевики же временно были удовлетворены сложившейся на Украине ситуацией и не претендовали на занятые поляками украинские и белорусские земли. Это, видимо, и стало одним из важнейших факторов принятия решения. Поляки решили вести себя так, чтобы «не допустить победы реакции в России». По всей линии советско-польского фронта военные действия были приостановлены, и большевики сняли части, чтобы перебросить их против Деникина.
Деникин одну из причин видел в личных отношениях к нему польского посланца генерала Карницкого, с кем у него был конфликт еще во время службы в старой русской армии. Карницкий якобы «в донесениях своему начальству употребил все усилия, чтобы представить в самом темном и ложном свете белые русские армии, нашу политику и наше отношение к возрождавшейся Польше. И тем внес свою лепту в предательство Вооруженных Сил Юга России Пилсудским, заключившим тогда тайно от меня и союзных западных держав соглашение с большевиками».
Дело, судя по всему, было сложнее. «Единая и Неделимая Россия» многими трактовалась по-разному, и свежа была память, что до 1915 года Варшава фактически была русским городом. Как объяснил впоследствии ситуацию Черчилль, «поляки, которые подготовили самую крупную и сильную армию в войне с Советами, видели, что им придется защищать себя от Деникина на второй день после общей победы».
Таким образом, к моменту решающих боев в Центральной России и на севере Украины, когда большевики готовы были идти на временный союз с кем угодно, лишь бы остановить Деникина, когда Советское правительство готовило уже иностранные паспорта и резерв ценностей, когда большевики сняли все, что можно, с польского и колчаковского фронтов и бросили против деникинцев, сам Деникин оказался во враждебном или нейтральном окружении мелких государственных образований, среди враждебной «добровольцам» среднерусской крестьянской стихии. Вдобавок ко всему вездесущий Махно прорвал деникинский фронт и пошел по тылам в сторону Черного моря. «Батько» спешил в родное Гуляй-Поле, но в то же время неумолимо приближался к деникинской ставке — Таганрогу. 45 тысяч бойцов вынужден был Деникин держать в тылу для противодействия «бандам» и подавления восстаний. Армия стала «не та». «Тыл» разложился и разлагал «всех и вся». Весь Ростов-на-Дону ходил в английских шинелях, а солдаты и офицеры на позициях донашивали старые русские, те, что имели со времен мировой войны.
Самым тяжелым ударом в спину стало предательство части казачьей верхушки.
Казаки были единственной массовой силой, поддерживающей Деникина. Они нанесли большевикам ряд страшных ударов. Одна Донская армия с мая по октябрь 1919 г. взяла 75 орудий, 600 пулеметов и 65 тысяч пленных. Но силы казаков были надломлены войной, изначально ведущейся на уничтожение. Командующий большевистским фронтом считал: «План кампании был построен на уничтожении живой силы противника и, пожалуй, еще на овладении хлебородными районами Донской области». На разрушенные войной станицы обрушились эпидемии тифа и испанки. «И веет от станицы тоскою кладбища, — писали очевидцы и констатировали: — ...Безразличное отношение к жизни и смерти. От массы бед — духовный паралич».
В это же время казачья верхушка, особенно украиноязычные «черноморцы», стали проявлять тревогу, не покусится ли Деникин в случае победы на казачьи привилегии, на казачью государственность. Еще летом на Дону и Кубани «самостийники» пытались собрать конференцию и создать единое союзное казачье государство из Дона, Кубани и Терека.
В разгар переговоров лидер «черноморцев» Рябовол был убит в Ростове неизвестным в офицерской форме. Кубанцы в отместку закрыли в Екатеринодаре все деникинские газеты, хотя причастность деникинцев к убийству так и не была доказана, в то время как впоследствии стало известно, что русская парижская эмиграция, «представлявшая» Россию на мирной конференции, поручила Б. В. Савинкову «повлиять» на Рябовола, чтобы тот не препятствовал восстановлению «Единой и Неделимой России». Как мог «повлиять» известный террорист, в комментариях не нуждается.
Кубанская делегация в Париже мыкалась от приемной к приемной, просила Лигу Наций, чтобы Кубань была признана мировым сообществом самостоятельным государством, а в июле 1919 года кубанцы заключили договор с «Меджлисом горских народов» о дружбе и взаимной помощи.
Венцом этой деятельности стало обращение заграничной кубанской делегации к большевикам. 6 ноября 1919 года Политбюро партии большевиков рассмотрело предложения о мире, сделанные Советскому правительству через французского социалиста Ф. Лорио представителями донского и кубанского казачьих правительств. Большевики решили начать переговоры с целью затягивания времени и разложения казачьих войск.
В начале ноября на Кубани разгорелся очередной политический кризис. «Черноморцы» перешли к активным действиям и стали теснить «линеицев», сторонников Деникина. В это время Деникин, которому, по всей вероятности, стало известно о переговорах казачьих представителей в Париже с большевиками, нанес удар. Ему якобы стало известно из одной грузинской газеты, что в июле кубанская делегация заключила договор с «Меджлисом». Поскольку «Меджлис», хотя и бежал, но находился в состоянии войны с деникинцами и непосредственно с терскими казаками, Деникин обвинил кубанскую делегацию в измене и предательстве терцев. Одного из членов парижской делегации, Калабухова, потребовали выдать и судить военно-полевым судом.
Кубанская Рада заволновалась, лишила делегацию полномочий, но Калабухова выдавать не хотела. В сложившемся противостоянии генералы Врангель и Покровский пошли на применение военной силы, арестовали Калабухова и верхушку «черноморцев». Калабухова судили и повесили в Екатеринодаре на площади «за измену Матери-России».
На беду казненный оказался не только депутатом Рады, но еще и священником. Ошарашенные этой казнью кубанцы стали эшелонами бросать фронт...