XL
XL
Карпов приник к щели между щитами. Пять минут тому назад убило Алпатова — его любимца, ухаря казака, лучшего песенника в полку, кавалера трех степеней Георгиевского креста. Пошел за четвертым. Золотым с бантом. Убило глупо. Зря, без пользы для дела.
Когда пришли в «орлиное гнездо», расспросили пехоту об обстановке. Ротный командир к ним не вышел.
— Он в землянке сидит. И не выйдет. Как три дня тому назад на позицию заступили, забился в землянку и не выходит. Боится, — докладывал фельдфебель.
Солдаты радостно обступили казаков. Точно эти десять человек, прибывшие для того, чтобы первыми броситься на штурм, были заколдованы от пуль. Смотрели они весело, были одеты щеголями и распоряжались разумно и удивительно спокойно. Они сняли шашки, чтобы под ногами не болтались и не мешали идти, составили их кустиком.
— После возьмем, когда дело кончим.
Они не сомневались в том, что это после будет и что они вернутся. А между тем готовились на верную смерть, потому что все понадевали чистые рубахи.
Они приготовили ручные гранаты, распределили между собою кто и что будет делать, каждый подглядел в щелку и наметил свой путь.
— Ну, пехота, только гляди, не запаздывай, выручай!
И та самая пехота, которая час тому назад в душе решила не подниматься на штурм, весело отвечала:
— Ня бось, не подгадим. Мы тоже с усами. Тьмутараканские свое дело знают. Мы еще в Мазурских болотах учены.
— То-то, — говорил им Карпов, — первый я, потом они, а следом вы — поняли, черти?
— Ишь, сам черт, — говорил, смеясь, мрачный запасный дядя, — мы-то! Еще кабы не упрядили тебя!
— Вот это офицер. Это можно сказать. С таким на штурму одно-единое удовольствие.
— Истинный Бог.
— А кто ротный ваш? — спросил Карпов.
— Да Вярцинский, поручик. Он ранетый. Никчемушный человек. Так, звание одно, — отвечал старый дядя, вдруг почувствовавший себя рядом с казаками героем.
«Верцинский… А, тот самый. Ну, хорошо, — подумал Карпов. — После мы поговорим. И пусть увидит он, что значит святая чистая любовь и на какие подвиги она толкает!»
— В щелку гляди, подглядывай, — говорили казакам солдаты, — потому он об ей не догадался никак, а в щит и думать не моги подсмотреть, потому — капут. Убьет наверняка.
— Наверняка, — сказал Алпатов. — Ну это, братцы, еще ничего неизвестно. Коли храбрость имеешь, так и то пустое. Не убьет.
Не успел Карпов сказать что-либо, как Алпатов был у щита.
— Алпатов, что Бога испытываешь? Грех! — сказал урядник Земсков.
Но Алпатова уже несла какая-то сила покуражиться над смертью перед пехотой. Решительным движением он откинул задвижку щита и прильнул к нему всем лицом. И сейчас же резко, властно щелкнул выстрел по ту сторону окопа, и Алпатов упал с пробитой головой.
— Эх, Алпатов, Алпатов, — сокрушенно говорили казаки, относя труп в сторону и накрывая его солдатскою шинелью, — зря погиб мальчик. Мало нас, а еще меньше осталось.
И тут же уверенно сказали:
— После его с собою заберем, похоронять будем как следует.
С удивлением смотрела на них пехота. Эти люди шли на верную смерть и ни минуты не думали о смерти, так были уверены, что и после будет.
Карпов, лежа, изучал местность. Ночь была темная. Луна еще не поднялась, и ее большой красивый шар только начал краем показываться из-за горизонта, но часто светили ракеты. Неприятель чуял опасность и сыпал ими одна за другою, и весь промежуток между его и нашими окопами был освещен синим, мертвым, тихо порхающим изменчивым светом. Все было отчетливо видно. Те трупы, про которые говорил Саблин, разложились и распались. Видны были темно-коричневые черепа, грудные клетки и кости ног, накрытые каким-то полуистлевшим тряпьем. Рогатка стояла на них, но она была привязана к колу и отшвырнуть ее было нелегко. Но можно перепрыгнуть, — подумал Карпов и стал рассчитывать высоту ее.
О том, что он будет убит, он совсем не думал. Даже не мог себе этого представить. Подвиг рисовался ему во всей его живой, но не мертвой красоте. «Прорыв неприятельского фронта удался, благодаря подвигу хорунжего Донского полка Карпова, первым бросившегося на штурм с ручною гранатою», — читал он мысленно фразу в реляции.
И она прочтет.
Он допускал, что будет ранен, даже тяжело, мучительно ранен. Это даже хорошо. Опять лазарет и… она. Но убит?.. Это не входило в его ум.
Каждый свой шаг он рассчитал заранее. В левой руке винтовка, в правой граната. Шашка подвязана за спиною. Он не хотел с нею расставаться. Ему казалось, что она принесет ему счастье. «Перепрыгну рогатку — приостановлюсь, бросаю гранату, сейчас же срываю вторую с пояса и бросаю. Передам винтовку в правую руку и вперед… И что Бог даст!»
Богу он не молился. Рот пересох. Слова молитв исчезли из памяти, ураган мыслей перебивал их. Она стояла над всем. Он видел ее, как живую. Мягкость ее теплых губ он ощущал на глазах своих. Поцелуй Царской дочери томил и прожигал его насквозь.
Карпов назначил каждому казаку, что делать, сговорился с пехотой и, лежа с часами в руках, ждал.
Уже час, как гремела по всему фронту канонада, а он ничего не слыхал. Ему казалось, что было тихо на мокром песке, за щитами. Он посмотрел подле. Молодая травка выбивалась мягкими иголками. И так травке обрадовался. Такою удивительно красивой показалась она ему при свете месяца и ракет.
— Как хорош Божий мир, — подумал он и вздохнул. — Как прекрасна жизнь!
Каждым мускулом своим, каждым нервом, каждою жилкою испытывал он радость бытия. Он посмотрел на небо.
И небо было прекрасно с серебряным кружевом туч, то медливших в тихом хороводе вокруг месяца, то вдруг удалявшихся от него и стыдливо млевших между сверкающих робких звезд.
«Ах! Хорошо! Хорошо!» — подумал он и вдруг тревожно посмотрел на часы.
Было без одной минуты одиннадцать.
Казаки напряженно лежали рядом. Сзади готовая стояла рота, батальонный резерв незаметно надвинулся и намечался в туманной низине длинными ровными цепями.
И вдруг стало страшно, мучительно страшно. Все тело обмякло. Кровь перестала течь по жилам, и мускулы стали дряблыми. Карпов понял, что там смерть… Смерть и больше ничего. Грязный череп и безобразная клетка ребер на кривых позвонках.
И понял, что не пойдет. Ни за что не пойдет. Не может идти.
За что?
Захотел молиться. Но молиться не мог.
— Господи помилуй, — еле прошептал он побелевшими губами и впал как бы в забытье.
— Ваше благородие… Пора!.. — тихо, но повелительно проговорил Земсков.
— Пора? — переспросил совершенно сухими белыми губами Карпов и встал.
Но идти не мог.
Тогда вдруг сорвал со своего пальца ее кольцо и со злобой кинул туда — к неприятелю и подумал — после найду.
С белым лицом и большими ничего не видящими, пустыми глазами Карпов ринулся через щиты вниз.
Он ничего не кричал, но за ним бросились с криком «ура» казаки, это «ура» подхватила пехота бешеным ревом, и оно стало слышным далеко, на несколько верст.
И оно сказало дивизии Саблина, тревожно ожидавшей на биваках, и Лоссовскому, сидевшему в блиндаже наблюдательного пункта и прислушивавшемуся к музыке боя — треску ружей и пулеметов и частым орудийным залпам, оно, все шире и шире разливаясь среди ночи, сказало с неотразимою ясностью всем, что неприятельская позиция прорвана и Тьмутараканский полк занял Костюхновку.