Итоги смутных времен

Итоги смутных времен

Возведен же быть благородный и благоверный от Бога избранный и Богом дарованный великий государь царь и великий князь Михаил Федорович всея Руси самодержец…

Авраамий Палицин

Итог смуты для Авраамия Палицина, как и для всех современников, - избрание царя, ликвидация хаоса, властвовавшего на просторах Московского государства. В 1922 г. русское эмигрантское издательство в Берлине, переиздавая «Героев Смутного времени» Николая Костомарова, объясняло в предисловии: «Мы полагаем, что основательное знакомство с деятелями этой эпохи настоятельно необходимо русским людям теперь… И теперь, как тогда, Российский престол остался пустым, и теперь, как тогда, нет прямого и бесспорного наследника последнего царя, а потому, может быть, и теперь, как и тогда, единственный выход, который нам остается, это повторение 1613 г., т.е. народное избрание на царство монарха, наиболее отвечающего соображениям о благе и чести Великой России…»1. Через 70 лет после написания этих слов в России вновь ищут, может быть, не монарха, но президента, «наиболее отвечающего соображениям о благе и чести Великой России». Первым итогом смуты было решение политический проблемы - проблемы власти. Она возникала после каждой государственной катастрофы: в 1613, в 1917, в 1991 годах.

Причины избрания Михаила объясняют многое в характере разрушенного государства и в характере государства восстановленного. Прежде чем перейти к спору историков относительно сходств и различий между Московией конца XVI и начала XVII вв., важно подчеркнуть, что сам принцип выбора царя воспринимался с огромным трудом. Как если бы, - писал В. Ключевский, - от них требовали выбирать отца и мать. Утвердившееся представление о божественности царя-отца было одной из главных причин легкого принятия Михаила. Слабый, болезненный юноша (родился в июне 1596 г.), не выделявшийся никакими талантами, был потомком не княжеской, но родовитой фамилии Романовых. Анастасия Романова, первая жена Ивана Грозного, связала семью с царским родом. Историки напоминают, что отец Анастасии, Никита Романов, остался в народной памяти, в былинах как модель боярина, защитника слабых и обиженных. Его сын Федор (в монашестве Филарет) обладал качествами государственного деятеля, но во время выборов находился в польском плену. Его роль была очень важной, однако второстепенной по сравнению с тем, что Михаил был двоюродным братом (по материнской линии) царя Федора и мог, что он и делал, говорить о себе как прямом наследнике Ивана Г/. Именно эта династическая связь, как бы натянута она ни была, дала основание, как пишет Палицин, видеть в избраннике царя, «Богом избранным и Богом дарованным». Царь Михаил обладал в глазах московских людей необходимой государю легитимностью.

Была и другая легитимность. В ополчении Дмитрия Пожарского казаки составляли важную часть вооруженных сил. Все те, кто претендовал на управление государством или хотя бы на активное участие, ушли с Иваном Заруцким, были разогнаны ополченцами. Но та часть, которая примкнула к Пожарскому, возглавляемая князем Трубецким, продолжала оказывать давление на собор, где была широко представлена. Их кандидатом был Филарет Романов, любимец двух самозванцев. Лжедмитрий I назначил его митрополитом, Лжедмитрий II - патриархом. После поражения Тушино Филарет сохранил только звание митрополита, но не потерял популярности среди сторонников самозванцев. Как обычно, наиболее красочно представил ситуацию на соборе В. Ключевский: казаки, увидя, что не могут добиться выбора сына своего тушинского царя, поддержали сына своего тушинского патриарха2.

Ничем не запятнанный во время смуты Михаил, связанный родственными узами с исчезнувшей династией, был принят земцами. Сын Филарета, он был принят и казаками. В момент избрания Михаил жил с матерью в Ипатьевском монастыре, близ Костромы. История любит задавать загадки, на которые нет ответа: Николаи II, последний царь из династии Романовых, был убит вместе с семьей в Екатеринбурге, в доме купца Ипатьева.

Избрание нового царя было важным итогом смуты, ее завершением. На этот счет ни у кого сомнений нет. Споры шли и продолжают идти относительно других итогов: что изменили Смутные времена, каким пришли государство и его жители в XVII век после четверти столетия войн, переворотов, разорения, смертей?

Спор о последствиях Смуты сводится, в конечном счете, к поискам ответа на вопрос: возможно ли возвращение назад к старому, к старой системе управления после революции, возможно ли возвращение истории вспять? Николай Костомаров был категоричен: «Чаще всего за потрясениями этого рода следовали важные изменения в политическом, общественном и нравственном строе той страны, которая их испытала; наша смутная эпоха ничего не изменила, ничего не внесла нового в государственный механизм, в строй понятий, в быт общественной жизни, в нравы и стремления; ничего такого, что, истекая из ее явления, двинуло бы течение русской жизни на новый путь в благоприятном или неблагоприятном для нее смысле. Страшная встряска перебурлила все вверх дном, нанесла народу несчетные бедствия… но в строе нашей жизни нет следов этой страшной кары Божией… Самодержавие ничем не было ограничено и приняло тут же прежние, неограниченные формы… Примеры смутного времени прошли бесследно, народная громада после того погрузилась в безгласие и ничтожество глубже, чем было до переворота»3.

Взгляды либерального Н. Костомарова совпадают с точкой зрения певца самодержавия Н. Карамзина, изложенные на полстолетия раньше. Меняется только знак. То, что Костомаров критикует, Карамзин восторженно приветствует: «…единодушно наименовали Михаила самодержцем, монархом неограниченным… воспламененные любовью к отечеству, взывали только: Бог и Государь». Историк добавляет: «Самое личное избрание Михаила доказывало искреннее намерение утвердить самовластие»4. С этой точкой зрения совершенно согласен в последнем десятилетии XX в. Л.Н. Гумилев: «Люди того времени (он имеет в виду Смуту. - М.Г.) полагали (и не без основания), что для уверенности в завтрашнем дне мало безликого правительства, а нужен один государь, который был бы символом власти и к которому можно было бы обращаться как к человеку»5.

Исследователь Смуты С. Платонов спорит с Н. Костомаровым и другими историками, считавшими, что смута ничего не изменила в ходе московской истории и, в конце концов, вернула московскую жизнь в старое русло, «как при прежних великих государях бывало». По его мнению: «Смута сделала московскую жизнь иною во многих отношениях»6.

Изменения, несомненно, были. Прежде всего произошла смена господствующего класса, сходит со сцены родовитое боярство, потомки «княжат», его место займет дворянство. Появляются новые политические понятия. Н. Карамзин отмечает это. Напомнив о существовавшей системе управления - «монарх рядил государство через своих наместников или воевод», - историк констатирует: «Сия восточная простота уже не соответствовала государственному возрасту России, и множество дел требовало более посредников между царем и народом»7. Современник Смуты дьяк Иван Тимофеев считал, что в числе грехов, за которые была наказана русская земля, первое место занимает «бессловесное молчание народа», причем, как пишет мемуарист, «согрешили все от головы и до ног, от великих до малых…»8. На это В. Ключевский отвечает, что настроение народа переменилось: «С воцарением новой династии в продолжение всего XVII в. все общественные состояния немолчно жалуются на свои бедствия, на свое обеднение, разорение, на злоупотребление властей, жалуются на то, отчего страдали и прежде, но о чем прежде терпеливо молчали»9.

Несмотря на все изменения, государство и народ вернулись к самодержавию, к Богоданному царю. Смутное время продемонстрировало возможность существования государства с подозрительными царями на троне, даже - хотя коротко - совсем без государя. Открылись возможности для самостоятельной инициативы и деятельности в политической жизни. XVII в. будет временем поисков монархами путей сохранения абсолютной самодержавной власти и искоренения тенденций к ее ограничению.

Важным последствием смуты были территориальные потери. В первые годы царствования Михаила будут заключены мирные договоры с Польшей и Швецией, которые подтвердят лишение Москвы выхода к Балтийскому морю. Арнольд Тойнби видит в дальнейших событиях подтверждение своей концепции вызова и ответа. С его точки зрения, могучее давление на Россию со стороны западного мира в XVII в., которое привело польскую армию в Москву и отдало шведам балтийское побережье, было «главным фокусом русской жизненной силы». На это давление, пишет английский историк, «ответил Петр Великий, построив в 1703 г. Петербург на территории, отвоеванной у шведов…»10.