Правитель и царь

Правитель и царь

Царствовал Федор, но он не мог властвовать.

Николай Костомаров

Подготовленное в 1922 г. в Москве краткое пособие по истории представляет событие так: «После смерти Ивана Грозного место на престоле занял его сын - Федор Иванович, не обладавший широким кругозором государственного деятеля, нерешительный и болезненный»140. Что касается нерешительности, болезненности - все современники и историки согласны. Мнения относительно отсутствия «широкого кругозора» представляются желанием недавних советских историков приукрасить царский портрет. Русские историки, писавшие о Федоре, как правило, цитировали донесение польского посла Льва Сапеги королю. Приехавший в Москву сразу же после смерти Ивана посол представился новому царю. «Хотя про него говорят, - писал князь Сапега, - что у него ума немного, но я увидел как из собственного наблюдения, так и из слов других, что у него вовсе его нет».

Отсутствие ума царствовать не мешало. Подданные Федора относились к нему благожелательно, очень ценили его увлечение - колокольный звон, видели в нем блаженного. Впрочем, царь Федор нравился не только русским. Литовские православные магнаты очень поддерживали кандидатуру Федора на польский трон. Слабый, блаженный король вполне устраивал и часть польской шляхты. Сейм долго колебался между символами трех кандидатов - немецкой шляпой Габсбургов, шведской селедкой Вазы и шапкой Мономаха.

Царствовать Федор мог, он не мог управлять государством. В лице Федора, заметил Василий Ключевский, династия вымирала воочию. Выросший среди ужасов опричнины, забитый, болезненный, царь «искал на престоле человека, который стал бы хозяином его воли: умный шурин Годунов осторожно встал на место бешеного отца»141.

Годуновы, Дмитрий и его племянник Федор, вошли в ближний круг Ивана в последний период его жизни. С легкой (или нелегкой) руки Карамзина возникла легенда о происхождении Бориса Годунова. Пушкин, следовавший в своей трагедии «Борис Годунов» за Карамзиным, позволяет князю Василию Шуйскому охарактеризовать Бориса так: «вчерашний раб, татарин, зять Малюты». В этой ненавистной характеристике верно лишь то, что Борис был женат на дочери Малюты Скуратова, кровавого палача на службе Ивана. Но Годуновы «не были ни татарами, ни рабами. Природные костромичи, они издавна служили боярами при московском дворе»142.

Дмитрий Годунов был постельничим царя Ивана, т.е. заботился о быте царя и был одновременно главой внутренней дворцовой стражи. Когда дети Федора, брата Дмитрия, осиротели, дядя взял во дворец Бориса и его сестрицу Ирину. Царский постельничий не мог не вступить в опричнину, стал опричником, едва достигнув совершеннолетия, и Борис. Однако в опричном разгуле ни дядя, ни племянник не участвовали. Их имен нет среди прославленных грабежами и убийствами «воинов» «сатанинского полка». Борис, родившийся в 1552 г., был еще очень молод, и некоторые историки, в том числе В. Ключевский, ошибочно считали, что он «не значился в списках опричников и тем не уронил себя в глазах общества…»143.

Оказавшись при дворе, когда царь, подозревавший родовитых бояр и княжат в измене, стал окружать себя новыми, преданными только ему людьми, Дмитрий Годунов стал плести сеть брачных связей. Племянник Борис женился на дочери главного опричного палача Малюты Скуратова, наследника царя Ивана удалось женить на Евдокии Сабуровой, родственнице Годуновых. Но через год Иван, менявший своих жен почти так же часто, как и царственный отец, отослал Евдокию в монастырь. Некоторые историки считают, что развод сына был решен отцом. Не отчаявшиеся Годуновы сосватали в 1580 г. младшему сыну царя Федору сестру Бориса Ирину. Царевичу и его жене было по 23 года.

Через год после свадьбы младший сын, после убийства отцом старшего, стал наследником престола. Еще через три года, после смерти Ивана Грозного, Федор вступил на престол.

Убийство Грозным старшего сына было случайностью. Состояние младшего сына Федора можно рассматривать как закономерность: Иван Грозный знал своего младшего сына. В завещании он назначил регентский совет, в который включил двух представителей знати (из числа недобитых феодалов, в чем упрекал Грозного Сталин): князя Ивана Мстиславского и князя Ивана Шуйского, знаменитого воеводу, защитника Пскова, дядю Федора (брата его матери) Никиту Романова и последнего из видных деятелей опричнины - Богдана Вельского. Автор новейшей биографии Бориса Годунова Р.Г. Скрынников, работая в варшавском и венском архивах, нашел донесения польского и австрийского послов, великолепно знавших положение в Москве. Из них следует, что Борис Годунов не был включен в регентский совет. Это не мешает ему (может быть, следует сказать вдохновляет) в борьбе за влияние на царя, развернувшейся среди регентов и вовлекшей московское население.

Современники, писавшие о царствовании Федора после Смутного времени, с его мятежами, войнами, интервенцией, вспоминают о «времени отдыха от погромов и страхов опричнины». Между ужасами опричнины и ужасами Смуты годы правления Федора и его шурина могли казаться спокойными. Они ими не были. Толпы москвичей и иногородних «воров» и «поджигателей» атакуют раз за разом Кремль, выражая свою поддержку одному из регентов и возмущение другими. Чувствуя ослабление центральной власти, все чаще бунтуют крестьяне, но также дворяне, протестуя против тяжести налогов и льгот, которыми пользуется боярство. Собирается горючий материал, который воспламенится в пожар Смуты в начале XVII в.

Умело маневрируя, Борис Годунов избавляется от регентов. Первым падает Богдан Вельский, который, вместе с родственниками последней жены Ивана Марии Нагой, пробует отстаивать права на трон царевича Дмитрия. Царевича вместе с матерью отправляют в Углич, Вельский был сослан. Болезнь Никиты Романова лишила регентский совет очень влиятельного члена, но родственники Романова поддерживают Бориса как союзника против высшей аристократии, угрожавшей царю Федору. «Временник» дьяка Ивана Тимофеева - одно из важнейших свидетельств современников о Смутном времени. Безжалостный критик Ивана Грозного, у которого он не обнаруживает ни одной положительной черты характера, он не жалует и бояр: «Бояре долго не могли поверить, что царя Ивана нет более в живых, когда же они поняли, что это не во сне, а действительно случилось, через малое время многие из первых благородных вельмож, чьи пути были сомнительны, помазав благоухающим мирром свои седины, с гордостью оделись великолепно и, как молодые, начали поступать по своей воле». Иван Тимофеев, очень благоволивший к царю Федору за его набожность, добавляет, что бояре «пренебрегали оставшимся после царя сыном Федором, считая, как будто и нет его»144.

В этих расчетах не был учтен Борис Годунов. Сравнительно быстро был выведен из игры князь Мстиславский, человек ограниченный и легко управляемый другими. Более полутора лет шло единоборство Бориса с могущественной семьей Шуйских, которые снова, как и после смерти Василия III, пытаются занять первое место в государстве. Несмотря на союз с митрополитом Дионисием, Шуйские, требовавшие расторжения брака Федора с Ириной, терпят поражение. Виднейших представителей боярской семьи ссылают, митрополита лишают сана и постригают в монахи, шестерых купцов, вождей выступления московской «черни» против царя, казнят.

Шуйским предъявляется еще одно обвинение: в сношениях с Польшей. Пропольские настроения московской высшей аристократии были известны. Русским вельможам чрезвычайно нравились порядки в Речи Посполитой, где король - за редкими исключениями - не имел своей воли, а подчинялся сейму, в котором решающую роль играли магнаты. В 1585 г. переводчик Посольского приказа Зборовский доносит Стефану Баторию, готовившему поход на Москву, о существовании на Руси сильной пропольской партии, возглавляемой Шуйскими145. Важнейшая черта Смутного времени - активное участие иностранных держав в московских делах - уходит корнями в антибоярскую политику Ивана Грозного. После его смерти подлинные настроения и внешнеполитические симпатии высшей аристократии начинают проявлять себя.

Борис получает в дополнение к высшему сану конюшего наименование ближнего государева боярина и титул наместника царского: казанского и астраханского. После разгрома регентского совета вся власть сосредотачивается в его руках. Опытный политик, Борис знает цену деньгам. Он получает от царя огромные владения: земли, села, города - и становится одним из самых богатых людей в государстве. На престол митрополита Борис сажает преданного ему ростовского архиепископа Иова. Иностранные послы вручают ему грамоты, он принимает их с царским великолепием. Власть в государстве находится в его руках. Ключевский пишет, что он «правил умно и осторожно»146, но Костомаров замечает: «Состояние народа при Борисе было лучше, чем при Грозном, уже потому, что хуже времен последнего мало можно найти в истории»147.

Иван оставил своему младшему сыну тяжелое наследство: разоренную страну, неурегулированные внешние конфликты. В первый, но не в последний, раз в русской истории государственными делами занимается не монарх, но доверенное лицо - правитель. Борис от имени царя продолжает как внутреннюю, так и внешнюю политику Ивана Грозного без чрезмерных ее эксцессов и крайностей. Основная линия стратегии царя всея Руси остается неизменной: дальнейшее ослабление боярской власти как необходимое условие укрепления самодержавной царской власти, поддержка среднего дворянского класса, опоры самодержавия; оборона границ и по мере возможностей их дальнейшее расширение.

В царствование Федора, иначе говоря, правителя, завершается система прикрепления крестьян к земле - закрепощение. Уложение о крестьянах, изданное при царе Василии Шуйском в 1607 г., сообщает, что «при царе Иоанне Васильевиче крестьяне имели выход свободный, а царь Федор Иванович по наговору Бориса Годунова, не слушая совета старейших бояр, выход крестьянам заказал и у кого толико тогда крестьян было, книги учинил»148. Свободный выход, о котором говорит Уложение, был разрешен судебниками 1497 и 1550 гг.: раз в году, за неделю до и неделю после Юрьева дня (26 ноября), после окончания полевых работ крестьяне имели право перейти от одного владельца к другому, уплатив «пожилое». Право перехода стало ограничиваться еще при Иване: богатые бояре, уплатив «пожилое», переманивали к себе крестьян, царь препятствовал этому. После его смерти переход от одного помещика к другому становится все труднее. Вводятся «заповедные» годы, когда такой переход запрещается вообще.

Русские историки не смогли найти в архивах закона, запрещающего Юрьев день. Закрепощение происходило постепенно. Писцовые книги, упоминаемые в Уложении, - результат переписи земли, произведенной в 80-х-начале 90-х годов - стали юридическим документом, закреплявшим крестьян. Ряд указов регламентировали новое положение. Несмотря на продолжительность процесса прикрепления крестьян к земле, лишения их свободы, закрепощение было неожиданностью. В русском языке навсегда сохранилась пословица - «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», выражающая высшую степень удивления.

Иван III, дед Ивана Грозного, начал бороться с «отъездами», правом удельных князей «отъезжать» к другому сюзерену. Иван IV покончил окончательно со старинной привилегией. Его наследник (Борис от имени царя) запретил «выход» крестьян, закабалив практически все население. Нетрудно найти экономические объяснения этой меры. Нужда в рабочих руках побудила польских магнатов установить крепостное право в южнорусских степях. Закрепощение крестьян знают и другие страны. Московское государство стремилось ограничить свободу передвижения не только по экономическим причинам.

Русским купцам запрещалось свободно выезжать за границу, исключение допускалось только по особому царскому указу. Запрет существовал, несмотря на явную его невыгоду. Иностранным купцам разрешалось приезжать и выезжать. Когда после смерти Стефана Батория польский сейм готовился избрать нового короля, московские послы, агитируя за кандидатуру Федора, соглашались на многие требования поляков, но категорически отвергали возможность свободного приезда русских в Польшу и Литву, хотя не возражали против свободного въезда поляков и литовцев в Московское государство. Послы объясняли: «Противно московскому обычаю, чтобы московские люди ездили всюду по своей воле без государева повеления».

Самодержавная власть государя требовала полного порабощения подданных. Не менее важно было и то, что Москва ощущала себя особым миром, выход из которого составлял измену.

Одно из важнейших событий царствования Федора еще более подкрепляло представление об особом месте Москвы в мире. В 1586 г. в Москву приехал антиохийский патриарх Иоаким. Четыре существовавших тогда патриарших стола - Константинополь, Александрия, Антиохия, Иерусалим - находились на землях, составлявших часть Оттоманской империи, и влачили жалкое существование. Они нередко обращались за помощью к православному московскому царю. И на этот раз Иоаким приехал за милостью. Ему был представлен проект учреждения патриархии в Москве.

По свидетельству современников, царь Федор чрезвычайно интересовался переговорами и лично в них участвовал, церковные дела были ему очень близки. Главную роль играл, как обычно, Борис Годунов. Николай Костомаров, относившийся к правителю недоброжелательно, хотя и ценивший его таланты, пишет, что Борис задумал учредить московскую патриархию, ибо «имел в виду свои личные расчеты и всегда делал то, что могло придать его правлению значение и блеск»149. Современный биограф Годунова обращает внимание на то, что «антифеодальные восстания, распри между боярами и полная недееспособность Федора ослабили самодержавную систему управления»150. Эти факторы, несомненно, играли свою роль, как и низложение митрополита Дионисия, которое отражало конфликт между светской и духовной властью, недовольной, опасавшейся лишения налоговых льгот, которыми пользовались монастыри.

Главным было другое. Джеймс Биллингтон называет Московское государство органической религиозной цивилизацией. Идея Москвы - третьего Рима, родившаяся в конце XV - начале XVI вв., стала за столетие официальной идеологией. Богатая московская церковь смотрела сверху вниз на бедные патриархии Востока, подчиненные бусурманам-туркам. Патриарший стол рядом с троном самодержавного царя становился необходимостью. Так было в Константинополе, так должно быть в Москве. Переговоры о создании патриаршей кафедры в Москве начались с антиохийским патриархом Иоакимом. Они продолжались после приезда ко двору Федора летом 1588 г. главы вселенской церкви константинопольского патриарха Иеремии, приехавшего просить субсидии. Долгие и трудные переговоры закончились успехом Бориса, ведшего их. Патриарх Иеремия, обнаруживший, что находится в плену, хотя отношение к нему было чрезвычайно почтительным, согласился на московские условия, ради того, чтобы вырваться домой, и рукоположил патриарха России. 26 января 1589 г. ставленник Бориса митрополит Иов был возведен на московский патриарший престол.

Грамота об избрании патриарха официально указывала на роль России как оплота православной истинной церкви: «Ветхий Рим падеся аполинариевой ересью… второй же Рим, иже есть Константинополь… от безбожных турок обладаем, втое же, о благочестивый царь, великое российское царствие - третий Рим благочестием всех превзыде, и вся благочестивая царствие в едино собрана, и ты един под небесем, христианский царь…» Современный русский историк отвергает предположение, что официальное признание доктрины «Москва - третий Рим» следует трактовать как выражение Москвой Бориса претензии на роль центра новой мировой империи, преемницы древнего Рима и Византии. С его точки зрения, поражение в Ливонской войне так ослабило Московское государство, что оно могло думать только о защите своих границ и возвращении утраченных русских территорий. Он отвергает также предположение, что русская церковь могла в это время претендовать на руководство всемирной православной церковью. Доктрина «Москва - третий Рим», пишет Р.Г. Скрынников, «выражала преимущественно стремление ликвидировать неполноправное положение Москвы по отношению к другим центрам православия… Отразило новое соотношение сил внутри вселенской православной церкви»151.

Побежденная на поле битвы, разоренная войной и опричной политикой, переживавшая острый социальный конфликт Москва в конце XVI в. не могла претендовать на мировую империю и роль главы всемирного православия, но доктрина «третьего Рима» не была тактическим требованием сиюминутной политики. Она выражала глубокое убеждение в исторической, Божественной, миссии, представляя собой могучий духовный стимул, игравший важнейшую роль в будущем страны. В начале 20-х годов XX в., когда Россия переживала послереволюционное Смутное время, побежденные противники большевиков призывали к сотрудничеству с новой властью ради интересов государства и объясняли, что Третий интернационал является ипостасью Третьего Рима и его инструментом152.

Смерть Ивана Грозного показалась королю Речи Посполитой Стефану Баторию достаточной причиной для объявления десятилетнего перемирия с Москвой недействительным. Баторий начал энергично готовиться к войне. Ему удалось убедить римского папу Сикста V, мечтавшего о крестовом походе против турок, что кратчайший путь в Стамбул ведет через Москву. Из Ватикана пришли первые субсидии для королевской войны и обещания дальнейшей помощи. Одновременно в Москву был отправлен посол, предложивший вечный мир с Речью Посполитой, который закреплялся бы согласием на унию (если кто-либо из государей - польский или русский - умирает, ему наследует остающийся в живых) и уступкой Смоленска, Новгорода и Пскова. Русские дипломаты ответили, что в Москве невозможно обсуждать вероятность смерти царя. Польский историк замечает: «Только в нашем Сейме можно было свободно, никого не оскорбляя рассуждать о том, что произойдет, когда король почиет в бозе»153. Не было, конечно, и речи об уступке русских городов.

Смерть Стефана Батория прервала приготовления к войне. Начались выборы нового короля. Некоторые русские историки считают, что Борис Годунов имел возможность провести кандидатуру Федора на трон Речи Посполитой: литовские магнаты, составлявшие русскую партию, просили на подкуп других депутатов Сейма 200 тыс. рублей. Борис после долгих размышлений послал 20 тыс., обещая потом еще 70 тыс., но было уже поздно. Партия шведского королевича Сигизмунда имела за собой сильную армию под командованием канцлера Яна Замойского, партия эрцгерцога Максимилиана Габсбурга имела поддержку папы и испанское золото, щедро раздаваемое послом Испании. Потерпел поражение только царь Федор, два других кандидата были выбраны враждующими фракциями. Ян Замойский разбил войско Максимилиана и, взяв эрц-герцога в плен, вынудил его отказаться от притязаний на польский трон. Сигизмунд III Ваза, сын шведского короля Юхана III, стал королем Речи Посполитой, оставаясь наследником шведской короны. Межкоролевье в Польше, а затем, после смерти Юхана III в 1592 г., неоднократные попытки Сигизмунда занять шведский трон (только в 1599 г. он был окончательно лишен прав на шведскую корону) отвлекали внимание Речи Посполитой от московских дел.

Воспользовавшись польско-шведскими раздорами (Сигизмунд дважды являлся в Швецию за наследством: в 1592 г. вместе с иезуитами и папским нунцием, в 1598 г. - с армией), а также набегом крымского хана на Польшу (в августе 1589 г. татары появились под Тарнополем и Львовом), дополнительно ослабившим Польшу, Москва выступила против Швеции. Царь Федор лично повел войска, при армии находился и Борис Годунов. Зимой 1590 г. русские овладевают потерянной в Ливонскую войну русской территорией, но штурм Нарвы, руководимый Годуновым, не проявившим военных талантов, заканчивается неудачей. В результате перемирия шведы уступили крепости Ивангород и Копорье, но сохранили Нарву. Основная цель русского наступления - овладение портом Нарвой и восстановление «нарвского мореплавания» - не была достигнута. Но было восстановлено положение, которое существовало до начала Ливонской войны.

Шведский король, не удовлетворенный результатами столкновения, начал в 1591 г. военные действия. Наступление шведов на Новгород и Псков должно было совпасть с вторжением крымско-турецких войск, насчитывавших до 100 тысяч всадников. 4 июля 1591 г. татарская орда подошла к Москве. Ночью, по не выясненной историками причине, в татарском стане началась паника и татары, теряя обозы, бросились в бегство. Неудача крымского хана охладила рвение шведской армии. В мае 1595 г. между Москвой и Стокгольмом был подписан «вечный мир» в Тявзине. Морская блокада русского побережья сохранялась. Швеция, обладавшая сильным флотом, создававшая армию, которая вскоре станет одной из могущественнейших в Европе, ставила своей целью превращение Балтийского моря в шведское озеро. В конце XVI в. Москва не обладала силами, которые могли бы помешать шведским планам.

Продолжая политику Ивана Грозного, Борис заключил договор с Англией. Елизавета пыталась добиться для английской торговли права торговать без пошлины одновременно с запрещением торговли для других иноземцев, кроме того, королева просила разрешения искать сухопутный путь в Китай и содействия в этом русских. Отвергнув просьбы об исключительных правах, Борис разрешил одной компании торговать беспошлинно. Разрешалась только оптовая, но не розничная, торговля. Главными предметами вывоза из России были лен, пенька, рыба, икра, кожи, деготь, поташ, сало, воск, мед, меха. Торговля в основном носила меновый характер, причем воск разрешалось менять только на порох, селитру и серу на предметы, необходимые для армии.

На юге правитель Московского государства уделяет особое внимание строительству городов, укреплению засечной черты: в 1585 г. - Воронеж, в 1586 г. - Ливны, затем - Елец, Белгород, Оскол и Курск. Граница Дикого поля отодвинулась далеко на юг. Линия укрепленных городов не помешала войску хана Казы-Гирея дойти до Москвы в 1591 г., но это был один из самых последних крымских набегов таких размеров.

В 1586 г. отдался под защиту московского государя кахетинский царь Александр. Одно из маленьких государств, на которые в XV в. распалась Грузия, Кахетия занимает долины между Главным Кавказским и Кахетинским хребтами в Восточной Грузии. Принятие христианской Кахетии под высокую руку царя продвинуло границы Москвы до Кавказа, но было чревато столкновениями с Турцией, Персией и горскими народами, которые претендовали на кахетинскую землю. Борис не хотел втягиваться в конфликт с сильными мусульманскими государствами и оказал лишь незначительную помощь королю Александру. Единственным видимым результатом расширения пределов Московского государства было укрепление города на реке Терек.

Интерес к Кавказу проявлял уже Иван Грозный, выбравший второй женой кабардинскую княжну Марью Темрюковну. Решение кахетинского короля Александра свидетельствовало о притягательности православного московского царства для христианских государств Кавказа, взятых в клещи мусульманскими державами.

Огромное значение для будущего России имело движение в глубь Сибири, развивавшее успехи Ермака. Поход 640 донских казаков, усиленных двумя сотнями солдат, был организован и оплачен семьей Строгановых, история которых в России уникальна. Потомки поморских крестьян, они неслыханно разбогатели, владея соляными варницами и монополизировав торговлю с туземным населением. В 1558 г. Иван Грозный пожаловал Строгановым территорию по Каме и на Урале размером более 10 млн. гектаров. Царь освободил их от налогов, оставив за собой только право на серебряную, медную и оловянную руду, если она будет найдена. Вся власть на территории принадлежала Строгановым: они имели право суда над жителями, будучи сами подсудны только царю, они строили крепости, держали войско и лили пушки. Поход Ермака был организован для защиты владений от нападений местных племен, объединенных в 1556 г. ханом Кучумом.

Казаки Ермака, используя не известное их противникам огнестрельное оружие, разбили Кучума и дошли до Иртыша. В первый советский период, когда историки-марксисты не делали различия между английскими, французскими и русскими колонизаторами, о завоевателе Сибири писали: «Отряд Ермака разбил царя сибирских татар Кучума и продвинулся в глубь Сибири, заливая свой путь кровью татар, вогулов и остяков»154. Смерть Ермака, утонувшего в Иртыше в 1584 г., задержала дальнейшее продвижение русских в Сибирь. Но оно продолжалось, причем завоевание безграничных пространств велось уже государством: в Сибирь посылались стрелецкие войска, началось строительство укреплений. В 1586 г. строится первый сибирский город - Тюмень, в 1587 г. - Тобольск. В 1604 г., в царствование Бориса, сооружается крепость Томск. По берегам Оби возводятся укрепленные остроги. Миф Ермака, героя-завоевателя, открывшего дорогу на восток, к солнцу, становится одним из стимулов продвижения в Сибирь.

В это время происходит «открытие» Китая. В 1567 г., возможно по собственной инициативе, два казака Петров и Ялычев появляются в Пекине. Не имея никаких грамот, никаких подарков они не были приняты императором. В 1608 г. томский воевода князь Волынский сообщает в Москву: «За монгольской землей Алтан-хана, в трех месяцах езды, находится страна Китай. Там имеются каменные города и дома, похожие на московские. Царь Китая более могуществен, чем государь Монголии Алтан-хан. В городах есть много церквей с колокольнями, но мы не знаем, какую религию они исповедуют. Люди живут, как в России»155. В это время Москве, переживавшей смуту, было не до Китая. Но дорога к нему была открыта.

«Время отдыха от погромов и страхов опричнины», как называет Ключевский царствование Федора, было нарушено событием, потрясшим современников, но трагическое значение которого стало ясно лишь позднее. 15 мая 1591 г. в Угличе погиб царевич Дмитрий, последний сын Ивана Грозного. Поскольку детей у Федора не было, пресеклась династия Калиты, династия Рюриковичей. Вслед за Николаем Карамзиным, в особенности вслед за Александром Пушкиным, посвятившим «Бориса Годунова» «драгоценной для россиян памяти Николая Михайловича Карамзина»156, виновность правителя в убийстве царевича мало у кого вызывает сомнения. Разве не признается в трагедии Пушкина Борис, став уже царем: «Как молотком стучит в ушах упрек, И все тошнит, и голова кружится, И мальчики кровавые в глазах…».

Новейшие исследования обстоятельств одной из самых таинственных в русской истории смертей, повлекшей десять лет спустя в начавшейся гражданской войне бесчисленные жертвы, опровергают версию убийства царевича по приказу Бориса. Р.Г. Скрынников приходит к парадоксальному выводу, что следственные материалы свидетельствовали о непричастности Бориса к смерти царевича. Именно поэтому историки отказывались верить в их истинность. Предвзятое отношение к Борису определило точку зрения Карамзина и пошедших за ним историков.

Следственная комиссия, отправленная из Москвы в Углич, установила факты, допросив свидетелей (очевидцев смерти Дмитрия не было). Комиссию возглавлял Василий Шуйский, один из главных противников Бориса, который приказал убить одного из братьев Василия, сослать в монастырь, где он умер. Сам Василий лишь недавно вернулся из ссылки. Потом Василий Шуйский будет несколько раз менять рассказ о смерти царевича, в зависимости от политических обстоятельств, что посеяло серьезные сомнения в результатах деятельности следственной комиссии. Вывод комиссии был категоричен: мальчик, подверженный эпилепсии, играл во дворе дома, где он жил, в ножички, во время внезапного приступа он упал на нож и перерезал себе горло. Мать царевича Мария, ее братья Нагие, все их родственники моментально объявили о том, что царевич убит людьми Бориса. В Угличе вспыхнул бунт, было убито 15 сторонников Бориса, это дало правителю повод расправиться с Нагими: Мария была сослана в монастырь, братья казнены.

Главный довод сторонников виновности Бориса: убийство царевича было ему выгодно. Став совершеннолетним, Дмитрий мог бы претендовать на трон. Главный довод новейших исследователей: никакой выгоды убийство царевича Борису не давало. Еще не исчезла возможность рождения законного наследника в семье Федора. В 1592 г. Ирина оправдала надежды и родила дочь Феодосию, которая, правда, вскоре умерла (в ее смерти не замедлили обвинить Бориса). Из ближайших родственников царя после смерти Дмитрия наибольшие шансы на престол имели Романовы, а не Годунов. Положение в стране, ожидавшей вторжения шведов и татар, было напряженным, и любой инцидент мог вызвать волнения.

Патриарх Иов подтвердил своим авторитетом выводы комиссии: непричастность Бориса, виновность Нагих, поднявших бунт против правителя и царя. Пятнадцать лет спустя, когда царевич Дмитрий был провозглашен святым, церковь объявила смерть мальчика убийством, ибо святой не мог, даже случайно, убить себя сам.

Важное событие, добавившее горючий материал для грядущих смутных времен, произошло на территории Речи Посполитой за пределами Московского государства. Его значение для России не будет полностью исчерпано и в конце XX в. В октябре 1596 г. в Бресте Литовском собор части православных епископов Польши и Литвы принял решение об унии православной и католической церквей. Православная церковь сохраняла свои обряды, но принимала верховенство папы. В декабре 1595 г. львовский епископ Кирилл Терлецкий и Волынский епископ Ипатий Потей принесли в Риме присягу Клименту VIII. Собор в Бресте узаконил действия епископов. Одновременно в Бресте собрались православные епископы, отказавшиеся принять унию. Православная церковь в юго-восточной Руси распалась: униаты связали себя с католицизмом, православные обратили взоры в сторону Москвы, ставшей недавно патриархией. Уведя из православной церкви часть верующих, Речь Посполитая восстановила против себя всех тех, кто отказался принять верховенство папы римского. Положение на Украине резко обострилось. Сигизмунд III, ревностный католик, воспитанник иезуитов, возглавивших контрреформацию, не удовольствовался унией, он принял административные меры для укрепления новой церкви, активно преследуя православных. Польский историк Павел Ясеница, рассматривающий унию как политическую ошибку, последствия которой для Польши были трагическими, пишет: «Сигизмунд III, христианин от деда-прадеда, меньше понимал и меньше сочувствовал христианской церкви, чем язычник Ольгерд и родившийся в язычестве Витольд.

Они изо всех сил старались создать в пределах Литвы православную Церковь, он бессердечно ее уничтожал»157.

Современный английский историк Норман Девис, автор истории Польши, очень увлеченный сюжетом исследования, признавая, что Сигизмунд III был ярым католиком и энтузиастом контрреформации, настаивает на том, что Речь Посполитая оставалась «страной терпимости»158. Современный американский историк Джеймс Биллингтон сравнивает польского короля с Иваном Грозным, находя, что «во многих отношениях Сигизмунд III был еще более фанатичен, чем русский царь». Мессианский фанатизм, который возбудили в Иване иосифляне, в Сигизмунде возбудили в еще большей степени иезуиты. Польский король, считает американский историк, практически отдал свое королевство во власть позднейшему монументу испанского крестоносного усердия: ордену Иезуитов Игнация Лойолы159.

Историк Речи Посполитой Павел Ясеница, размышляя во второй половине 60-х годов XX в., видит в антиправославной политике Сигизмунда III шаг к пропасти, в которую позднее упала Польша. Необходимо было, считает историк, превратить бицефальную конфедерацию Польши и Литвы в трицефальную, включив в Речь Посполитую Украину. Возможности для этого, несомненно, были, но у короля к этому не было никакого желания. Начавшаяся вскоре в Москве Смута открыла, казалось бы, совершенно другие, блестящие для Польши перспективы.