Глава XXI МОЛОДОЙ НАПОЛЕОН

Глава XXI

МОЛОДОЙ НАПОЛЕОН

Наполеон Бонапарт был корсиканцем и, таким образом, человеком Средиземноморья. Когда он родился, а именно в 1769 г., Корсика находилась под властью Франции всего несколько месяцев; ее язык, если не считать характерного местного акцента, и культура оставались целиком итальянскими. Отец Наполеона, Карло Мария, являлся одним из наиболее доверенных людей Паскуале Паоли, и мальчик рос горячим патриотом Корсики, ненавидя французов как угнетателей родного острова. Его семья по корсиканским меркам была зажиточной и высокообразованной: Карло Мария проявлял большой интерес к литературе, хотя это не помешало ему уйти в горы с Паоли для участия в длительной партизанской войне против французов. Он смирился с неизбежным лишь после того, как французы одержали победу. Бонапарты не относились к числу аристократов — «корсиканская знать» вообще понятие не вполне корректное, — но были землевладельцами, которым принадлежало несколько маленьких, разбросанных по острову поместий, и каким-то образом Карло Мария сумел свести воедино на гербе четыре четверти, образовывавшие геральдический щит, что дало его сыну право в возрасте девяти лет начать обучение в военном коллеже в Бриенне, где царили фактически монастырские порядки.

Если учесть, что сверстники презирали будущего императора за его низкое, по их мнению, происхождение, корсиканские корни и сильный акцент, то не приходится удивляться, что он вырос угрюмым и замкнутым, склонным к бурным вспышкам, обусловленным необузданностью темперамента. Но Наполеон был хорошим учеником и упорно работал. Его блестящие математические способности обеспечили ему в октябре 1784 г. место в Эколь Милитер (Военной школе) в Париже.[278] Даже здесь он не скрывал своего корсиканского патриотизма, набрасываясь с кулаками или чем-либо еще на всякого, кто хоть как-то пытался высмеять его. Однако при этом Наполеон трудился еще упорнее, чем прежде, и в сентябре 1785 г., когда ему уже исполнилось шестнадцать лет, сдал экзамен на офицерский чин. Его первым в списке отправили учиться в артиллерийскую школу в Балансе, а затем, в 1788 г., в Оксонн в Бургундии. Именно в Оксонне молодой корсиканец услышал новости, которые изменили его жизнь. 14 июля 1789 г. пала Бастилия. Во Франции началась революция. Месяц спустя его полк взбунтовался.

Инстинктивно ненавидя «старый порядок», Наполеон с энтузиазмом принял участие в революции. Он собирался ехать прямо в столицу, но в условиях начавшегося в Париже всеобщего хаоса решил вместо этого на время возвратиться домой, где надеялся повлиять на развитие событий. Его отец умер в феврале 1785 г. в возрасте тридцати восьми лет. Вернувшись на Корсику, Наполеон, несмотря на присутствие там старшего брата Жозефа, сам возглавил семью, защищая ее интересы в чисто корсиканском стиле всеми доступными ему средствами. Вскоре его влияние распространилось далеко за пределы собственной семьи. Именно он составил проект послания Национальному собранию в Париже и первый подписался под ним: в нем содержалось требование предпринять меры против верховодивших на острове роялистов. Это письмо, по-видимому, сыграло свою роль в решении Национального собрания, вскоре объявившего Корсику неотъемлемой частью французского государства. Наполеон оставался на острове в течение всего 1790 г. В это время в Аяччо и других важнейших городах острова были избраны муниципалитеты, в которых господствовали республиканцы, а в Аяччо, кроме того, в январе 1791 г. создан якобинский клуб[279], одним из основателей которого стал Наполеон. В октябре после вопиюще мошеннических выборов он принял на себя командование местной добровольческой милицией. Но к сожалению, он и его семья поссорились с возвратившимся Паоли, который продолжал бороться за независимость Корсики. Теперь он de facto стал правителем острова и не терпел революционных авантюристов, которыми считал среди прочих и Бонапартов.

Очевидно, Паоли был прав, если говорить о Наполеоне. Разрыв произошел, когда молодой нахальный офицер предложил заменить французский гарнизон в крепости Аяччо батальоном его добровольческой милиции. Возмущенный Паоли отказался обсуждать эту идею, в ответ на что Наполеон атаковал крепость по собственной инициативе. Борьба продолжалась три дня, несколько человек погибло. Затем подоспели французские подкрепления и осаждающим пришлось отступить. Военному министру в Париж было отправлено сообщение о происшедшем, в котором Наполеон обвинялся в серьезном превышении полномочий. Если он собирался продолжать военную карьеру, ему следовало отправиться во Францию и самому объяснить свое поведение. В конце мая Бонапарт возвратился в Париж.

В военном министерстве его приняли теплее, чем можно было ожидать. Ответственные лица склонялись к тому, чтобы принять его объяснения по поводу долгого отсутствия, поскольку он привез с Корсики важные документы. Выбирать им, в сущности, не приходилось: Франция вновь вступила в войну, и каждый человек теперь был на счету. С того времени как началась революция, подавляющее большинство офицеров-роялистов с омерзением покинули армию, и их нехватка (особенно в кавалерии и артиллерии) вызывала серьезное беспокойство. Что касается пятидесяти шести офицеров из класса, где учился Наполеон, из них осталось служить теперь только шестеро. На нем слишком рано поставили крест, и теперь, когда этот блудный сын вернулся, власти не собирались терять его вновь. Инцидент с цитаделью Аяччо легко забыли. Его восстановили в должности и произвели в капитаны.

Он нанес еще один визит на Корсику. Кстати, до сих пор не получил должного объяснения тот факт, что ему так часто позволяли отлучки, особенно если учесть, что он имел обыкновение продлевать свои отлучки на несколько месяцев. На сей раз он уехал под предлогом сопровождения своей сестры Марианны из Королевской монастырской школы, которая в тех условиях вынуждена была закрыться. Они отбыли из Марселя 10 октября 1791 г. Как и следовало ожидать, Паоли холодно отнесся к ним. Совершенно не обращая на него внимания, Наполеон сам восстановил себя в звании подполковника местной милиции, от которого должен был отказаться по возвращении в армию в Париж. Затем он с головой окунулся в кампанию по выборам своего брата Жозефа в депутаты от Корсики в Национальный конвент.

Однако Наполеон понимал, что Корсика все более оказывается на обочине. Революция не ограничивалась уже пределами Франции, вовлекая в себя всю Европу. В апреле 1792 г., несмотря на бедственное состояние государственных финансов, ослабление вооруженных сил и хаос, царивший по всей стране, Франция объявила войну Австрии. Два месяца спустя то же самое она сделала в отношении Пруссии и Сардинии. Одной из причин для демонстрации столь откровенной агрессии была, как ни странно, экономическая: в тех условиях французская армия только таким путем могла обеспечить себя продовольствием и всем необходимым — изымая все это в тех странах, куда вторгалась. Однако неизбежно давал себя знать и революционный идеализм, а именно теория о том, что в результате войны все народы Европы восстанут против своих монархов и что дух революции распространится в мире. Этого, к счастью, не случилось, но первоначальные успехи французских войск, несомненно, превзошли все ожидания.[280] В сентябре вторгшиеся австрийская и прусская армии вынуждены были отступить при Вальми. В октябре французская армия прошла через Рейнскую область и через месяц разбила австрийцев при Жемапе, овладела Брюсселем и частью Нидерландов, а кроме того, захватила Савойю. В феврале 1793 г. конвент объявил войну Англии, а через месяц — Испании. Тем временем 21 января 1793 г. короля Людовика XVI обезглавили на гильотине на площади Согласия в Париже под одобрительные возгласы толпы.

Во всей этой волнующей международной драме роль Наполеона поначалу была почти до смешного незначительной. Паскуале Паоли получил из Парижа инструкции оказать содействие вторжению на Сардинию. Он не испытывал желания делать что-либо подобное. Сардиния являлась соседом Корсики и естественным союзником. Пьемонтский король, под властью которого она находилась, всегда был другом корсиканцев и в прошлом часто великодушно оказывал им помощь припасами и снаряжением. Тем не менее приказ оставался приказом, и Паоли с неохотой дал согласие, чтобы батальон милиции Аяччо захватил небольшой остров Ла-Маддалена, расположенный у северного побережья Сардинии, напротив Корсики, и возвел там укрепления. Но одновременно он нашептывал руководителю экспедиции, своему племяннику полковнику Колонна-Чезари, что будет прекрасно, если мероприятие закончится ничем.

Полковник внял намекам. Батальон, очень плохо экипированный, отплыл 20 февраля и 24-го числа занял стратегическое положение, позволявшее ему овладеть островом. Едва ли нужно говорить, что капитан Бонапарт участвовал в операции. С самого начала он демонстрировал высочайший профессионализм — качество, которого так не хватало его товарищам, — и был уверен, что Ла-Маддаленой удастся овладеть в течение нескольких часов. Однако Чезари расценил ворчание нескольких моряков как угрозу бунта[281] и немедленно приказал экспедиции возвращаться на Корсику. Наполеон горячо возражал, но его не послушали. И особенно унизительно для него было то, что ему поручили привести в негодность две пушки и сбросить в море. Он написал полное возмущения протестующее письмо Паоли, отправив копию военному министру в Париж и двум корсиканским депутатам конвента. Почти одновременно последовала еще одна атака, на сей раз со стороны брата Наполеона Люсьена Бонапарта, произнесшего речь в якобинском клубе Тулона. Паоли, заявил Люсьен, предает Францию и думает только о том, как передать Корсику англичанам. Его слова произвели глубокое впечатление на депутатов конвента в Париже. Они немедленно отдали приказ об аресте Паоли и отправили грех уполномоченных для проверки обвинений.

Уполномоченные нашли Корсику охваченной враждебными настроениями. Паоли олицетворял собой Корсику, и ее народ готов был сражаться за него — против Бонапартов, против конвента, против кого угодно. Ситуация стала еще хуже, когда Люсьен по глупости отправил брату письмо, в котором писал: «Паоли и Поццо[282] должны быть арестованы; наше дело выиграно». Это письмо было перехвачено полицией Паоли еще до того, как уполномоченные прибыли на остров, в результате чего Бонапартов осудили на «вечное проклятие и позор», что в соответствии с корсиканским кодексом чести было равносильно смертному приговору. Дальнейшее пребывание на острове грозило им гибелью. Кроме того, теперь Паоли поднял вооруженное восстание против Франции, и остров оказался на грани гражданской войны. В свою очередь, Наполеон обдумывал возможность ответного республиканского выступления под его началом с целью захвата Аяччо и перемены ролей со своими врагами, но было уже слишком поздно. В середине июня он и вся его семья отбыли во Францию.

Оказавшись на континенте, Наполеон возвратился в армию. В начале сентября в Ницце он вступил в контакт со своим другом и земляком Жаном Кристофом Саличетти. Последний был одним из двух «представителей народа» в революционной Итальянской армии.[283] Именно в это время шла осада Тулона, который за неделю или две до того захватили роялисты при участии английских и испанских войск. Так случилось, что за несколько дней до прибытия Наполеона командующего французской артиллерией тяжело ранило. Срочно требовалась замена, и Саличетти увидел в Бонапарте вполне подходящего человека. Тому не оставалось желать ничего лучшего. С этого момента он забыл о своем корсиканском патриотизме. Отныне Наполеон стал французом, и таким, какого не было никогда прежде.

Армия, осаждавшая Тулон, находилась в состоянии, которое могло повергнуть в отчаяние любого сведущего офицера. Большинство старых роялистов эмигрировали, а заменившие их добровольцы из числа республиканцев совершенно не имели опыта. Артиллерия была укомплектована несколькими старыми неисправными пушками и мортирами с угрожающе малым количеством боеприпасов. Единственным плюсом являлся сам Наполеон, один из немногих во всей Итальянской армии офицеров — профессионалов до мозга костей. Правда, он был всего лишь капитаном, но зато пользовался сильной поддержкой Саличетти, а его гений довершал все остальное. Одним из его первых шагов стала доставка более мощных орудий и 5000 мешков с песком из Ниццы и Марселя. Остальное он реквизировал из фортов Антиба, Мартигю и Монако. Дерево для изготовления орудийных платформ заказали в Ле-Сиота. В Оллиуле Наполеон с помощью восьмидесяти кузнецов, плотников и колесников создал целый арсенал и ремонтную базу. Однако с самого начала он столкнулся с тупостью своего командующего, безупречного в политическом, но совершенно негодного в военном отношении генерала Карто, все идеи которого сводились только к тому, чтобы производить как можно больше выстрелов по городу. С другой стороны, Наполеон сразу понял, что вся оборона держится благодаря английскому флоту под командованием адмирала Худа, который стоит у самого берега, и приложил все усилия для овладения небольшим полуостровом Ле-Кер, откуда можно будет осыпать докрасна раскаленными ядрами корабли Худа. Наконец, при поддержке Саличетти, ему удалось добиться от Карто разрешения.

Первая попытка овладеть Ле-Кером провалилась, поскольку Карто, взбешенный тем, что над ним одержали верх, выделил только 400 человек для атаки. Во многом благодаря усилиям только что произведенного в майоры Бонапарта безнадежно неспособного командующего в октябре сняли с его поста. Его преемник, генерал Жак Франсуа Дюгомье, служивший в армии с тринадцати лет, был настоящим профессионалом. Он сразу же признал выдающиеся способности подчиненного и предоставил ему возможность действовать. Результатом стал полномасштабный штурм форта Мюльграва, недавно возведенного англичанами на высшей точке Ле-Кера. Он состоялся 17 декабря, под проливным дождем, однако завершился полным успехом. Ранним утром следующего дня английский гарнизон эвакуировался из форта, а корабли Худа поспешно подняли якоря и вышли в открытое море. На следующий день, 19 декабря 1793 г., Тулон снова стал французским.

Никто не сомневался в том, кому республиканцы были обязаны успехом. Наполеон Бонапарт, под которым убило коня, а самого его ранили штыком в бедро, показал себя с самой лучшей стороны. Дюгомье срочно отправил военному министру в Париж письмо с рекомендацией, которая стала пророческой: «Recompensez, avansez ce jeunne homme; car, si l’on etait ingrat envers lui, il s’avancerait de lui m?me».[284] Через три дня после взятия Тулона его сделали бригадным генералом. Ему было только 24 года.

Долгое время откладывавшаяся экспедиция на Корсику состоялась весной 1795 г., но потерпела фиаско: английский флот, стоявший у острова, отошел от него и нанес французским транспортам такие тяжелые потери, что они не смогли произвести высадку десанта. На мгновение вновь показалось, что удача отвернулась от Бонапарта. Он возвратился в Париж (официально — отбыл в отпуск по болезни) и стал ждать, когда ему представится новый шанс. Это случилось 5 октября — 13 вандемьера по новому республиканскому календарю, когда Поль Баррас, главнокомандующий внутренней армией, приказал ему подавить восстание роялистов, угрожавшее республике. Помня о бунтах корсиканцев, Наполеон не колебался. Переговоры не нужны — он предпочитал полагаться на тяжелую артиллерию. Близ Тюильри разразился жестокий бой; обе стороны понесли значительные потери, но окончательный исход не вызывал сомнений. После учреждения директории (это произошло через неделю или две) Баррас был выдвинут для избрания в числе первых пяти претендентов, а Бонапарт назначен первым заместителем командующего внутренней армией. В марте 1796 г., когда директория постановила начать новую кампанию против Австрии, проведя войска через Италию, худощавый серьезный молодой корсиканец, так же хорошо говоривший по-итальянски, как и по-французски, показался самой подходящей кандидатурой для того, чтобы ее возглавить.

8 марта 1796 г., незадолго до его отъезда, состоялась гражданская церемония: Наполеон Бонапарт сочетался браком с одной из «вдов гильотины» — Жозефиной Богарне, бывшей любовницей своего друга Барраса. (Оба солгали относительно своего возраста: 26-летний жених предоставил свидетельство о рождении своего старшего брата Жозефа). Два дня спустя он простился с новобрачной и направился на юг, в Ниццу, где ему предстояло вновь принять командование. Так началась первая длительная кампания Наполеона, которой суждено было стать одной из величайших, проведенных им. Он собирался пройти через Северную Италию, затем продвинуться через Тироль в Австрию и, наконец, соединиться с Рейнской армией, сражавшейся в Баварии. Кампания началась с того, что Бонапарт двинул свои войска в Пьемонт. Никто — за исключением, возможно, его самого — не мог предвидеть масштабов его успехов и быстроту, с которой он их добивался: почти каждый день приносил с собой весть о новой победе. Ближе к концу апреля Франция аннексировала Пьемонт; король Карл Эммануил IV отрекся от престола и удалился на Сардинию, остававшуюся под его властью. 8 мая французы пересекли По и два дня спустя форсировали узкий мост через реку Адда в Лоди. 15 мая Бонапарт торжественно вступил в Милан.

Его армия, конечно, существовала за счет завоеванных территорий, по необходимости реквизируя продовольствие и размещаясь на постой, но члены Директории считали, что этого недостаточно. Согласно их приказам, следовало наложить огромные контрибуции как на итальянские государства, так и на церковь — не только для обеспечения войск, но и для отправки средств в Париж, и Наполеон повиновался им беспрекословно. Назовем только один пример: соблюдавший нейтралитет герцог Пармский должен был отдать завоевателям более двух миллионов французских ливров и двенадцать картин из своей коллекции (которые именно, должен был решить лично главнокомандующий). Лишь немногие из городов смогли избежать сходной участи и чудом не лишились полотен Рафаэля, Тициана и Леонардо. Многие из конфискованных произведений оказались в Лувре или других французских музеях, где висят и по сей день.

После оккупации Милана в руках французов оказалась вся Ломбардия, кроме Мантуи. Но австрийцы сопротивлялись, притом столь решительно, что к 13 ноября мы уже видим Бонапарта, измученного и отчаявшегося, поверяющим Директории свои страхи: может статься, что вскоре вся Италия будет потеряна. Лишь в начале 1797 г. его настроение начинает улучшаться. 14 января он вступает в бой с австрийцами около деревни Риволи, расположенной примерно в 14 милях к северу от Вероны, между рекой Адидже и озером Гарда. Он лишился 2200 человек, но его армия нанесла неприятелю потери в 3300 человек, не считая 7000 пленных. На следующий день генерал Жубер, преследуя бегущих австрийцев, пленил еще 6000 человек; тем временем товарищ Жубера Андре Массена, продвинувшийся ночью к северу, окружил и взял в плен вторую колонну австрийцев, которая оказалась изолирована от Мантуи. С этого дня Мантуя оказалась полностью отрезанной и лишилась надежды на освобождение. 2 февраля ее измученный голодом гарнизон сдался. Французы захватили еще 16 000 человек и 1500 пушек.

Наконец путь в Австрию оказался свободен. Правда, он лежал через нейтральную территорию Венеции, но это не меняло дела. Такие соображения, очевидно, не принимались в расчет австрийцами, которые регулярно пересекали принадлежащие Венеции земли без ее разрешения и без помех. Но если республика не протестовала — а ее имперские симпатии были хорошо известны, — то Наполеон, конечно, вел себя иначе, при каждом удобном случае стращая местные власти и даже угрожая им. Они не знали, что во всех этих случаях его гнев был всего лишь хорошо разыгранным представлением, а угрозы не стоили ничего. На этот раз его истинная цель в отношениях с Венецией заключалась не в том, чтобы получить от нее помощь, и даже не в том, чтобы заставить более строго соблюдать нейтралитет; скорее он хотел запугать ее, свалить на нее вину, дать понять, что она проштрафилась, действует неадекватно, чтобы не осталось и следа от гордости, уверенности в себе и самоуважения, надавить на нее так, чтобы моральная стойкость Венеции упала до того же уровня, что и физическая.

Ближе к концу марта 1797 г. Наполеон повел свою армию на север, через перевал Бриксен в Тироль. Оттуда он направился к Вене, оставив позади лишь несколько небольших гарнизонов в Бергамо и Брешии и значительно большие силы в Вероне. По-видимому, однако, он руководствовался тайной целью пробудить по всему Венето революционные настроения и поднять открытые восстания против Венеции повсюду, где только возможно. Конечно, была опасность, что такие восстания могут неожиданно привести к обратным результатам — обернуться против самих французов; так оно и вышло. В понедельник на Пасхальной неделе, 17 апреля, жители Вероны, несмотря на присутствие сильного гарнизона, открыто взбунтовались и перебили множество французов — как солдат, так и гражданских лиц; эти события стали известны под названием p?ques v?ronaises, то есть веронской Пасхи. Бунты, подобные описанному (хотя и менее серьезные), произошли в Бергамо и Брешии, хотя в этих случаях они оказались главным образом направлены против Венеции. Если, как считается, все это спровоцировали французские агенты, то Наполеон, несомненно, хорошо просчитал потери и нашел, что дело того стоит: теперь у него был еще один предлог для нападения на Венецианскую республику, которую он к этому моменту решил уничтожить раз и навсегда.

Когда новости об этих восстаниях, а также другие сопутствовавшие им известия достигли Венеции, они вызвали нечто близкое к панике. Все земли на материке восточнее реки Минчо фактически были потеряны. Новую границу нужно было защитить любой ценой; вся надежда возлагалась на милицию, набранную среди местного крестьянства. Местного командующего французскими силами генерала Баллана венецианцы проинформировали о своих намерениях, причем подчеркивалось, что предполагаемые меры имеют чисто оборонительный характер и будут направлены не против французов, но против бунтовщиков, граждан республики. Должно быть, никто не предвидел, что эти крестьяне, в первый раз в жизни увидев себя с оружием в руках, могут не слишком добросовестно отнестись к тому, как их собираются использовать. С восставшими итальянцами они не ссорились; вместе с тем у них было множество требовавших удовлетворения претензий к французам, чьи фуражиры постоянно и бесцеремонно распоряжались их зерном, скотом и сверх того довольно часто позволяли себе вольности с их женами и дочерьми. Прошло немного времени, и началась настоящая снайперская стрельба. Баллан быстро принял в ответ жестокие меры, но это не подействовало. К началу апреля всякая видимость вежливости в отношениях между французами и итальянцами исчезла.

Наполеон, двигавшийся к Вене, был хорошо осведомлен об ухудшении ситуации. Уже 10 апреля он продиктовал дожу ультиматум, который должен был быть доставлен лично его адъютантом, полковником Андошем Жюно. Жюно прибыл в Венецию в Страстную пятницу, 14 апреля, и потребовал аудиенции у дожа рано утром на следующий день. Ответ ему дали вежливый, но твердый: по традиции в Страстную субботу не следовало заниматься ничем, кроме исполнения религиозных обрядов, и ни в этот день, ни в Пасхальное воскресенье нельзя заниматься никакими государственными делами. Тем не менее дож и его совет[285] будут рады принять генерала рано утром в понедельник. Однако Жюно заявил, что его не интересуют религиозные церемонии, и потребовал встречи с дожем в течение двадцати четырех часов. В случае несогласия на аудиенцию в указанные сроки он покинет Венецию со всеми вытекающими отсюда последствиями. Они, как дал понять Жюно, окажутся малоприятными.

Таким образом, когда совет неохотно принял его в субботу утром, его престиж был уже подорван. Не обращая внимания на то, какое место за столом ему указали — справа от дожа, — полковник остался стоять. Он вытащил из пакета письмо Бонапарта и начал читать:

«Юденберг, 20 жерминаля V года республики

Вся территория Венецианской республики находится под ружьем. Со всех сторон слышны крики крестьян, которых вооружили: „Смерть французам!“ Они уже объявили, что их жертвами стали несколько сотен солдат Итальянской армии. Напрасно вы пытаетесь свалить ответственность на милицию, которую создали сами. Уж не думаете ли вы, что я не состоянии обеспечить уважение к сильнейшему народу мира, поскольку нахожусь в сердце Германии? Вы полагаете, что итальянские легионы[286] потерпят резню, которую вы устроили? Кровь моих товарищей по оружию будет отомщена, и не найдется ни одного французского батальона, обязанного выполнить свой долг, который не почувствует, что храбрость его удвоилась, а силы — утроились.

Венецианский сенат ответил на великодушие, которое мы всегда проявляли, подлейшим вероломством… Так что же будет, мир или война? Если вы немедленно не примете мер к тому, чтобы разогнать эту милицию, если вы не арестуете и не выдадите мне тех, кто несет ответственность за недавние убийства, будет объявлена война.

Турки не стоят у ваших ворот. Вам не угрожает враг. Вы сознательно выдумали предлог, чтобы оправдать сплочение народа против моей армии. Милиция должна быть распущена в течение двадцати четырех часов.

Сейчас уже не времена Карла VIII. Если вопреки ясно выраженным пожеланиям французского правительства вы станете толкать меня к войне, то не думайте, что французские солдаты последуют примеру вашей милиции, опустошая поселения ни в чем не повинных несчастных крестьян. Я буду защищать этих людей, и настанет день, когда они благословят те преступления, которые вынудят французскую армию освободить их от вашей тирании.

Бонапарт».

Наступила мертвая тишина, и Жюно бросил письмо перед членами совета на стол, повернулся на каблуках и вышел из помещения.

Тем временем Наполеон продолжал свой марш. С солдатами он, как всегда, держался весело и уверенно. Однако в глубине души у него нарастала тревога — по двум причинам. Первая была стратегического свойства. Его армия теперь плохо снабжалась, она опасно растянулась в узкой речной долине, где имелось мало возможностей для приобретения продовольствия и фуража, если не заниматься грабежом, население было настроено враждебно, а впереди ждала грозная австрийская армия. Вторая причина была для него еще более серьезной. Его армия представляла собой только одно острие всей французской кампании. Здесь также действовала Рейнская армия под командованием блестящего современника Наполеона и его главного соперника, молодого Лазара Гоша, который теперь двигался в восточном направлении через Германию с устрашающею быстротой и имел шансы захватить Вену раньше его. Существовала вероятность того, что ждать он не станет. Бонапарт, и никто другой, должен стать покорителем империи Габсбургов. От этого зависит вся его будущая карьера. Он не позволит Гошу украсть у него триумф.

Ему пришлось решать две неожиданно, а для него и почти чудесным образом возникшие проблемы: правительство империи запаниковало и стало просить о перемирии. Ему трудно было скрыть удовлетворение: его подпись под соответствующим документом перекрыла бы дорогу Гошу. В итоге 18 апреля 1797 г. в замке Эккенвальд близ Леобена было заключено предварительное мирное соглашение. Оно было подписано Наполеоном Бонапартом, действовавшим от имени французской директории, хотя он и не подумал проконсультироваться с ней, и Австрийской империей. По его условиям, детали которых держались в секрете до тех пор, пока оно не было утверждено через шесть месяцев в Кампоформио, Австрия отказывалась от всяких претензий на Бельгию и Ломбардию, в обмен на что ей передавались Истрия, Далмация и континентальные владения Венеции. Последняя в порядке компенсации (отнюдь не равноценной) получала бывшие папские территории Романью, Феррару и Болонью.

Едва ли нужно говорить, что Бонапарт не имел права распоряжаться землями нейтрального государства. Вероятно, он стал бы доказывать, что Венеция не является более нейтральным государством, иначе не уйти от того факта, что законы международного права несовместимы с решениями подобного рода. Однако даже объявленный Венецией нейтралитет не соблюдался ей в должной мере — следовало бы добиться, чтобы она лишилась этого статуса, — и если бы Венецию по ходу дела удалось уличить в недоброжелательности или агрессивности, было бы намного лучше. Теперь по причине полной деморализации правительства она предоставила Бонапарту отличную возможность.

Остается лишь посочувствовать Франческо Доне и Лунардо Джустиниану, венецианским послам, отправленным к Бонапарту с ответом на его письмо и инструкциями любыми средствами успокоить его. Даже в чисто физическом отношении их задача была достаточно неприятной. Наполеон славился скоростью своих передвижений, и два венецианца, мужчины средних лет, в эти ужасные дни и ночи тратили время и силы на то, чтобы угнаться за ним, двигаясь по ужасным горным дорогам Европы, лишь изредка останавливаясь на несколько часов в зловонных и кишащих паразитами домах, чтобы перекусить и поспать. И их настроение не улучшала перспектива дикой сцены, которая, как они прекрасно знали, предстоит им, когда они наконец догонят Наполеона. Но даже это было еще не все: в каждом городе и деревне, где они останавливались, их окружали слухи о том, что Франция заключила мир с Австрией и что на алтарь мира принесена в жертву Венеция.

Погоня за Бонапартом продолжалась неделю. И только 21 апреля в Граце двое измученных послов наконец остановились перед французским лагерем. Наполеон принял их достаточно вежливо и молча выслушал торжественные заверения в дружбе. Затем, однако, его настроение неожиданно переменилось. Шагая взад и вперед по помещению, он произнес страстную диатрибу в адрес Венеции, ее правительства и народа, обвиняя их в вероломстве, лицемерии, некомпетентности, несправедливости, «средневековом варварстве» и — что было наиболее весомо в его глазах — враждебности по отношению к нему самому и Франции. Он потребовал немедленного освобождения всех политических заключенных, угрожая, что в противном случае сам откроет тюрьмы. А как же французы, продолжал он, которых убили венецианцы? Его солдаты жаждут мести, и он не сможет помешать им. Правительство, неспособное держать в узде своих подданных, ни на что не годно и не имеет права на существование. Он завершил свою речь ужасными словами, которые вскоре отозвались эхом в сердце каждого венецианца: «Io sar? un Attila per lo stato veneto (Я буду Аттилой для венецианского государства)».

Когда послы возвратились в Венецию с известиями, дож Лодовико Манин и его коллеги поняли, что судьба республики Святого Марка решена: война у порога; дальнейшие переговоры невозможны; континентальные владения потеряны. Оставалась лишь надежда спасти город от разрушения путем удовлетворения требований завоевателя, а эти требования поистине ужасны: не более и не менее как отставка всего правительства и отказ от конституции, которая действовала более тысячи лет, — по сути, самоубийство государства.

В пятницу, 12 мая 1797 г., великий совет Венецианской республики собрался в последний раз. Многие его члены уже бежали из города — явилась значительно меньшая часть конституционного кворума в 600 человек, всего 63 человека. Но время для соблюдения формальностей прошло. Дож уже заканчивал свою речь, когда за пределами дворца послышались выстрелы. Все сразу пришли в смятение. В то время это могло означать только одно — народное восстание, которого они так долго опасались. Через несколько минут стало ясно, почему раздаются выстрелы: некоторые из далматинских солдат, которым велели уйти из Венеции по приказу Бонапарта, разрядили мушкеты в воздух в знак прощального салюта городу. Но паника уже началась; слова ободрения уже были бесполезны. Сняв с себя одежды, выделявшие их из общей массы, оставшиеся законодатели Венецианской республики благоразумно выскользнули через боковой вход. Венеция более не существовала.

Лодовико Манин не пытался бежать. В неожиданно наступившей после прекращения собрания мертвой тишине он неспешно собрал бумаги и удалился в свои покои. Здесь он снял corno — головной убор, который был главным символом его должности, — и передал камердинеру. «Возьми его, — сказал он, — больше он мне не понадобится».

Со времени инаугурации первого дожа в 726 г. до отставки последнего в 1797 г. Венецианская республика просуществовала тысячу семьдесят один год — всего на полстолетия меньше, чем Византийская империя.[287] Долгое время Венеция оставалась признанной владычицей Средиземноморья — она была чудом света в том, что касалось политики, институтов, торговли, искусства, архитектуры. Насколько же приятнее было бы узнать, что у нее оказался не столь бесславный конец — у республики, чей народ, когда над ней нависла угроза гибели, вновь готов был проявить стойкость и готовность к сопротивлению, которые часто давали себя знать при защите венецианских колоний от турок — или, как у их внуков полстолетия спустя, в борьбе против австрийцев. Не следовало требовать и тем более ожидать такого героического сопротивления, которое оказали жители Константинополя в 1453 г. османским завоевателям: могла бы иметь место лишь вспышка старинного венецианского духа, которая создала бы некое подобие того, что Венеция отошла в историю с честью. Но даже этого не произошло. Последней трагедией Венеции стала не ее смерть, а то, как именно она умерла.

Таким образом, когда 17 октября 1797 г. был подписан договор в Кампоформио, Австрия получила даже больше, чем ожидала в Леобене; не только континентальные владения Венеции, но и сам город. Однако Наполеон Бонапарт был очень доволен. Он всегда считал — и, вероятно, вполне справедливо, — что мог господствовать в Италии до тех пор, пока она разделена. Уже в декабре 1796 г. он создал Циспаданскую республику[288] путем слияния герцогств Реджо и Модена и папских владений Болоньи и Феррары. В июне следующего года по воле Наполеона образовалась Лигурийская республика со столицей в Генуе, а в июле — Цизальпинская, с центром в Милане. Что касается Венеции, то сам он ни разу не появился там и не собирался делать этого; в его голове было представление — совершенно ошибочное — о жестоком репрессивном полицейском государстве с тюрьмами, набитыми политическими заключенными. Между тем мир наступил во всей континентальной Европе. Только Англия продолжала воевать. И именно Англия могла подвергнуться теперь вторжению и опустошению. Директория согласилась назначить генерала Бонапарта командующим Английской армией[289], однако, поразмыслив, он отказался от этого плана. Затраты оказались бы слишком большими, да и неоткуда было взять необходимое число людей для такой операции. Наконец, французский флот находился в плачевном состоянии — не чета британскому — и не располагал командирами, способными тягаться с Худом, Роднеем или Сент-Винсентом, не говоря уже о Нельсоне.

Альтернативой Англии стал Египет. Еще в июле 1797 г. министр иностранных дел Шарль Морис Талейран-Перигор[290] предложил осуществить экспедицию в Египет и через семь месяцев представил длинный меморандум по данному вопросу. В нем, как и следовало ожидать, содержался раздел, где со скорбью говорилось о жестокостях местных беев и насущной необходимости освободить египетский народ от гнета, которому он так долго подвергался. Более примечательна мысль о том, что армия в 20–25 тысяч человек, которая высадится в Александрии и захватит Каир, затем сможет предпринять экспедицию против Индии через поспешно засыпанный Суэцкий канал. 2 марта 1798 г. Директория дала на это официальное согласие. Она не только хотела чем-нибудь занять армию и опасного молодого генерала, держа их подальше от Парижа; открывалась возможность занять в Индии то положение, которое сейчас занимала Англия, а также приобрести для Франции новые важные колонии в Восточном Средиземноморье. Наконец, хотя это и вызывало несколько более сомнений, предполагалось нанести серьезный удар по английскому морскому владычеству на Востоке, что могло поспособствовать осуществлению все откладывавшегося вторжения на Британские острова.

Едва ли нужно говорить, что Наполеон принял командование с энтузиазмом. С самого детства он восхищался Востоком и теперь решил, что экспедиция будет иметь не только военные и политические цели. В итоге он набрал не менее 167 savants[291], которым предстояло сопровождать его, в том числе ученых, математиков, астрономов, инженеров, художников и рисовальщиков. Египет хранил множество тайн древности, и, чтобы раскрыть их, стоило лишь протянуть руку. Страна находилась под властью мамлюков начиная с 1250 г. В 1517 г. турки завоевали ее и включили в состав Османской империи, частью которой Египет официально до сих пор оставался. Однако в середине XVII столетия мамлюкские беи вновь взяли его под свой контроль. Французское вторжение неизбежно должно было вызвать возмущенные протесты султана из Константинополя, но его держава, хотя еще и не стала известна как «больной человек Европы», находилась в упадке и была лишь бледной тенью себя самой в прошлом, а потому не представляла угрозы. К несчастью, существовала другая, куда более серьезная, опасность. 300 французских транспортных кораблей имели слабое вооружение, команды практически не были обучены. Правда, их сопровождал эскорт из 27 линейных кораблей[292] и фрегатов, но было уже известно, что эскадра Нельсона курсирует в Средиземном море. Если бы он перехватил эти суда, их шансы на благополучное плавание (с 31 000 человек на борту) были бы прозрачными.

Флот отплыл четырьмя группами. Крупнейшая из них вышла из Тулона, остальные три из Марселя, Генуи и Чивитавеккьи (к северу от Рима). Сам Наполеон покинул Тулон на своем флагманском корабле «Ориент» 19 мая 1798 г. Его первой целью являлась Мальта. Остров находился под властью рыцарей ордена Святого Иоанна с 1530 г. Они сохранили свой госпиталь и некогда героически выдержали турецкую осаду в 1565 г., но теперь в качестве воинов Христа утратили свою прежнюю стойкость. Когда Бонапарт достиг острова 9 июня, то отправил своих посланцев на берег к великому магистру, немцу по имени Фердинанд Гомпеш, с требованием допуска всех французских кораблей в гавань. Тот ответил, что в соответствии с уставом ордена государства, находящиеся в состоянии войны с другими христианскими государствами, могут отправить в гавань лишь четыре судна за один раз. С борта «Ориента» вскоре пришло сообщение: «Генерал Бонапарт полон решимости силой обеспечить то, на что должно быть ему дано согласие на основании принципов гостеприимства, основополагающего правила вашего ордена».

На рассвете 10 июня начался штурм острова. 550 рыцарей ордена, примерно половина из которых были французы, а очень многие уже слишком стары, для того чтобы сражаться, сопротивлялись только два дня. Утром 12 июня они обратились с просьбой о перемирии. В ту же самую ночь делегация явилась на борт французского флагмана. Орден отказывался от суверенитета над Мальтой и Гозо, тогда как французское правительство обещало найти великому магистру Гомпешу небольшое княжество, куда он мог бы удалиться, а также выплачивать пенсию в 300 000 франков, чтобы обеспечить ему жизнь, достойную его статуса. Наполеон утвердил программу реформ и немедленно начал проводить ее в жизнь. Менее чем за неделю он сумел превратить остров в близкое подобие французского департамента. Населению приказали носить красно-бело-синие кокарды; рабство — в том виде, в каком оно еще существовало, — было отменено; 600 турок и 1400 мавров подлежали возвращению на родину; число монастырей сокращено, а власть духовенства значительно урезана. Все золото и серебро из церквей было изъято, а сокровища из дворца рыцарей, включая знаменитый серебряный сервиз, использовавшийся служителями ордена при кормлении в госпитале, переплавлен в 3500 слитков и передан в военную казну Наполеона. 3000 французских солдат под командованием генерала Клода Вобуа разместились на острове в качестве гарнизона, и через неделю после прибытия флот уже был готов продолжать плавание. 19 июня Наполеон покинул Мальту.

Однако Франция недолго удерживала несчастный остров. В 1800 г. мальтийцы, возмущенные поведением солдат Вобуа, который даже попытался сделать французский официальным языком и выставил на аукцион все, что находилось в церкви кармелитов в Мдине, подняли восстание, которое возглавило духовенство, и выбросили французского командующего милицией из окна. Вобуа немедленно направил всех своих людей к Валетте, где запер ворота города. Теперь французы оказались в осаде. Тем временем мальтийцы призвали на помощь британский флот, и несколько его кораблей подошли, чтобы блокировать французские суда, которые могли попытаться оказать помощь гарнизону. Вскоре после этого прибыли 1500 английских солдат. Вобуа сопротивлялся героически — до тех пор пока из-за блокады острова у него не осталось продовольствия всего на три дня. Он согласился на почетную капитуляцию и свободное возвращение гарнизона на родину с сохранением (к величайшей ярости мальтийцев, мнения которых не спросили) большей части сокровищ, которые его люди награбили во время пребывания на острове.

С уходом рыцарей и французов Мальта оказалась под властью английского уполномоченного по гражданским делам до тех пор, пока вопрос о ее будущем не разрешился. По условиям Амьенского мира 1802 г., который установил мир между Англией и Францией, хотя Наполеон собирался соблюдать его только до тех пор, пока ему это выгодно[293], предусматривалось возвращение острова ордену Святого Иоанна. Однако мальтийцы, которые любили рыцарей не больше, чем французов, объявили, что для них намного предпочтительнее, чтобы их безопасность обеспечивала британская корона, чего они по условиям Парижского мира 1814 г. в конце концов и добились.

В ночь на 1 июля 1798 г., через две недели после отплытия с Мальты, французский флот стал на якорь в Марабу, в семи милях к западу от Александрии. Высадка такого большого числа людей и снаряжения с маленьких шлюпок, которые являлись единственным доступным средством, оказалась нелегким делом. Она началась далеко за полдень, когда уже надвигался шторм. Вице-адмирал Франсуа Поль Брюэ д’Эжельер советовал отложить операцию до следующего утра, но Наполеон не стал его слушать. Сам он достиг берега незадолго до полуночи. К счастью для него, армия дошла до Александрии, не встретив сопротивления, и даже здесь обветшавшие стены и крошечный гарнизон смогли лишь ненадолго отсрочить неизбежное. Весь город являл собой картину полнейшего упадка, его население сократилось с 300 000 человек, каким оно было во времена римлян, до 6 000 — цифры, навевающей печаль и уныние. За исключением колонны Помпея, не имевшей никакого отношения к Помпею, и «Иглы Клеопатры» (также никак не связанной с Клеопатрой), ничто не напоминало о днях былой славы.[294]

Таким образом, взятие Александрии не составило трудностей для французской армии. Июльская жара сильно измучила солдат, но люди, которые ожидали увидеть богатый и великолепный город (и соответственно возможность пограбить), а нашли всего лишь скопление зловонных лачуг, почувствовали себя не просто разочарованными, но и преданными. Наполеон сказал им, что у них нет времени на мелкую рыбешку — необходимо немедленно идти на Каир. Двигаясь вдоль западной части дельты Нила, французы без боя захватили Розетту и 21 июля столкнулись с крупной армией мамлюков близ Эмбабеха, ниже острова Гезира. Призыв Наполеона к солдатам: «Знайте, мои воины, что с вершин этих пирамид сорок веков смотрят на вас!» — вошел в историю, но едва ли в нем была необходимость — в битве у пирамид он одержал легкую победу. Хотя мамлюки сражались доблестно, их сабли были бессильны против французских мушкетов. На следующий день Бонапарт вступил в Каир — слабая компенсация его людям за Александрию, но едва ли vaut-le-voyage.[295]