Глава XI ЗАКАТ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

Глава XI

ЗАКАТ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

Война Сицилийской вечерни не была причиной падения Отремера: с того момента как в 1250 г. египетский трон заняли мамлюки — а может быть, даже с момента взятия Иерусалима Саладином в 1187 г., — это был лишь вопрос времени, — однако она настолько занимала европейских правителей, что они не могли сосредоточиться на положении своих братьев-христиан на Востоке. При таком положении дел война продолжалась еще одиннадцать лет, пока Акра не была полностью разрушена. Только в 1302 г., после неудачной попытки посадить брата Филиппа Красивого, Карла Валуа, на сицилийский трон, папа Бонифаций VIII с неохотой согласился признать сына короля Педро, Фредерико, правителем острова, дав ему титул короля Тринакрии (появление этого причудливого наименования было вызвано необходимостью, так как Ангевины в Неаполе до сих пор фактически удерживали за собой сицилийскую корону). Даже теперь, однако, арагонцы добились не столь полной победы, сколь им хотелось бы; по условиям соглашения Фредерико должен был жениться на Леоноре, дочери Карла Валуа, а по его смерти остров предстояло возвратить дому Анжу.

Папа Бонифаций был избран в 1294 г. после единственного в истории папства отречения от престола безгрешного, но совершенно неспособного отшельника Целестина V. (Единственное свидетельство его пригодности для этого сана состояло в том, что некогда, находясь в свите Григория X, он на солнечном свету развешивал его облачение.) Новый папа был его противоположностью во всех отношениях. С его точки зрения, великие установления церкви существовали лишь для того, чтобы помочь ему в исполнении его земных целей и обогатить его род Каэтани. С иноземными правителями он обращался даже не как с подданными, но как с лакеями, тогда как соперничавший с его фамилией гибеллинский род Колонна, к которому он питал сильную зависть и могущества которого боялся, был в полном составе отлучен от церкви; его земли в Палестине были захвачены и разграблены во имя Святого креста. Подобное поведение вызвало такое падение престижа папства, от которого ему удалось оправиться лишь через много лет; в результате вся Европа ненавидела и проклинала Бонифация. Когда все семейство Колонна бежало во Францию, его главными врагами в Италии стали фратичелли — «духовные францисканцы», взбунтовавшиеся против все усиливавшегося обмирщения своего ордена и ратовавшие за возвращение к принципам аскетизма и бедности, исповедовавшимся его основателем. К Бонифацию они относились с омерзением — не только из-за его богатства и надменности, но и из-за того, что считали его ответственным — и справедливо — за отречение Целестина и последовавшие затем его заключение в тюрьму и смерть.

Куда более серьезную угрозу создавала для Бонифация враждебность со стороны Филиппа Красивого, которого он отлучил от церкви и которого угрожал сместить, после того как Филипп запретил французским священнослужителям повиноваться папе, призывавшему их в Рим. В ответ Филипп весной 1303 г. созвал Генеральные Штаты, где предложил призвать к ответу самого папу. Армия численностью 1600 человек отправилась в Италию; ей было приказано захватить Бонифация и доставить (насильно, если потребуется) во Францию. Нашли его в родном Ананьи, где он заканчивал буллу, в которой освобождал подданных Филиппа от клятвы верности своему королю, и взяли в плен. Через три дня протест народа, вставшего на его сторону, заставил войско отступить, однако эта миссия не прошла даром. Гордости старого папы был нанесен смертельный удар. Друзья папы — Орсини сопроводили его в Рим, где он через месяц скончался.

Бонифаций и Филипп были заклятыми врагами, однако дух средневекового папства оказался окончательно сломлен, а остаткам его престижа, еще сохранявшимся в Италии, пришел конец именно в результате их объединенных усилий. Когда в 1305 г. в Лионе на папский престол под именем Климента V взошел еще один француз, там же к нему присоединилась курия, и в течение последовавших семидесяти двух лет папы в Риме не было. Петрарка окрестил этот период «Вавилонским пленением», однако это выражение неверно: папы ни в каком смысле не являлись пленниками. Климент отправился в Лион по собственной воле и не собирался становиться марионеткой французского короля. Через четыре года, после ссоры с Филиппом, он даже перенес свой двор в Авиньон (именно потому, что этот город находился за пределами тогдашней Франции, но входил в провансальские владения Неаполитанского королевства, где папе легче было сохранять независимость). Ни он, ни его преемники по доброй воле никогда не ослабляли своего влияния на дела в Италии. Авиньон воспринимался ими только как временное местопребывание, до тех пор пока они не смогут в безопасности (и с удобством для себя) вернуться в Рим.

Находиться же в Италии было не только неуютно, но и опасно. После Фридриха II, коронованного в 1250 г., там не избирался ни один император Священной Римской империи. Теперь города Ломбардии и Тосканы не тревожили нашествия имперских войск, и они развивались, предоставленные самим себе. По большей части столь трудно доставшееся коммунальное управление уступало место деспотизму, когда тот или иной могущественный род — Висконти и Делла Торе в Милане, Монтекки (герои трагедии Шекспира), а позднее Скалиджери в Вероне, Гонзага в Мантуе — провозглашал свою власть. Существование множества мелких, но неограниченных по своему характеру диктатур, наложившееся на традицию междоусобной борьбы и подрывавшееся враждебностью буржуазии с ее коммерческими интересами, привело к глубинному брожению, затронувшему все стороны жизни Северной Италии. Правда, иногда оно вызывало к жизни новые творческие поиски, уже предвещавшие Ренессанс: Джотто родился в год смерти Манфреда — но в связи с ним в памяти куда чаще всплывают тирания и непрекращающееся кровопролитие. Что до великих северных республик, то Генуя и Пиза продолжали душить друг друга, пока Генуя не одержала решающую победу в 1284 г. Лишь Венеция оставалась относительно не затронутой воцарившимся хаосом, поскольку была опоясана морями и, таким образом, изолирована, а также благодаря своей тщательно сохраняемой олигархии, свободы от борьбы партий, а также грамотной системе сдержек и противовесов, которая сделала правительство этой «самой умиротворенной республики» чудом — и ужасом — всей Европы.

Флоренция являла собой еще один уголок, где среди окружающей суматохи царил относительный мир. В то время ее творческий потенциал был выше, нежели у какого-либо другого города-государства Италии; еще большего внимания она заслуживает тем, что породила, возможно, единственное — из когда-либо существовавших на белом свете — успешно действовавшее правительство, состоявшее из художников и мастеров. Фактический административный контроль находился в руках шести цеховых мастеров, именовавшихся приорами; их полномочия были очень велики, однако они сохраняли их всего в течение двух месяцев «за раз». За плечами у флорентийцев также была традиция глубоко укоренившегося гвельфского движения, благодаря которой она спаслась от множества феодальных усобиц, столь сильно терзавших другие города с менее счастливой судьбой, однако к концу века среди гвельфов произошел раскол и в 1302 г. — папа Бонифаций принял сторону «черных» — лидеры более умеренной партии «белых» были отправлены в изгнание.

Среди них был и Данте Алигьери, чья «Божественная комедия» — уникальное в своем величии произведение на итальянском языке — является, среди прочего, глубоким и горьким комментарием, в котором поэт, возможно, имевший целью всего лишь перечислить главных лиц своей эпохи, покуда он путешествует по загробному миру, на самом деле буквально творит над ними Страшный суд. Величие замысла ошеломляет, так же как техническое мастерство владения находившимся в процессе становления родным языком. Но что до политических идей в этом произведении, то иногда может показаться, что они более отдают XI, а не XIV в. Эти идеи, которые Данте более полно развивает в сочинении «О монархии», по сути своей, представляют возвращение к старинной мечте о мировой христианской империи, которой управляют гармонично сотрудничающие между собой император и папа.

Полная нежизнеспособность этих идей выявилась в 1310 г., когда их самый активный адепт, граф Генрих Люксембургский, явился в Италию в качестве избранного императора — болезненно честный идеалист, действующий из лучших побуждений. В первый раз он был коронован в Милане; на него надели копию железной короны Ломбардии (настоящая лежала в закладе), по-прежнему подчеркивая его (императора) беспристрастность между сторонниками папы гвельфами и императора — гибеллинами. Но гвельфские города Ломбардии и Тосканы развеяли его сомнения по поводу чувств к обветшалой имперской идее, и к тому моменту, как он достиг Рима, его симпатии к гибеллинам возросли настолько, что его не впустил в собор Святого Петра и он вынужден был принять императорскую корону от папских легатов в Латеранском дворце. Между тем король Филипп восстановил против него бывшего в Авиньоне папу Климента V, а также находившегося на престоле внука Карла Анжуйского неаполитанского короля Робера Мудрого. Новый император с неохотой начал войну. Однако это ни к чему не привело. В 1313 г. он умер от лихорадки, бесспорно подтвердив своей судьбой тщетность надежд, возлагавшихся на него Данте.

Данте никогда не любил короля Робера, которого он именовал «re da sermone», «речистый король». На самом же деле у Робера были данные, чтобы стать великим правителем. Он был ученым, чья искренняя любовь к литературе сделала его щедрым покровителем поэтов и писателей — особенно Петрарки, который был его личным другом и восхищался им настолько, что выразил надежду, что в один прекрасный день тот станет повелителем всей Италии. В более спокойные времена он бы смог очистить Сицилийское королевство от заполонивших его миазмов. Увы, ему не выпало такой возможности. Бесконечные войны с его соперниками из Арагона опустошили казну, и даже дома ему приходилось постоянно бороться с мятежными баронами, не дававшими ему ни минуты покоя.

Робер скончался в 1343 г. Ему наследовала его внучка Иоанна, жена князя Андрея Венгерского, и в течение следующих пятидесяти лет история Неаполя являла собой сплошной кошмар. (Мы не ждем от читателя, что он дочитает этот и следующий абзацы; они включены в книгу только для того, чтобы сжато проиллюстрировать, как низко пала неаполитанская политика.) В 1345 г. Андрей был убит по приказу двоюродной бабушки его жены, Екатерины Валуа; однако и на Иоанну пало подозрение в соучастии. Затем ее брат, король Лайош Венгерский, под предлогом мести за убийство потребовал корону себе. Он изгнал Иоанну и ее второго мужа, на всякий случай убив ее сводного брата, но вскоре вернулся в Венгрию, и местные бароны вновь призвали на царство Иоанну. После этого кузен последней, Карл, правитель Дураццо, завоевал королевство и заточил ее в тюрьму. Вскоре, в свою очередь, она была убита. По смерти Карла спорный вопрос о престолонаследии вызвал гражданскую войну, и королевство вновь погрузилось в прежнюю анархию.

К началу следующего столетия сын Карла Владислав, казалось, одержал верх в этой борьбе, и к 1410 г. — по причине того, что схизма (церковный раскол) продолжалась — он трижды самолично захватывал Рим, который папа Григорий XII, законный владыка, не в состоянии был удержать. В последний раз Владислав сжег и разграбил город. Его смерть в 1414 г. не вызвала сожаления у подданных — по крайне мере до того, как его сестра и преемница Иоанна II не довела королевство до еще большего упадка. В 1415 г. она вышла замуж за Жака Бурбона, который держал Иоанну фактически на положении узницы, убил ее любовника и заточил в тюрьму ее главного полководца Сфорца, однако его надменность вызвала восстание среди баронов, и они изгнали Бурбона. Затем наступило время, ознаменовавшееся еще большими интригами между Иоанной, Сфорца, ее новым любовником Джованни Караччиоло, усыновленным ей наследником Альфонсо Арагонским и Людовиком III Анжуйским, который строил козни всем, солидаризуясь то с одним, то с другим. Хотя в 1435 г. Иоанна умерла, Альфонсо потребовалось еще восемь лет, чтобы одержать окончательную победу и стать королем Неаполитанским с благословения папы.

Армии мамлюков уничтожили Иерусалимское королевство, однако три великих рыцарских ордена продолжали существовать, хотя срок им был отпущен неодинаковый. Самый молодой из них, германский Тевтонский орден, после 1291 г. на несколько лет перебазировался в Венецию, а затем, в 1308 г., — в Мариенбург на Висле, где и исчезает из нашей истории. В то же время тамплиеры и госпитальеры Святого Иоанна Иерусалимского продолжали играть свою роль в жизни Средиземноморья.

Взглянем вначале на тамплиеров. В наши дни трудно понять и даже поверить, сколь велико было их влияние на закате Средневековья. Основанный в начале XII в., дабы защитить пилигримов, стекавшихся к святым местам после Первого крестового похода, в течение последовавших пятидесяти лет они прочно утвердились почти во всех королевствах христианского мира, от Дании до Испании, от Ирландии до Армении; через сто лет «бедные братья — воины Христовы» вопреки данным ими бенедиктинским обетам бедности, целомудрия и послушания финансировали половину Европы, будучи владельцами наиболее значительных международных банков цивилизованного мира. К 1250 г. они, как говорят, владели около 9000 поместий; в Париже и Лондоне их обители использовались как крепости, где хранилась королевская казна. У английских тамплиеров Генрих III занял деньги для покупки острова Олерон в 1235 г.; у французских Филипп Красивый с трудом получил приданое для своей дочери Изабеллы, когда она выходила замуж за Эдуарда II Английского. Они внесли большую часть выкупа за Людовика IX, а Эдуарду I ссудили не менее 25 000 турских ливров (четыре пятых этого долга им пришлось ему простить).

Наибольшего могущества тамплиеры достигли во Франции, где успешно создали государство в государстве, и так как их влияние неуклонно росло, то неудивительно, что это должно было серьезно встревожить Филиппа Красивого. Но у Филиппа была и другая, менее достойная причина для беспокойства: он отчаянно нуждался в деньгах. Он уже лишил имущества и изгнал евреев и ломбардских банкиров; подобные действия в отношении тамплиеров — в результате чего он мог заполучить все их богатство и всю собственность, находившиеся в его королевстве, — раз и навсегда решили бы его финансовые проблемы. Он понимал, что орден окажется страшным противником; по счастью, однако, необходимое орудие было у него наготове. Многие годы ходили слухи о тайных ритуалах, совершавшихся рыцарями во время их полуночных встреч. Ему нужно было только начать официальное расследование, а свидетели, которые за скромное вознаграждение будут готовы дать нужные показания, легко найдутся. Прозвучавшие свидетельства оказались настолько подходящими, что он даже и не мечтал. Выяснилось, что тамплиеры — поклонники сатаны; во время своего обряда посвящения они отрекаются от Христа и попирают ногами распятие. Содомия не только не воспрещалась, но всячески поощрялась. От незаконных детей, которые, несмотря на это, все-таки появлялись на свет, избавлялись, зажаривая их живьем.

В пятницу, 13 октября 1307 г., гроссмейстер Жак де Моле был арестован в Париже вместе с 60 братьями, занимавшими главные посты в ордене.[167] Дабы вырвать признание, их сначала пытала дворцовая администрация; затем их передали в руки следствия и вновь подвергли мучениям. За последовавшие шесть недель было допрошено не менее 138 рыцарей; 123 из них — что неудивительно, — включая самого де Моле, признали справедливыми по крайней мере часть предъявленных им обвинений. Тем временем Филипп написал своим знакомым монархам, побуждая их последовать его примеру. Эдуард II Английский, который, возможно, чувствовал некоторую шаткость собственных позиций, поначалу склонен был отклонить предложение своего тестя. Однако когда от папы Климента (который жаждал оказывать французскому королю всемерную поддержку во всех его начинаниях) пришли недвусмысленные распоряжения, Эдуард более не медлил. Английский гроссмейстер ордена был взят под стражу 9 января 1308 г. Все его рыцари вскоре последовали за ним.

У тамплиеров нашлись и защитники. Когда де Моле допрашивали три кардинала, срочно присланные в Париж папой, он официально заявил, что отказывается от сделанного им признания своей вины, и обнажил грудь, чтобы показать явные следы пыток. Во время проведения Климентом первой консистории не менее десяти членов коллегии кардиналов угрожали подать в отставку в знак протеста против его политики. В начале февраля Святая инквизиция получила приказ приостановить свои действия против ордена. Однако повернуть течение событий вспять было невозможно. В августе гроссмейстер, вновь подвергнутый допросу, подтвердил свои прежние показания.

11 апреля 1310 г. состоялось открытие публичного заседания суда над орденом, где было объявлено, что всякий обвиняемый, кто попытается отказаться от сделанного ранее признания, будет сожжен на костре; 12 мая 54 рыцаря подверглись этой участи, а через две недели за ними последовали еще девять. В целом это грязное дело продолжалось еще четыре года. Король и папа продолжали советоваться — очевидный знак сомнений, от которых невозможно было отмахнуться, — и обсуждали, как распорядиться громадным богатством ордена. Тем временем Жак де Моле, пока не была решена его судьба, томился в темнице. Только 14 марта 1314 г. власти вывели его на эшафот перед собором Парижской Богоматери, дабы он в последний раз повторил свое признание.

Но им пришлось пожалеть об этом шаге. Нельзя сказать, что Жак де Моле, будучи гроссмейстером, отличился за прошедшие семь лет. Он покаялся, отрекся и вновь покаялся; он не проявил героизма и даже не выказал особых качеств, подобающих лидеру. Но теперь он, старик, которому перевалило за семьдесят, готов был предстать перед Господом; более ему нечего было терять. И вот, поддерживаемый своим другом Жоффруа де Шарне, он произнес громко и отчетливо: «Господь свидетель, я и мой орден совершенно невинны и не совершали того, в чем нас обвиняют». Тут же королевские маршалы поспешно увезли его и Шарне, а к Филиппу отправили гонцов. Король не стал более откладывать своего решения. В тот же вечер двух старых рыцарей доставили на маленький остров на Сене, где были приготовлены дрова для костра.

Впоследствии ходили слухи, что перед смертью де Моле призвал папу Климента и короля Филиппа явиться на суд к Богу до истечения года. От внимания людей не укрылось, что папа скончался, прожив чуть больше месяца, а король погиб в результате несчастного случая на охоте ближе к концу ноября.[168] Оба рыцаря мужественно взошли на костер и достойно встретили смерть. Когда настала ночь, монахи из обители августинцев с другого берега реки пришли, чтобы собрать их кости, которые затем почитались как останки святых мучеников.

Хотя рыцарский орден госпитальеров Святого Иоанна не играл никакой роли в преследовании и полном уничтожении тамплиеров — и некрасиво было бы думать, будто они втайне хотя бы отчасти испытывали злорадство, — нет сомнения, что они выиграли от гибели собратьев куда больше, чем кто бы то ни было. В булле, датированной 2 мая 1312 г., папа Климент объявил, что все состояние и имущество тамплиеров на территориях, лежащих вне границ Кастилии, Арагона, Португалии и Майорки, относительно которых он отсрочивал свое решение, передается ордену госпитальеров. Даже несмотря на то что король Филипп получил большую часть ожидаемой награды, не кто иной, как госпитальеры неожиданно оказались богаты, причем настолько, что это превзошло их самые смелые мечты.

По своему происхождению орден этот был древнее, нежели орден храмовников. Когда-то Карл Великий основал в Иерусалиме странноприимный дом, который просуществовал до 1010 г., пока его не разрушил фанатичный противник христиан халиф Хаким. Около 1023 г. этот участок приобрели купцы из рода Амальфи, восстановившие гостиницу под патронажем бенедиктинцев. Вскоре после этого она была посвящена святому Иоанну Крестителю. К моменту завоевания латинянами Иерусалима в 1099 г. ее управляющий, брат Жерар, сделал из нее центр своего монашеского ордена, преследуя при этом единственную цель — ухаживать за больными и по возможности лечить их. Преемник Жерара, некий Раймон из Ле-Пюи, пересмотрел его правила и поставил еще одну задачу членам ордена — защищать христианских паломников силой оружия. С 1130 г. и далее и тамплиеры, и госпитальеры регулярно принимали участие в Крестовых походах. И тот и другой представляли собой религиозные ордена, и члены их давали обычные для монахов обеты, но в то время как тамплиеры являлись исключительно военной организацией, госпитальеры никогда не забывали, что первоначально были, так сказать, братством сиделок, обязанность которого состояла в помощи «нашим господам — больным». Когда они не сражались, то постоянно занимались созданием и обустройством своих больниц, и их медицинские стандарты были самыми высокими во всем средневековом мире.

После того как Акра пала и существованию франкского Отремера пришел конец, рыцари-госпитальеры сначала нашли приют в Лимасоле. Однако они не желали подчиняться дому Лузиньянов, и в 1306 г. их магистр Фульке де Вилларэ — с благосклонного разрешения папы Климента — вступил в соглашение с генуэзским пиратом по имени Виньоло де Виньоли, дабы предпринять совместную атаку на остров Родос, принадлежавший тогда Византийской империи. В географическом отношении выбор был идеален. Из всех островов Эгейского моря Родос расположен дальше всего к востоку и всего в десяти милях от побережья Малой Азии; по проливу между ними проходила большая честь торговых кораблей, курсировавших между портами Западной Европы и Леванта. Горный хребет, достигающий примерно 4000 футов в высоту, давал несколько позиций, с которых можно было наблюдать как за Малой Азией, так и за островами Додеканес; в ясную погоду были видны даже очертания горы Иды на Крите, отстоящем более чем на сто миль к югу. Долины были покрыты садами и виноградниками, что решало вопрос с пищей и вином. Обширные сосновые леса обеспечивали обитателей Родоса практически неограниченными запасами древесины для строительства кораблей. Более того, жители острова могли похвастаться традициями мореплавания, восходившими ко временам античности. Экипаж судов римского флота на востоке (а впоследствии и византийских судов) состоял по большей части из родосцев. Если членам ордена, до сей поры базировавшимся на суше, теперь было суждено стать моряками, они не могли и надеяться найти себе лучших учителей в деле кораблестроения, в искусстве мореплавания и навигации.

Сначала, однако, нужно было завоевать остров. Его жители оказали упорное сопротивление, и только через два года тяжелой борьбы столица Родоса, близ которой находились две великолепные гавани, наконец оказалась в руках рыцарей. 15 августа 1309 г. ее ворота открылись, а через год она стала официальной штаб-квартирой ордена. С пиратом Виньоло госпитальеры быстро достигли соглашения, по которому рыцари в обмен на треть доходов с острова получали всю его территорию, кроме двух маленьких деревень, а также близлежащие острова Кос и Калимнос и некоторые другие из числа Додеканесских островов. Это была для них очень выгодная сделка. По прошествии девятнадцати лет они вновь обрели постоянный приют, дом на острове, который, согласно изданному впоследствии постановлению папы, полностью перешел в их собственность. С учетом этих новых обстоятельств они, являясь рыцарским орденом, образовали суверенное государство. Наконец-то они могли возобновить постоянную войну с неверными в соответствии со своим обетом «заставить замолчать врагов Господа». Но даже за этим занятием они никогда не забывали о том, что у них есть и другая обязанность, еще более неотложная. Эта их первая задача, после того как они поселились на Родосе, заключалась в том, чтобы начать работу в своем новом госпитале. Он должен был стать лучшим и самым известным во всем мире. Огромная больница — сохранившаяся до наших дней в том виде, в каком орден оставил ее почти пятьсот лет назад, — могла принять не менее восьмидесяти пяти пациентов, причем за всеми ухаживали сами рыцари.

Госпитальеры также создали совершенно новую административную структуру. Главой ее был гроссмейстер; орден, находившийся под его началом, подразделялся на восемь «лангов», то есть «языков», а именно Франции, Прованса, Оверни, Англии, Италии, Германии, Арагона и Кастилии. Чтобы объединить эту пеструю смесь рас и наречий, было решено, что каждый язык должен взять на себя ответственность за выполнение собственной задачи. Так, великий адмирал почти всегда был итальянцем, великий командор — провансальцем, великий маршал — овернцем, а великий бальи — немцем. Из числа англичан назначался туркополиер, отвечавший за береговые укрепления острова. От всех без исключения рыцарей требовалось, чтобы они носили на своем одеянии или плаще характерный восьмиконечный крест, «дабы в ум каждому запало, что он должен вечно хранить в сердце своем воспоминание о кресте Иисуса Христа и быть украшен восемью сопутствующими ему добродетелями».

В рамках «языков» орден подразделялся на три основных класса. Первый состоял из «рыцарей справедливости», набиравшихся только из аристократических фамилий Европы; от них требовали надежных доказательств их знатного происхождения. Следующими с точки зрения иерархии шли орденские служащие братья, чей социальный статус был несколько ниже; одни были воинами, другие — дипломатами, прочие должны были работать в госпитале. Третья категория состояла из капелланов, служивших в храмах и часовнях. Каждый рыцарь должен был в течение первых двух лет выдерживать испытательный срок службы, причем один из них он проводил на галерах. Лишь после этого с него брали следующую клятву:

«Ты обещаешь и клянешься именем Господа, и Девы Марии, и Иоанна Крестителя жить и умереть в повиновении. Ты также обещаешь не владеть никакой собственностью, которая принадлежала бы лично тебе. Есть и еще одно обещание, даваемое только членами ордена: быть невольником и рабом господ наших — больных».

Многие оставались за границей большую часть жизни в местных командорствах ордена, однако все без исключения обязаны были немедленно вернуться на Родос, если их призовут.

По мере того как год за годом проходил XIV в., рыцари начали все более и более отходить от первоначальных идеалов (что неудивительно). Хотя их госпиталь по-прежнему процветал и продолжал привлекать пациентов со всего Восточного Средиземноморья, их постоянно увеличивавшееся богатство (в сочетании, конечно, с почти идеальным климатом, в котором они жили) приводило к постепенному смягчению некогда аскетических монашеских обычаев. Однако своими военными обязанностями они не пренебрегали никогда. Они по-прежнему контролировали проливы; их консулы в Египте и Иерусалиме охраняли интересы христианских паломников; кроме того, они осуществляли натиск на турок, существенно замедляя развитие их морских сил и не давая Османской империи сделаться первоклассной морской державой. В 1348 г., объединившись с Венецией и Кипром, они взяли Смирну (Измир), через десять лет защитили ее, успешно отразив контратаку турок, а в 1365 г. приняли участие в последней в истории попытке очистить Святую землю от неверных.

В последнем случае их союзником и вдохновителем был король Петр Кипрский — первый монарх со времен Людовика Святого, горевший духом Крестовых походов. В 1362 г. он отправился в длительную поездку на Запад в поисках сторонников своих планов. Папа Урбан в Авиньоне, император Карл IV в Праге, Иоанн II Французский и Эдуард III Английский обещали помощь; Венеция также внесла вклад в виде судов, пришедшийся очень кстати. Экспедиция собралась на Родосе в августе 1365 г.; флот насчитывал примерно 165 кораблей, в том числе 108 судов с Кипра; несомненно, это были самые крупные объединенные силы со времен Третьего крестового похода. Только после того как весь флот снялся с якоря, было объявлено, что первым местом назначения станет Александрия. Крестоносцы высадились там 9 октября, а через два дня взяли город.

Вслед за этим началась резня — во всяком случае, еще более ужасная, чем та, что учинили солдаты во время Первого крестового похода в Иерусалиме в 1099 г., или та, которую устроили франки в Константинополе в 1204 г. Убивали всех без разбора. Большие христианские и иудейские общины пострадали наравне с мусульманами, составлявшими большинство населения; церкви и синагоги, так же как и мечети, были преданы огню. 5000 человек было взято в плен и продано в рабство. Король Петр, испугавшись такого оборота событий, сделал все, что мог, дабы восстановить порядок и удержать то, что осталось от города, но солдаты, захватив столько добычи, сколько могли унести, с нетерпением стремились убраться прочь, пока из Каира не прибыла армия мамлюков, чтобы нанести ответный удар. Королю ничего не оставалось, как отдать флоту приказ отправляться обратно на Кипр. Даже после этого он надеялся вернуться, организовав вторую экспедицию на Восток, но по прибытии в Фамагусту вся армия разбежалась — и солдаты, и пехотинцы думали только о том, чтобы как можно скорее вернуться домой с награбленным добром. Это был последний Крестовый поход — самый позорный из всех; из-за него прогресс в Средиземноморье нарушился, и это сказывалось большую часть столетия. К началу его франки и мамлюки были в мире между собой более пятидесяти лет. Паломники свободно путешествовали к святым местам; торговля между Западом и мусульманским миром процветала. Теперь в мгновение ока воскресли все прежние раздоры; местные христианские общины вновь начали подвергаться преследованиям, и церковь Святого Духа вновь была закрыта для посещений пилигримов. Христианское Кипрское королевство вновь сделалось заклятым врагом египетских мамлюков. Через шестьдесят лет им удалось отомстить.

Было бы несправедливо чересчур упрекать госпитальеров за эту катастрофу. В конце концов, они в первую очередь давали обет спасать чужие жизни, а не пресекать их; обет бедности, принесенный ими, исключал какие бы то ни было формы грабежа. Притом они достаточно долго прожили на Востоке, чтобы усвоить принципы сосуществования с окружающими народами. Вряд ли можно сомневаться, что поведение союзников шокировало их не меньше, чем кого бы то ни было, и они, несомненно, приложили все усилия, чтобы хоть как-то удержать их от кровопролития и грабежа; вина госпитальеров как таковая заключалась лишь в пособничестве. Тем не менее резня в Александрии — это мрачный эпизод в истории их ордена. В остальном же, несмотря на то что они часто бывали ленивы и малоактивны, факт остается фактом: 213 лет своего пребывания на Родосе и большую часть последовавшей затем оккупации (286 лет) Мальты рыцари-госпитальеры Святого Иоанна Иерусалимского играли роль благотворной — и иногда явно решающей — силы в делах Средиземноморья.

Дворец Альгамбра в Гранаде представляет собой одно из великолепнейших мусульманских зданий в Европе, сохранившихся до наших дней. Всех посетителей неизменно очаровывает изящество его архитектуры, тонкость резьбы, игра света и тени в его двориках и садах. Арки в форме подковы, кружево арабской каллиграфии, своды с украшениями в виде сталактитов — все это дышит духом ислама, являя его в самом совершенном воплощении. А затем посетителей ждет сюрприз. На потолке в трех альковах Сала де лос Рейос[169] — иногда ее называют Сала де ла Хустисия[170] — имеются совершенно необычные изображения. Они выполнены на коже, что уже может показаться необычным, но еще более примечателен их сюжет. В центральной нише десять человек, по виду явно мавры, сидят, собравшись на совет, а по бокам изображены сцены охоты, боев, игры в шахматы и куртуазного ухаживания — все выполнено в манере, характерной для христианской Европы периода позднего Средневековья. Стиль изображений соответствует XIV в., так что они должны были быть созданы практически тогда же, когда и сам дворец, строительство которого закончилось около 1350 г. Однако как они вообще могли появиться? Догмы ислама категорически не одобряют любые формы фигуративного искусства, и особенно изображения человека[171]; при этом мусульманство просуществовало в Гранаде еще полтора столетия. Можно лишь заключить, что мусульманский правитель заказал выполнить их художнику-христианину, это, в свою очередь, подразумевает, что, по крайней мере в то время, две религии переживали период счастливого и гармоничного сосуществования.

Одна из причин здесь заключается в том, что к третьей четверти XIII в. Реконкиста, можно сказать, выдохлась. Король Педро III Арагонский был полностью занят своей сицилийской авантюрой, тогда как его современник, король Кастилии Альфонсо X Мудрый (по-видимому, культурный и эрудированный человек), куда более интересовался переговорами по поводу короны Священной Римской империи и осуществлением своих планов относительно династических притязаний на Гасконь, нежели истреблением неверных. Что до сына Альфонсо, Санчо IV, и внука, Санчо Альфонсо XI (он взошел на престол еще несовершеннолетним, в результате чего началась гражданская война; хаос продолжался тринадцать лет, пока кортесы Кастилии не провозгласили в 1325 г., что он вошел в возраст), у них было более чем достаточно забот при отражении нападений марокканских берберов; при этом их успехи вызывали у мусульманских правителей скорее радость, нежели огорчение.

С восшествием на кастильский престол сына Альфонсо XI, Педро I — более известного под вполне заслуженным им прозвищем Педро Жестокого, — в 1350 г. на миг показалось, что сосуществование мусульман и христиан вновь находится под угрозой. Однако в первый период правления Педро в основном был занят домашними делами: заточил в тюрьму несчастную жену Бланку Бурбон, едва не убив ее (причем после того как стал двоеженцем), а затем сам оказался во власти своих врагов, удерживавших его во дворце. Очутившись на свободе в 1356 г., он продолжал убийства одно за другим, пока в 1360 г. не началась гражданская война. Во главе его противников стоял его единокровный брат Энрике Трастамарский. Обе стороны стремились получить поддержку других государств, и в результате Кастилия оказалась вовлечена в Столетнюю войну: Педро поддержали англичане, в особенности Эдуард по прозвищу Черный Принц, а Энрике — французы. Союз с англичанами продолжался недолго: Эдуарда оттолкнуло неверие и жестокость Педро, он возвратился в Англию, страдая от болезни, которая вскоре и свела его в могилу. Педро, оставшись один, вскоре потерпел поражение от Энрике и его союзника, знаменитого французского рыцаря Бертрана Дюгеклена. 23 марта 1369 г. Энрике в палатке Дюгеклена нанес Педро кинжалом смертельный удар и сделался Энрике II, королем Кастилии. Он наследовал такому правителю, как Педро, поэтому страна от этого только выиграла.

В 1371 г. был заключен один из немногих династических союзов между Испанией и Англией: старший из выживших сыновей Эдуарда II, Джон Гонт, герцог Ланкастерский, женился на Констанции, незаконной дочери Педро, и in absentia[172] провозгласил себя королем Кастилии. Прошло еще пятнадцать лет, прежде чем он ступил на испанскую землю, дабы заявить свои права на престол; наконец 7 июля он отплыл из Плимута в сопровождении жены и двух дочерей, а также армии в 20 000 человек. Через месяц он высадился в Корунне, и вскоре под его власть перешла большая часть Галисии, расположенной на северо-западе страны. Весной 1387 г. он объединился со своим зятем, королем Жоаном I Португальским (женившимся на его дочери Филиппе), ради совместного вторжения в Кастилию. Экспедиция потерпела неудачу: в лагере быстро начался мор, причем заболел и сам герцог; завоеванные территории были потеряны, и армии пришлось отступить через Пиренеи. Наконец в 1389 г. Гонт подписал договор, согласно которому отказывался от претензий на престол в обмен на сумму в 200 000 крон и щедрую ежегодную пенсию. Кроме того, его дочь Екатерина должна была стать женой будущего Энрике III Кастильского. В целом он получил куда больше, чем заслуживал.

Все это время мусульмане Гранады жили счастливо и относительно мирно. Что касается евреев, то с ними дело обстояло иначе. В финансовом отношении Энрике рассчитывал на них так же, как и другие правители, но во время гражданской войны он сознательно разжигал ненависть к ним, и с течением времени антисемитизм усиливался, пока в 1391 г. не вспыхнул и распространился подобно лесному пожару. События начались в Севилье 6 июня. Большая часть еврейского населения бежала, спасаясь от верной гибели; многие другие, поскольку синагоги были насильственно превращены в христианские церкви, вынуждены были перейти в новую веру. Из Севильи гонения охватили Андалусию, а затем и оставшуюся часть полуострова и даже земли за Пиренеями, достигнув Перпиньяна. Через некоторое время, как и следовало ожидать, наступило затишье, но огонь продолжал тлеть все следующее столетие, пока в 1492 г. Фердинанд и Изабелла не подписали роковой эдикт, согласно которому евреи изгонялись с испанской земли.

«Декамерон» Боккаччо начинается с того, что десять молодых людей покидают Флоренцию из-за чумы. Эта чума, более известная как «Черная смерть», нависает, подобно тлетворным испарениям, над второй половиной XIV в. Впервые она появилась в Константинополе весной 1347 г.; можно почти с полной уверенностью утверждать, что ее привезли корабли, спасшиеся из уже охваченной чумой генуэзской торговой колонии Каффа (совр. Феодосия в Крыму), которую в то время осаждали монголы. Город много веков подряд страдал от болезней, занесенных подобным образом, однако они никогда не были столь заразными, а эпидемии не распространялись в таких масштабах, как в этот раз. Как мы теперь знаем, носителями роковых бацилл являлись блохи, разносчиками которых, в свою очередь, обычно (хотя и не обязательно) бывали крысы, которыми кишели все корабли, приходившие с Востока. Любопытно, что эти крысы и сами были относительно новыми пришельцами в Европе. Первые из них, вероятно, прибыли на кораблях, на которых крестоносцы возвращались из Палестины, однако они быстро и беспрестанно размножались, и к середине столетия их было более чем достаточно, чтобы распространить болезнь по Европейскому континенту. Не обязательно верить современнику, анонимному хронисту из итальянского города Эсте, который утверждает, что в Константинополе от чумы пострадало восемь девятых всего населения. Для византийцев, однако, случившееся, по-видимому, выглядело последним доказательством того, о чем они уже давно подозревали: Святая Дева, их покровительница и защитница более тысячи лет, окончательно оставила их.

В самом Средиземноморье «Черная смерть» началась в октябре 1347 г., когда в Мессину прибыло двенадцать генуэзских галер. Возможно, они тоже пришли из Каффы. Также, несомненно, оттуда другой генуэзский флот перенес инфекцию в январе 1348 г. в Геную, Венецию и на Сицилию. Оттуда она распространилась к северу, на Корсику и Сардинию, к югу — в Тунис и Северную Африку, к западу на Балеарские острова, оттуда перекинулась в Барселону и Валенсию на побережье Испании, а также, что было неизбежно, через проливы проникла в Южную Италию и быстро охватила полуостров.

Изо всех итальянских городов сильнее всего пострадала Флоренция. Оценки современников малодостоверны, однако имеется надежное свидетельство, гласящее, что из всего населения Флоренции, оценивавшегося примерно в 95 000 человек, в ходе шестимесячной вспышки болезни умерло между 50 000 и 60 000. Сам Боккаччо оставил незабываемое описание безудержного бегства всего населения из городов и местечек, покинутых домов и имущества, того, как больных — даже детей — бросали на произвол судьбы и никто не смел приблизиться к ним; массовых захоронений в поспешно вырытых траншеях; оставшегося без присмотра скота, свободно бродившего в сельской местности. Сообщают, что в Венеции, где эпидемия особенно свирепствовала, погибало по 600 человек в день; в Орвьето в каждой семье из четырех человек статистически ожидалась смерть одного из родителей и одного ребенка; в Сиене — где количество умерших оценивалось в 50 000 человек, что равнялось двум третям населения, — как раз в то время строился собор, который должен был стать одним из величайших в христианском мире. Все рабочие умерли; строительство было остановлено, и хотя оно возобновилось ближе к концу века, здание — в том виде, в каком изначально планировалось, — не завершено до сегодняшнего дня. Что до Италии в целом, то мы вряд ли ошибемся, утверждая, что потери составили треть всего населения или даже немногим более.

Во Франции во многом происходило то же самое. Как и следовало ожидать, вначале чума вспыхнула в Марселе. Через несколько недель она достигла Пиренеев, а к началу августа 1348 г. уже свирепствовала в Бордо. Она также поразила лежащий восточнее папский Авиньон, истребив почти половину его обитателей, включая всю английскую общину августинцев, находившуюся в городе. Папа Климент VI удалился в свои комнаты, никого не принимал и целыми днями сидел между двумя пылающими жаровнями. (Лечение оказалось успешным: он выжил.) Тем временем зараза распространилась вверх по долине Роны до Лиона, а к началу июня достигла самого Парижа.

Там, где болезнь поражала людей, благочестиво настроенная часть населения начинала молиться. Однако преобладавшей реакцией на приближение неминуемой смерти, особенно в больших городах на севере страны, стало лихорадочное и неистовое веселье. А почему бы и нет? Если Господь оставил своих людей, почему следует соблюдать его заповеди? Если человеческие жизни должны быть столь жестоко прерваны, пусть люди посвятят последние свои дни удовольствиям, будь то пища, вино или любовь — или, в идеале, и то, и другое, и третье. В Париже — где подобные наслаждения всегда высоко ценились — размах происходившего свидетельствовал о почти полном упадке морали, как частной, так и общественной.

Во многом аналогичные события разворачивались по всему Средиземноморью. На Кипре, где начало эпидемии совпало с мощным землетрясением и цунами, все это привело к резне: охваченные паникой землевладельцы перебили всех своих рабов-арабов, так как боялись, что они могут воспользоваться воцарившимся хаосом и поднять мятеж. На побережье Далмации горожане Салоны (Сплита) столкнулись с другой опасностью: волки, спустившиеся во множестве в город с гор, рыскали по улицам и нападали и на больных, и на здоровых. Смертность достигла таких масштабов, что горы брошенных без погребения трупов оставались на улицах порой неделями.

В Испании, впервые проявившись в прибрежных городах, чума медленно, но верно шествовала по Арагонскому королевству. Его правителю, Педро IV, каким-то образом удалось выжить, однако он потерял вначале дочь, затем племянницу и, наконец, в октябре — вторую жену, Элеонору Португальскую. Затем бедствие распространилось дальше, вначале по землям мусульман, а оттуда — среди солдат кастильской армии, в то время активно участвовавшей в Реконкисте на юге под командованием самого короля Альфонсо XI. В 1344 г. он взял Альхесирас, а ныне находился близ Гибралтара. Солдаты, осаждавшие мыс, в отличие от его защитников в течение лета 1349 г. не страдали от болезни, однако в начале марта 1350 г. смертельный недуг поразил и их. Генералы Альфонсо умоляли его удалиться в укромное место до той норы, пока эпидемия не утихнет, но тот отказался покинуть своих людей. Он умер в Страстную пятницу, 26 марта, оказавшись единственным правящим монархом, павшим жертвой «Черной смерти». Иоанна, дочь Эдуарда III Английского, скончалась в Бордо по пути на свою свадьбу с сыном Альфонсо, Педро Жестоким. Обитатели территории самой Кастилии тоже не избежали напасти, однако отделались сравнительно легко — по распространенному мнению, это произошло потому, что землевладельцы охотно передавали свое имущество церкви. Когда опасность миновала, оказалось, что пожертвования делались в таких масштабах, что это привело к серьезным нарушениям экономического баланса страны; в 1351 г. король Педро I был вынужден отдать приказ церковным властям полностью возвратить все, что они получили.

«Черная смерть» унесла большее количество жизней, нежели до нее любая известная в истории война или эпидемия. Последствия чумы оказались тяжелыми для международной торговли, но относительно краткосрочными; дольше продолжалось тревожное положение в земледелии — сократилось количество пахотной земли по причине массовой смертности работников. Это настоятельно вынуждало землевладельцев увеличить выплаты, что, в свою очередь, привело к смягчению сословных различий, прежде весьма значительных, так как труженики впервые стали переезжать с места на место в поисках работы или более высокой платы. В искусстве — особенно в живописи и скульптуре — тема смерти начала играть куда большую роль, нежели прежде; что касается духовной жизни, то неэффективность молитв и бессилие церкви перед чумой потрясли веру многих христиан. В 1350 г. Европа необратимо изменилась.