БОЕВАЯ АРИФМЕТИКА
БОЕВАЯ АРИФМЕТИКА
В одном из боев фашистам удалось окружить наблюдательный пункт, на котором находился лейтенант Нахимчук со своим взводом. Завязался жестокий неравный бой. Доблестные артиллеристы начали прорываться из окружения.
В этом бою сам Нахимчук уничтожил 10 фашистов. Гитлеровцы решили взять его живьем и впятером бросились на смелого лейтенанта. Троих он заколол штыком, но четвертый вскочил на него, а пятый поймал за ноги и хотел свалить. В горячей схватке Нахимчук уничтожил и этих фашистов.
Другие бойцы дрались так же мужественно, как и их командир. Вражеское кольцо было прорвано. Взвод благополучно добрался до своего подразделения.
Младший политрук В. ТЮТЮННИКОВ
ИЗ ЖУРНАЛИСТСКОГО БЛОКНОТА
МАРИНА
В. ТУРУНТАЕВ
Голубой станционный павильон в Покровском-Стрешневе на окраине Москвы.
Марина прошла к платформе, надеясь добраться до Истры с каким-нибудь воинским эшелоном. Но поезда проходили мимо не останавливаясь. В дверях теплушек толпились красноармейцы. Они что-то кричали ей, но в грохоте колес нельзя было разобрать ни слова.
Рядом было Волоколамское шоссе. Через мост, перекинутый над железнодорожным полотном, проносились грузовики, автобусы и санитарные машины. Пошла туда, на шоссе. Остановилась на обочине, вскинула руку. Машины двигались сплошным потоком, разбрасывая далеко по сторонам колесами мокрый, выпавший ночью снег. Лица водителей за ветровыми стеклами казались бесстрастными, как маски. Один грузовик все же свернул в сторону, остановился. Марина припустилась к нему:
— Подвезите!
Из кабины выглянул военный в полушубке:
— Тебе куда, черноглазая?
— В Истру!
— Ку-уда-а?… — растерялся тот. — Там же фронт, девочка!
— У меня направление в часть, — сказала Марина, протягивая документы.
Военный взял их, стал читать:
— «Марина Васильевна Парфенова направляется санитарным инструктором в 78-ю стрелковую дивизию». — Он еще раз оглядел Марину с ног до головы, что-то про себя прикидывая. — Ну-ну… А ведь я из 78-й. Будем знакомы: комиссар Отдельного саперного батальона Кириченко. Давай сюда котомку, садись, — поедем в Гучково…
— А… разве не в Истру?
— Ты садись, садись! Тебе дивизия нужна или Истра?
Так московская студентка Марина Парфенова оказалась в 78-й стрелковой дивизии сибиряков.
В Гучково приехали в сумерках. Кириченко привез Марину в дом, где разместилась санчасть саперного батальона, и представил полной женщине средних лет, в гимнастерке с командирскими петлицами:
— Ну, Гликерия Петровна, принимайте пополнение! Это Марина!
Гликерия Петровна Тимченко обрадовалась:
— Вот как хорошо-то! У меня уже есть одна помощница, Ксения Вивтоненко, теперь и Марина будет. Что тут творилось, товарищ комиссар, в ваше отсутствие, вы и представить не можете: бои, раненых везут, а я одна, сама и врач, и сестра, и санинструктор — весь мой персонал вышел из строя.
Кириченко ушел, забрав Маринины документы. Гликерия Петровна стала приглядываться к новенькой.
— Как же тебя на фронт взяли, такую молоденькую? Поди и паспорта еще нет?
Смуглое улыбчивое лицо девушки залилось румянцем, нахмурилось. Верхняя губа с маленькой черной родинкой обиженно вздрогнула.
— Мне девятнадцать, Гликерия Петровна!.. — В черных блестящих глазах ожидание: поверят или нет?
Гликерия Петровна чуть заметно покачала головой:
— Уж ладно, не буду выпытывать. Сколько ни есть — все твои, годы-то. Москвичка?
— Из Подмосковья. Училась в Москве. Родителей нет. Мать погибла совсем недавно, двух месяцев не прошло. Попала под бомбежку.
— А ты, значит, на фронт решила?
Марина кивнула:
— Мы всей группой из техникума, еще в тот день, как войну объявили, пошли в военкомат. Ну, правда, некоторых мальчишек взяли, а девчонок даже до комиссии не допустили. Потом, в августе, опять ходила, уже одна. Пообещали: пришлем повестку. Я и котомку сшила, положила в нее все, что необходимо…
— Ну, и прислали повестку-то?
— Где там! Как мама погибла, пошла я к ним в третий раз. Опять тот же разговор: ждите, когда надо будет — вызовем. Ну сколько можно ждать? Взяла я вещички и двинулась пешочком в свое родное Мансурово — деревня это наша, неподалеку отсюда. Там у меня тетка.
— А возле Мансурова уже бои…
— Что ж ты, так прямо и воевать решила? — всплеснула руками Гликерия Петровна.
— Не знаю, — улыбнулась Марина. — Пошла и пошла. Думала: повидаюсь с теткой Авдотьей, а уж там — как будет. А командир части, которая Мансурово обороняла, характеристику мне написал, что я раненых во время бомбежки перевязывала и еще в Сорокино (там же, недалеко) в разведку ходила. Я с этой характеристикой вернулась в Москву в военкомат! Вот и направили к вам, в 78-ю.
…Утром явился старшина:
— Где тут пополнение? Идем обмундировываться!
Подбирал, подбирал он Марине форму, ничего подходящего не нашел, все было велико.
— Не беда, — сказала Ксения Вивтоненко, помогавшая Гликерии Петровне в санчасти.
— Что-нибудь придумаем.
Распороли гимнастерку, укоротили полы, ушили в боках, подняли рукава, приметали белый подворотничок. В самую пору пришлась гимнастерка! Ремень дважды вокруг талии обвился — пришлось и его укоротить.
На фронте было затишье, и раненых в санчасть поступало немного.
Однажды к девушкам заглянул интендант Гущин:
— Которая тут в техникуме училась?
— Я, — с готовностью отозвалась Марина. — Три курса кончила.
— Подходяще! Идем-ка со мной! — И привел ее к писарю Фомину, низенькому круглолицему старшему сержанту: — Вот тебе грамотный кадр!
— Не хочу я писарем! — запротестовала Марина.
Ей объяснили, что в армии нет такого слова «не хочу».
— Ты не жалей, что ко мне попала, — успокоил ее Фомин. — Привыкнешь — понравится. А что? И эта работа важна.
Стал он вводить ее в курс дела:
— Вот в эту книгу вписывай дебет — все, что поступает. А сюда — кредит… Сколько портянок получили, сколько выдали…
— Как же, буду я портянки считать!
— Не только портянки, и шинели тоже…
Саперный батальон перебазировался из Гучкова в Павшино, почти к самой Москве. Настроение было подавленное. И вдруг в канцелярию вбегает Ксения Вивтоненко и кричит:
— Фашистов погнали, Маринка! Бежим скорее собирать барахло!
Марина закрыла канцелярию на замок и побежала с Ксеней в
санчасть. Уложили все имущество в ящики, приготовились к отъезду. Марина вышла на крыльцо — ждали грузовика, и тут на нее налетел запыхавшийся Фомин:
— А ну пошли укладывать бумаги!
Когда батальонная канцелярия прибыла в Гучково, бои шли уже на подступах к Истре. И там вместе с саперами была Аня Фокина, санинструктор второй роты. Об этой бесстрашной девушке Марина слышала от бойцов, прибывавших в санчасть с передовой:
— Ну и боевая! Ни черта, ни дьявола не боится — вытаскивает раненых прямо из реки!
В то время награды скупо давали, а Аню Фокину представили сразу к ордену. О ней писали во фронтовой газете. Марине она казалась человеком особенным, не таким, как все остальные. И Марина очень удивилась, когда Ксения Вивтоненко завела однажды такой разговор:
— Маринка, давай в роту проситься! Что мы тут — все принимаем да отправляем раненых, ты портянки свои считаешь. Фокина на передовой, ей легче быть храброй! Ну, сама посуди: вот, допустим, завтра кончится война, а ты и немца-то живого не видела. Вояка!
— Как это не видела?
— Да где же?
— В Сорокине, когда в разведку ходила.
— Ты в разведку ходила? — удивилась Ксения.
— Сперва я просто так пошла, бабушку повидать, она в Сорокине живет. Только вхожу в деревню, слышу — моторы гудят, собаки лают, а на улице пусто, будто все люди вымерли. А они в погребах сидели. И бабушка моя тоже. Поплакали мы с ней, а как стала я наверх вылезать — тут и увидела фашистов. Машины их посреди улицы стояли, а к машинам пушки были подцеплены. Солдаты возле пушек бегали, что-то кричали по-своему. Ой как я испугалась! Бегом из деревни оврагом и у лесной опушки встретилась с нашими разведчиками. Спрашивают: «Здешняя?» Я говорю: «Конечно!» И попросили они меня опять сходить в Сорокино, поглядеть, в какую сторону немецкие колонны двигаются. Самим-то разведчикам в маскировочных халатах к деревне близко не подойти — их сразу заметят.
— И ты пошла?
— Ну да. На улице опять пусто. Те машины с пушками, которые я в первый раз видела, уже проехали. А в стороне Львова гудят моторы. Все громче, громче. Прижалась я к палисадничку, жду. Вот уж слышу — пошли машины на подъем к деревне. Вдруг как засвистит в воздухе! Бах! Прямо там, в овраге, где машины ехали, снаряд разорвался! Потом еще один. Думаю: сейчас фрицы разбегутся, как тараканы! Закричали они там на разные голоса…
— Ты видела, как они разбежались? — спросила Ксения.
— Ничего не разбежались. Покричали и поехали дальше. Ой, Ксеня, я как увидела их… Ну вот совсем, кажется, рядом вползла в деревню одна машина, за ней другая, третья… Двенадцать всего я насчитала. И поперли по улице. Моторы ревут, аж земля трясется.
— А солдаты сидят в кузовах на скамеечках, мундирчики у них чистенькие, каски блестят, автоматы в руках. Лица у всех дерзкие такие, нахальные — что, мол, нам ваши снаряды!
— Теперь-то они драпают! — сказала Ксеня.
— Теперь драпают! — согласилась Марина. — А тогда у меня мысль в голове была: что, если все они такие вот, свеженькие, досюда дошли… Такое меня зло взяло…
— Ну а куда же они ехали?
— На Звенигород. Когда я сказала об этом командиру наших разведчиков, он, поверишь, даже присвистнул: думали, что немцы повернут на Истру, там был наш укрепленный район, а они пошли в обход…
— Счастливая ты, Маринка, — вздохнула Ксения. — Уже и в разведку сходить успела, и раненых под бомбежкой перевязывала…
Вот уж скоро и Можайск. Машины без конца буксуют на заснеженных дорогах. Ну и зима выдалась, никогда еще в этих местах не бывало столько снегу! Впереди колонны автомашин ползет трактор — вытаскивает грузовики. Холодно сидеть в кузове. Мороз пробирается под ватник. Стынут, деревенеют ноги.
Несколько дней назад ушла из санчасти Ксения Вивтоненко: в первой роте погиб санинструктор, и ее взяли на освободившееся место. Марине обидно: вместе подавали рапорты, а она все еще ходит в писарях. «Чем же я хуже?»
Марина пошла к комбату, подала новый рапорт. Комбат долго смотрел на нее грустными глазами. Вздохнув, сказал:
— Подожди немного, дочка, у меня сейчас все роты укомплектованы.
— Другие все воюют, а я в писарях, — пожаловалась Марина.
— Засиделась? — усмехнулся комбат. — Ну ничего: там места освобождаются быстро.
Все- таки она добилась: ее перевели обратно в санчасть, к Гликерии Петровне. Теперь тут работы было много — раненые поступали с передовой непрерывно. Спать приходилось иной раз только в машине, во время переездов.
Однажды остановились на ночлег в какой-то деревушке. В немногих уцелевших домишках уже разместились саперы одной из рот — разминировали участок перед деревней и приотстали от других.
В избе, куда вошли Марина с Гликерией Петровной, было жарко и совсем по-домашнему трещали в печи дрова. Отсветы пламени плясали на полу и на лицах сидевших на корточках бойцов. Марина тоже подсела к печке, вытянула к огню озябшие руки, и тут в избу вошла еще одна девушка — невысокая ростом, в ушанке набекрень, в перетянутой солдатским ремнем телогрейке и с кобурой на боку. Брови и волосы на лбу — белые от инея.
— Ну как, Аня, раненых много? — спросила у нее Гликерия Петровна.
— Хватает. Сегодня, правда, полегче.
— Ноги не застыли?
— Нет, в валенках хорошо.
Разговаривая, Аня сняла шапку, телогрейку и оказалась очень тоненькой, черненькой, постриженной под мальчика девушкой.
— Кто это? — потихоньку спросила Марина у Гликерии Петровны.
— Да Аня же Фокина! Аня, познакомьтесь: это моя помощница, Марина. Тоже бедовая — все просится туда, к вам. Не сидится ей со мной…
— Ну и правильно, — сказала Аня. — У вас тут скучища.
— Вот и Ксения ушла, — продолжала жаловаться Гликерия Петровна. — Ты ее не встречала — как она там?
— Ничего, хорошо. Они вперед ушли, — Аня махнула рукой в неопределенном направлении и, в свою очередь, принялась жаловаться Гликерии Петровне на то, как трудно следить за санитарным состоянием бойцов, когда все время в наступлении. И еще о чем-то таком же будничном говорила.
Оказывается, и Аня Фокина тоже не только подвиги совершает, но и работает, как все другие. Как Марина, как Гликерия Петровна, как Ксения. Делает перевязки, ведет отчетность и проверяет санитарное состояние бойцов. Только все это она делает там, на передовой. В этом вся и разница. И Марина подумала — теперь она это твердо знала, — что и она смогла бы работать где угодно. И там, на передовой, тоже…
Две саперные роты во главе с командиром батальона ушли вперед, и в какой-то момент связь между ними и штабом прервалась. Это случилось на Вяземском направлении.
В санчасть прибывали теперь не столько раненые, сколько обмороженные. Они и рассказывали, что происходит на переднем крае.
— Снегу по пояс, а немец-то налегке, все побросал, — попробуй тут догони его!
Но доходили и такие слухи, будто справа и слева нет наших войск и что там, в лесах, немцы.
Про ушедшие вперед саперные роты никто ничего определенного сказать не мог. И на сердце у Марины становилось все тревожней: ведь там, с этими двумя ротами, Ксения Вивтоненко и Аня Фокина. И когда комиссар батальона, который оставался теперь за командира, решил отправить вперед несколько групп для связи с ротами, Марина попросила послать и ее тоже.
Вышли на рассвете. Шли весь день, и всю ночь, и весь следующий день, и еще ночь, обгоняя двигавшиеся на запад войска. Чтобы сократить дорогу, часто сворачивали на снежную целину и брели по ней, выбиваясь из сил…
В деревнях, куда заходили связные, войск уже не было, и на вопрос: «Давно ли прошли наши?» — жители отвечали: «Да вот только что!»
Наступило третье утро. Вот еще одна деревня. Постучались в крайнюю избу:
— Мамаша, проходили войска?
Ответ на этот раз прозвучал неожиданно и непонятно:
— Сейчас только немцы ушли!
— А наши?… — почти закричала Марина. — Где наши?
— Проходили и наши — часа два тому. — Старушка показала рукой на запад: — И наши туда ушли, и немцы.
В той стороне, километрах в полутора от деревни, начинался лес.
— Ты что-то путаешь, мамаша! — сказал сержант Мордовии, старший группы. — Наверное, немцы вперед ушли?
Старушка обиделась:
— Нешто я своих от немчуры не могу отличить?
— Поразмыслив, сержант Мордовии повел группу дальше, к лесу:
— Что-то тут неладно.
Но едва группа приблизилась к опушке, как оттуда по ним открыли огонь из автоматов.
Бойцы бросились в снег и, разгребая его руками, поползли обратно к деревне…
В этот день немцы перерезали большак, по которому двигалась дивизия. И там, под Вязьмой, остались в окружении две роты 3-го отдельного саперного батальона, а с ними — Ксения Вивтоненко и Аня Фокина. Через несколько дней оттуда, из окружения, вышли восемнадцать саперов. Только восемнадцати удалось пробиться сквозь немецкий заслон. Остальные погибли…
Марину вызвали в штаб батальона и сказали, что в роту старшего лейтенанта Лосева требуется санинструктор.
— Всем хватило игрушек? — спросил командир роты, придирчиво оглядывая одетых в белые маскхалаты саперов. — Может, кому мало?
Бойцы заулыбались. Их застывшие в напряженном ожидании лица, как это всегда бывает перед выходом на опасное дело, словно бы оттаяли.
У каждого в руке — мешок, до отказа набитый противотанковыми минами, на груди — автомат. Марине дали нести мешочек с взрывателями, он висел у нее на поясе, а сзади топорщилась санитарная сумка.
Ветер переметал через бруствер снежную пыль. Над головами с воем пролетали мины и хлопали где-то позади. Порой ночное небо высвечивалось серебристым призрачным сиянием.
Лосев теперь неотрывно смотрел на часы. До выхода оставались считанные минуты. Марина также неотрывно следила за выражением лица командира, готовая в любой момент последовать за ним в слепую, непроглядную мглу. И все же она не смогла удержаться от улыбки, когда большой, широкоплечий, закутанный в белый халат Лосев вдруг показался ей похожим на новогоднего деда-мороза. Только что не было у него бороды и усов.
— Пошли! — Лосев перемахнул через бруствер. Кто-то из бойцов подхватил Марину под мышки, помогая ей выскочить из траншеи, чересчур глубокой для ее роста.
Лосев, пригнувшись, пробежал несколько шагов и залег, поджидая остальных. Марина старалась повторять все движения командира. Она была второй в цепочке, и все распоряжения, которые отдавал Лосев саперам, шли через нее. Поэтому Марина не спускала глаз с его рук. Вот он обернулся и легким взмахом руки показал: пошли! Махнула рукой и Марина. Немного пробежав, снова все залегли.
Дальше продвигались ползком, забирая влево, через ложбину. Путь, по которому Лосев вел бойцов, был тщательно выверен. Прежде чем отправиться на задание, саперы несколько дней вели наблюдение, выползая с биноклями на пригорок и просматривая дорогу между двумя деревеньками — Валухово и Березки, в которых стояли вражеские боевые охранения. Днем по этой дороге курсировали танки, обстреливали наши позиции, мешая дальнейшему наступлению. Группа Лосева и должна была заминировать дорогу.
В тусклом свете ракет сквозь мутную снежную кутерьму угадывались темные пятна воронок. Мины продолжали рваться то тут, то там. Они летели и с нашей, и с немецкой стороны, и когда слышался их нарастающий, леденящий душу вой, саперы, как по команде, зарывались в снег, ненадолго замирали, а затем ползли дальше. Мягкий сухой снег глубоко оседал под локтями. Саперы ползли почти бесшумно. Лишь изредка кто-нибудь неосторожно стукнет автоматом о мешок с минами, и тогда Марина слышала сердитый шепот командира: «Тише вы, черти!..» — «Тише!» — также шепотом сердито бросала она ползущему за ней следом саперу.
Лосев поднял голову, прислушался. Подозвал к себе двоих саперов, что-то приказал им. Те поползли к смутно белевшему впереди снежному валу, образовавшемуся при расчистке дороги, и тотчас их маскхалаты словно растаяли во тьме. Марина скорее угадала, чем увидела, как над самым гребнем вала что-то мелькнуло — раз, другой… Все было спокойно. Немного выждав, Лосев дал знак остальным выползать на дорогу.
Один за другим саперы переваливались через гребень и скатывались на твердую, утрамбованную гусеницами дорогу. Сняв рукавицы и сунув их за пазуху, каждый взял у Марины сколько ему надо было запалов и молча принялся за дело.
Лосев работал наравне со всеми: маленькой лопаткой выкапывал в плотном, заледенелом насте лунки.
— Дай-ка мину!
Марина подала один из трех продолговатых ящиков, положенных саперами у ног Лосева.
— Так… Взрыватель!
Марина достала из мешочка взрыватель. Второй, третий. Как хирургическая сестра во время операции, она делала то, что было нужно.
Оглянувшись, она увидела на дороге несколько неподвижных белых кочек. Можно было подумать, что они так и торчали здесь все время, эти кочки. Ветер надувал на них с насыпи снежную пыль… Если хорошенько прислушаться, то в промежутках между разрывами мин, сквозь унылое завывание ветра можно было поймать ухом легкий хруп — это саперы ковыряли лопатками мерзлый грунт.
Белые кочки на дороге время от времени приходили в движение, то одна неслышно стронется с места и поплывет дальше по дороге, то другая…
— Ну вот и все! — сказал Лосев, уложив последнюю мину. — Теперь осталось только смотать удочки.
Марина облегченно вздохнула, и на какой-то миг ей показалось, будто она уже вернулась в свою землянку.
Но вот где-то совсем близко прострочила воздух автоматная очередь. Видимо, на опушку леса, на той стороне дороги, вышел патруль, и, как обычно, один из немцев пальнул для острастки в сторону дороги. И сейчас же в небо взвились ракеты. Когда они погасли и все вокруг погрузилось во мрак, Лосев приказал саперам отходить. Те, кто уже кончил минировать, перебрались через вал. Когда Лосев подсаживал Марину, на дороге оставалось всего трое бойцов.
Она скувырнулась в снег по другую сторону вала. Поднявшись на ноги, еще успела поймать взглядом взбиравшегося на гребень командира роты. И в этот момент перед глазами взметнулось огромное пламя, ее оглушило и отшвырнуло в сторону.
Марина открыла глаза, осмотрелась. Снег вокруг нее был весь черный. Сильно пахло гарью. Рядом били из автоматов короткими очередями. Чуть дальше, приглушенней, рвали воздух длинные очереди. Там, за дорогой, почти непрестанно вспыхивали маленькие трепетные огоньки. Слышался близкий посвист пуль. Шел настоящий бой.
Вдруг кто-то крикнул:
— Старший лейтенант ранен!
Марина поползла на голос и почти тотчас же увидела Лосева и еще одного сапера возле него. Лосев пытался подняться на руках и снова со стоном падал в снег.
— Ребята… пускай отходят!..
Увидев Марину, сапер, находившийся при командире, спросил:
— Управишься с ним одна?
— Ладно, — сказала Марина.
— Мы прикроем, — и сапер исчез.
— Лосев опять приподнялся на руках:
— Где ребята?… Пускай… отходят…
На бедре у него расплылось по маскхалату большое темное пятно. Марина только успела достать из сумки бинты, как немцы запустили целую серию ракет. Огонь еще больше усилился. Словно при свете дня, Марина увидела дорогу: большое черное пятно и уходящие от него вправо и влево снежные валы. Увидела лежащие в снегу белые фигурки саперов — метрах в ста левее себя. Увидела немцев — там, впереди, за черным пятном воронки, тоже в какой-нибудь сотне метров…
Когда ракеты погасли, она перебинтовала Лосеву рану.
— Товарищ старший лейтенант, обхватите меня за шею! Крепче!
Если бы можно было приподнять голову! Но пули вжимают в снег.
Автоматные очереди сливаются в сплошную трескотню, и теперь трудно разобрать, где наши, а где враги.
— Товарищ старший лейтенант!
— Уходи… Уходи, Маринка, я сам как-нибудь… А то нас обоих…
Он совсем не может двигаться! Что делать? Фашисты, наверное, уже перешли дорогу… Позвать кого-нибудь из саперов? Не услышат, далеко… Она находилась сейчас в том состоянии слепого исступления и отчаяния, когда все становится безразличным, даже свистящие над головой пули. Все, кроме одного-единственного дела, на котором сконцентрировались вся ее воля, нервы, сила. Ухватив Лосева обеими руками за поясной ремень, она попыталась оттащить его подальше от дороги. Лосев слабо помогал ей руками и здоровой ногой. При каждом усилии лицо его кривилось от боли.
— Маринка… Прошу, уходи… — хрипел он. — Я сам выберусь.
Она вспомнила день, когда получила назначение в роту. Лосев сам пришел за нею в санчасть, чтобы проводить в расположение роты.
Враги вели методичный минометный обстрел наших позиций. При каждом, даже отдаленном разрыве Марина ложилась в снег, а Лосев с добродушным видом приговаривал: «Ничего, Мариночка, привыкнешь. Смотри: я уже не падаю!» В конце концов он взял ее за руку, как маленькую девочку, и так, за руку, привел в роту…
— Да не брошу я вас тут, хоть умрите! — закричала она. Слезы навернулись у нее на глаза, мешая смотреть. — Не уйду, слышите!
Милый, хороший мой, ну еще немножечко!..
Лосев несколько мгновений смотрел на девушку, словно силясь что-то понять, а затем вдруг обхватил ее за шею. Марина почувствовала, как его щетина впилась ей в щеку.
— Вылезем!.. — прохрипел Лосев. — Не дадимся немцам!
И они поползли.
Лосев тяжело дышал. Лицо его вспотело.
— Отдохнем?…
Усталости Марина почти не чувствовала, но было очень жарко. Выбившиеся из-под шапки волосы обледенели. Белой рукавичкой от маскхалата она смахнула пот со своего лица, затем отерла Лосеву взмокший лоб, глаза. Лосев благодарно улыбнулся.
Перестрелка не утихала. С вражеской стороны бил пулемет.
— Товарищ старший лейтенант, пора! — Марина приподнялась, подставляя Лосеву плечо.
— Эх, не догадаются, видно, на этот раз немцы лошадей подать! — сказал Лосев. — А неплохо бы, правда?
Марина улыбнулась:
— Теперь уж мы и сами доберемся.
— Тогда побежали, а? Ведь три ноги на двоих…
Да, повезло ей на днях с этими лошадьми. Уже смеркалось, когда она вышла с группой на задание. Навстречу санитары несли раненых. Вскоре стали попадаться убитые, и чем дальше, тем больше. Саперы шли молча, стараясь не смотреть под ноги. Марина даже обрадовалась, когда услышала стон. «Я сейчас, ребята!» — крикнула она саперам, быстро перевязала раненого, и тут опять: «Сестричка, помоги!» Она и этому помогла, и еще одному. Только вдруг спохватилась: где же ее группа? Ушли саперы. Вокруг свистели пули. Били из автоматов со стороны опушки. Марина обхватила одного бойца поперек туловища и оттащила в придорожный кювет. Вернулась за другим. Враги заметили ее и повели прицельный огонь. Но Марина уже оттащила в кювет второго бойца. Теперь как-то надо было выбираться к своим. И вдруг из лесу, со стороны немцев, вынеслась упряжка с санями. Вот она уже рядом, на дороге. Марина вскинулась навстречу: «Тпру-ру!..» Упряжка остановилась.
Взмыленные кони били копытами мерзлый снег. Фашисты, прекратив стрельбу, выжидали. Все это продолжалось считанные мгновения. Вот раненые уже в санях. Едва Марина сама ухватилась за связи, как кони рванули и понесли. Противник вдогонку открыл бешеную стрельбу, но было уже поздно.
Сдав раненых в санчасть, Марина пошла в свою роту. Путь ее лежал через поле недавнего боя, и опять она перевязывала раненых и помогала санитарам оттаскивать их в овражек.
Тем временем старший группы саперов доложил командиру роты об исчезновении санинструктора. Досталось же Марине от Лосева, когда она, наконец, вернулась к себе в роту!
…А сейчас он лежит на боку совершенно беспомощный. Уже перевалили через пригорок.
— Милый, хороший, еще чуточку!
Лосев не отвечает. Глаза его закрыты, он кажется неживым.
— Товарищ старший лейтенант!.. — Марина испуганно подалась к Лосеву, всмотрелась внимательней в его черное, неузнаваемо изменившееся лицо. Из приоткрытого рта вырывалось тяжелое горячее дыхание. Неужели шок?
Но вот Лосев открыл глаза.
— Двигаем дальше?
— Двигаем, товарищ старший лейтенант!
Проползли метра два, и снова передышка. Совсем ослабел старший лейтенант. Ну ничего! Еще немного… Еще… Как хочется спать! Хоть секундочку бы вздремнуть — сколько сил бы прибавилось…
Но они уже вышли из-под обстрела. Немецкие автоматчики, видно, так и не решились перейти дорогу, все еще держатся на той стороне. Из наших траншей строчат пулеметы.
— Не повезло мне, — прошептал Лосев. — Хотел подольше повоевать. Ребята в роте подобрались славные… Как родные они мне…
— Вы еще вернетесь, — сказала Марина. — Мы вас будем ждать.
— Я скоро… поправлюсь…
Кто- то ползет сюда. Это саперы. Те, что отстреливались. Теперь и они отошли. Но почему их так мало, где остальные?
«Ребята!..» — хочет крикнуть им Марина, но голос куда-то пропал, одно сипенье вырывается из сведенного рта.
— Жив старший лейтенант?
Лосев приподнялся:
— Убитые есть?
— Двое ранены, — ответили ему, и после некоторого молчания: — Трое… убитых.
— Кто?
Ему назвали фамилии. Лосев застонал. Саперы подхватили его под мышки, собираясь тащить, но он высвободил руки.
— Вынесли их? — Его трясло как в лихорадке, и он с трудом выговаривал слова. — А?…
— Нельзя было, товарищ старший лейтенант… Ничего от ребят
не осталось.
Лосев уронил голову на руки и затих.
«Ничего от ребят не осталось… Ничего от ребят не осталось…» — звенело в ушах у Марины. Как это — ничего не осталось? Смысл этих слов до ее сознания не доходил. Как — ничего не осталось?
И когда саперы, подхватив безжизненное тело командира, потащили его к траншее, Марина еще некоторое время лежала в снегу, пытаясь понять: как это — ничего от ребят не осталось?
Из траншеи Лосева на носилках доставили в медсанбат, а там сразу погрузили в сани и отправили в госпиталь. Он просил не отправлять его из дивизии, но ранение у него оказалось очень тяжелым — была раздроблена берцовая кость, — и медсанбатовские врачи не решились оперировать сами.
В последний момент Лосев попросил позвать комиссара Кириченко и сказал ему:
— Грешно вам будет, товарищ капитан, если вы эту девочку не представите к награде.
На другой день группа саперов получила задание разминировать один из участков нашей обороны — предстояла атака. Пока готовилось снаряжение, в блиндаж заглянул артиллерийский лейтенант и стал рассказывать, как его ребята подбили на дороге немецкий танк.
— Товарищ лейтенант, — обратилась к нему Марина. — Как же это ваши артиллеристы — со стороны противника, что ли, стреляли? Или, может, сам танк наехал гусеницей на ваш снаряд?
— А что такое?
— Да поглядите, в какую сторону накренился танк!
Это не было для нее вопросом самолюбия. Какое же тут самолюбие, если ты сделал тяжелую работу, а кто-то другой приписывает ее себе! Элементарное чувство справедливости.
— А ну поглядим! — сказал лейтенант и полез через бруствер. Вот у него — это точно, самолюбие взыграло. Но человек он был, видимо, честный. Вернувшись, пожал саперам руки:
— Ничего не скажешь, ваша работа. Поздравляю!