V.1. Правовое оформление вхождения Эстляндии и Лифляндии в состав России. Подтверждение Петром Первым привилегий немецкого рыцарства
V.1. Правовое оформление вхождения Эстляндии и Лифляндии в состав России. Подтверждение Петром Первым привилегий немецкого рыцарства
В России вопрос о выходе к Балтийскому морю никогда не снимался с повестки дня. Напротив, он приобретал особую остроту по мере формирования российского внутреннего рынка и консолидации российских территорий в единое целое. Морской путь через Белое море был неудобен: по нему приходилось слишком долго добираться до европейских стран, к тому же он был открыт для навигации лишь три-четыре месяца в году. Гавани же Балтийского моря и устья рек от Западной Двины до Невы находились в руках Швеции, которая всеми силами препятствовала закреплению России на Балтике и её прямым связям с Европой. Это создавало угрозы экономическому развитию России, её жизненным интересам, стратегической безопасности. Тяга России к Балтике, обусловленная её географическим положением и подготовленная всем её историческим развитием, материализовалась при Петре Первом. В результате победы над Швецией в Северной войне стратегическая и военная гегемония шведов на Балтийском море была уничтожена и Россия заняла первенствующее положение в системе северных государств. По Ништадтскому миру (30 августа 1721 г.) в состав Русского государства вошли Ингерманландия, Западная Карелия с г. Выборгом, Эстляндия, остров Эзель (Сааремаа) и Лифляндия, за исключением герцогства Курляндского. Примечательно, что не с объединением Украины и России, а именно с завоеванием жизненно необходимого выхода к Балтийскому морю Россия была в 1721 г. провозглашена империей. К ней стали относиться как к европейскому государству, а восточная граница Европы была передвинута с Дона до Урала.
Во всё время Северной войны Полтавская битва по своим последствиям была самой важной. Через год с небольшим после этой виктории был взят Ревель (29 сентября 1710 г.), и шведское господство в бывших ливонских землях закончилось. Хотя жители Лифляндии и Эстляндии присягнули на русское подданство, эти земли по первоначальному российско-польскому договору 1700 г. подлежали передаче союзнику России в Северной войне польскому королю Августу II как курфюрсту Саксонскому. Эта передача была подтверждена соответствующими пунктами договоров 1709 и 1711 гг. О согласии или несогласии дворянства и городских сословий Лифляндии и Эстляндии на такую передачу никто и никогда не спрашивал. Однако после неудачно закончившейся для России войны с Турцией (1711 г.) Пётр Первый отказался от прежних договорённостей с королём Августом, не оказавшим ему помощи, и в возмещение огромных убытков и потерь решил присоединить Лифляндию и Эстляндию к России. Потребовалось ещё десять лет борьбы, прежде чем намерение царя реализовалось в Ништадтском договоре.
Историки объясняют многое в действиях Петра по отношении к Лифляндии и Эстляндии тем, что первоначально он смотрел на эти древние ливонские земли как подлежащие передаче королю Августу. Пётр не щадил этих земель, выводил пленников во внутренние губернии не только сотнями, но и тысячами. В 1702 г., дабы «войска шведские не имели в Лифлянтах довольства», фельдмаршал Б.П. Шереметев, исполняя царское повеление, прошёл Лифляндию из конца в конец, истребляя всё встречное: остались целыми «Пернов да Ревель и меж ими сколько осталось около моря, и от Колывани к Риге около моря же, да Рига»{99}. В следующем, 1703 году Шереметев «учинил плен и разорение» Эстляндии. В те времена «плен и разорение» означало полное уничтожение движимого и недвижимого имущества жителей и увод в плен всех, кто не успел укрыться в непроходимых лесных чащах и болотах. Многие города, сотни деревень и местечек превратились в развалины и опустели.
Военная необходимость требовала и таких крутых мер, как выселение (или депортация) ненадёжного элемента во внутренние губернии России. Так было при Иоанне Грозном во время Ливонской войны, так было и при Петре Первом в период Северной войны.
Если лифляндское и эстляндское дворянство имело достаточно оснований, чтобы быть недовольным правлением шведов (закон о редукции, регламентация крестьянских повинностей) и не испытывать приверженности к шведским властям, то среди горожан и крестьян шведы могли найти доброжелателей (или пособников). Они, несмотря на строгий запрет русского правительства, были не прочь сообщить шведам такого рода сведения, которые могли быть использованы во вред русским войскам. Это явилось основной причиной, заставившей русское правительство, «вследствие нынешних конъюнктур», прибегнуть в 1708 г. к высылке подальше от границы всех взятых в плен жителей Нарвы и Дерпта (числом 1600 человек), которых подозревало в преданности Швеции. На сбор давалось восемь дней. При отъезде каждому разрешалось продать своё движимое имущество, а непроданное «оставить за своей печатью в безопасном месте». Местами назначения переселенцев были Москва, Вологда, Новгород, Воронеж, Казань, Астрахань. Мастеровые и рабочие люди, находясь в русских городах, вскоре нашли себе работу и выгодные занятия, семьи же высших сословий бедствовали и жили на вспомоществования. В 1714 г. все они получили разрешение возвратиться на родину. По сообщению Вебера, находившегося в России в 1714–1719 гг. в качестве брауншвейг-люнебергского резидента и написавшего книгу «Das veranderte Russland» («Изменённая Россия»), только шестая часть возвратилась на родину, остальные же добровольно остались в местах, куда были высланы, «потому что там могли добыть лучшие средства существования и не захотели покидать свои вновь приобретённые дома и земли»{100}.
Судьбу Нарвы и Дерпта могла разделить и Рига, если бы рижане и лифляндские помещики не были благоразумны и дали повод для сомнений в своей благонадёжности. Это явствует из ответа Петра Первого на докладную записку лифляндского губернатора князя Репнина, поднесённую царю в Петербурге 10 февраля 1720 г. Князь Репнин спрашивал, как быть, в случае вражеской атаки, с рижским купечеством разных вер и наций и уездным шляхетством, в надёжности которых он сомневается. Поводом для запроса стало положение военного устава о вооружении населения («гражданских или купецких лиц») и использовании его при отпоре врагу. Ответ царя был таков: «Кой час услышишь о прибытии неприятеля, тогда немедленно, ружья обобрав (т.е. отобрав), оставить только старых и малых, да женский пол, прочих всех выслать вон из города и сказать под смертною казнию, чтоб шли все в нашу землю, а не ино куды. Уездным велишь також удалиться внутрь, а в город не пускать»{101}. Из ответа Петра следует, что он, так же как и Репнин, не доверял перешедшим под российский суверенитет жителям Лифляндии и потому распорядился в случае алярму не выдавать, а, наоборот, отбирать ружья и затем выслать всех нестарых мужчин во внутренние губернии. Располагая таким повелением царя, Репнин, в случае какой-либо высадки шведов в Лифляндии, конечно, не затруднился бы выслать в глубь России не только всех рижан, но всё дворянство.
Вышеприведённые факты говорят о том, что интеграция в состав России отвоёванных у шведов Эстляндии и Лифляндии была делом далеко не простым и требовала известной гибкости со стороны русского правительства, для того чтобы обрести в этих землях союзника, на которого можно было бы положиться. Таким союзником стали немецкое дворянство и купечество, и, конечно, на чётко оговорённой правовой и материальной основе.
Важно сказать, что положение ливонских земель при их включении в состав России было чрезвычайно бедственное. Ещё до войны шведская редукция разорила дворянское сословие Эстляндии и Лифляндии. Война, голод (1709 г.) и чума (1710 г.) довершили беды населения — помещиков, горожан и крестьян.
Присоединение Эстляндии и Лифляндии к России совершилось силой оружия, но оформлено было по царским универсалам (воззваниям) к лифляндским и эстляндским жителям, по капитуляциям и аккордным (договорным) пунктам, заключавшимся не с Ливонией, которая не представляла никакого цельного юридического лица, а с корпорациями дворянства и горожан.
В универсалах, распространявшихся генерал-поручиком Бо-уром при вступлении русских войск в Ригу и Ревель, говорилось, что государь намерен оставить без всякого нововведения евангелическую религию и все древние привилегии, вольности, права и преимущества дворян и горожан, которые в шведское время всегда нарушались.
Крепости сдавались по капитуляциям. Например, Ревельская крепость сдалась генералу Боуру по капитуляции из 31 пункта. В 13 пунктах оговаривались права и привилегии. В девяти (12–20) обещалась свобода аугсбургского (евангелического) вероисповедания, сохранение учреждений, имуществ церквей и пасторов. По прочим четырём военные и гражданские чины, владеющие домами в городе, освобождались от постоя, караула, поставки подвод и проч. (п. 21), сохранялись в своей силе облигации, закладные и т.д. (п. 22), подтверждались права граждан, живущих в Вышгороде (п. 24), обещалось определить в губернаторы эстляндское лицо, знающее по-немецки, и сохранить немецкую канцелярию (п. 26).
Независимо от общих капитуляций дворянство и городские сословия Эстляндии и Лифляндии предложили на утверждение свои особые аккордные пункты.
Эстляндское и лифляндское дворянство добивалось полной отмены разорительных для него шведских мероприятий по редукции. Дворяне желали, чтобы, во-первых, им были возвращены имения, отобранные шведами, во-вторых, чтобы местные дворяне были единственными землевладельцами в крае, и в-третьих, чтобы казённые имения, превосходившие почти в шесть раз число частных владений, сдавались в аренду исключительно дворянам.
Горожане, в частности, Риги просили о покровительстве торговле, о сохранении употребления прежней крупной монеты, о неумножении таможенных пошлин и налогов, о разрешении свободного торга мачтами и русским лесом и особенно о том, чтобы Риге было оставлено древнее стапельное право.
Почти все просьбы и ходатайства дворян были приняты и утверждены. Закон о редукции был отменён сразу же при переходе Эстляндии и Лифляндии в русское подданство. Затем после заключения Ништадтского мира были учреждены подчинённые сенату реституционные комиссии, которые занялись возвращением имений прямым владельцам.
При возвращении имений лифляндское дворянство оспорило право рижских граждан владеть вотчинами, предоставленное шведами, хотя это право и было подтверждено гражданам при их вступлении в русское подданство. Граждане, которые при шведах купили имения, теперь были обязаны их продать представителям дворянства, поскольку только оно, согласно статье 19 аккордных пунктов, получало исключительное право на покупку и выкуп дворянских имений. Дворянство добилось и преимущественного права на аренду казённых имений, вытеснив из этой сферы хозяйственной деятельности граждан. Только с 1840 г. казённые имения будут отдаваться в арендное содержание с торгов, к которым будут допущены равномерно все сословия.
После принятия жителями Эстляндии и Лифляндии российского подданства (эти прежние шведские губернии стали образовывать Прибалтийский край Российской империи) Пётр Первый пожаловал особые грамоты: 1) лифляндскому дворянству; 2) городу Риге; 3) эстляндскому дворянству; 4) городу Ревелю.
В жалованной грамоте лифляндскому дворянству, которая была взята за основу для других жалованных грамот, Пётр за себя и за своих законных наследников подтверждал и обещал непрестанно охранять все благоприобретённые привилегии, с которыми верное наше рыцарство и земство в Лифляндии поддалось России, особенно привилегию Сигизмунда-Августа, данную в Вильно в 1561 г., статуты, рыцарские права, вольности, праведные владения и собственность, которыми они владеют и на которые справедливо претендуют. Жалованная грамота заканчивалась оговоркой: «однакож наше и наших государств высочество и права предоставляя без предосуждения и вреда». Такие же оговорки содержались в жалованных грамотах, предоставлявшихся местным рыцарям и земству предшественниками Петра — датскими, польскими, шведскими королями. После Петра Первого все русские государи, вступая на престол, подтверждали права и привилегии дворянских и городских корпораций, сопровождая их оговоркой, что дальнейшее сохранение таких прав и преимуществ зависит от усмотрения царствующего государя как монарха самодержавного.
Эта оговорка упорно оспаривалась и извращённо толковалась прибалтийско-немецким дворянством. Ю. Самарин[39] свидетельствовал, что немецкое население края построило ложную, исторически и юридически, доктрину неприкосновенности данных краю привилегий{102}. Согласно этой доктрине, привилегии немецкого дворянства и бюргерства считались закреплёнными двусторонними договорами 1710 г. о шведской капитуляции с последующим подтверждением их Петром I. Отстаивая договорной характер капитуляций, прибалтийско-немецкие политические деятели, историки и правоведы делали вывод, что русское правительство не правомочно их расторгнуть односторонним актом без согласия прибалтийско-немецких представительских учреждений и не может осуществить реформы, затрагивающие остзейские привилегии. Ю.Ф. Самарин был первым, кто заявил, что рыцарство и бюргерство как подданные России не правомочны вступать в договорные отношения с царём — носителем государственного суверенитета. Отсюда следовало, что договоры 1710 г. являются обыкновенными жалованными грамотами (именно в форме жалованных грамот они были подтверждены Петром). Их юридическая сила зависит от волеизъявления монарха. И потому привилегии имеют законную силу лишь до тех пор, пока они признаются русскими царями. Точку зрения Самарина поддерживали И.С. Аксаков, М.П. Погодин, М.Н. Катков и другие русские публицисты, противники остзейского порядка на Прибалтийской окраине. Следует сказать, что из русских монархов оговоркой в жалованных грамотах воспользовались прежде всего Екатерина Великая и Александр III, хотя в целом их реформы не разрушали сословно-корпоративный порядок в крае.
Русское правительство сохранило прежнее административное деление и прежние границы между Эстляндской и Лифляндской губерниями. Во главе каждой губернии был поставлен генерал-губернатор (из числа приближённых царского двора) с резиденцией соответственно в Ревеле и Риге. Он являлся высшим представителем царской власти, отвечал за внутренний порядок и безопасность, следил за взиманием податей и решал вопросы, касавшиеся содержания крепостей и войсковых частей.
Генерал-губернаторы действовали в полном согласии с немцами, так как в Эстляндии и Лифляндии Пётр I в основном сохранил порядок управления и судопроизводства, сложившийся в предыдущие столетия. Это средневековые привилегии дворянства и городов, сословные органы самоуправления, господство лютеранской Церкви, патронат[40], немецкий язык в качестве официального, различия в обложении податями (государственные подати взимались только с крестьянских хозяйств, помещичьи имения налогами не облагались). Всё это и составляло сущность так называемого особого остзейского порядка. Он препятствовал сближению прибалтийских губерний с Россией и обеспечивал неограниченную власть прибалтийско-немецких помещиков и бюргеров.
Так, заместителями губернатора и чиновниками в административном аппарате края назначались, как правило, лица, знакомые с «местными условиями», т.е. прибалтийско-немецкие дворяне. Ввиду наделения немецкого языка статусом официального они даже переписку губернских учреждений с коллегиями в Петербурге вели на немецком языке. (Исключение составляли только бумаги, поступавшие в имперский центр из так называемых «русских канцелярий» лифляндских и эстляндских генерал-губернаторов.) Поскольку далеко не все русские чиновники владели немецким в требуемом объёме, чтобы разобраться с подготовленными на этом языке документами, то дела, связанные с Прибалтийским краем, обычно попадали к чиновникам немецкого происхождения соответствующих департаментов в центральных государственных учреждениях. Таким образом, получалось, что вплоть до самых высших инстанций управлением Лифляндией и Эстляндией ведали чиновники преимущественно немецкой национальности. Это не было предусмотрено никакими привилегиями, но, несомненно, благоприятствовало сохранению остзейского порядка.
Свои интересы прибалтийско-немецкое дворянство отстаивало, опираясь на систему сословно-представительных органов. Все вопросы, касающиеся жизни губернии, избрания чиновников местного самоуправления, суда, полиции обсуждались на ландтагах (лифляндском, эстляндском и эзельском), собиравшихся раз в три года. Их постановления имели силу закона для местного населения.
Членами ландтага с правом полного голоса могли быть только представители привилегированных дворянских семей, которые владели землями в Прибалтике ещё во времена Ливонского ордена, польского и шведского владычества. В середине XVIII в. их фамилии были занесены в особую привилегированную дворянскую матрикулу (список дворянских родов), составленную для Лифляндии (172 дворянские фамилии), Эстляндии (127 фамилий) и Эзеля (25 фамилий)[41]. С этих пор, точнее с 1747 г., начинает обозначаться разделение дворян на два разряда: на вписанных в матрикулу, т.е. имматрикулированных (это собственно рыцарство) и на дворян, не вписанных в матрикулу, которых стали называть или земством (Landschaft) вообще или земскими владельцами (Landsassen). Такое разделение на рыцарство и ландзассов нередко давало повод для пререканий между ними, поскольку последние пользовались меньшими правами.
В перерывах между ландтагами губерниями руководили ландраты (земские советники), избиравшиеся из представителей наиболее родовитых семей. Власть помещиков не распространялась на города. Там господствовал магистрат, представлявший интересы городского дворянства и купечества.
Если правительство или губернаторы, видя злоупотребления, считали необходимым вмешаться в деятельность местных немецких властей, это далеко не всегда приносило желаемый эффект.
Дело в том, что прибалтийско-немецкое дворянство и бюргерство края приобрело среди своих представителей в Петербурге могущественных защитников и покровителей. Частично это было достигнуто путём отстаивания доктрины о договорном характере привилегий вкупе с заверениями в своей особой лояльности и преданности консервативным началам, частично — обыкновенным подкупом. Как свидетельствует Я. Зутис, одни из покровителей, как, например, князь Меншиков, оказывали единовременные услуги, другие были на постоянном подкупе. Так, всегдашними ходатаями по делам рижского магистрата являлись барон Шафиров и Остерман. Постоянным адвокатом рыцарства выступал Левенвольде{103}. В случае необходимости прибалтийское дворянство противодействовало вмешательству в местные дела также встречным обращением к царю.
И всё же это была оборона слабых против сильного. Поэтому важно было всячески беречь то настроение русской власти, которое позволяло сохранять привилегии. Это значило: избегать резких конфликтов, по возможности вести дело без шума, в тиши канцелярий и кабинетов, с опорой на соплеменников, достигших высокого положения в Петербурге.
Хотя центральная власть и сохранила особый остзейский порядок, всё же имперско-российский отпечаток, изменявший немецкие ландшафты края, с каждым десятилетием ощущался всё сильнее. Например, при Петре Первом Нарва превратилась в крупный торговый город Эстляндии. После 1710 г. развернулось большое строительство и в Ревеле. Здесь была построена новая гавань, а в районе Ласнамяги, где находились сенокосы и выгоны, был разбит парк, украшенный скульптурами и известный ныне под называнием парк Кдцриорг. Со второй четверти XVIII в. Ревель стал превращаться в аванпорт Петербурга в начале и в конце навигационного периода, когда лёд препятствовал судоходству в восточной части Финского залива.