V.2. Крестьянский вопрос в Прибалтийском крае. Как мельник Яан из деревни Вохнья боролся за справедливость
V.2. Крестьянский вопрос в Прибалтийском крае. Как мельник Яан из деревни Вохнья боролся за справедливость
Прибалтийско-немецкое дворянство, хлопоча о своих выгодах и приобретя в 1710 г. обширные права на владение имениями и деревнями, а также на аренду казённых земель, совершенно не позаботилось о своих крестьянах. Воспользовавшись щедростью русского правительства, оно не проявило щедрости к своим крестьянам — эстонцам и латышам. О них вспомнили только в 21-й статье аккордных пунктов. В ней, в частности, сказано: «Такожде и во время войны с Россией отвезённое крестьянство оттуда отпущается и каждый из оных в прежнее место безопасно отправляется, дабы земля крестьян имела, и чтоб не осталась она в явный вред отчасти не обработана» (Прибалтийский сборник. Т.Н. С. 533). То есть речь шла лишь о возвращении рабочей силы при полном забвении прав, которыми латыши и эстонцы пользовались, находясь под шведским суверенитетом. Шведские правила определения повинностей и барщинных работ больше не применялись. Дворянство вернулось назад к временам Сигизмунда — Августа. Одновременно обычным делом стал и старый произвол. Он заходил так далеко, что русское правительств, возмутившись «остзейскими» злоупотреблениями, потребовало от помещиков, чтобы они не препятствовали свободе браков между крестьянами. А через некоторое время русские власти запретили арендаторам казённых имений самовольно определять повинности крестьян, брать их к себе в услужение или отдавать в наём другим хозяевам.
Однако правительству было трудно бороться с помещичьим произволом, которого оно, конечно, не желало. Помещики, опираясь на жалованные грамоты, твёрдо стояли на своём. В результате крепостнический гнёт в прибалтийских губерниях был более тяжёлым, чем во внутренних губерниях России.
В целях восстановления имений, пострадавших от войны, и обеспечения роста доходов помещики стремились увеличить объём сельскохозяйственной продукции. Как и прежде, они шли по пути экстенсивного земледелия. Для расширения запашки использовался старый испытанный метод: захват крестьянских земель. Большое количество дворов, опустевших во время эпидемии чумы, просто присоединялось к имениям. Бывали случаи, когда крестьян выгоняли даже из деревень и поселяли на такой земле, где прокормиться было крайне сложно.
Крестьянам запрещалось продавать свою продукцию на городских рынках. Они могли продавать её только помещику, который сам назначал цену, конечно, крайне низкую. В то же время помещики, с большой выгодой для себя, продавали крестьянам товары, которые они гораздо дешевле могли бы купить в городе: соль, железо, табак, сельди. Крестьянам запрещалось также заниматься винокурением, которое являлось привилегией помещиков.
Несмотря на гнёт, пассионарные и бунтарские элементы в эстонском народе не переводились. История сохранила память о несгибаемом мужестве и твёрдости мельника Яана из деревни Вохнья. Помещик отобрал у него весь скот, непрерывно увеличивал повинности, заставил его отца поселиться на разорённом дворе, жестоко избивал обоих, топтал ногами, когда отец и сын протестовали против его самодурства, деспотизма, грабежа.
И это был не какой-то единственный и исключительный случай. В одинаковом с Яаном положении были все эстонские крестьяне. Не случайно в одной эстонской песне поётся:
Где от курочек яички?
В глотку ястреба попали.
Чуть родился жеребёнок —
У господ готова упряжь.
Принесла бычка корова —
Глядь, и он на барском поле.
Оттого и земли плоше
И соломенные крыши
Прохудились, обветшали.{104}
Мельник Яан, не желая мириться с таким положением, неоднократно подавал жалобы на своего помещика в суды и другие учреждения. В 1737 г. Яан приехал в Санкт-Петербург и обратился с жалобами в юстиц-коллегию и даже лично к императрице Анне Иоановне. Отсюда его отправили в Ревель, где выпороли и приговорили к тюремному заключению за то, что он «осмелился приблизиться к высокому трону её величества императрицы» и «подал необоснованную жалобу на своего господина». Но эти репрессии не подавили волю эстонского крестьянина к сопротивлению. Он бежал из тюрьмы через печную трубу и снова явился в Петербург с требованием справедливости и возмещения убытков.
Петербургская юстиц-коллегия, видимо, поражённая настойчивостью эстонского крестьянина, сделала запрос в высшие административные и судебные органы Эстляндии и Лифляндии. Он касался прав помещиков на собственность и имущество крестьян, на обложение их повинностями и применение телесных наказаний. Немцы сразу же не только заняли круговую оборону, но и перешли в наступление. Было составлено официальное разъяснение, которое в 1739 г. лифляндский ландрат барон Розен от имени дворянства довёл до сведения юстиц-коллегии лифляндских и эстляндских дел. В историю оно вошло как «Декларация Розена». В нём утверждалось, что всякое имущество, приобретённое крепостным, принадлежит помещику как accessorium; нельзя не только уменьшить, но даже определить меру исправительных наказаний; следует воспретить приём жалоб от крестьян на помещиков, так как злоупотреблений власти нет и быть не может, ибо разорение крестьян влечёт за собой и разорение помещиков; следовательно, помещик уже в своих интересах не может угнетать и разорять крепостных{105}. Ответ юстиц-коллегии на это заявление неизвестен. И это неудивительно, ведь серьёзные меры по улучшению положения крестьян в Лифляндии и Эстляндии начнут применяться гораздо позднее, только к концу XVIII столетия, но они, несмотря на оговорку в жалованных грамотах, не пошатнут сколько-нибудь значительно привилегии немецких пришельцев и в конечном итоге обернутся во вред России.
Что касается Яана из Вохнья, то его всё-таки осудили и отправили на поселения. Но таких Яанов в Эстляндии и Лифляндии было, по-видимому, немало. Ведь не на пустом же месте возникли высказывания немцев о том, что у эстонцев скверный национальный характер и что только с помощью крепостного права их можно держать в узде.
Но и крепостное право не помогало. Крестьяне ненавидели своих господ и при всяком удобном случае старались чем-либо отомстить им. Они не считали за зло воровать у немцев, ведь они пришли в Прибалтику как воры и поработители, отобрали землю и превратили коренное население в своих рабов. В судебных делах имеется множество сведений о расправе крестьян над помещиками и мызными служащими.
Столь же страстно ненавидели крестьяне и немецких пасторов, жадность которых вошла у них в поговорку: «Поповской мошны ввек не наполнишь». Барщинные повинности на землях, принадлежащих пасторам, были нисколько не меньше, чем на помещичьих.
Крестьяне, доведённые до отчаяния непосильными поборами, насилием и произволом помещиков, нередко убивали своих мучителей, поджигали их имения, а затем пускались в бега за границу, а из северо-восточных и восточных областей — в русские внутренние губернии. В середине XVIII в. число эстонцев, бежавших в русские губернии, возросло до нескольких тысяч. Русские помещики, а также Печерский и Псковский монастыри, будучи заинтересованы в притоке рабочей силы, не выдавали бежавших крестьян. Никакие жестокие меры и запреты (например, за содействие беглецам у виновного отрезали нос и уши, к розыску беглых привлекали воинские части) не могли остановить бегства крестьян, поскольку не было даже попыток устранить причины побегов. О них можно узнать в эстонских народных песнях. В одной из них — такой текст:
Если я из мызы вырвусь,
Значит, я спасусь из ада,
Убегу из пасти волка,
Ускачу из львиной пасти,
От зубастой хищной щуки,
От собаки пёстрой злобной,
От клыков собаки чёрной.
Поскольку побеги удавались и бежавшие крестьяне верили в свою удачу, песня заканчивается оптимистически:
Пёстрый пёс меня не схватит,
Чёрный пёс меня не свалит,
Серый пёс не испугает.
У меня в руках лепёшки —
Пусть отведают собаки!
А для самых злых и хитрых
Есть за пазухой подарок.{106}
Что же выиграли эстонские и латышские крестьяне при включении Прибалтики в состав России? Во-первых, это дивиденды мира. Будучи в составе Российской империи, Эстляндия и Лифляндия в течение почти двух столетий не становились театром военных действий. Во-вторых, несмотря на немецкий гнёт, нахождение в составе многонационального государства обеспечивало национальное выживание (Россия, в отличие, например, от Германии, сохранила все свои малые народы, их язык и обычаи.) В общем, если бы Иоанн Грозный в ходе Ливонской войны (в целом неудачной для Руси) не способствовал ликвидации Ливонского ордена, а Пётр Первый по результатам Северной войны не присоединил бы Прибалтику, то латышей и эстонцев ожидала бы судьба древнего прибалтийского племени пруссов, которое исчезло в условиях безраздельного господства немецкого элемента{107}. И, в-третьих, открывалась возможность формирования национальных элит с их последующей интеграцией в общеимперские элиты. Правда, этой возможностью эстонцы и латыши смогут воспользоваться только в результате реформ Александра II по модернизации России. Этим трём положительным моментам противостоял один отрицательный, и притом чрезвычайно весомый фактор. С победой России в Северной войне было ликвидировано шведское господство в Прибалтике, однако исторический враг эстонского и латышского крестьянства никуда не делся, ловко приспособился к новым обстоятельствам и укрепил при попустительстве России свои прежние позиции «победителя» по отношению к эстонцам и латышам. Это позволило прибалтийско-немецкому дворянству в рамках «особого остзейского порядка» проводить политику жёсткого национального гнёта местного населения вплоть до Первой мировой войны, обернувшейся для России и её национальных окраин революционными потрясениями. В ходе трёх революций по разные стороны военно-политического и гражданского противостояния займут своё место также представители эстонцев и латышей. Неприятие ими своего положения выплеснется наружу в слившихся воедино социальном и национальном протестах, чтобы затем идеологически дифференцироваться и выступить в противостоящих друг другу политических явлениях — большевизме и национал-шовинизме.
Приходится констатировать, что Россия вошла в Прибалтику не как безусловный победитель, чётко осознающий свои права и интересы. Так хотел войти в Ливонию Иоанн Грозный, считавший её исторической вотчиной Московской державы. В случае победы никаких привилегий от Иоанна, уничтожившего Ливонский орден, немецкие рыцари, конечно же, не получили бы. Так вошли в Ливонию шведы: они не допустили усиления политических и экономических позиций местной немецкой аристократии, прагматично осуществили редукцию помещичьих имений и в целях увеличения доходов казны приняли меры по улучшению положения эстонских и латышских крестьян.
Уступки Петра прибалтийско-немецкому дворянству можно объяснить многими причинами. Это и прежняя договорённость с польским королём Августом II о передаче ему Эстляндии и Лифляндии (не случайно царь подтвердил привилегию Сигизмунда-Августа), это и необходимость быстрейшего закрепления за Россией Прибалтики, для чего было важно умиротворить местных дворян и горожан. Это и следование прежним традициям, согласно которым Россия в процессе своего территориального расширения никогда не уничтожала и не сгоняла с земель коренные народы, а их элиты, как правило, интегрировала в высшие политические и экономические слои российского общества. Правда, в Прибалтике Россия столкнулась с ситуацией, когда элиту представлял пришлый немецкий элемент, который не только уничтожил элиту коренного населения, но и превратил туземцев в своих рабов, существенно замедлив национальное развитие покорённых народов и формирование национальных элит из числа коренного населения.
Россия интегрировала те элиты, какие были, вместе с их привилегиями и правами. Конечно, можно было бы передать владения немецкого рыцарства и казённые земли русским служилым людям, как это намеревался сделать Иоанн Грозный. Частично это было сделано при Петре Первом. Но в данном случае действовали ограничения, связанные с подтверждёнными самим Петром привилегиями рыцарства, в частности, быть единственными землевладельцами в крае и иметь преимущественное право на аренду казённых имений.
Таким образом, Пётр Первый, хотя и реализовал многовековые стремления России к Балтийскому морю, но одновременно обесценил победу в Северной войне, доставшуюся беспрецедентным перенапряжением народных сил, ибо допустил, чтобы викторией воспользовались немецкие феодалы для укрепления своих позиций в Прибалтике. Это, безусловно, противоречило национальным интересам России, состоящим в прочной привязке Прибалтийского края к России и превращения его в неотъемлемую часть русской цивилизации. Согласившись на сохранение «особого остзейского порядка» в Прибалтике или государства в государстве, Пётр, несмотря на оговорку, заложил мину замедленного действия в фундамент Российской империи.