26. Слияние и поглощение: конец украинской автономии

26. Слияние и поглощение: конец украинской автономии

Веселая царица

Была Елисавет:

Поет и веселится,

порядка только нет.

Какая ж тут причина,

И где же корень зла,

Сама Екатерина

Постигнуть не могла.

«Madame, при вас на диво

порядок расцветет, —

писали ей учтиво

Вольтер и Дидерот, —

Лишь надобно народу,

Которому вы мать,

Скорее дать свободу,

Скорей свободу дать».

«Messieurs, — им возразила

Она: — vous me comblez»[37],

И тотчас прикрепила

Украинцев к земле.

А. К. Толстой. История государства Российского от Гостомысла до Тимашева. 1868

Восемнадцатый век положил конец государству Богдана Хмельницкого и, казалось бы, окончательно похоронил «украинский вопрос», оставив его в экзотике исторического прошлого. Однако это во многом было лишь видимостью, поскольку исчезали автономные государственно-правовые образования, а само население украинских земель продолжало себе жить, периодически напоминая о себе. Эти проявления «национального духа» отнюдь не являлись свидетельством существования тогда некоего «украинского национализма», однако говорили о наличии у местного сообщества потенциала сохраняющейся «непохожести» на других. В будущем эту непохожесть можно будет использовать, «обыграть» определенным образом с приходом новых интеллектуальных, литературных и политических веяний.

Характерно, что угасание автономной государственности, повлекшее смерть давнего книжного и канцелярского староукраинского языка, создало почву для радикального обновления языковой сферы — обращению к первоисточнику, то есть к языку живому, разговорному, народному. Произошло это под самый занавес все того же XVIII в. в эпическом бурлеске Ивана Котляревского «Энеида». Сей творческий эксперимент неожиданно оказался лишь первой ласточкой грядущего прихода новой украинской литературы, принесенной эпохой романтизма.

Но вернемся к началу столетия. Как мы помним, Украина была разделена в основном между Россией и Польшей. Правобережье на юг от Киева, опустевшее в Руину, было то стихийно, то организованно снова колонизировано украинским населением, снова вспахано и засеяно. Там же возрождается казачество с извечной функцией контроля исламской границы. Оно имело свои неизменные привычки и наклонности, и уже в 1700–1704 гг. воевало с Речью Посполитой. С приходом левобережных войск Мазепы правобережные полки в 1704–1709 гг. влились в его армию.

После русско-турецкой войны 1711–1713 гг., Адрианопольского мира России и Турции (1712) и Карловацкого трактата Польши и Турции (1714) Правобережье закрепилось за Речью Посполитой до второго раздела Польши (1793). Уходя с тех территорий, российская армия снова перегнала население на левый берег. Но Правобережье было снова заселено — вспахано и засеяно — все теми же украинцами. Бесконечные миграции с одного берега на другой, приход новых колонистов и их очередные депортации — все это объясняет такую схожесть антропологического типа центральной Украины, население которой было неоднократно перемешано между обоими берегами.

Однако общим итогом правобережных событий стало восстановление польского землевладения и единственным воплощением казацких традиций стало гайдамацкое повстанческое движение (его апогей — восстание Колиивщина в 1768 г.), подкрепленное близостью Запорожья. В итоге это означало, что если на левом берегу сформировалась прослойка местной старшинской элиты, то на правом «политическим классом» остались лишь польские шляхтичи. Посему, несмотря на преимущественно украинское население, будущий «Юго-Западный край России» считался неблагонадежным, «польским» и принимал участие в польских восстаниях (правда, без участия селян). В последствии российские власти заметным образом отличали этот регион от более близкой и понятной им Левобережной Малороссии. Какая-то своя, украинская по происхождению, элита осталась лишь на Левобережье, что потом позволило российским и советским учебникам поместить Правобережье в «аду», где процветал «социальный, национальный и религиозный гнет».

Финал близится

Петр І в тюрьме у Павла Полуботка. Картина худ. В. Волкова, кон. ХІХ в. По легенде, когда Петр навестил умирающего в Петропавловской крепости наказного гетмана, тот произнес пламенную речь в защиту украинских вольностей, ходившую потом в рукописных списках.

А теперь пересечем Днепр в восточном направлении. После Мазепы гетманом стал, как уже говорилось, Иван Скоропадский (1708–1722) — фигура достаточно слабая, не склонная к проявлению «мазепинства». Разгон Сечи заставил последнюю «переехать» в турецкие владения в низовьях Днепра (Олешковская Сечь). В самой Гетманщине жило около 1 миллиона человек, из которых половину составляли селяне, чьи права сокращались, свободных сел оставалось около 10 %. Основная масса небогатых казаков постепенно приравнивалась в бесправии к селянам.

Шагреневая кожа

Украина перед финишем эпохи казачества. То, что закрашено в полоску, — два из нескольких европейских регионов Российской империи, которые к середине XVIII в. сохраняли местные особенности административного устройства и некие реликты договорных отношений с российскими самодержцами. Гетманщина Кирилла Разумовского была мила, но бесперспективна и ненужна с точки зрения Санкт-Петербурга. Понятно, что печальная судьба украинских автономий была предопределена самим процессом становления российского абсолютизма. Вольности Войска Запорожского были очевидной преградой на пути полного овладения Северным Причерноморьем: таким же препятствием, как и Крымское ханство, хотя запорожцы воевали под тем же российским знаменем. Поэтому история Запорожья оказалась парадоксально схожей с долей его извечного противника-партнера.

Заметим, что объективная государственная логика тут противоречит столь же объективно присутствующим местным правовым и идеологическим традициям. Мировоззрение малороссийского дворянства шляхетско-старшинского происхождения оказалось живучим, несмотря на скромность размеров исходной территории и мощь великой империи, и заложило фундамент под будущий украинский национализм XIX в. Последний будет поддержан уже и на западе — в Галиции — и перерастет архаическое понятие «Малороссия». «Украина» опять начнет расти.

Постоянно здесь находилось несколько полков регулярной царской армии, число которых существенно возрастало с каждой русско-турецкой войной (ими XVIII в. был обилен). Украина служила базой для их снабжения и несла соответствующие тяготы бесконечных конфликтов. Экономическая политика Петра І по переориентации Малороссии на внутренний российский рынок достаточно быстро привела к деградации местных городов.

Смерть Скоропадского в 1722 г., через год после провозглашения Российской империи (1721), облегчила внедрение в Украине российской администрации в лице Малороссийской коллегии во главе с бригадиром Вельяминовым. Указом царя украинским монастырям было запрещено печатать светские тексты, а поскольку нецерковных типографий в Малороссии тогда не существовало, то этот указ сделал невозможным публикацию любых произведений местной украинской литературы. Ее уделом стали лишь рукописи. Древнейшую на Руси Киевскую митрополию «понизили в звании» до архиепископии (до 1745 г.). Ярким выразителем этого переходного периода, последних всплесков свободолюбия, стал наказной (временный) гетман Павло Полуботок в 1723 г. Он закончил свои дни в Петропавловской крепости. Полуботок является одним из легендарных персонажей украинской освободительной традиции: с ним связывается и патетическая речь против «притеснений по московскому обычаю», и легендарный огромный клад из личных средств гетмана и казны войска, отправленный перед арестом в английский банк. Вернуться вклад должен был только в независимую Украину. (Увы, «сберкнижка» где-то затерялась в лихолетья.)

Птенцы елизаветина гнезда

Порой простые украинские хлопцы делали в Петербурге неплохую карьеру. Братья Разумовские — Алексей, граф, генерал-фельдмаршал, морганатический супруг Елизаветы Петровны, и Кирилл, последний гетман Малороссии (1750–1764), генерал-фельдмаршал, президент Петербургской Академии наук (1746–1798).

Приближение войны с Турцией заставило питерские власти «приласкать население», и украинской старшине в 1727 г. было разрешено снова выбрать гетмана. Им стал Данило Апостол (1727–1734), полномочия которого ограничивались так называемыми «Решительными пунктами», которые несколько смягчали жесткую линию Петра, но не возвращали предыдущих возможностей. Усилия Апостола по наведению порядка в Гетманщине (в частности, разрешение имущественных конфликтов и унификация права, которую потом назвали «Права, по которым судится малороссийский народ») уже мало что могли изменить в доминирующем процессе по «вмонтированию» Малороссии во все более мощное «тело» Российской империи. Все эти юридические усилия должны были быть похоронены по мере унификации пространства и администрации империи как «регулярного государства». Тут не было какой-то особой ненависти к украинцам-малороссиянам как таковым — просто у империи порядок такой, а традиции «прав и вольностей» для России были понятием, прямо скажем, незнакомым.

После смерти Апостола власть была передана «Правлению гетманского уряда» (1734–1750) из трех русских офицеров и трех казацких старшин, коллегиального органа, снова бравшего на себя функции гетмана. Тайные инструкции императрицы Анны Иоанновны говорили, что эта декларативно временная мера должна была на самом деле стать окончательной. Однако необходимость укреплять границу вынудила в 1734 г. снова принять под покровительство ранее изгнанных Петром сечевиков, которые вернулись из османского в российское подданство. Возникает Новая Сечь. В благодарность они будут разогнаны Екатериной ІІ через 40 лет и опять вернутся в Турцию, уже на Нижний Дунай.

Но в дальнейшем во вполне прагматичный процесс «слияния и поглощения» вмешались амурные страсти — роман Елизаветы Петровны с певчим придворной капеллы украинским казаком Алексеем Разумовским (в «девичестве» — просто Розум). В 1744 г. Разумовский становится графом, что было результатом его тайного брака с государыней. Во время визита в Украину Елизавета благосклонно отнеслась к прошениям земляков мужа о восстановлении былых вольностей. Возвращено было и гетманство, «чисто случайно» доставшееся брату Алексея — юному Кириллу Разумовскому (1750–1764).

Повысив образование в поездке по Европе, воспитанный при дворе и женатый на родственнице царицы девице Нарышкиной, Кирилл Разумовский принес на родную землю очевидные инновации: гетманская столица вернулась в мазепинский Батурин, возводились представительные «национальные строения», произошла реформа судопроизводства, реанимировавшая речьпосполитские шляхетские вольности (которые должны были касаться казацкой старшины), вводились старшинские съезды для обсуждения важных дел, аналогичные шляхетским сеймикам, возникла идея об основании наряду с по сути церковной Киево-Могилянской академией еще и светского университета. Пытаясь встать во главе модернизированного автономного образования, Разумовский не лелеял сепаратистских планов — он был продуктом санкт-петербугского двора, но почему бы не стать еще и наследственным гетманом? Как раз идею передачи булавы по наследству в роду Разумовских и поддержали на съезде старшины в 1763 г.

Но тут нашла коса на камень, поскольку на троне, после очень удобной «безвременной кончины» Петра ІІІ, уже находилась его супруга София-Фредерика Ангальт-Цербстская, то бишь, «матушка-царица» Екатерина ІІ. Она, как известно, любила гвардейцев, но, видимо, не отличалась широтой натуры Елизаветы и не позволяла своим многочисленным любовникам лишнего в политике. Дама, по-европейски просвещенная, поклонница и спонсор французских просветителей (те не остались в панегирическом долгу — она быстренько стала «Пальмирой Севера»), Екатерина мыслила Россию великой державой, управление которой должно было быть реорганизовано по рациональному принципу: все разумно, все продуманно, все унифицировано. Это было применением на российской почве тех же идей Просвещения, которые на другом конце Европы породили лозунг «свобода, равенство и братство». Но, как известно, и из учения Христа, и из учения Карла Маркса разные люди сделали очень разные выводы. Хотя, с точки зрения интересов России как имперского государства, это все было, наверное, оправданным. Ну, лес рубят — щепки летят…

Украинские патриоты Екатерину крайне не любят, если не сказать хуже. Тарас Шевченко выразил свое эмоциональное отношение к роли Екатерины в истории Украины вполне незавуалированно: «Та царица — лютый враг Украины, голодная волчица!» (1845), «Тебя ж, о сука! и мы сами, и наши внуки, и миром люди проклянут» (1860). Возможно, есть какой-то более поэтический перевод, но я думаю, что хватит и буквального. Оценивая преемственность между Петром І и Екатериной ІІ («Первому — вторая»), украинский поэт заметил следующее (1844):

Это тот первый, который распинал

Нашу Украину,

А вторая доконала

Вдовую сиротину.

Палачи! Палачи! Людоеды!

Наелись оба,

Накрали; а что взяли

На тот свет с собою?

Не будем уж очень осуждать великого сына украинского народа за столь неполиткорректные высказывания в адрес монархини, поскольку он уже отбыл за подобные шалости «в солдатах» в Казахстане с логичным запрещением писать (а в нагрузку еще и рисовать — а то вдруг он «это» еще и нарисует?). С учетом того, что «выражение» от 1860 г. (про «суку») было сформулировано уже после ссылки и за год до смерти автора, то, видимо, в конце жизни он остался при своем изначальном мнении. Но что же так обидело в деяниях «матушки-царицы» впечатлительного служителя поэтической музы?

Она исходила из определенных реляций (докладов) о ситуации в Малороссии, в которых, в частности, писалось, что ее (Малороссии) правовые нормы «для республиканского правления учрежденные, весьма несвойственны уже стали и неприличны малорусскому народу, в самодержавном владении пребывающему».

Действительно, ну помилуйте, какое уж тут «республиканское правление»? Это пусть вольтерьянцы на «прогнившем Западе» шалят, а здесь — «просвещенная монархия». Направленность унификации вполне ясно формулирует инструкция Екатерины прокурору Сената князю Александру Вяземскому:

Малая Россия, Лифляндия и Финляндия [Карелия] суть провинции, которые правятся дарованными им привилегиями. Разрушать эти привилегии сразу было бы непристойно, но и нельзя считать эти провинции чужими и относиться к ним как к чужим землям, это было бы глупостью. Эти провинции… нужно удобными способами привести к тому, чтобы они обрусели и перестали смотреть, как волки в лес… Когда же у Малороссии не будет гетмана, то нужно добиться, чтобы век и имя гетманов исчезли…

Что, собственно, и было исполнено. Разумовскому, для его же блага, пришлось от гетманства отречься в 1764 г., и его заменила вторая Малороссийская коллегия, которую возглавил небезызвестный российский полководец Петр Румянцев. В подчинение Коллегии постепенно отошли местные судебные органы и канцелярия, деловодство перешло на общеимперские стандарты. Параллельно генерал Румянцев даровал представителям местной старшины общеимперские чины, дабы показать перспективы большей, российской карьеры.

«Народ малороссийский примет с подданнической благодарностью…»

Указ об упразднении гетманства. 1764

Турецкая война 1768–1774 гг. отвлекла усилия новой администрации и принесла России междуречье Южного Буга и Днепра. Вмешательство в Крымские дела привело к первой депортации из Крыма 40 тысяч христианского населения и расселения его в Приазовье (видимо, чтобы не пустовало после изгнания оттуда татарских кочевий). Окончательно Крым был присоединен к империи в 1783 г. Его захват в ситуации тогдашних внутренних усобиц в ханской династии принес России важнейший стратегический форпост на Черном море. Был ли тогда Крым «российским»? По факту захвата — да, а вот по населению пока было неоткуда, до Крымской войны он оставался целиком татарским, а сравнялось русское население с местным лишь перед Второй мировой войной.

По окончании войны услуги хорошо повоевавших против басурман 11 тысяч запорожских казаков уже были не нужны, и возвращающиеся с войны русские части захватывают и разрушают Сечь (1775). Отблагодаренные таким образом запорожцы опять, кто смог, ушли на турецкие земли.

Последний кошевой атаман, Петро Калнышевский, человек уже в возрасте 85 лет, получивший за войну медаль от императрицы, был сослан в камеру-одиночку Соловецкого монастыря, где без выхода провел 25 лет. Он переживет Екатерину, Павла и доживет до воцарения Александра І. Оставив после себя в камере “два аршина нечистот” и сгнивший кафтан, кошевой останется в монастыре уже в качестве монаха до своей смерти в возрасте 113 лет. После освобождения этот уникальный человек еще проявит некую иронию в переписке с властями. Он попросил разрешения остаться “в обители сей ждать со спокойным духом окончания своей жизни, которое приближается, поскольку за 25 лет пребывания в тюрьме к монастырю вполне привык, а свободой и здесь наслаждаюсь в полной мере”.

В 1760-1770-е годы инициируется иностранная (сербская, немецкая) колонизация запорожского пограничья, формируя так называемую Новую Сербию (современная Кировоградщина) и сети немецких сельскохозяйственных колоний, ставших потом неотъемлемой частью украинского степного пейзажа. Символичным было появление немецкой колонии на острове Хортица, которая просуществовала до депортации советских немцев аж во Вторую мировую.

В 1765 г. восточный украинский ареал вне Малороссии — Слободская Украина — преобразовывается из пяти полковых округов в Слободско-Украинскую губернию (1765–1835) с общеимперскими органами управления, а полки — в регулярные кавалерийские части.

В 1781 г. упраздняется административное полковое устройство и в Гетманщине, которое заменяется Малороссийским генерал-губернаторством, разделенным на три губернии (или наместничества). Автономная администрация и судопроизводство прекратили действовать.

В 1783 г. запрещаются переходы крестьян с их мест проживания, что означает завершение процесса закрепощения. В том же году казаки (военное сословие) становятся «казенными землепашцами», т. е. государственными крестьянами, из которых уже рекрутируются солдаты в регулярные «карабинерские» полки.

Старшина получила возможность стать «табельными чинами», т. е. приравняться к российскому служилому дворянству. Когда в 1785 г. Екатерина провозглашает «права, вольности и преимущества» российского дворянства, малороссийской старшине только и оставалось, что в достаточно льготной ситуации доказать свою шляхетскую генеалогию — и все, почти 25 тысяч человек, попавшие в число российского дворянства, обрели неограниченные возможности для карьеры в великой державе. Они получили в собственность крестьянские души, а за это должны были исполнять статскую и военную службу государству.

Суммируя, можно сказать, что Екатерина осуществила вполне продуманную политику поглощения и растворения «политического тела» Малороссии в нутре империи, используя силовые, административные, миграционные и социально стимулирующие меры. Наибольшие нарекания украинских патриотов (кроме «коварства» самой императрицы, конечно) вызывает «измена старшины», которая за щедрые социальные привилегии и возможность распоряжаться крепостными «продала» фактически остатки государственности. Групповой эгоизм погубил общее дело, за которое столько пострадали. Вряд ли можно судить столь категорично украинскую старшину, поскольку подобный крепостнический уклад охватывал половину Европы к востоку от Эльбы и являлся нормой как для Речи Посполитой, так и для России — единственных государств, с которых можно было брать пример в тех обстоятельствах. Но в Речи Посполитой шляхетский статус (мы не говорим о крестьянах) предполагал и участие в демократической процедуре, а в основе легитимности высшей власти лежал договор короля с избиравшей его шляхтой. Дворянство же Российской монархии пользовалось социальными привилегиями лишь в обмен на службу абсолютной монархии. Речпосполитские вольности были достигнуты в России лишь через 110 лет после гибели польско-литовского государства, уже в новых исторических условиях, да и то, видимо, слишком поздно.

«Предначертанья былых времен»

Большие хоругви Сечи, XVIII в..

Завершением усилий императрицы стало присоединение к России в результате второго (1793) и третьего (1795) разделов Речи Посполитой территорий Правобережья и Волыни, что на более чем 100 лет «поместило» большую часть украинских этнических земель в Российскую империю. Оставшаяся территория — Галиция, Закарпатье, Буковина — оказалась в пределах австрийской монархии Габсбургов. Ее судьба была во многом отличной от судьбы Центральной и Восточной Украины, и этот кордон двух империй по сей день порой дает о себе знать.

Мое мнение относительно и Екатерины, и «продажной» старшины, как заметно, не очень радикально. Екатерине не было какой-то нужды особо не любить малороссиян, ее беспокоили более глобальные проблемы построения рационального и регулярного государства «просвещенной монархии». Это — та же ситуация, что и с шотландскими горными кланами: английским королям-немцам Георгам в том же XVIII в. пришлось их «обуздать» не потому, что немцы крайне не любят кельтов (Георги могли их вообще не встречать ни разу), а просто у современного государства своя логика, которая не терпит разнообразия. Хочешь быть непохожим? — Займись национализмом и защити свой суверенитет. Но напомним, что до французской революции в XVIII в. идея национального суверенитета еще не была известна: существовали определенные, исторически своеобразные земли, лояльные определенным династиям и имевшие некие особенности правового статуса. Например, Малороссия имела в основе своих отношений с Романовыми «Статьи Богдана Хмельницкого», которые и проясняли нюансы ее «непохожести». Конечно, продолжительные усилия российских властей урезали эти «предначертания прежних времен», и, начиная с Петра, они уже и не пытались даже формально хоть как-то их придерживаться. Поэтому гетманская карьера Разумовского — это явно случайность, исключение из правила, а не изменение логики централизаторской имперской политики. Елизавета своими эмоциями лишь «расслабила» казацкую элиту, для которой хватка Екатерины вдруг показалась жестковатой. Но «матушка» щедро компенсировала ей моральный ущерб.

Эх, матушка…

«Екатерина II — законодательница», 1783. Картина украинца Дмитрия Левицкого в модном тогда жанре возвышенной аллегории представляет императрицу, приносящую курящуюся дымком жертву статуе Фемиды. Ее усилия по унификации законодательно и административно пестрой империи завершили усилия Петра І и похоронили остатки автономии Малороссии. Нельзя сказать, что она особенно не любила украинцев; у империи и великих самодержцев просто своя логика. Не хочешь от нее страдать — не попадайся в их объятия.

Оценка действий старшины должна также предполагать и ее видение тогдашних реалий. Россия в середине и второй половине XVIII в. не имела такого конкурента в регионе, который бы дал повод казацкой элите вообще задуматься (кроме некоторых исключений) над своими внешними ориентациями. Мощь имперского государства вносила ее автономистские претензии лишь в поле дозволенной самодеятельности, и какие-то послабления не могли быть вытребованы, а лишь дарованы. Посему, хотят — послабляют, не хотят — гайки закручивают. Сама Малороссия уже собственно ничего не решала. Казаки, хоть и славно воюют, но — не регулярная армия новой эпохи.

Тогдашней украинской элите успешно «удалось найти свое место в имперском культурном пространстве» (американский историк Зенон Когут). Поскольку ее представители учились грамоте по Святому Письму, то старорусский (или «книжный») язык звучал для них как родной. Для украинской знати постепенная замена староукраинского языка старорусским (ставшим через некоторое время собственно русским) была практически незаметной. Это означало замену одного «книжного языка» другим, а общий славянский элемент создавал иллюзию тождественности. Правда, разговорный украинский еще употреблялся в «низких жанрах», преимущественно пародийных и юмористических. Но, как замечает тот же Зенон Когут, украинская шляхта не могла себе представить, что народный язык может быть средством выражения высокой культуры. В конце XVIII в. она полностью переняла имперскую культуру, которая была одновременно и космополитической, и русской. И внесла в нее, заметим, солидный вклад. Представители этой культурной среды воспринимали архаику своей родины как явление, уходящее в прошлое прямо на глазах.

К концу XVIII в. малороссийская идентичность превратилась не в национальную, а в локальную (в пределах Российской империи) — своеобразный «земельный патриотизм». Однако «антикварный интерес» к старине и колориту родной сторонки дожил до тех времен, когда всему этому набору культурно-исторических отличительных черт придали новый, гораздо более радикальный смысл.

Потеря остатков государственности Хмельницкого воспринимается людьми, мыслящими в национальном украинском духе, как и всякая потеря национального суверенитета, с чувством своей нынешней исторической правоты, поскольку они знают, что бывает иначе. Их тогдашние предки не были столь однозначно в этом уверены: всевозрастающая мощь Империи в XVIII в. была очевидной данностью, которая расширяла возможности людей, приобщенных к этому величию. Родная, но провинциальная Малороссия и величественный Санкт-Петербург — что выбрать как индивидуальную самоцель, поле для самореализации? Нужно признать за Екатериной то, что карьера лояльных малороссиян в имперских пределах никак не ограничивалась (причины этого мы поясним позже). Пример: дипломат, статс-секретарь императрицы, канцлер империи и светлейший князь Александр Безбородко, до того — киевский казацкий полковник, чем не образец для подражания? Однако некоторая часть той же старшины и при Екатерине мыслила широко, но при этом видела и местные перспективы; именно эти люди и сохранили историческую преемственность, ту традицию, которой потом воспользовался, возникнув, украинский национализм.

Наиболее яркими представителями этой группы старшины были поэт Василий Капнист, отец и сын Полетика, которые пытались добиться восстановления казачьих войск, сохранения местных прав и обычаев. Капнист даже ездил в 1791 г. к канцлеру Пруссии прозондировать позицию этой страны в случае антироссийского восстания в Украине. Вряд ли кто-то серьезно думал о таком восстании, но все же оставались люди, которые, как Капнист, считали, что «была страна давних запорожских казаков, у которых отняли все их привилегии, бросив их под ноги русским». При этом Капнист вполне легитимно является одним из классиков русской литературы XVIII в., как Тредиаковский или Ломоносов. Одним из факторов, который мог нарушать его душевное спокойствие, был вид, открывавшийся с порога его имения: растущие на холме дубы, на которых были повешены в 1709 г. казаки-мазепинцы. Подобного рода ежедневные напоминания волей- неволей влияют на отношение к миру.

Поколение людей, недовольных ущемлением прав, было воспитано на казацких летописях, в частности Самийла Величко (написанной в 1715–1728 гг.). Не имея ничего особо против российских царей, Величко, тем не менее, не делает тех далеко идущих выводов, к которым приходили летописцы церковные, ведущие лишь историю церкви и династии. Для него было актуальным «украинское пространство», а не православное. Для Величка субъектом истории является «казацкий народ», а не князья и монархи. Это пространство формируется теми землями, куда доходила казацкая сабля, и охватывало оно территории от Перемышля до Полоцка и Смоленска. «Казацкий народ» имеет право на сопротивление нарушению исконных вольностей. Поэтому Величко себе позволяет в Малороссии (вскоре после Полтавы) замечать на счет Петра І следующее: «Разорил Запорожскую Сечь… Полякам отдал потустороннюю [заднепровскую — К. Г.] Украину… изничтожил и весьма закабалил всех малороссиян шляхетского казацкого чина, так и посполитых».

Малороссы

Поэт и тайный сепаратист Василий Капнист и канцлер Российской империи Александр Безбородко. Каждый имел своих многочисленных последователей в украинцах следующих XIX и ХХ вв.

Текст Величка не был очень распространен, в отличие о труда его коллеги Григория Грабянки. Однако и тот, и другой прежде всего интересовались «казацким народом».

В первой четверти следующего ХІХ в. появилась анонимная «История Русов», где проводились те же мысли о нарушении договорной основы украинско-российских отношений и где впервые говорится о краже русскими своего имени у исконных «русов» — термин «украинцы» еще не был легитимен для автора.

Все это свидетельствовало об определенной преемственности. Поэтому, действительно, не стоит говорить о прерывании процесса формирования украинской идентичности после Екатерины, ведь поскольку идентичность такого («почти национального») уровня — продукт усилий и кругозора интеллектуальной элиты, то для подпитки идеи было достаточно лишь нескольких кружков, масонских лож или тайных обществ. Идея выжила, была подхвачена и модернизирована новым поколением, ковавшим уже с середины ХІХ в. современный украинский национализм.

Малороссийская (локальная левобережная) идентичность переросла в новую, более широкую «украинскую», которая начала питаться уже не от казацкой и левобережной, а от уже более широкой общеукраинской почвы.