8. Борьба продолжается: «воссоединение Украины» и ОУН

8. Борьба продолжается: «воссоединение Украины» и ОУН

В августе 1939 г., как мы знаем, СССР и Германия подписали Пакт о ненападении (Пакт Молотова-Риббентропа). В тайном приложении к нему оговаривался раздел сфер влияния в Восточной Европе, в результате которого польское государство должно было прекратить свое существование и быть разделено между Германией и СССР, а прибалтийские государства частично отдавались Советам.

1 сентября 1939 г. Германия начала войну против Польши и в течении следующих двух недель разгромила основные силы ее армии. 17 сентября, выполняя свои секретные союзнические обязательства перед немецким Рейхом, Советский Союз ввел свои войска на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии. После эпизодических боев с поляками советские войска вышли на оговоренную с немцами линию размежевания, которая приблизительно совпадала с линией Керзона 1919 г. (за исключением т. н. «Львовского балкона» — выступа на запад вдоль реки Сан и еще нескольких участков). Произошел ряд торжественных встреч и совместных парадов частей новоявленных «братьев по оружию» — Красной армии и вермахта.

Основатель УВО-ОУН

Евген Коновалец. Командир корпуса галицких Сечевых Стрельцов на Надднепрянщине в 1918–1919 гг., с 1920 г. — глава Украинской воинской организации и с 1929 г. — ОУН. Авторитет в украинских военных кругах, прекрасный организатор, весьма упрямая и целеустремленная личность. Убит в 1938 г. советским агентом в Роттердаме.

«Золотая осень» 1939 г. Состоялся исторический акт «воссоединения украинских земель». Именно так это событие подавалось и понималось в советское время. Хотя понятие «воссоединение земель» предполагает, что воссоединяемые земли представляли собой ранее какую-то государственную целостность. Кто-то когда-то «рассоединил» единые украинские земли, а теперь их «воссоединили». Но когда же они были едины?

Если брать ХХ в., то это случилось лишь однажды — 22 января 1919 г., когда было провозглашено объединение ЗУНР и УНР, этих украинских «буржуазно-националистических» государственных образований, врагов провозглашенного большевиками светлого будущего. А «рассоединила» это единство Польша (и окончательно) именно Советская Россия — уже по Рижскому договору 1921 г.

Правда, Волынь раньше входила в состав Российской империи, но там «украинских» земель не существовало, поскольку малороссы считались частью русского народа. Галиция же никогда не входила в состав России, если не считать таковым моментом короткую русскую оккупацию в начале Первой мировой. Может, это было еще раньше? Но тогда нужно брать Русь или Галицко-Волынское княжество, а они советской наукой не считались «украинскими» государствами: в научной литературе всегда звучал термин «южнорусские земли», «югозападная Русь». А может, предыдущей формой единства украинских земель считалось краткое пребывание Красной армии на Западной Украине в 1920 г.?

Соратник

Андрей Мельник. Ближайший соратник Коновальца с Первой мировой, после его гибели возглавил ОУН, в 1941 г. распавшуюся на ОУН Бандеры и ОУН Мельника. Имел более умеренные, чем у Бандеры, политические взгляды, благодаря чему, видимо, и не был уничтожен советской агентурой. Умер своей смертью в 1964 г.

Ладно, не будем придираться к идеологическим заклинаниям. Короче, Западная Украина была присоединена к Украинской ССР, что и подтвердило Народное собрание, созванное новой властью для легитимации «воссоединения». «Собиралось» это собрание очень выборочно, чтобы не допустить в него людей, почему-то не желающих «воссоединения» (или не желавших его в советском понимании). Сделать это было несложно, поскольку все политические и общественные организации, кроме коммунистической партии, были запрещены новой властью и прекратили свою деятельность. Греко-католическая церковь, как представлялось, доживала свои последние дни.

Весьма вероятно, что приход Советов какой-то частью населения Западной Украины воспринимался с оптимизмом, поскольку политическая судьба украинцев в Польше не была счастливой. А в СССР существовала, хоть и советская, но все-таки Украинская республика. Реалии советской власти были, конечно, пугающими, если вспомнить коллективизацию и геноцид 1933 г., но западные украинцы не сталкивались с этими масштабными целенаправленными несчастьями непосредственно, да и кто об этих трагедиях знал в мире вообще? Можно ли было надеяться, что с ними так поступать уже не будут? Жизнь показала, что оптимисты в этом вопросе очень жестоко ошиблись.

Борьба с буржуазией и другими классово чуждыми элементами, коллективизация, преследование национальной интеллигенции и всех, кто был ранее связан с политикой и общественной деятельностью, привели к тому, что тюрьмы НКВД быстро переполнились. В них приехавшие с «воссоединившего» востока специалисты заплечных дел с энтузиазмом взялись за привычное дело. Видимо, уже тогда те люди, которые хлебом-солью встречали Советы, очень сильно об этом пожалели и стали подумывать о том, не пострелять ли в спину «освободителям». Безусловно, западные украинцы не могли полюбить людей, уничтожавших их за любовь к родине. О людях судят по делам их, а не по каким-то расчудесным «воссоединениям». Из советского «освобождения» Западной Украины для ее населения получилась очень и очень кровавая «карамелька».

Однако политическая национальная жизнь не прекратилась полностью. Ведь запретить можно было только «разрешенные» до того политические организации. Те же, кто был в подполье при поляках, оставались там и при Советах. Речь, понятное дело, идет об ОУН. О буднях украинских националистов в последующие годы мы расскажем, основываясь на итоговой публикации рабочей группы историков, созданной при украинской Правительственной комиссии по изучению деятельности ОУН-УПА: «Организация украинских националистов и Украинская повстанческая армия» (2005); в частности мы исходим из результатов исследований Ивана Патрыляка, Владимира Дзёбака, Анатолия Кентия и Александра Лысенко.

Для оуновцев, также как и для мировой общественности, оккупация Западной Украины явилась неожиданностью. В хаосе падения Польши часть членов организации пыталась уйти из-под советской оккупации на Запад, но, конечно, большинство осталось. Критическая ситуация помогла наиболее радикальным и уже ранее осужденным членам ОУН: им удалось освободиться из тюрем и лагерей при отступлении польских войск. Если говорить о масштабах организации на то время, то, по подсчетам Ивана Патрыляка, в конце 1939 г. количество членов ОУН не превышало 8–9 тыс. человек, а вместе с наиболее активными сочувствующими — 12 тыс. Популярность оуновских идей в массе населения могла бы дать значительно большие цифры, но измерить ее сложно. Новая расстановка сил в регионе не изменила основной цели ОУН (революционное восстание), разве что изменился противник — вместо польской оккупации пришла советская.

Расплывчатая «Западная Украина»

(1) Карта Западной Украины из Малой советской энциклопедии (М., 1932, т. 9). Можем, сравнивая с соседней картой 1940 г., увидеть, что после «Золотого сентября» представления о том, каковы пределы Западной Украины, несколько изменились. Рекомендую обратить внимание на район Бреста. В 1932 г. — это «Западная Украина», после 1939 г. — уже «Белоруссия». Это иллюстрация к тому, как брали во внимание этнические границы при формировании советских национальных республик.

(2) Фрагмент карты УССР из учебника «Історія України. Короткий курс» (К., 1940). Здесь изображены присоединенные к СССР в 1939–1940 гг. западноукраинские земли, достаточно, как мы заметили, спонтанно отделенные от «западнобелорусских» и соседствующие с «Областью государственных интересов Германии». Как было сказано в этой книге, «ленинско-сталинская национальная политика, огромный опыт построения социализма в СССР, освобождение народов Западной Украины, Западной Белоруссии, Бессарабии, Северной Буковины, Литвы, Латвии и Эстонии показывают народам остального мира путь к свободе и настоящей независимости». Повезло «народам остального мира», что не до всех это счастье добралось.

Правда, активность в этом направлении заметно отличалась в верхах и низах организации. Руководство («Провид украинских националистов» — ПУН) во главе с Андреем Мельником стояло на более сдержанной позиции, считая, что вооруженное выступление следует отложить до ухудшения отношений между СССР и Германией или войны СССР с каким-либо другим государством, иными словами, подождать очередной дестабилизации ситуации в регионе. Радикальная же часть организации — молодежь во главе со Степаном Бандерой — считала, что ждать не стоит, восстание само по себе нарушит status quo и заставит вмешаться третьи силы — например, Рейх, который демонстрировал понятный интерес к украинским делам. Портило отношения между двумя частями организации и то, что Провид состоял из людей, которые уже давно находились в эмиграции, «обросли бытом», семьями и слабо ориентировались в положении на местах; молодежь же жила в гораздо более опасных условиях, занимаясь непосредственной подрывной работой против всех оккупантов, не боясь попасть под пули и угодить в лагерь. Но и те, и другие пока связывали свои надежды с немцами, которые единственные могли конкурировать с Советским Союзом в Восточной Европе, но пока ничем не давали понять, каково же их видение украинских перспектив. Без союзника было не обойтись, поскольку жесткий советский режим, естественно, не позволял создать какие-либо запасы оружия и подготовить кадры будущей революционной украинской армии.

Хотя воспользоваться «советизацией» тоже предоставлялось возможным. Оуновцы активно пытались «легализоваться», т. е. попасть в органы местной власти или в новообразованные комсомольские ячейки. Последние иногда полностью состояли из оуновской молодежи. Сеть низовых организаций ОУН расширялась, и Бандера считал, что нужно проявлять активность, т. к. национальная революция должна была вырасти из более мелких вооруженных акций, которые создавали бы хаос и вызывали ощущение нестабильности, усиливали брожение в массах. Неминуемые человеческие потери не считались членами организации бессмысленными, ведь оуновская молодежь воспитывалась на культе героев и жертвенности ради идеи. Деятельность Организации за предыдущие десять лет подготовила целое поколение потенциальных героев и мучеников за идею.

Попытки молодежи «активизировать» ПУН Мельника ни к чему не привели, и логичным результатом стал раскол организации. 10 февраля 1940 г. в Кракове образовался Революционный провид во главе с Бандерой. В надежде на компромисс с Мельником этот факт сначала держался в секрете от низовых членов ОУН, но все же с конца лета 1940-го можно говорить о двух ОУН — Мельника (ОУН (М)) и Бандеры (ОУН (Б)).

Большинство руководящих кадров ОУН, ушедших в сентябре 1939 г. в немецкую зону оккупации Польши (Генерал-губернаторство), перешло на позиции Бандеры и стало весной 1940 г. возвращаться в Галицию и Волынь, чтобы возглавить ячейки на местах и ударные группы.

В это время НКВД, которое не дремало, внедрило свою агентуру в краковское руководство и начало осуществлять облавы среди сколько-нибудь активной местной молодежи. Эти действия дали ощутимый результат: было уничтожено множество местных ячеек, более 650 членов подполья арестовано. Структура ОУН подвергалась мощным и жестоким систематическим ударам советских органов госбезопасности. Для психологического давления на население проводились показательные суды над оуновцами, где почти все подсудимые осуждались на казнь. Однако эти мероприятия имели и обратный эффект — лишь привлекая молодежь в ряды националистов: к примеру, на Станиславовщине[53] за первый год советской власти количество членов ОУН и ей симпатизирующих выросло в семь раз и почти достигло 10 тыс. человек. Соответственно, и новые облавы органов безопасности принесли весьма неплохой «улов»: осенью 1940 г. было раскрыто 96 националистических групп, арестовано 1 108 подпольщиков, захвачено 2 070 винтовок, 43 пулемета, 600 револьверов и т. д. Сопротивление подполья, по словам официальных отчетов, было ожесточенным: «Оуновцы- нелегалы — хорошо обучены в понимании нелегальной техники, закаленные и достаточно агрессивные кадры. Как правило, при арестах оуновцы оказывают вооруженное сопротивление или пытаются покончить с собой».

Осенними «зачистками» организационная структура ОУН (Б) неоднократно нарушалась, но так же регулярно и восстанавливалась, поскольку недостатка в желающих пополнить ряды не было. Весна 1941 г. отмечается рядом показательных процессов, демонстрирующих силу и жестокую «справедливость» советской власти. По данным следствия, к восстанию осенью 1940 г. готовилось 5 500 боевиков, что можно сравнить с численностью всех советских партизан в Украине на конец 1942 г. Вследствие масштабных репрессий подготовка восстания осенью 1940-го была сорвана. То, что оно намечалось именно на это время, подтверждает мнение исследователей о том, что бандеровцы никак не координировали свои планы с немцами, поскольку те были заняты окончательным овладением Францией и грядущей высадкой в Англии, а план «Барбаросса» (план войны против СССР) даже еще не был утвержден.

Взасос!

(1) Советский плакат, 1939. Так видела воссоединение в 1939 г. советская власть. Из кн.: М. Литвин, О. Луцкий, К. Науменко. 1939. Западные земли Украины. Львов, 1999.

(2) В ту же тему: «Воссоединение». Рисунок Виктора Корецкого из «Правды», 22 сентября 1939 г. Этнографы спорят (из-за вышивки на сорочке «воссоединенного») — украинец это или белорус. Но думаю, что это не суть важно, главное — мощная сексуальная энергетика…

(3) Советский плакат, 1939. Что-то давно мы не делили с немцами Польшу… Из кн.: М. Литвин, О. Луцкий, К. Науменко. 1939. Западные земли Украины. Львов, 1999.

(4) Новые империи поглощали все вокруг себя, пока не сцепились во взаимной бойне. Карикатура из журнала «Панч», 1940. «Сталин — Гитлеру: “Не знаю, как тебе помочь, Адольф, но понимаю твои проблемы"».

(5) Встреча товарищей по оружию, сентябрь 1939 г., на фоне советской бронемашины.

Советский командир и немецкий офицер, разделившие в рядах РККА и Вермахта Польшу. Их дальнейший конфликт в 1941 г. кажется исторической случайностью, спасшей Запад. Угораздило ж Гитлера вскоре напасть на Союз — ведь столько похожего: от формы партийной диктатуры и вождя до гестапо-НКВД. Как тайно злорадствовал, подозреваю, Черчилль 22 июня 1941 г., уже целый год в одиночку держась против Гитлера…

Подпольные университеты ОУН были весьма серьезны: там изучали военное дело, пропаганду, разведку и контрразведку, устройство советской армии, медицинскую помощь и т. д., вплоть до идеологии украинского национализма и «японской борьбы» (каратэ). Не стоит, правда, эту подготовку и переоценивать: движению часто не хватало квалифицированных кадров, а преподаватели и ученики весьма часто рисковали прервать учебный процесс из-за ареста. Лучшие, наиболее способные молодые люди отправлялись с прорывом через границу на учебу в Краков, где на территории немецкого Генерал-губернаторства можно было себя чувствовать в несколько большей безопасности.

Немцы позволяли оуновцам готовить свои кадры фактически легально, поскольку у них существовала некоторая взаимная заинтересованность. ОУН нуждалась в официальном разрешении на проведение обучения своих новобранцев с боевыми стрельбами, маневрами, сооружением укреплений, соответствующим вооружением и т. д., на что вряд ли можно было рассчитывать без согласия оккупационных властей. Последние же, контролируя в своей «зоне» преимущественно польские этнические территории (за исключением украинского «Закерзонья»), жестко подавляли польское движение сопротивления, но снисходительно относились к украинскому движению, направленному против советских соседей и союзников. Взаимопонимание с немецкой военной разведкой (Абвером) позволяло и подготовить людей, и пополнить арсенал ОУН; Абверу же требовалась информация с соседней советской территории, с тех земель, где ОУН имела эксклюзивную «агентурную сеть» в несколько тысяч «штатных сотрудников», не считая сочувствующих. То есть, имело место прагматическое использование друг друга для текущих нужд. Разойдутся ли пути Абвера и ОУН, должно было показать будущее.

Если же говорить об утверждении, что ОУН была агентурой Абвера, то масштабы этого явления обычно преувеличиваются. По данным киевского историка Ивана Патрыляка, в пик сотрудничества (1939–1941) оуновцы составляли не более 30 % немецкой агентуры на Западной Украине, более 50 % ее составляли поляки, остальные — в основном русские белогвардейцы и этнически пестрые разведотряды. Вербовка членов ОУН проходила индивидуально, а не директивно-централизовано: само руководство ОУН спокойно использовало немецких агентов из «своих» для дачи им дополнительных поручений уже по «своей линии». Множество мифов об искреннем и пылком сотрудничестве ОУН с немецкой армией тоже появилось далеко не случайно, ведь оуновцы стремились энергично проникнуть в любые немецкие вооруженные подразделения. Цель была проста и банальна: если в перспективе нужна будет регулярная украинская армия, то надо подготовить и вооружить максимальное количество людей, и желательно за чужой счет. Ведь ОУН, как хронически подпольная структура, не имела ни обильных финансовых ресурсов, ни больших возможностей для открытой самореализации в своей специфической сфере деятельности; и если что-либо делать на советской территории было крайне сложно, то нужна была база хотя бы на немецкой. Подозреваю, что если бы эта территория была не немецкой, а, скажем, французской (или любой другой), то оуновцы сотрудничали бы и с их разведкой — ведь временные союзники воспринимаются как средство, а не как цель. Позиция Советов по отношению к независимости Украины была очевидной, ну а немцы себя пока еще никак не позиционировали.

Если говорить относительно самой возможности и перспективы сотрудничества с Германией, то обычно человек неискушенный понимает это следующим образом: поскольку действия Германии во время Второй мировой войны были преступными, то, естественно, и все ее союзники тоже являются преступниками. Некая логика тут просматривается, но забывается при этом, что у многих национально-освободительных движений Центрально-Восточной Европы не было выбора — особенно у тех, которые уже столкнулись с реалиями советской власти. Если бы с востока наступали англо-американцы, а не коммунисты, то весьма вероятно, что очень многие так называемые «коллаборационисты» оказались бы в победившем лагере антифашистской коалиции. Но с востока шел Советский Союз. Именно это не оставляло национально-освободительным движениям никаких вариантов, — если сравнивать репрессивную политику Германии и СССР, то принципиальной разницы не было и значение имели только прагматический расчет, направленный на достижение поставленной политической цели.

Имеет смысл сказать пару слов о «взносе» разных стран в победу 1945 г. Жертвы Советского Союза во Второй мировой войне были действительно огромны: масштабы потерь в армии, среди мирного населения, разрушения несоизмеримы с потерями США и Великобритании. Видимо, англосаксы больше берегли своих людей, ведь у того же Черчилля не имелось лишних 20–30 миллионов британцев, чтобы затыкать ими дыры от бездарного командования, неэффективной экономики и т. п. Да и страна невелика — некуда отступать (разве что вброд в Канаду?).

Мне кажется, что у Черчилля не было радостнее дня в жизни (в глубине души, конечно), чем 22 июня 1941 г., когда немцы наконец-то вцепились в глотку своему советскому «другу», который прикрывал их тылы и поставлял стратегическое сырье и продовольствие, пока Британия одна целый год держалась против всей мощи Рейха. Наконец-то появился товарищ по несчастью! США еще в войну не вступили, а когда вступили, в декабре 1941-го, то изначально не против Германии (общественное мнение не поддержало бы), а только потому, что на них напала Япония. Так что для них, видимо, имело смысл сначала разобраться с ближайшим врагом, а потом уже браться за Европу.

Похоже, что рановато начинало советское правительство требовать «второго фронта» (хотя в России и сейчас весьма похаивают бывших союзников). То, что Риббентроп был твоим лучшим другом, а потом вдруг стал врагом, — еще не повод просить о скорой помощи. Хотя припекало сильно — в просьбах о мире и уступках фюрер Сталину отказывал. Думаю, Черчилль тоже был заинтересован в американском «втором фронте», тем более что до конца 1942 г. складывалось впечатление, что СССР может и не продержаться. Советские же и современные российские историки слишком часто забывали и забывают о том, на чьих машинах ездили наши «катюши» и наши генералы, по чьим телефонным аппаратам общались части на фронте и на чьего производства самолетах «Кобра» летали наши многозвездные герои-летчики, сколько английских танков было под Москвой, да и консервов изрядно перепадало (что немаловажно, когда хлеб по карточкам).

Хотя, если суммировать, то большой любви к СССР союзники тоже могли не испытывать — ведь он был чужеродным телом в демократической антигитлеровской коалиции, являясь тоталитарным близнецом нацистской Германии: вождь, партия, идеология, массовый террор и аналог Гестапо. Но зато у советского командования была прорва дешевого населения, которое испытывало справедливую ненависть к захватчикам и которому Великий Вождь позволял миллионами погибать за свои «просчеты». Жизни американцев и британцев при таком раскладе можно было дозировать более взвешенно. Сравнивая человеческие потери, как было не похлопать по плечу «Дядю Джо» где-нибудь на конференции в Ялте? Жаль, правда, что придется его за это отблагодарить, отдав пол-Европы (пусть даже и Восточной), но не «класть» же своих без счету — демократия ведь, народ не поймет, на выборах проиграть можно.

Я уверен, что народы Восточной Европы были искренне благодарны СССР в 1944–1945 гг. Но они не могут при этом простить и никогда не простят последующих 40 лет несвободы и двух «потерянных» поколений. Думаю, за это время все возможные ресурсы благодарности за освобождение были исчерпаны. Попытки вырваться из объятий «освободителя» нам известны: 1956 — Венгрия, 1968 — Чехословакия, 1981 — Польша, 1989 — все сразу.

Основная проблема людей, искренне негодующих на нынешнюю неблагодарность поляков, чехов, венгров, западных украинцев и т. д., заключается в том, что они не понимают, что освобождение 1944–1945 гг. было лишь освобождением от немцев, а не освобождением как таковым.

Но вернемся в 1941 год. По весне ОУН пыталась максимально восстановить структуру организации на местах и перебросить через Сан и Буг на советскую территорию уже подготовленные кадры для боевых и диверсионных подразделений. Продолжаются и становятся все более частыми акты саботажа, подрывной деятельности, убийств и покушений на представителей партийно-административного аппарата и руководителей НКВД. А эта последняя служба, продолжая нести свою бессменную вахту, занялась, с санкции украинского партийного лидера Никиты Хрущева, арестами и уничтожением членов семей нелегалов. Социальная база ОУН вследствие этого крепла, питаемая народной ненавистью, и организация пополнялась все новыми и новыми силами. Отношения советской власти и ОУН стали походить на снежный ком взаимного насилия, который должен был очень быстро покатиться, если бы хрупкое равновесие в регионе нарушилось. Может показаться, что ОУН планомерно и четко шла к реализации своей главной цели — на революционное восстание, но нужно учитывать то неравенство сил, которое превращало идею-фикс Организации в иллюзию: мощь Красной армии раздавила бы любое подобное выступление.

Но «процесс шел», и разрозненные диверсионные акции постепенно перерастали в партизанскую войну. Но после 22 июня 1941 г. для Советского Союза началась уже другая война.