Часть вторая. Удел или крепость (1176–1276)

Часть вторая. Удел или крепость (1176–1276)

Далеко не всем знатокам и любителям московской старины придется по душе финал первой части книги об истории города, приходящийся на 1176 год — год убийства боголюбивого князя. Но убийство Андрея Боголюбского, хотя и далекого в своих планах, мечтах и делах от Москвы, вполне могло иметь не отраженную в рассказе о сыне Юрия Долгорукого чисто московскую, не политическую, но экономическую, хозяйственную причину, о существовании которой напрочь забыли многие историки Москвы.

Речь идет о противостоянии двух влиятельнейших, богатейших, авторитетнейших московских родов: боярина Степана Ивановича Кучки и сподвижника князя Георгия Симоновича. Есть основания считать, что Кучка тоже был тысяцким. Кто или что сделало его тысяцким, сказать пока невозможно: то ли новгородский князь, то ли наследственное право, то ли сам Юрий Владимирович Долгорукий, у которого, надо сказать, тысяцким был и Георгий Симонович.

Москва в 1147 году уже притягивала к себе мудрых политиков, а значит, и тех, на кого они опирались и кто, опираясь на князей, мечтал о должностях доходных и важных.

Должность тысяцкого была очень доходной и знатной. Позже, когда Москва начнет возвышаться над остальными городами, тысяцкими в ней будут то потомки Симона, то потомки иного древнего московского рода. Об этом пойдет речь позже. В данной главе нас интересует начало этой борьбы. Первый акт ее, вполне допустимо, свершился в марте 1147 года, когда Юрий Долгорукий (уж не с подачи ли Георгия Симоновича, который наверняка сопровождал князя на пирушку в Москве?) разбушевался, разозлился и повелел казнить Кучку. Второй акт этой драмы состоялся в 1176 году, в день гибели Андрея Боголюбского.

Но то была лишь завязка драмы, то было начало истории города Москвы, народа, который с первых же дней своего существования вынужден был наблюдать за битвой, впрочем, обычной для русских городов XII–XIII веков, двух родов, один из которых являлся, по выражению С. Ф. Платонова, представителем «земской аристократии», а другой — представителем «княжеских бояр». «На севере в городах должна была быть такая же аристократия с земледельческим характером. В самом деле, можно допустить, что «бояре» новгородские, колонизуя восток, скупали себе в Ростовской и Суздальской земле владения, вызывали туда на свои земли работников и составляли собою класс более или менее крупных землевладельцев. В их руках, независимо от князя, сосредотачивалось влияние на вече, и вот с этой-то земледельческой аристократией, с этой силой, сидевших в старых городах, приходилось бороться князьям; в новых, построенных князьями городах такой аристократии, понятно, не было»[24].

В год гибели Андрея Боголюбского Москва, по-видимому, имела следующие границы: «Со стороны речки Неглинной черта городских стен могла доходить до теперешних Троицких ворот, мимо которых в древнее время, вероятно, пролегла простая сельская дорога по Заглименью в направлении к Смоленской и Волоколамской или Волоцкой старым дорогам. С другой стороны, вниз по Москве-реке такая черта городских стен могла доходить до Тайницких ворот или несколько далее, а на горе включительно до Соборной площади, так что весь треугольник города, начиная от его вершины у Боровицких ворот, мог занимать пространство со всех сторон по 200 сажень, то есть окружности более 600 сажень»[25].

В первоначальной истории города больше тайного и загадочного, чем достоверно известного. Тайны пугают даже ученых. Одни из них пытаются доказать, что первое укрепление на Боровицком холме соорудили еще в XI веке, другие, полностью доверяя литературным сочинениям, считают, что основателем города был… Даниил Александрович, о котором речь впереди. И те и другие специалисты приводят разные доводы в подтверждение своих версий. Некоторые доводы, мягко говоря, вызывают недоумение. Отрицая самую возможность существования крепости на Боровицком холме, некоторые ученые мотивируют это тем, что холм назывался бором еще в XII–XIII веках, а значит, на холме в те времена шумел сосновый бор и сосновые шишки плотным ковром устилали землю.

Не вдаваясь в полемику с этими или иными представителями разных научных направлений, можно предложить всем противоборствующим школам не противоречащую здравому смыслу версию истории Москвы XI–XIII веков, смысл которой заключается в признании истинными всех имеющихся на данном этапе версий. В самом деле, почему бы обитателям Боровицкого холма и его окрестностей не соорудить еще в XI веке укрепление на высоком треугольном плацдарме, образованном реками Неглинной и Москвой? Это укрепление отвечало бы не только военным целям, но и хозяйственным нуждам, здесь вполне могли разместиться склады, амбары и, как сказали бы в XX веке, мелкооптовые магазины. Ничего противоестественного в этом нет. Срубить сосновое укрепление диаметром в 600 саженей двадцать — тридцать добрых молодцев могли за пару месяцев.

К 1147 году укрепление обветшало. Юрий Долгорукий наверняка обратил на это внимание. Появилось новое укрепление. Оно тоже было не вечным. Вечными были в окрестностях Боровицкого холма сосновые боры, дубовые и березовые рощи, вечными были леса московские — главный строительный материал в здешних местах, — которые самовосстанавливались за 30–50 лет. Вполне можно предположить, что на рубеже XII–XIII веков Москва обновила свой сосновый кремль, а в 1237–1238 годах его сожгли воины Батыя. Как гласят летописи, москвичи быстро восстановили крепость.

Но прошло еще тридцать лет, сосна успела вновь подгнить. Когда же в Москву прибыл Даниил Александрович, который первым из русских князей стал по-хозяйски развивать Московский удел, собирать земли Московского пространства в единое целое, естественно, он сменил обветшавшую крепость вокруг Боровицкого холма. И точно так же естественно, что в некоторых источниках именно Даниил Александрович назван основателем Москвы. И даже его противостояние с Кучковичами, зафиксированное в «Сказании об убиении Даниила Суздальского и о начале Москвы», не противоречит логике московской жизни на протяжении четырех столетий — с XI по XIV века.

* * *

После гибели Андрея Боголюбского, совершившего отчаянную попытку изменить взаимоотношения князей на Руси, жизнь во Владимиро-Суздальской земле пошла своим естественным ходом. Изменилась, правда, политическая ситуация на всех границах русского государства: уже одержал свои первые победы Чингисхан, уже крестовые походы стали нормой жизни народов Западной Европы, уже крестоносцы ослабили Византийскую империю, а в разных точках Евразии стали возникать рыцарские ордена — мир приближался к конечной отметке XII века. Что же представляла собой в эти годы Москва — будущая столица громадной евразийской империи, кто владел городом, как жили-поживали москвичи? Точных данных об этом, для всего мира очень важном, периоде истории москвоведы имеют до обидного мало.

Это обстоятельство дает возможность фантазировать, предполагать, строить интересные гипотезы. Летописцы, мягко говоря, обошли стороной долину реки Москвы, отображая историю Руси с 1147-го по 1238 год. И данный факт плохо стыкуется с мнением многих ученых XIX, да и некоторых ученых XX века, считающих, что Москва уже в XII веке была «бойким узлом торговых и военных дорог». Пространные, но не лишенные вдохновения и лиричности выдержки иллюстрируют сказанное.

«Москва-река, при обилии лесов, семь с половиной столетий тому назад, многоводная и судоходная, представляла собой пункт, где в живом соприкосновении сходилось и сплеталось очень многое. Начало этой реки, выше Можайска, находилось в княжестве Смоленском, тянувшемся по Днепру к Южной Руси, а по Двине к западу; устье Москвы, при впадении ее в Оку, принадлежало Рязанско-Муромскому княжеству, тянувшемуся к Волге. Целая сеть рек делала это место очень бойким для соприкосновения с другими княжествами пунктом, где сходились пути и в Новгород, и в Киев, и во Владимир, и в Смоленск». Н. П. Барсов в своей «Русской исторической географии» отмечает: «Для связи с областью Москвы-реки, верхней Оки и чрез нее Угры, составлявшей путь из верхнего (Чернигово-Северского) Поднепровья, служила Лопасня, сближающаяся с притоком Москвы Пахрою (на границах Подольского и Серпуховского уездов), и еще более Протва, которая своими верховьями подходит непосредственно к Москве-реке (в Можайском уезде). Здесь мы видим в первой половине XII века странные поселения «Вышегород и Лобыньск». С другой стороны, Москва-река связывалась с верхним Поволжьем правым притоком своим Рузою и Ламою вместе с Шошею, вливающейся в Волгу. Здесь — известный Волок-Ламский. В область Клязьмы шли пути по Сходне, впадающей в Москву-реку выше столицы, и по Яузе…».

Понятно, что здесь был бойкий перекресток военных и торговых дорог из Новгорода, Смоленска, Чернигова с Киевом, Ростова с Суздалем. Здесь с незапамятных времен были не только поселения финской мери, о чем свидетельствуют недавно открытые в Москве остатки языческих городищ и разные предметы доисторического быта, но и славянские селения. При постройке Большого Кремлевского дворца были найдены серебряные обручи и серьги, а на месте храма Христа Спасителя — древние арабские монеты, из коих одна датирована 862 годом. Здесь, по всей видимости, бывали князь Владимир, построивший свой город на Клязьме, Борис, княживший в Ростове, Глеб, правивший в Муроме, и Ярослав Мудрый, основатель Ярославля на Волге, если только они ездили оттуда на юго-запад, в Киев, а не в Новгород. Несомненно, что посещал эти места и Владимир Всеволодович Мономах по пути в Ростовскую землю, где строил храмы. В то время, когда он отдал Владимиро-Суздальскую землю в удел своему сыну Юрию Владимировичу Долгорукому, на Москве-реке уже стояли села, принадлежавшие великокняжескому дружиннику, говорят даже, тысяцкому — боярину Кучке. Здесь при этом вотчиннике, конечно же, все было: и большие поселения, и храмы, и боярские хоромы; не было только города как крепости, как военно-княжеского пункта. Но несомненно и другое — основатель княжества Суздальского не мог на рубеже стольких уделов да еще в пору острейшей борьбы за Киев не построить здесь города-крепости именно стратегического, пограничного назначения. Эту мысль вполне подтверждает факт съезда в новом городе в 1147 году вышеназванных князей — ратных союзников, где они сговаривались «жить в любви и единстве до конца живота, иметь одних друзей и врагов и сообща стеречься от недругов». И не случайно крепость главными своими сторонами обращена на юг и запад. Она была заложена на холме, там, где оканчивалось взводное судоходство Москвы-реки и начиналось сплавное, где река, выше устья Неглинной, образует пороги. Впоследствии для защиты Москвы была построена другая крепость — Китай-город, а потом и Белый город, и круговое земляное укрепление, охватывавшее город со всех сторон. Летописное предание гласит, что «Юрий, казнив Кучка, взыде на гору и обзоре очима своими семи и овамо, по обе стороны Москвы-реки и Неглинной, возлюби села оные (Степана Кучки) и повелел сделати там древний град».

Что же именно построил Юрий Владимирович в Москве? Сооружением основателя Москвы были, несомненно, деревянные стены Кремля, за коими могли находить себе защиту крестьяне сел Кучковых и новые поселенцы. Но эти стены были даже не дубовыми, потому что таковые, согласно летописям, построил Иван Калита.

Что же такое были Кучковы села до основания на Москве-реке города?

«К числу Кучковых сел, по преданиям, принадлежали Воробьево, Симоново, Высоцкое, Кулишки, Кудрино и Сущево, называют и другие; и там, еще до основания Москвы как города, были, конечно, свои церкви, ибо села отличаются от деревень церквами. Одно только известно, что Кучковы села не совпадали с городом Москвой. Кучково поле начиналось именно с того места, где идет теперь Лубянка, а дом боярина находился будто близ нынешних Чистых прудов…»[26]

Известный русский историк XIX века Иван Егорович Забелин в своей работе «История города Москвы» говорит о том, что Москва-река являлась одной из самых лучших и удобных дорог, связывающих места обитания племен кривичей, города Поднепровья, а также население Балтийского побережья со знаменитой в IX–XII веках Болгарской ярмаркой в городе Болгар — расположенной в устье Камы столице Волжской Болгарии.

«Древнейший и прямой путь от Смоленска или собственно от вершин Днепра к Болгарской ярмарке пролегал сначала долиною Москвы-реки, а потом долиною Клязьмы, которых потоки направлялись почти по прямой линии на восток. Из Смоленска ходили вверх по Днепру до теперешнего селения Волочек, оттуда уже шло сухопутье — волоком верст на 60 до верхов Москвы-реки. Так путешествовал Андрей Боголюбский (Сказание о чудесах Владимирской иконы Богоматери). Но более древний путь мог проходить из Смоленского Днепра рекою Устромою, переволоком у города Ельни в Угру, потом из Угры вверх рекою Ворею, вершина которой очень близко подходит к вершине Москвы-реки, даже соединяется с нею озером и небольшою речкою. Затем дорога шла вниз по Москве-реке, начинающейся вблизи города Гжатска и текущей извилинами прямо на восток. Приближаясь к теперешней Москве-городу, река делает очень крутую извилину на север, как бы устремляясь подняться поближе к самому верховью Клязьмы, именно у впадения в Москву-реку Восходни, где теперь находятся село Спас и знаменитое Тушино <…> Из самой Москвы-города река направляется уже к юго-востоку, все более и более удаляясь от потока Клязьмы. Таким образом, Московская местность, как ближайшая к потоку Клязьмы, являлась неизбежным переволоком к Клязьменской дороге. Этот переволок с западной стороны от города в действительности существовал вверх по реке Восходне, несомненно, так прозванной по путевому восхождению по ней в долину Клязьмы и притом <…> почти к самой вершине этой реки»[27].

Историк XX века академик М. Н. Тихомиров в работах о Москве не отрицал «возможности существования здесь (в районе Боровицкого холма. — А. Т.) какого-нибудь населенного пункта, городка или ряда городков» задолго до XII века.

«Это раннее заселение объясняется тем, что район Москвы представлял собой значительные удобства для поселенцев. Вдоль рек здесь тянулись большие заливные луга, в густых лесах водились дичь и дикие пчелы, реки и озера изобиловали рыбой. Территория Москвы представляла собой как бы небольшой остров среди дремучих лесов и болот, окружавших ее со всех сторон. Эта компактность московской территории <…> имела немалое значение для экономического развития Москвы, которая, естественно, сделалась центром сельскохозяйственной округи». Подобных утверждений самых авторитетных ученых можно привести немало.

Но есть и другие ученые, которые считают, что вплоть до второй половины XIII века, то есть до момента, когда князем Москвы стал Даниил Александрович, сын Александра Невского, Москва не являлась крупным и сколь-нибудь значимым для Руси городом. Их уверенность основана, следует повториться, на упорном нежелании летописцев говорить о Москве XI, XII, да и первой половины XIII столетия, и этот факт нельзя игнорировать.

Об упоминаниях, фрагментарных и редких, летописцами Москвы XII века было сказано в главе, посвященной Андрею Боголюбскому. Следующее столетие в этом отношении мало чем отличается от предыдущего.

В 1212 году после смерти Всеволода III Юрьевича (Всеволода Большое Гнездо) старшие его сыновья, Константин и Юрий, повели между собой упорную борьбу за власть. Их младший брат Владимир-Дмитрий Всеволодович сначала встал на сторону Юрия, но затем переметнулся к Константину. Тот повелел ему перебраться из Волока-Ламского в Москву и защищать этот город. В 1213 году Юрий заключил со своим противником мир, а младшего брата Владимира-Дмитрия отправил из Москвы со словами: «Даю тебе южный Переславль, нашу отчину; господствуй в нем и блюди землю Русскую».

О том, что для Москвы успел сделать за столь короткий период двадцатилетний Владимир-Дмитрий, летописи не говорят, но покидал он Боровицкий холм с тяжелым чувством. То ли грустно ему было расставаться с городом, то ли предвидел, что добром не кончится для него эта ссылка в пограничный с половецкими степями Переяславль. Блюсти Русскую землю — почетная княжеская обязанность, но в Москве-то, окруженной непроходимыми лесами, болотами, делать это куда спокойнее.

Владимир-Дмитрий ослушаться старшего брата не посмел, он приехал в Переяславль, женился там, отпраздновал по-княжески широко свадьбу и тут же пошел воевать. На Русь налетел крупный отряд половцев, молодой князь смело выступил врагу навстречу со своей дружиной, но проиграл сражение и попал в плен. Только через три долгих года его освободили из плена. Вернувшись на родину, он получил в удел город Стародуб на Клязьме, где и жил тихо, никому не мешая. В 1224 году, приняв схиму, скончался.

После этого эпизода, косвенным образом связанного с Москвой, о городе в летописях не сказано ни слова вплоть до 1238 года.

* * *

Ни одна хронология истории Русского государства не обходится без фиксации года нашествия хана Батыя как одного из ключевых моментов, как важнейшего события в судьбах многих восточноевропейских народов, а русского народа в особенности. Хотя уже в XIX веке некоторые ученые скептически относились к общепринятому мнению о том, что нашествие Орды имело катастрофические последствия для Русского государства. Были и есть в настоящее время ученые, которые придерживаются совсем уж смелой идеи о якобы благотворных последствиях нашествия Орды для русского народа, ограбленного, поставленного на колени, вынужденного платить дань ханам и терпеть выходки ханских баскаков, при этом еще и улыбаться им приветливо: попробуй не улыбнись, глядя, как черноусый шустрый баскак уводит твою дочь на поругание — обвинят тебя во всех грехах тяжких и… Разные существуют мнения по поводу нашествия Орды, не стоит даже и пытаться примирить непримиримое. Но прежде чем принять ту или иную точку зрения по одному из важнейших вопросов мировой истории, неплохо бы было каждому желающему познакомиться хотя бы с некоторыми пунктами «Ясы» Чингисхана, в которой отразилась суть не только этого гениального человека, возомнившего себя чуть ли не Богом и решившего завоевать мир «от моря до моря», но и суть идеологии Орды, очень близкой, надо иметь смелость признать, к идеологии некоторых вождей XX века, завершивших свой путь в Нюрнберге.

Немецкая народная мудрость гласит: «Если хочешь узнать врага, побывай у него в доме». Закон, принимаемый любым сообществом людей, любым государством, можно сравнить с убранством дома: каков дом — таков и хозяин. Каковы законы — таковы и люди, таково и общество, принимающее их, таковы и истинные цели этого сообщества людей.

Вот мы и начнем знакомство с пришельцами на Русскую землю в XIII веке со знакомства с законами, которым они подчинялись. Сосредоточены они были в «Ясе» и «Джасаке» — моральном кодексе, если словом «моральный» можно характеризовать этот свод правил завоевателей. Полезно было бы склонным оценивать как благотворное влияние на Русь нашествия параллельно держать в поле зрения свод законов Ярослава Мудрого или поучения Владимира Мономаха, а также строки Евангелия. Для кого заключенные в них этические нормы не являются веским аргументом, тому можно предложить сравнить правила Чингисхана с книгами «Кабус-намэ» или «Панчатантру», с мыслями Конфуция или двустишиями Дхаммапады. «Ясу» и «Джасак» можно сравнивать со многими аналогичными творениями народов мира, завоеванных Ордой, и вывод будет ошеломляющим: ничего циничней, прямолинейней, злей и беспощадней «Ясы» Чингисхана во всем мире до XII–XIII века н. э. не было сотворено. То был закон с формулировками предельно краткими, как удар хлыста в умелых руках погонщиков рабов:

«Никто из подданных империи не имеет права иметь монгола слугой или рабом.

Каждый мужчина, за редким исключением, обязан службой в армии.

Всякий, не участвующий лично в войне, обязан в течение некоторого времени поработать на пользу государства без возражения.

Должностные лица и начальники, нарушающие долг службы или не являющиеся по требованию хана, надлежат смерти.

Он поставил эмиров (беков) над войсками и учредил эмиров тысячи, эмиров сотни и эмиров десятки.

Он запретил эмирам (военачальникам) обращаться к кому-нибудь, кроме государя, а если кто-нибудь обратится к кому-нибудь, кроме государя, того предавал смерти; кто без позволения переменит пост, того предавал смерти.

Он предписал солдат наказывать за небрежность, охотников, упустивших зверей в облаве, подвергать наказанию палками, иногда и смертной казни.

От добротности, строгости — прочность государства.

После нас род наш будет носить златом шитые одежды, есть жирные и сладкие яства, ездить на добронравных лошадях, обнимать благообразных женщин…

«Наслаждение и блаженство человека состоит в том, чтобы подавить возмутившегося и победить врага, заставить вопить служителей их, заставить течь слезы по лицу и носу их, сидеть на их приятно идущих жирных меринах, любоваться розовыми щечками их жен и целовать, и сладкие алые губы — сосать», — сказал однажды Чингисхан.

Запрещено под страхом смерти провозглашать кого-либо императором, если он не был предварительно избран князьями, ханами, вельможами и другими монгольскими знатными людьми на общем совете.

Запрещается заключать мир с монархом, князем или народом, пока они не изъявили полной покорности.

Мужчинам разрешается заниматься только войной или охотой»[28].

Вот такой свод законов был рожден гением Чингисхана в те годы, когда Москва была всего лишь небольшим уделом, когда борьба между старыми и новыми городами, то есть между сторонниками вечевых, древних порядков и приверженцами новых порядков, на Руси практически закончилась победой князей. «Полнота власти князя становится признанным фактом. Князь не только носитель верховной власти в стране, он ее наследственный владелец, «вотчинник». На этом принципе вотчинности (патримониальности) власти строятся все общественные отношения, известные под общим названием «удельного порядка» и весьма несходные с порядком Киевской Руси»[29].

В 1223 году Русское государство уже не было единым, что печально подтвердила битва на Калке, но еще не было настолько раздроблено, разорвано князьями на уделы, чтобы не иметь возможности предупредить катастрофу 1237–1242 годов… Впрочем, мысль эта спорная, шаткая. Да, Галицкое, Новгородское, Ростово-Суздальское и другие княжества гипотетически могли бы собрать крупное войско, они даже могли бы одержать одну-две победы над полчищами ордынского хана Батыя, но — вот беда-то в чем! — сокрушить накатывающиеся из Великой степи волны тумэнов русские в XIII веке никак не могли, потому что вся Восточная Европа была поражена в то время вирусом дробления, уделоманией. Каждый князь мечтал лишь о получении своего удела, о его укреплении и расширении. У князей рождались сыновья, и единственной мечтой каждого из них был удел, свой собственный — пусть очень маленький, но свой.

Надо помнить, что процесс этот естествен, обычен для истории народов мира. Практически все страны прошли через подобную эпоху дробления. Города-полисы Аккада и Греции, период Ле Го (сражающихся царств) в Китае, города-государства на средневековых Апеннинах и так далее, и так далее. Русское государство попало в эту полосу в очень неудачный момент, когда в Забайкалье, «Ясой» Чингисхана скрепленные, стали расходиться волнами по Евразии тумэны Орды. Они сокрушили крупнейшие державы мира (подточенные, нужно оговориться, к тому времени внутренними междоусобицами), они катком прокатились по территориям многих народов и племен, они и Русь превратили в своего данника.

* * *

Зимой 1237/38 года великий князь Юрий Владимирович, готовясь к решительному сражению с ханом Батыем, отправил младшего сына Владимира в Москву, где воеводой был поставлен Филипп Нянько. Ордынцы разгромили под Коломной русскую рать во главе с Всеволодом Юрьевичем и Романом Инговоричем (может быть, Ингваревичем) и пошли по Оке, а затем — по Москве-реке на Москву, взяли город, разграбили и сожгли. Воевода Филипп Нянько погиб в бою, Владимир-Дмитрий попал в плен. Дальше путь Батыя лежал на Владимир.

Но как же шел бой в Москве? Что собой представляла Москва, окрестности Боровицкого холма в 1238 году? Неизвестно. Для города, который многие ученые называют узлом бойких военных и торговых дорог, подобное умолчание летописцев труднообъяснимо.

Что же случилось дальше, как Москва и москвичи справились с бедой? Об этом тоже ничего не известно. Отстроилась она, конечно, быстро: сосновых лесов в этих краях много. И опять на целых десять лет Москва выпадает из поля зрения летописцев.

В 1247 году в Москве княжил Михаил Ярославич, младший брат Александра Невского. О нем известно лишь то, что в 1248 году, когда победитель в Невской битве и в сражении на Чудском озере отправился вместе с братом Андреем сначала в Сарай к Батыю, а затем в Каракорум, Михаил, князь московский, изгнал дядю Святослава из Владимира и занял великокняжеский владимирский престол. Человек смелый, он в том же году погиб в битве с литовцами на реке Протве.

Некоторые историки считают, что именно Михаил Ярославич Храбрый (Хоробрит) построил в Кремле деревянный храм Архистратига Михаила. Позднее, в 1333 году, во время княжения великого князя Ивана Калиты, в Кремле, на том месте, где стоял деревянный храм, возведена была каменная церковь, которая стала усыпальницей князей.

После 1248 года летописцы вновь забывают о Москве почти на три десятка лет. Первые сколь-нибудь серьезные известия о городе и его князьях начинают поступать из летописей, датированных 1276 годом, с того момента, когда на княжение в Москве был поставлен младший сын Александра Невского — Даниил, не только родоначальник князей московских, но и первый собиратель русских земель уже вокруг Москвы и вокруг тогда еще совсем крохотного Московского княжества.

Две различные точки зрения на историю города Москвы приведены здесь не для того, чтобы поссорить приверженцев разных мнений и взглядов, а наоборот — примирить их.

Да, здесь вполне могло быть относительно бойкое место, через которое не регулярно, но и не так редко проходили и дружины князей, и торговые люди. В окрестностях Боровицкого холма обитали старожилы — вятичи — и пришлый люд, бежавший в эти тихие, укромные места из разоренных распрей и нашествиями областей страны. Они основали здесь множество сел. Местность здесь была самодостаточна. Она могла накормить, одеть-обуть местных обитателей. Она не нуждалась в постоянной опеке, подпитке извне, как, например, Новгородская земля, подверженная частым неурожаям. В московской глухомани до княжения Даниила Александровича не могло быть очень бойкой торговли, здесь не могло быть крупного города, где бы хранилось постоянно, из года в год продовольствие для купцов и воинов, здесь не было достаточного количества мастерового люда, обслуживающего этот «бойкий узел». Но здесь были селения, колония селений… Это одна группа доводов.

Но почему же на Боровицком холме и в ближайших его окрестностях не мог возникнуть крупный город уже в XI или в XII веке? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно внимательно исследовать карту Московской области, во-первых, с точки зрения географических особенностей, во-вторых, с политической точки зрения, а затем неплохо бы было соорудить по описаниям древних авторов ладьи и струги и проделать путешествие, скажем, из Смоленска в Нижний Новгород по тем путям, по которым, согласно версиям ученых, ходили боевые дружины князей и купцы.

Действительно, бойким узлом торговых и военных дорог Москва, расположенная в центре лесной, заболоченной, почти двухсоткилометровой в диаметре чаши, могла стать только в том случае, если вдоль этих «бойких» дорог уже в XI–XII веках стояли на расстоянии 30–50 километров друг от друга если не города, то крупные поселения, где купцы (а они не ходили в одиночку) и боевые дружины (по три, пять, а то и по десять — двадцать тысяч воинов) могли найти тепло и пропитание. О существовании таких поселений на разных орбитах и вдоль разных лучей — дорог, разбегающихся «бойко» от Боровицкого холма, сведений историческая наука до последнего времени не имела. Эти доводы могли бы привести читателя к следующему выводу.

Сто лет Московское пространство развивалось по не совсем обычным для восточноевропейских княжеств законам, оставаясь на территориальном пограничье между княжествами Рязанским, Новгородским, Владимиро-Суздальским и на пограничье временном — время уже поставило перед русскими людьми сложнейшую задачу смены политического курса, но они то ли еще не понимали исторического смысла этой перемены, то ли еще были слишком увлечены перипетиями борьбы за уделы, то ли не знали, как приступить к обновлению жизни. Князья же продолжали ожесточенную борьбу между собой за каждый клочок земли.

Тем временем ордынцы, хоть и не слишком часто, но наведывались с войском в Восточную Европу, требуя дани и послушания, в Прибалтике усилилась Литва, ослабло княжество Галицкое, а Киев превратился в крохотный город, главной обязанностью жителей которого на долгие десятилетия и даже века стала обязанность смотрителей и хранителей православных святынь. Политическая карта Восточной Европы менялась.

…Пограничье. Восточная Европа, раздробленная, разоренная, сжатая с двух сторон Ордой, находилась в упадке, какого ее история еще не знала. Но обыватели пограничья не думали о глобальных политических задачах своего времени, они продолжали жить в том же режиме, в котором жили их праотцы, прибывавшие сюда волнами, начиная с VII–VIII веков: они обихаживали свою землю и принимали всех, кто шел сюда жить и умел работать.

Пограничье — это ведь нейтральная полоса, ничейная, скажет иной читатель. Нет, московская! Тому, кто не прочувствовал этот длительный, пятивековой период освоения Московского пространства, может показаться чудом дальнейшая история Москвы.

В истории Москвы никаких чудес и неясностей не было, потому что все подвиги ее героев, знатных и простых, ее стремительное возвышение, дела и деяния имеют под собой мощную социально-политическую и экономическую основу, заложенную за пять веков до того момента, когда в 1263 году князь Александр Невский завещал Москву в удел своему младшему сыну Даниилу.